Текст книги "Женщина с той стороны (СИ)"

Автор книги: Ирина Шайлина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

Девятая глава

Поначалу ребенок, растущий в моей утробе, не доставлял мне никаких хлопот. Единственным ощутимым неудобством был отказ от старухиного зелья. Боюсь, я уже сильно к нему привыкла и не могла спать целую неделю, лишь вырубаясь в самые неподходящий моменты и на непродолжительный срок. Порой я забывала о том, что беременна. Сон – это единственное, что занимало мои мысли. Он был недостижим. Даже о Назаре я думать не могла, пребывая в постоянно подвешенном состоянии. Голова кружилась, а короткие минуты, что я забывалась сном, были больше похожи на обморок.

– Да сколь же можно себя мучить! – всплескивала руками Анна. – Дай только знак, я тут же побегу на рынок, а если Ханны там нет, так из-под земли достану.

– Ты не понимаешь, – отвечала я. Собственный шёпот отдавался набатом в голове. – Это очень сильный отвар. Возможно даже наркотик, а я, как бы не ненавидела ситуацию, в которую попала, вреда ребёнку не желаю. Он же не виноват.

– О боги, да какой же вред с травок? То ж не травить плод, не с крыши прыгать, не в кипятке сидеть.

Я отмахивалась, она все равно меня не понимала. Эту неделю я провела в полной изоляции, император, насторожившись, даже присылал Карагача и личных лекарей. Они в отличие от Ханны лезть под юбку не стали, но тоже оставили кучу склянок. Анна готовилась подлить это в мою пищу, я не знала, что делать с её упорством.

– Анна, – наконец сказала я. – Мы, женщины с другой стороны, немного другие, чем вы. Раньше я без страха пила ваши травы, потому что не берегла свою жизнь. Но если я начну пить их сейчас, то могу скинуть ребёнка. Ты этого хочешь?

Анна испуганно затрясла головой, а все склянки и банки выбросила лично. Для неё возможность причинить вред ребёнку внутриутробно ограничивалась лишь несколькими факторами. Недоедание, физические нагрузки и умышленный вред. Все уродства или болезни, с которыми могли рождаться дети, объяснялись судьбой, либо карой за проступки.

Через неделю я упала в постель и проспала почти сутки. Проснулась посреди ночи, ощутив адский голод. Такой, что не было сил терпеть. Анна, утомившаяся моей бессонницей, тоже уснула, в комнатах никакой еды не было, лишь разведённое водой вино в графине, заткнутом деревянной пробкой. Я поддела шаровары под платье, накинула тёплый халат и взяла подсвечник с зажжённой свечой. Отперла засов и вышла в коридор. Охранник у моих дверей вскинулся, бдит. Вытянулся в струнку.

– Госпожа? – голос звучал удивлённо. Ещё бы, из комнаты я выбиралась редко и под конвоем. – Что-то случилось? Кликнуть стражу, звать лекарей, будить императора?

– Притормози, не надо никого будить.

– А что же тогда?

– Где кухня, знаешь? – доверительным шепотом спросила я.

Дворец спал. Ошарашенный охранник не стал со мной спорить, видимо, побоялся и повёл темными коридорами на кухню. Мы спустились на первый этаж, прошли лабиринтом пустых комнат. Кухню я издали учуяла по запаху, желудок сжался. Я не помнила, когда ела последний раз. В большой тёмной комнате было тепло. Огонь тлел в двух больших очагах, в каждом из них стояло по несколько горшков, дарила тепло раскаленная печь для выпечки. Несмотря на столь поздний час, у стола стояло две девушки. Они месили тесто, руки их были по локти в муке и работали споро, сноровисто. Увидев меня, они остановились.

– Нет-нет, не обращайте внимания, работайте, – махнула рукой я, но они продолжили изображать изваяния.

Из кладовой выпорхнула толстая баба и тоже замерла.

– Госпожа? – удивлённо спросила она.

– Кушать хочется очень, – пожаловалась я.

Толстуха усадила меня за соседний стол. Девушки отмерли и продолжили месить тесто, даже боясь смотреть в мою сторону. Спины их были прямы, как палки.

– Чего желаете?

Я желала всего и сразу. Ломтями ела соленый сыр, разогретые для меня овощи, оставшиеся с ужина, мясо. Съела кусок сладкого пирога и запила все это двумя стаканами молока.

– Изумительный пирог. Вы не могли бы включать его в мой завтрак?

– Да, конечно, – повариха зарделась от немудреной похвалы.

Я вернулась к себе и вновь уснула. С тех пор дело пошло на лад. Я стала много спать и много есть. Но вскоре подобный образ жизни мне наскучил. Я томилась в своей клетке и не знала, чем себя занять. На улице, как назло, стояли трескучие морозы, и Анна наотрез отказывалась меня выпускать.

– Ну, Анечка, милая, чем же мне заняться? Я даже по дворцу гулять не могу, боясь встретить Айю.

– Я подумаю, – поджала губы она.

Ночные прогулки на кухню остались нашим секретом. Меня, моего вечного ночного стража, постовых и многочисленных поварих. Ни одна из них не проболталась даже Анне, удивительно. Эти походы за едой стали моей отдушиной. Я не боялась встретить никого из королевской семьи – им и в голову не пришло бы выходить в холодный коридор и идти за чем-то самому, когда можно вызвать слугу. Я сдружилась с поварней, благодаря мне они стали мягче к Анвару. И хотя его я не встречала, они клялись и божились, что его бока заметно округлились.

Так и сегодня ночью я привычно проснулась, едва лишь поднялась луна. Положила руки на живот – он был таким же плоским, как и всегда, и порой мне с трудом верилось, что я и правда беременна. Зажгла новые свечи и с подсвечником вышла в коридор. Ковёр скрадывал звук моих шагов, да я и таилась. Я путешествую так уже месяц и никого ни разу не встретила. Ильдан, мой сторож, степенно шёл рядом. В тишине раздался скрип. Я насторожилась.

– Слышишь? – спросила у Ильдана. Любопытство было сильнее осторожности, да и не думала я, что, пока беременна, кто-то осмелится причинить мне вред в этом дворце. – Проверь.

– Да, госпожа, – кивнул он и шагнул вперёд.

Резко открыл на себя дверь, которая по моим подозрениям скрипела, а ведь в этой части дворца никто не жил. Из комнаты полился тёплый жёлтый свет камина. Я заглянула. Похоже библиотека. Огромная комната. Сотни и тысячи книг в тяжёлых переплетах теснятся на книжных полках вдоль стен. Книжные шкафы были до самого потолка, а это навскидку метра четыре. Центр комнаты был пуст, пол застелен ковром, стоят кресла, столики. В стене частью свободной от книжных полок камин, в нем не ярко горят дрова. Узкие высокие окна закрыты ставнями, так в большинстве комнат дворца, для сбережения тепла. На первый взгляд комната пуста. Но дверью кто-то скрипел! И камин разжег! Проклятое любопытство не унимается, кто же бродит здесь в ночной тиши?

– Эй, есть кто-нибудь? – спрашиваю я в полумрак комнаты. Тишина. – Мы не вооружены, и нам очень интересно!

Ильдан молча покачал головой. Ему не по нраву моё любопытство, но перечить он не смеет. Из-за одного из кресел поднялась едва различимая в полумраке фигура. А затем двинулась мне навстречу. Бог мой, да это Тирена!

– Здравствуйте, госпожа, – кланяется она. И тут же без перехода тараторит. – Не говорите, пожалуйста, маме, и бабушке не говорите тоже! Они меня накажут за то, что по ночам гуляю, точно накажут!

Я села на одно из кресел, Тирена на другое. Она заметно нервничает.

– Да с чего ты взяла, что я скажу? Я очень редко вижу твоих родных. А вот бродить по ночам в одиночестве не очень хорошо. Зачем ты пришла сюда?

– В библиотеку? – она посмотрела на меня, как на умственно неполноценную. И правда, глупый вопрос. – Читать.

– А почему бы тебе не делать это днём?

– Книги из этой библиотеки мне читать не разрешают. Бабушка считает, что они глупые и только лишь вызывают головную боль. А в детской я уже все прочла!

– А ты учишься? – задала вопрос я и осознала, что сто лет не держала книги. И даже в руках зазудело, так захотелось это сделать.

– По утрам ко мне приходит учительница на два часа. А потом я скучаю, потому что бабушке некогда, мама занята будущим праздником, других детей во дворце сейчас нет, из тех, что были бы мне ровней. Зима тяжёлая в этом году, все по своим именьям, мне даже гулять не разрешают.

– Бедный ребёнок, – пожалела я. – А ты могла бы научить читать меня?

– Вы не умеете? – изумилась девочка. – Даже бабушка умеет, хоть и считает это вредным занятием.

– Я умела, Тирена. На своём языке. А на вашем не умею.

На следующий день я отпираю заветную дверку, которая ведёт в кабинет Валлиара. Не знаю, кабинет ли, если здесь предусмотрена постель для сексуальных игрищ, но знаю, что в этой комнате он проводит много времени. Так и есть, я застала его за работой, он сидит, склонившись над бумагами. Здесь как всегда жарко натоплено, и вообще ничего не изменилось. Он поднимает голову и видит меня.

– Зоя? Здравствуйте. У вас все хорошо?

– Да…у меня несколько неожиданная просьба. Ваша племянница, Тирена, тоскует большую часть дня. Тем же занята и я. Не позволите ли вы проводить ей со мной часть своего времени? Она могла бы научить меня читать.

– Читать? Я даже не думал об этом. Сегодня же поговорю с сестрой, не думаю, что она будет против.

Так я заполучила Тирену. О, этот ребёнок чудесен. Она скрашивает мой досуг, вообще моё время. Поначалу она приходила лишь на четверть часа, и сопровождала её злобного вида гувернантка. Затем стала задерживаться на дольше и прибегать одна. Днём, по императорской части дворца, которая хорошо охранялась, ей разрешали ходить без сопровождения. Я брала для неё книги в библиотеке, она учила меня читать. Поначалу дело давалось мне непросто, но затем пошло ходко. Мне не очень нравился местный стиль написания художественной литературы, но вскоре я привыкла. Листая жёлтые от старости страницы тяжёлых книг, многие из которых были написаны вручную, я, наконец, глубже познакомилась с этим миром. Доселе я видела лишь дорогу, горы да дворец. Неделя пролетала за неделей. Я давно не видела таких суровых морозов в своём родном мире, да и тут они, похоже, были в диковинку. Жизнь словно замерла, все берегли тепло, стараясь не делать резких и главное лишних движений. Одним таким морозным утром я нежилась в постели, не спеша вставать. Большая часть наших окон была закрыта на ставни, но одно я запирать запретила, я не желала жить в тёмной норе. В не зашторенное окно дерзко рвалось солнце. У моих ног, обложившись книгами, бумагами и грифельными карандашами, сидела Тирена. Мы записывали истории из моего мира. Я диктовала Тома Сойера, что могла вспомнить. Богато приукрашивала от себя, Тирена покатывалась со смеху. Потом обещалась отпечатать книжку в дворцовой типографии, единственному ребёнку императорской семьи не должны были отказать. И тогда я почувствовала. Лёгкое, словно бабочка порхнула, движение. В моём животе. Я охнула и прижала ладонь к животу. Снаружи ещё ничего не чувствовалось.

– Малыш? – догадалась Тирена. – У мамы тоже бывало так и ерзал в животе братишка, мне нравилось прикасаться.

– Брат? У тебя брат есть?

– Нет, – она покачала головой. – Умер, слабенький был.

Наверное, именно в этот момент я и осознала в полной мере, что беременна. Опустила на пол отекшие немного ноги, подошла к зеркалу. Если оно не врало, то я нисколько не изменилась. Однако внутри меня зрел маленький император. И с этого момента моя беременность усложнилась. Словно само осознание факта давило на меня. Меня стало тошнить, причём, не только по утрам. Ноги отекли ещё сильнее, я с трудом ходила. Отгремели морозы, за ними пошли метели. Если бы не Тирена, я всегда буду ей благодарна, я бы просто зачахла этой зимой. Раз в неделю приходил император. Справлялся о моём здоровье, спрашивал, есть ли у меня просьбы. Совсем изредка заглядывали Аглая и Беатрис. Разговоры с ними не приносили никакого удовольствия, а их подарки я даже не рассматривала. Не было сил. Все мои силы сейчас уходили на то, чтобы существовать, и терпеть возле себя я могла лишь Тирену и Анну. Мой живот заметно округлился, хотя по всем срокам было рано. Я начала бояться, что ношу императорскую двойню, эта мысль ввергала меня в ужас. И попросила Анну вызвать Ханну, хотя, как оказалось, во дворце её не жаловали, и императорской семье такие гости могли не понравиться.

– Как ты, детка? – спросила она, скидывая шубу в гостиной. Мех шубы был покрыт снежной коркой, Анна, покачав головой, отправилась его выбивать.

– Плохо, мне совсем плохо, – я чувствовала, как слёзы подкатывают к глазам. – Вы посмотрите, мои ноги, как столбы. Почему у меня такой большой живот? Я боюсь, что там двойня. Беременности и пяти месяцев нет. У меня такие судороги в ногах, что я хожу с трудом.

Она коснулась моего обнажённого живота холодными пальцами, по коже побежали мурашки, я вздрогнула. Посмотрела мои ноги, лицо.

– Нет, один у тебя ребёнок. Двойню я бы почувствовала, мои пальцы уже шестьдесят лет животы беременным мнут. Но в тебе слишком много воды девочка, она словно копится и не может найти себе выхода.

– И как мне быть?

– Ничего соленого и жирного. На ночь тёплое молоко. Много не пей, даже если хочется. Спи на боку, а когда сидишь, ножки чуть вверх. Отвар я тебе дам, воду гнать, но много его пить нельзя. Как чуть теплее станет, каждый день гулять.

– А поможет?

– А у нас выход есть? Нам императора надо рожать, значит, родим. И, Зоя, – она приподняла моё лицо скрюченными пальцами. – Ты полюби ребёнка внутри себя. Он – твоя плоть и кровь, он неповинен в том, что с тобой случилось. Он беспомощен.

– Я и так делаю все что… – старуха меня перебила.

– Ты не делай, девочка. Ты люби. И сразу станет легче, и тело твоё примет дитя.

И ушла. Легко сказать, полюби! Нет, я не желала вреда младенцу. Я хотела, чтоб он родился здоровым и сильным, несмотря ни на что. Но любить…пока я чувствовала лишь вечную усталость и жажду, а пить мне много нельзя.

С рекомендациями и отварами Ханны стало немного легче, но живот все также рос. Слишком большой, наверняка, многоводие. Мы с Тиреной дописали и уже отпечатали в пяти экземплярах Тома Сойера и ещё несколько замечательных и много раз читанных мной историй. Ребёнок в моей утробе тоже рос не по дням, а по часам. Пинался он уже так, что это не только чувствовалась при прикосновении, выпирающие из живота бугорки можно было увидеть и со стороны. Тирена звонко смеялась, наблюдая за играми нерождённого ещё кузена, и Анна украдкой улыбалась. Началась весна. Люди проснулись, словно мухи. Появились, откуда не возьмись, и забурлили радостно меся ногами ещё не дотаявший до конца снег.

– Скоро праздник, – мечтательно протянула Тирена. – Мама с бабушкой с осени к нему готовятся.

– Какой?

– Праздник нового года, новой весны. Ранее приносили жертвы, мы уже этого не делаем. А самое главное – чествование вас. Вашего нерождённого сына.

Я хмыкнула. Они с осени готовятся. Я забеременела в самый последний месяц осени, а они уже готовились заранее. Какая самонадеянность. Сейчас, по моим подсчетам, моему животу было шесть месяцев, на моей родине середина весны, а здесь сугробы ещё. Из гостиной донесся шум разговора, я отвлеклась от окна, в которое смотрела. Снег серел и оседал, скоро растает совсем, вот чего я ждала. Весны. Дверь отворилась и вошла Айя.

– Позволь? – спросила она. За её спиной стоял Валлиар, эмоций как всегда не разобрать, но губы поджаты, а грудь вздымается бурно. Айя тоже запыхалась, словно бежала или спорила горячо.

– Заходите, – кивнула я.

– Зоя, вы не обязаны говорить с моей женой. Эта идея взбрела ей в голову, и, признаться, я опасаюсь последствий этой беседы, ибо знаю её горячий норов.

Айя закатила глаза. Он взял её за руку и повёл прочь.

– Постойте, – крикнула я. Императорская чета замерла. – Что за глупости? Вы же не думаете, что она на меня бросится? Право слово, Валлиар я была лучшего о вас мнения. Да отпустите уже свою жену! И подите прочь, и охрану заберите, вообще всех! И ты, Тирена, золотко, иди пока и возвращайся через час.

Айя вырвала свою руку и растерла запястье. Император помедлил, затем кивнул и вышел. За ним все остальные. Я так и стояла у окна, но ноги затекли, поэтому я, с трудом сделав несколько шагов, опустилась на кровать.

– Чего вы хотели, Айя? – устало спросила я.

– Ничего, – пожала плечами она. Я откинула голову и расхохоталась.

– А стоило ли устраивать этот балаган?

Она присела на постель рядом со мной и с благоговением посмотрела на мой живот. Признаюсь, мне даже стало неловко. Ребёнок зашевелился, я поморщилась.

– Я просто хотела увидеть вас. Вы…словно не существуете. Суровая ли зима тому виной, ваше ли самочувствие, не знаю. Но словно целый свет забыл про вас, мне даже стало казаться, что вы мне приснились. Я должна была увидеть своими глазами. Позвольте?

Она смотрела на мой живот. В нем ворочался ребёнок, и упругие волны пробегали по натянутой ткани платья. Я кивнула. Она положила руку. Каким же лёгким было её касание! И какая гамма чувств отражалась на её лице! И главным было – поклонение. Сейчас я была для неё божеством, а мой тугой круглый живот идолом. Моё сердце захлестнула волна острой жалости к этой женщине, я даже вспомнила про волшебный камень, до сих пор спрятанный. Но эгоистично задвинула это воспоминание, сейчас я думала о том, кто рос внутри моего живота. А сын от любимой женщины мог свести на нет все позиции моего сына.

– Валлиар так категоричен, я никогда еще не встречала такого противодействия с его стороны. Он боится, что я могу причинить вред вам или ребенку. Но поверьте, как бы я не ненавидела вас и не желала, чтобы все случившееся было дурным сном, вреда я вам не желаю.

Я ей верила. Сейчас, когда она видела моё разбухшее тело, подурневшее лицо, быть может, и правда смягчилась ко мне. Быть может, наконец осознала, что я просто жертва закрутившихся вокруг меня событий.

– А чего вы хотите от меня, Айя?

– Я сама не знаю…быть может иногда, хоть раз в две недели позвольте посещать вас? Видеть, как его сын растёт в вашем животе?

Быть может я и дура, но я согласилась. Она с видимой неохотой оторвала руку от моего живота и встала. Бросила ещё взгляд на прощание и вышла из комнаты.

Во дворце царил переполох. Я так поняла, что до праздника оставалось все меньше, он празднуется в тот день, когда на полях сходит снег, и лошадь, торжественно украшенная лентами, таща за собою плуг, делает первую борозду в земле. В этом году торжество планировалось пышнее, чем обычнее, у богов просили не только хорошего урожая, но и благополучного разрешения от бремени женщины с той стороны. Снег ещё не сошёл до конца, а ко дворцу стягивались бесконечные повозки с провиантом. Из деревень и имений вызывались девушки в помощь поварам. Я часто видела Аглаю и Беатрис, которые носились по дворцу с кусками кружева, ворохом бумаг или с разноцветными змейками лент в руках. Вокруг просто бурлила жизнь, удивительные ощущения после зимней спячки. Я готовилась к своей первой настоящей прогулке в этом году. Ужас, да? Ни в одни из моих сапог отекшие ноги не влезали. Я злилась и рыдала, гулять хотелось очень, а об обуви мы не подумали. У Анны и самой были лишь одни башмаки на сезон. Вокруг меня суетилась прислуга, день перевалил за зенит.

– В конце концов! – разозлилась я. – Отдавай мне свои башмаки, не украдут меня без тебя!

– Да как же так! Давайте я в тапочках пойду, я ж места себе не найду…

– По лужам? У меня охрана и девочки вон.

Так дело и решилось. Анна осталась во дворце, я в сопровождении нянек и дядек отправилась гулять. Вышла на улицу и вдохнула пьянящий весенний воздух. На плитке дорожек снега уже не было, а в кустах и низинах, под деревьями ещё лежал. Набухли почки, терпко пахло смолой. От восторга у меня закружилась голова. Хотелось вскинуть руки к солнцу и прыгать, радуясь весне, тёплому ветру. Но на деле я оперлась об руку одной из женщин и тяжело пошла к парку. У ворот стояла со своей свитой Айя. Кивнула мне, вполне приветливо.

– Может, погуляем вдвоём? – её дружелюбность меня даже пугала, но скучно было невероятно.

– Придется идти очень медленно, – показала я на свой живот.

– Ничего, я никуда не спешу.

– Чтобы я вас не видела, – сказала она нашим сопровождающим. Анна бы со страху умерла, что императрица хочет прикопать меня в саду без свидетелей, и кралась бы следом ползком. Но остальные послушно остались стоять в воротах. – Давайте вашу руку?

Я оперлась о её руку, и мы медленно пошли вперёд. В парке было чуть сумрачно, пахло сыростью, на многих тенистых дорожках ещё лежал тонкий слой снега. Тогда на них оставались наши следы – изящных сапожек Айи и моих тяжёлых башмаков. Идти было хорошо, и даже говорить не хотелось. Если бы не серая плитка под ногами, можно было бы вообразить, что я нахожусь в весеннем лесу, а дворец со всеми его жителями остался далеко позади. Деревья перед нами расступились, и показалось маленькое озерко, даже пруд. Его я раньше не видела. Дальний его берег порос сухим камышом, который качал ветер, сквозь деревья виднелась стена. Вот где он кончается, этот парк. Айя развернула меховую накидку и набросила её на каменную скамью. Села и приглашающе похлопала по сиденью радом с собой.

– Садись. Посидим, подышим весной. И пойдём обратно.

Я села и вдохнула полной грудью. Эйфория уже прошла, и радоваться прогулке по большому, но все же ограниченному стенами парку не получалось. Мы молчали. Это молчание не было комфортным, оно тяготило меня. Словно тысячи и тысячи слов рвутся наружу, но удерживаются неведомой плотиной. Из-за деревьев на противоположном берегу вышел человек, скрылся на мгновение за камышами и торопливо пошёл в обход озёра в нашу сторону. Я отвела взгляд и уставилась на тупые носки своих ботинок. Грубая кожа была исцарапана, было неловко перед Айей. Хотелось одернуть платье, спрятать их под ним. Бог с ним, я не хотела выглядеть смешно, а уж мои ботинки она раз сто могла спокойно разглядеть. Я велела себе успокоиться и не заморачиваться по пустякам.

– Кто это? – удивилась Айя. – В этот час в парке запрещено гулять. Только члены семьи и их друзья. Даже обслуга убирает здесь рано утром.

Я подняла голову. К нам и правда резким шагом приближался мужчина. Айя испуганно вскрикнула и вскочила, я придержала её за руку.

– Не бойся…все будет хорошо. Я его знаю. Да и ты знаешь.

– Но как же…

– Не зови стражу. Доверься мне.

Тяжело встала и сделала несколько шагов навстречу. Жадно обшаривала его взглядом, боже, как похудел, щетина на ввалившихся щеках, волнистые волосы отросли ещё сильнее. Как красив! Ещё красивее, чем прежде. Он подошёл, обнял меня, и я уткнулась в шею, вдыхая такой родной запах. Надышаться бы впрок, на всю жизнь вперёд!

– Ты живой, живой! – вскрикивала я и покрывала короткими поцелуями его лицо и шею, все до чего могла дотянуться. – Как же ты выжил этой зимой в горах, раненый, она же такая долгая и тяжёлая была? Я думать даже боялась.

– Все хорошо, со мной же был Умник. Я тебе потом все расскажу, родная.

Мы стояли, прижавшись друг к другу, не в силах оторваться. Между нами был мой живот. Я не могла отнять от него своих рук, своего взгляда. Хотелось трогать, гладить, говорить одновременно. Он улыбался, в его серых глазах любовь.

– Пойдем со мной, – он берет меня за руку и тянет туда, откуда пришёл.

– Мы не сможем, – безнадёжно шепчу я.

– Задние ворота в стене отперты, у нас есть люди, кони, провиант, нас выпустят из города, я все продумал. Мы оторвемся от погони, даже если они будут дышать нам в спину. Сядем на корабль, и уплывем. А ребёнок…я его приму.

– Ты не понимаешь. Я…я все смогу. Я могу не есть сутками, я могу ползти по горам, скрываться от погони, я могу терпеть, что угодно, за возможность быть с тобой рядом. Но он…он не выдержит.

– Он? – удивляется Назар.

– Мой ребёнок, – я обнимаю свой живот защитным жестом всех беременных женщин в мире. – Он ещё так слаб…Он не сможет. А я…я его люблю, Назар.

Сказала и поняла. Я и правда люблю своего ребёнка. Настолько, что останусь здесь и буду стоять, обливаясь слезами и хороня все свои надежды, смотреть, как он уходит.

– Зоя, – в его голосе отчаяние. – Я так долго сопротивлялся своей любви, а она сломала, иссушила меня дочиста. Я выжил только потому, что знал – я приду за тобой. Приду и заберу.

– Прости, – плачу, тихонько поскуливая, я. – Я не могу, я не могу…

Он легонько касается моей щеки. С ним я не думаю, о том, что подурнела, что от слез моё лицо опухло ещё сильнее, что мои ноги такие огромные, что не влезают в сапоги. Я просто хочу стоять вечность, прижав к себе его руку.

– Уходи, – говорю я. – Нет, постой.

Я вновь прижимаюсь к нему, дышу им, пытаясь хоть на доли секунды отсрочить наше расставание. Его руки так обнимают мои плечи, что становится больно.

– Иди, – и отталкиваю его от себя. – Прости меня, пожалуйста. Мне больше всего в жизни хочется уйти с тобой. Но я не могу больше думать только о себе.

Он приникает к моим губам в коротком поцелуе и уходит. Я смотрю в его спину и еле удерживаюсь на месте, так хочется бежать за ним, кричать, что все не важно, только бы он рядом. Но на деле я лишь смотрела на него, пока он не исчез там же за деревьями, вернулась к скамье и тяжело опустилась на неё. Рядом села Айя. Все это время она так и стояла, прижав испуганно руки к груди.

– Ты любишь его, – ошарашенно шепчет она. – Да, он красив и смел, но он же всего лишь бродяга!

– А ты думала только коронованных особ можно любить? – устало отвечаю я. – Пошли обратно, я замерзла.

Иду, и каждый шаг отделяет меня от него. Я стараюсь держать себя в руках, но порой из груди вырываются судорожные всхлипы. Айя ловит мой взгляд, она тоже сосредоточена на своих мыслях, но почти забегает вперёд, чтобы посмотреть в моё лицо.

– Она тебе что-то сделала, да? – испуганно вопрошает Анна, увидев моё заплаканное лицо. Она уже знает, что мы с Аей гуляли вдвоём. – Мне бежать за Ханной?

– Брось, все в порядке. Я просто устала.

– Я уже вызвала сапожника. Без меня теперь ни шагу.

И снова день тянется за днём. На празднике весны именно я вплетаю в гриву пегой лошадки, косящейся на меня умными глазами, первую зеленую ленту. Вокруг поля сотни, тысячи людей, и все хлопают мне, выкрикивает моё имя. Я глажу лошадку по крупу и отхожу в сторону, всем хочется внести свою лепту в её украшение, не хватало, чтобы затоптали. Меня доводят до моих носилок, на которых я гордо восседаю. Да, праздник удался, я даже смеюсь детворе и рассеянно глажу свой огромный живот.

Заканчивается посевная, поля покрываются нежным зелёным пушком, цветут плодовые деревья, пестреют первыми, ранними цветами клумбы. С тех пор, как Айя узнала мою тайну, о которой до сих пор молчит, она переменила своё отношение ко мне. Я участвую в светской жизни. Отплясывать я не могу, но даже сидеть в кресле и наблюдать за людской кутерьмой уже интересно. Тем более я все ещё диковинка, да ещё и беременная. Всегда находятся желающие со мной побеседовать. Меня и правда просят назвать своих детей. Фантазия уже истощена, я начинаю повторяться и придумывать имена сама.

– Госпожа Зоя!

Ко мне подходит одна из великосветских дам. В её руках свёрток. С детьми появляться в свет не принято, но показать ребёнка мне считается хорошей приметой. Я настолько устала, что стараюсь слиться с пейзажем, но бесполезно.

– Госпожа Зоя! Дайте имя моей дочери!

– Назовите… – я устало отмахиваюсь. – Даздрапермой.

– Хорошо.

– О боже, – их доверчивость уже начала меня раздражать. – Давайте сюда ребёнка.

Она передала свёрток, я приняла его в руки и заглянула в глубину. Там – самое нежнейшее создание из всех мною виденных. Сама жизнь, сама невинность. Округлые щечки, на них полукружьями лежит тень от ресниц. Лобик сосредоточенно нахмурен, губки обиженно поджаты, словно за плачет вот-вот. К щеке прижат крошечный розовый кулачок. Я не выдержала и коснулась его пальцем. Малышка проснулась и открыла глаза небесного цвета. И против ожидания не заплакала, а улыбнулась, тихонько хмыкнув и показав в улыбка розовые десны. Сердце моё сжалось.

– Назовите её Мирой, – говорю я. – Мира хорошее имя, и его я ещё никому не давала.

– Спасибо, госпожа, – низко кланяется мама и забирает ребёнка.

Без его тепла мне становится тоскливо, но усталость берет своё. Я смотрю в ту сторону, где последний раз видела императорскую чету. Они беседовали с толстым и важным господином, но, словно почувствовав мой взгляд, Айя поворачивается ко мне и кивает. Шепчет на ухо мужу и направляется ко мне. Бережно помогает мне подняться наверх и распоряжается, чтоб слуги приготовили мне ванночку с травами для ног и тёплое молоко. Так и живём.

Когда плоды на деревьях налились сладким соком, а на полях вовсю шла уборка урожая, когда кладовые ломились от кругов свежего сыра и с потолка свисали перевитые косы лука, я проснулась от боли. Полежала немного, прислушиваясь к своим ощущениям. Пришло время, поняла я. Будить Анну раньше времени не стоило, лучше насладиться ночным покоем и свежим ветром, что несёт в открытое окно запах скорой осени. Когда схватки становятся регулярными, поднимаюсь и иду будить Анну.

– Анна, вставай, – трясу я за плечо спящую женщину. Она испуганно вскидывается.

– Что-то случилось?

– Я рожаю. Отправь за Ханной.

– Рожаете??? Точно???

По моим ногам резко, словно прервав преграду, стекает поток воды. Я охаю. Стою босыми ногами в луже воды, с постели испуганно смотрит Анна.

– Думаю, да, точно, – серьёзно отвечаю я.

Вокруг поднимается переполох, я, его виновница, лежу в постели. Ханна уже пришла. Кипит вода, пахнет травами, в комнату то и дело кто-то входит, и это безумно меня раздражает.

– Я рожаю, чёрт побери! Что за проходной двор?

Тело скручивает хватка. Дверь вновь отрывается, и входит Айя. Я морщусь.

– Позволь, не гони.

Я позволила. Именно она держала меня за руку все эти часы, что меня мучила родовая боль. На следующий день я увидела на её руках синяки, но тогда она не сказала мне и слова, лишь гладила ободряюще. В моих глазах туманилось от боли, я мало о чем думала, лишь только бы вытолкнуть изнутри этот источник боли скорее. Когда раздался первый крик моего сына, уже начался новый день. Ханна ловко перевязала пуповину и дала мне ребёнка. Если честно, я мало что чувствовала, кроме облегчения, что все позади, но, когда сын открыл глаза, я задохнулась от нежности. Казалось, его глаза такие же серые, как и у Назара.

Ребёнок зашелся плачем, я передала его Анне. Посмотрела на Айю. Она плакала. Беззвучно, не скрываясь. По щекам катились слёзы, а на губах улыбка.

– Он прекрасен, Зоя. Он само совершенство.

И вышла из комнаты. Я пережила ещё несколько неприятных манипуляций и провалилась в сон. На следующее утро в мою комнату ввалилась вся императорская семья во главе с Валлиаром. Он бережно держал ребёнка, рядом на цыпочках стояла Тирена, ей не давали посмотреть на малыша. Ничего, придёт позже, я покажу.

– По традиции, – говорит Валлиар. – Ты сама должна наречь сына.