Текст книги "Исторические рассказы и анекдоты из жизни Русских Государей и замечательных людей XVIII–XIX столетий"

Автор книги: Ирина Судникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

* * *

Камер-медхен Императрицы, камчадалка Екатерина Ивановна, была очень забывчива. Однажды утром она не только забыла приготовить лед, составлявший обыкновенно умывание Государыни, но даже сама ушла куда-то. Екатерина долго ее дожидалась и когда наконец неисправная камер-медхен явилась, то Императрица, вместо ожидаемого взыскания, обратилась к ней со следующими словами:

– Скажи, пожалуйста, не думаешь ли ты навсегда остаться у меня во дворце? Вспомни, что тебе надобно выходить замуж, а ты не хочешь исправиться от своей безпечности. Ведь муж не я: он будет строже меня взыскивать с тебя. Право, подумай о будущем и лучше привыкай заранее. (1)

* * *

Статс-секретарь Козицкий, докладывая раз Императрице бумаги, был прерван шумом, раздавшимся в соседней комнате, где придворные вздумали играть в волан и своим криком и смехом заглушали слова докладчика.

– Не прикажете ли прекратить шум? – спросил Козицкий Государыню.

– Нет, – отвечала она, – мы судим здесь о делах, а там забавляются, зачем нарушать их удовольствие. Читайте только громче, я буду слышать. (1)

* * *

Раз Екатерине сказали, что одна из ее любимиц, камер-фрау Н.И. де Рибас, мучается трудными родами. Услышав это, Императрица немедленно, как была, в капоте и без чепца, села в первую попавшуюся карету и поскакала к больной. Входя в ее комнаты, она встретила акушера и спросила его, в каком положении находится родильница. Акушер отвечал, что положение довольно опасно и необходимо тотчас же принять энергические меры для облегчения страдающей. Тогда Государыня, взяв лежавший на столе передник и наскоро подвязывая его, сказала акушеру:

– Пойдемте вместе помогать ей: мы здесь теперь не что иное, как люди, обязанные подавать помощь ближним!

Благодаря стараниям акушера и внимательной заботливости Императрицы г-жа де Рибас была спасена от смерти. (1)

* * *

Во время одного из съездов ко двору Императрица стояла у окна заметила, что какой-то кучер, сойдя с козел, гладил и ласкал своих лошадей.

– Я слыхала, – сказала Государыня присутствовавшим. – что кучерскими ухватками у нас называются грубые, жестокие поступки, но посмотрите, как этот кучер обходится с животными: он, верно, добрый человек, узнайте, кто его господин?

Ей доложили, что кучер принадлежит сенатору князю Я. П. Шаховскому. Императрица приказала позвать Шаховского и встретила его следующими словами:

– К вашему сиятельству есть челобитчица.

– Кто бы это, Ваше Величество? – спросил удивленный Шаховской.

– Я, – отвечала Екатерина, – ваш кучер добросовестнее всех других: я не могла довольно налюбоваться на его обращение с лошадьми. Прибавьте, прошу, ему за это жалованье.

– Государыня! Сегодня же исполню ваше приказание.

– А чем же вы его наградите, скажите мне?

– Прибавкою пятидесяти рублей в год.

– Очень довольна и благодарна. – сказала Императрица и подала Шаховскому руку. (1)

* * *

Однажды Екатерина сидела в царскосельском саду на скамейке вместе с любимой камер-юнгферой своей М. С. Перекусихиной. Проходивший мимо петербургский франт, не узнав Императрицу, взглянул на нее довольно нахально, не снял шляпы и, насвистывая, продолжал прогулку.

– Знаешь ли, – сказала Государыня, – как мне досадно на этого шалуна? Я в состоянии остановить его и намылить ему голову.

– Ведь он не узнал вас, матушка. – возразила Перекусихина.

– Да я не об этом говорю: конечно, не узнал, но мы с тобой одеты порядочно, еще и с галунчиком, щеголевато, так он обязан был иметь к нам, как к дамам, уважение. Впрочем, – прибавила Екатерина, рассмеявшись, – надо сказать правду, устарели мы с тобою, Марья Савишна, а когда бы были помоложе, поклонился бы он и нам. (1)

* * *

Раз Екатерина играла вечером в карты с графом А. С. Строгановым. Игра была по полуимпериалу, Строганов проигрывался, сердился, наконец, бросил карты, вскочил со стула и начал ходить по комнате.

– С вами играть нельзя, вам легко проигрывать, а мне каково? – кричал он Императрице.

Находившийся при этом Н. П. Архаров испугался и всплеснул руками.

– Не пугайтесь, Николай Петрович, – хладнокровно сказала ему Екатерина, – пятьдесят лет все та же история.

Походив немного и охладев, Строганов опять сел, и игра продолжалась, как будто ничего не бывало. (1)

* * *

Один из губернаторов обогащался противозаконными средствами. Узнав об этом и уважая его лета и долговременную службу. Императрица отправила к нему курьера, приказав последнему явиться к губернатору в день его именин во время обеда и вручить от Государыни довольно объемистый пакет. Губернатор сидел за столом со множеством гостей, когда ему доложили о прибытии курьера. С гордым и самодовольным видом распечатывая поданный ему пакет, он в восторге сказал:

– Ах! Какая милость, – подарок от Императрицы. Она изволила вспомнить день моих именин!

Гости собирались уже поздравить именинника, но радость его внезапно превратилась в крайнее смущение, когда он увидел, что подарок заключался в кошельке длиною более аршина. (1)

* * *

В Петербурге появились стихи, оскорбительные для чести Императрицы.

Обер-полицмейстер Рылеев по окончании своего доклада о делах донес Императрице, что он перехватил бумагу, в которой один молодой человек поносит имя Ее Величества.

– Подайте мне бумагу, – сказала она.

– Не могу, Государыня, в ней такие выражения, которые и меня приводят в краску.

– Подайте, говорю я, чего не может читать женщина, должна читать Императрица.

Развернула, читает бумагу, румянец выступает на ее лице, она ходит по зале, засучивает рукава (это было обыкновенное ее движение в раздраженном состоянии), и гнев ее постепенно разгорается.

– Меня ли, ничтожный, дерзает так оскорблять? Разве он не знает, что его ждет, если я предам его власти законов?

Она продолжала ходить и говорить подобным образом, наконец, утихла. Рылеев осмелился прервать молчание.

– Какое будет решение Вашего Величества?

– Вот мое решение, – сказала она и бросила бумагу в огонь. (1)

* * *

Мраморный бюст Императрицы, сохранявшийся в Эрмитаже под стеклянным колпаком, был найден нарумяненным. Приближенные Государыни убеждали ее приказать нарядить по этому поводу тщательное следствие и строго наказать виновных в столь дерзкой выходке. Но Екатерина, не выказывая ни малейшего неудовольствия, отвечала им:

– Вероятно, это кто-нибудь из пажей хотел посмеяться над тем, что я иногда кладу себе на лицо румяны. Велите только вымыть бюст. (1)

* * *

Между генерал-губернаторами в царствование Екатерины А. П. Мельгунов, как известно, был признаваем по уму его в числе отличных и пользовался общим уважением. Мельгунов имел однако же слабость в кругу близких ему особ отзываться иногда в смысле и духе критическом насчет Императрицы. Такой образ мыслей, равно как и многие из отзывов Мельгунова, были Государыне известны.

Однажды Мельгунов, приехавший в столицу по делам службы, имел у Императрицы доклад, продолжавшийся очень долго. Некоторые из близких Государыне особ, заметив такую продолжительность, удивлялись этому, зная, что Императрице известен образ мыслей Мельгунова. Когда последний вышел из кабинета, один из приближенных в ироническом смысле напомнил Императрице о его отзывах на ее счет. Екатерина на это сказала.

– Все знаю, но вижу в нем человека государственного. Итак, презирая личного моего в нем врага, уважаю достоинства. Я, подобно пчеле, должна и из ядовитых растений выбирать соки, которые, в смешении с другими, могут быть полезными. (1)

* * *

Когда Франция подверглась жестоким следствиям революции и внутренних неустройств всякого рода, когда осторожная Екатерина прервала и на море, и на суше всякое с нею сношение, в то время возвратился из Парижа молодой Будберг, русский камер-юнкер, бывший впоследствии ревельским губернатором. Екатерина, вникавшая в причины всяких действий, любила расспрашивать подробно приезжающих из этого государства; она пожелала и его видеть.

Милостиво ею принятый и обласканный, он удовлетворял любопытство Императрицы, рассказывая о своих путешествиях.

– Скажите, пожалуйста, – спросила она. – отчего это во Франции такие волнения?

– Да как не быть волнениям, – резко и живо отвечал он в каком-то рассеянии, забыв о лице, с которым говорил, – самовластие там дошло до такой степени, что сделалось несносным.

Выговорив это, он опомнился, смутился, потупил глаза и стоял как вкопанный.

– Правда твоя, мой друг, – заметила Екатерина, – надобно стараться несносное делать сносным.

Другой раз, разговаривая об этом же предмете с графом Н. П. Румянцевым, возвратившимся также из чужих краев и бывшим впоследствии государственным канцлером, она сожалела о затруднительном положении французского короля Людовика XVI, о неустройствах и волнениях во Франции и, между прочим, сказала:

– Чтобы хорошо править народами, государям надобно иметь некоторые постоянные правила, которые служили бы основою законам, без чего правительство не может иметь ни твердости, ни желаемого успеха. Я составила себе несколько таких правил, руководствуюсь ими, и, благодаря Богу, у меня все идет недурно.

Румянцев осмелился спросить:

– Ваше Величество, позвольте услышать хотя одно из этих правил.

– Да вот, например, – отвечала Екатерина, – надобно делать так, чтобы народ желал того, что Мы намерены предписать ему законом. (1)

* * *

Английский посланник лорд Витворт подарил Екатерине II огромный телескоп, которым она очень восхищалась. Придворные, желая угодить Государыне, друг перед другом спешили наводить инструмент на небо и уверяли, что довольно ясно различают горы на Луне.

– Я не только вижу горы, но даже лес, – сказал Львов, когда очередь дошла до него.

– Вы возбуждаете во мне любопытство. – произнесла Екатерина, поднимаясь с кресел.

– Торопитесь. Государыня, – продолжал Львов, – уже начали рубить лес, вы не успеете подойти, а его и не станет. (1)

* * *

Императрица, собираясь ехать куда-то с графом К. Г. Разумовским, садилась уже в сани, когда пробрался сквозь толпу, собравшуюся посмотреть на свою Государыню, крестьянин и подал ей бумагу. Государыня приняла бумагу и приказала продержать крестьянина в карауле до ее возвращения. Прибыв во дворец, она поспешила прочесть просьбу крестьянина, которая вкратце была следующего содержания: крестьянин винился в том, что несколько лет тому назад бедную дворянку, которая ежегодно ездила собирать с помещиков новину, рожь, гречу и проч. и на возвратном пути всегда останавливалась у него, он убил. Терзаемый несколько лет угрызениями совести, явился он в суд, объявил о том, просил наказания, чтобы освободиться от барыни, которая преследует его день и ночь. Приняли крестьянина за сумасшедшего, отправили в тюрьму, продержали несколько месяцев и возвратили домой. Но барыня от него не отставала. Он бросился к ногам губернатора, просил строгого наказания, чтобы тем избавиться от преследования мертвой барыни. Его наказали плетьми, а барыня тут как тут. Он прибыл, наконец, в Петербург испросить у Императрицы милости: велеть так его наказать, чтобы барыня навсегда оставила его в покое. Государыня, прочитав бумагу, задумалась и потребовала к себе Шешковского. «Прочти эту бумагу. – сказала она. – и подумай, что нам делать с этим крестьянином?» А между тем прислонилась к окну и стояла в глубоком раздумье.

Шешковский, познакомясь с прошением, отвечал:

– Позвольте мне, Ваше Величество, взять крестьянина с собою: он навсегда забудет свою барыню.

– Нет, – возразила Императрица. – он уже не нам подвластен, некто выше нас с тобою наложил на него руку свою, и барыня останется при крестьянине до конца дней. Прикажите его отправить домой и дать на дорогу 50 рублей денег.

Этот случай подал Императрице мысль учредить совестные суды. (1)

* * *

Однажды граф Салтыков поднес Императрице список о производстве в генералы. Чтобы облегчить Императрице труд и обратить ее внимание, подчеркнул он красными чернилами имена тех, которых производство, по его мнению, должно было остановить. Государыня нашла подчеркнутым имя бригадира князя Павла Дмитриевича Цицианова.

– Это за что? – спросила она.

– Офицер его ударил. – отвечал Салтыков.

– Так что ж? Ты выйдешь от меня, из-за угла накинется на тебя собака, укусит, и я должна Салтыкова отставить? Князь Цицианов отличный, умный, храбрый офицер, им должно дорожить, он нам пригодится. Таких людей у нас немного!

И собственноручно отметила: «Производится в генерал-майоры».

Екатерина не ошиблась: князь Цицианов оправдал ее мнение – пригодился! (1)

* * *

Однажды Екатерина, будучи в Царском Селе, почувствовала себя нехорошо, приехал Роджерсон, ее любимый доктор, и нашел необходимым ей пустить кровь, что и сделано было тотчас.

В это самое время докладывают Государыне, что приехал из Петербурга граф Александр Андреевич Безбородко узнать о ее здоровье. Императрица приказала его принять. Лишь только граф Безбородко вошел, Императрица Екатерина, смеясь, ему сказала:

– Теперь все пойдет лучше: последнюю кровь немецкую выпустила. (1)

* * *

Императрица имела очень плохой слух, не понимала музыки, но любила ее слушать и приказывала князю П. А. Зубову устраивать у нее квартеты и комнатные концерты. Прослушав однажды квартет Гайдна, она подозвала Зубова и сказала ему на ухо:

– Когда кто играет соло, то я знаю, что как кончится, ему надо аплодировать, но в квартете я теряюсь и боюсь похвалить некстати. Пожалуйста, взгляни на меня, когда игра или сочинение требует похвалы. (1)

* * *

Алексей Ильич Муханов, впоследствии сенатор, был обер-прокурором 1-го департамента Сената еще молодым и неизвестен Екатерине II.

Сенату поручено было разыскать средства к умножению доходов. Рассуждения кончились тем, чтоб возвысить цену на соль. В Сенате все были на это согласны, и никто не смел подать противного мнения, так как все знали, что повеление об умножении доходов исходило свыше. Один Муханов подал голос в защиту бедных, на которых ложилась эта новая тягость. Дело было оставлено.

Через несколько времени Екатерина приказала генерал-прокурору князю А. А. Вяземскому привести на один из ее выходов Муханова и стать с ним в известном месте. Она сказала только, что желает видеть обер-прокурора 1-го департамента, не давая заметить, что хочет его отличить. Между тем она узнала об его имени и отчестве.

Вяземский представил его: «Вот обер-прокурор Муханов».

Императрица сказала: «Алексей Ильич! Извините меня, что я вас до сих пор не знала, тогда как вы меня так хорошо знаете. Скажите, каким образом вы узнали мой образ мыслей, мои правила, мое сердце? В вашем мнении вы изложили не свое, а мое мнение. Благодарю вас, благодарю вас».

Она сама возложила на него орден Святого Владимира 3-й степени, и это было началом его возвышения. (1)

* * *

Екатерина была недовольна одним из иноземных послов и, пригласив его к обеду, начала говорить с ним резко и желчно.

Храповицкий сказал вполголоса соседу: «Жаль, что матушка так неосторожно говорит».

Императрица расслышала эти слова и переменила разговор. После обеда, когда раздали чашки кофе. Государыня подошла к Храповицкому и вполголоса сказала:

– Ваше превосходительство, вы слишком дерзки, что осмеливаетесь давать мне советы, которых у вас не просят.

Гнев был на ее лице, она поставила дрожащей рукою чашку на поднос, раскланялась и вышла. Храповицкий считал себя погибшим, он едва поплелся домой, но на лестнице догнал его камердинер с приказанием, чтобы шел к Императрице. Все-таки это было лучше, чем оставаться в неизвестности. Императрица ходила по комнате и, остановившись против него, с гневом опять сказала:

– Ваше превосходительство, как вы смели при собрании явно укорить меня, тогда как вы не должны сметь в присутствии моем говорить иначе, как отвечая на мои вопросы?

Храповицкий упал в ноги и просил помилования. Императрица вдруг переменила тон и с лаской, приказав ему встать, сказала:

– Знаю, знаю, что вы это сделали из любви, ко мне, благодарю вас. – Взяв со стола табакерку с бриллиантами, она продолжала: – Вот, возьмите на память, я женщина, и притом пылкая, часто увлекаюсь, прошу вас, если заметите мою неосторожность, не выражайте явно своего неудовольствия и не высказывайте замечания, но раскройте эту табакерку и нюхайте: я тотчас пойму и удержусь оттого, что вам не нравится. (1)

* * *

В 1789 и 1790 годах адмирал Чичагов одержал блистательные победы над шведским флотом, которым командовал сначала герцог Зюдерманландский, а потом сам шведский король Густав III. Старый адмирал был осыпан милостями Императрицы: получил Андреевскую ленту, 1388 душ крестьян, потом орден Св. Георгия 1-й степени, еще 2417 душ, а при заключении мира похвальную грамоту, шпагу, украшенную алмазами, и серебряный сервиз. При первом после того приезде Чичагова в Петербург Императрица приняла его милостиво и изъявила желание, чтобы он подробно рассказал ей о своих походах. Для этого она пригласила его к себе на следующее утро. Государыню предупреждали, что адмирал почти не бывал в хороших обществах, иногда употребляет неприличные выражения и может не угодить ей своим рассказом. Но Императрица осталась при своем желании. На другое утро явился Чичагов. Государыня приняла его в своем кабинете и, посадив против себя, вежливо сказала, что готова слушать. Старик начал… Не привыкнув говорить в присутствии Императрицы, он робел, но чем дальше входил в разговор, тем больше оживлялся и наконец пришел в такую восторженность, что кричал, махал руками и горячился, как бы при разговоре с равным себе. Описав решительную битву и дойдя до того, когда неприятельский флот обратился в полное бегство, адмирал все забыл, ругал трусов шведов, причем употреблял такие слова, которые можно слышать только в толпе черного народа. «Я их… я их…», – кричал адмирал. Вдруг старик опомнился, в ужасе вскочил с кресел и повалился перед Императрицей…

– Виноват, матушка. Ваше Императорское Величество…

– Ничего, – кротко сказала Императрица, не дав заметить, что поняла непристойные выражения. – ничего. Василий Яковлевич, продолжайте, я ваших морских терминов не разумею.

Она так простодушно выговорила это, что старик от души поверил, опять сел и докончил рассказ. Императрица отпустила его с чрезвычайным благоволением. (1)

* * *

Императрица Екатерина II поручила однажды канцлеру князю А. А. Безбородко написать и представить ей назавтра указ, довольно важный и требовавший глубоких соображений. Срок был короток, обстоятельства не терпели отлагательств, но Безбородко, занятый, вероятно, другими спешными делами, забыл приказание Императрицы и явился к ней на следующий день, не исполнив поручения.

– Готов ли указ? – спросила его Екатерина.

Безбородко спохватился и, нисколько не смешавшись, вынул из портфеля лист бумаги и стал читать то, что ему было велено Государыней.

За каждым параграфом Екатерина одобряла написанное и, совершенно довольная целым содержанием, потребовала мнимый указ для подписания.

Безбородко, не ожидавший такой скорой развязки и рассчитывавший на некоторые замечания, дополнения и изменения в частях, которые дали бы ему возможность обратить импровизацию в действительность, замялся и медлил.

Государыня повторила свое требование.

Смущенный Безбородко подал ей, наконец, лист белой бумаги. Екатерина с изумлением посмотрела на докладчика и вместо ожидаемого гнева выразила свое удивление к его необыкновенным способностям.(1)

* * *

Безбородко очень любил свою родину – Малороссию, и покровительствовал своим землякам. Приезжая в Петербург, они всегда являлись к канцлеру и находили у него ласковый прием. Раз один из них, коренной хохол, ожидая в кабинете за креслом Безбородко письма, которое тот писал по его делу к какому-то влиятельному лицу, ловил мух и, неосторожно размахнувшись, вдруг разбил стоявшую на пьедестале дорогую вазу.

– Ну что, поймал? – спросил Безбородко, не переставая писать. (1)

* * *

До воцарения Императора Павла Анненский орден, учрежденный зятем Петра Великого, герцогом Голштинским Фридрихом Карлом, не считался в числе русских. Хотя Павел Петрович, в бытность свою Великим Князем, и подписывал в качестве герцога Голштинского все грамоты на пожалование Анненским орденом, но последний давался только тем лицам, кому назначала Императрица Екатерина II. Великому Князю очень хотелось, чтоб некоторые из его приближенных носили Анненский крест, однако Императрица именно им-то и не давала этот орден.

Наконец Великий Князь Павел придумал следующую хитрость. Заказав два небольших Анненских крестика с винтами, он призвал к себе двух любимцев своих. Ростопчина и Свечина, и сказал им:

– Жалую вас обоих Анненскими кавалерами, возьмите эти кресты и привинтите их к шпагам, только на заднюю чашку, чтоб не видала Императрица.

Свечин привинтил крест с величайшим страхом, а Ростопчин счел более благоразумным предупредить об этом родственницу свою, Анну Степановну Протасову, пользовавшуюся особенным расположением Императрицы.

Протасова обещала ему поговорить об этом с Екатериной и узнать ее мнение. Действительно, выбрав удобную минуту, когда Государыня была в веселом настроении духа, она сообщила ей о хитрости Наследника и сказала, что Ростопчин опасается носить орден и вместе с тем боится оскорбить Великого Князя.

Екатерина рассмеялась и промолвила:

– Ах, он горе-богатырь! И этого-то получше не выдумал! Скажи Ростопчину, чтоб он носил свой орден и не боялся: я не буду замечать.

После такого ответа Ростопчин смело привинтил Анненский крест не к задней, а к передней чашке шпаги и явился во дворец.

Великий Князь, заметив это, подошел к нему со словами:

– Что ты делаешь? Я велел привинтить к задней чашке, а ты привинтил к передней. Императрица увидит!

– Милость Вашего Высочества так мне драгоценна, отвечал Ростопчин, – что я не хочу скрывать ее.

– Да ты себя погубишь!

– Готов погубить себя, но докажу этим преданность Вашему Высочеству.

Великий Князь, пораженный таким очевидным доказательством преданности Ростопчина, обнял его со слезами на глазах.

Вот происхождение ордена Святой Анны 4-й степени. (1)

* * *

Князь В., один из сильных вельмож времен Екатерины, желал, чтобы генерал-поручик Якоби, посещавший дом его, женился на одной из его родственниц. Якоби не вдруг отклонился от предложения или намеков в столь щекотливом деле, но наконец, вероятно, не находя в себе склонности к девице, или по каким другим причинам, дал почувствовать, что не может приневоливать себя в столь важном деле, каков выбор себе подруги, и, получив между тем место генерал-губернатора в Сибири, уехал туда.

Гордый и сильный вельможа, оскорбленный неисполнением своей воли, негодует и ищет способов отомстить сибирскому генерал-губернатору. Он посылает туда хитрого подьячего с приказанием придраться к чему-нибудь, запутать как-нибудь Якоби и завязать какую-нибудь ябеду. Якоби так был честен, так чист в делах своих и в управлении губерниею, что все пронырства и все искусство подосланного крючкотворца остались тщетными. Он посылает другого. Этому злодею удалось достигнуть цели, он сплел какую-то паутину на пагубу невинного, сделал донос. Якоби под судом. Начались следствия, запросы, объяснения. Едва истина начнет распутывать дело, могущество гонителя опять его запутывает, оно ходит взад и вперед по инстанциям, толстеют кипы бумаг. Наконец дело в Сенате, приговор произнесен.

Но по тогдашнему порядку предварительно представлялась Императрице докладная записка, то есть краткое изложение всего дела. Державин, один из статс-секретарей того времени, представляет Императрице выписку из дела на 300 листах, она просит сократить ее – представляет на 30 листах, она просит еще сократить. Врученную ей на трех листах прочла и сказала:

– Нет, все что-то неясно, истина запутана. Привезите мне все дело.

Дело привезено и поставлено во дворце в одной из внутренних комнат Императрицы и задернуто занавескою. Когда Государыня спросила:

– Да где ж дело Якоби?

Державин отдернул занавеску, и кипы бумаг, положенные одна на другую, в три ряда с полу до потолка, открылись. Государыня, окинув их глазами, сказала:

– Этим не испугают меня!

Она назначила один час каждый день на чтение этого дела. Одному только Державину доверила она делать выписки из некоторых бумаг. Так, говорят, прошел целый год.

Наконец Якоби потребован во дворец, его вводят в кабинет Императрицы.

– Я рассмотрела ваше дело – говорит она, – и за счастие почитаю вам сказать: вы невинны.

Слезы брызнули из глаз Якоби.

– В вознаграждение за долгое ваше страдание справедливым почитаю возложить на вас орден. (На золотом блюде лежал орден Св. Владимира.)

Якоби, рыдая, упал на колени:

– Правосуднейшая Монархиня! Вы возвращаете мне честь мою и невинность: другой награды мне ненадобно.

– Встань, Якоби, не тебе стоять на коленях, твои судьи должны бы перед всею Россиею просить у тебя прощения. (3)

* * *

Один сенатский регистратор, по рассеянности, изорвал вместе с другими ненужными бумагами указ, подписанный Императрицей. Заметив свою ошибку, он пришел в ужас и в отчаянии решился на довольно смелый поступок: он отправился в Царское Село, где находилась тогда Императрица, забрался в дворцовый сад и, засев в кустах, с замиранием сердца ожидал появления Государыни. Прошло несколько томительных часов пока громкий лай двух левреток возвестил несчастному чиновнику приближение Екатерины. Регистратор вышел из своей засады на дорожку и стал на колени.

– Что ты за человек? – спросила его Императрица.

– Я погибший, Государыня. – отвечал он, – и только вы одни можете спасти меня.

– В чем же состоит твое дело?

Регистратор подал ей разорванные куски указа и откровенно сознался в своей рассеянности и неосторожности.

– Ступай домой, – сказала Императрица, – а завтра на этом месте и в этот же самый час ожидай меня.

На другой день, встретив чиновника, Екатерина подала ему новый, подписанный ею указ и промолвила:

– Возьми, вот тебе другой указ, беда твоя миновалась, отправляйся скорее в типографию, да смотри, никому не сказывай об этом происшествии, иначе тебе достанется от обер-прокурора. (3)

* * *

В одно из путешествий Екатерины по России помещик, некогда служивший под начальством графа Румянцева, ожидал карету Императрицы у ворот своего дома и, стоя на коленях, всеподданнейше просил осчастливить его своим посещением. Екатерина, всегда снисходительная, не хотела огорчить его отказом. Войдя в его жилище, она увидела в первой комнате неопрятную бабу, всю в лохмотьях, которая одною рукою мыла в грязной воде чайные чашки, а другою давила в стакан сок из лимона вместе с грязью. При Императрице в эту минуту находился фельдмаршал граф Румянцев-Задунайский. Он начал разговор с хозяином.

– Что, ты военный?

– Военный, – отвечал он, – по милости вашего сиятельства.

– Давно ли в отставке?

– Три года, по милости вашего сиятельства.

– Женат?

– Женат, по милости вашего сиятельства.

– Есть дети?

– Семеро, по милости вашего сиятельства.

Екатерина, видевшая в комнатах лишь одну неопрятность и слышавшая только одни нелепости, не изъявила, однако, ни малейшей досады, но удовольствовалась шуткою. Она оборотилась к фельдмаршалу и вполголоса сказала:

– Я не знала, граф, что вы такой милостивый. (3)

* * *

Марья Савишна Перекусихина, постоянно находившаяся при Екатерине как заботливая прислужница в болезнях Императрицы и как доверенная домашняя собеседница, женщина добрая, и хотя неученая, но от природы умная и безпредельно преданная ей, была любима Государынею и осыпаема ее благодеяниями. Она пользовалась общим уважением в городе и при дворе, даже многие вельможи искали ее знакомства и, следовательно, честолюбие ее должно бы было быть совершенно удовлетворено. Но блеск, отличия, преимущества, которыми пользуются знатные особы по правам или заслугам, близость к Монархине, ласки и милости той, пред которою все благоговело, к которой и венценосцы являлись как бы на поклонение, вскружили ей голову, и она желала чего-то большего, нежели возможно было ей желать.

Однажды, в часы ласкового и благосклонною с нею разговора Императрицы, она решилась высказать то, что так чувствительно щемило ей сердце.

– Вы, Государыня, – сказала она, запинаясь и с приметным смущением, – всегда так милостивы, так благосклонны ко мне, но… если б… при всем дворе вашем… когда-нибудь… вы удостоили бы меня хоть одною словечка… Пусть бы видели…

– Хорошо, Марья Савишна, хорошо, я это сделаю, – было ответом.

Прозорливый ум Екатерины тотчас постиг этот припадок дворских болезней и уже нашел ему врачевание.

При первом парадном представлении ко двору Государыня, принявши вельмож и придворных дам и удостоив их милостивой своей беседы, ласкою и весело подзывает к себе Марью Савишну и в доказательство отличной своей доверенности говорит ей на ухо, но вот что говорит:

– Дура ты, дура, Марья Савишна, что тебе прибудет от этого, что я при всех говорю с тобою?

Марья Савишна низко поклонилась и отошла в сторону. Придворные осыпали ее со всех сторон вопросами: что Государыня вам сказала? Но уста Марьи Савишны хранили тайну. Она всем отвечала только: «Государыня ко мне очень милостива». (3)

* * *

В 1787 году, во время путешествия Екатерины II в Крым, на одном ночлеге Марью Савишну Перекусихину поместили в комнату, наполненную чемоданами и дорожными припасами. Екатерина, войдя к ней, с изумлением и сожалением сказала:

– Неужели ты забыта?

Как ни старалась Перекусихина успокоить Императрицу, Екатерина потребовала князя Потемкина к себе и с неудовольствием заметила ему:

– Заботясь обо мне, не забывайте и моих ближних, особливо Марью Савишну – она мой друг, чтобы ей всегда было так же покойно, как мне. (3)

* * *

Как-то зимою Екатерина сделалась нездорова, и лейб-медик Роджерсон предложил ей лекарство. Она воспротивилась, сказавши:

– Лекарство помешает моим занятиям, довольно и того, что посмотрю на тебя.

Рожерсон, зная ее упорство, предложил вместо лекарства прогулку в санях. Государыня согласилась, почувствовала облегчение, провела покойную ночь, но на другой день головная боль снова возобновилась. М. С. Перекусихина стала советовать опять санную прогулку.

– Довольно одного раза, – отвечала Екатерина. – а то станут говорить, что я катаюсь по ночам, и подумают, что у меня мало дела. (3)

* * *

Престарелый камердинер Императрицы Елисаветы Петровны и в царствование Екатерины продолжал свою службу, которая состояла в том, что ему несколько раз в год позволено было поутру подавать Императрице кофей. Однажды граф Воронцов явился к Императрице с докладом в ту минуту, когда ей, по обыкновению, подавали кофей; он увидел 80-летняго старца, едва движущегося на ногах, который принес на серебряном подносе кофейный прибор и после церемониальных поклонов того времени поставил его на стол пред Государыней и стал почтительно в отдалении на свое место. По окончании этого завтрака, он поклонился Императрице, приблизился к ней и протянул свои руки, сложенные одна на другую. Императрица положила на них свою руку, которую он благоговейно поцеловал, сделал снова церемониальный поклон, взял дрожащими руками поднос и, счастливый в душе своей, удалился. Нетерпеливый докладчик изъявил Государыне свое удивление, что неужели нельзя заменить престарелого человека молодым и не безпокоить его почтенную старость.