Текст книги ""Всем сердцем с вами". Клара Цеткин"

Автор книги: Ирина Гуро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

«Всем сердцем с вами»

В Далеме, ставке генерала Тренера, собралось секретное военное совещание. Речь шла о том, какие меры принять, чтобы задушить молодую германскую революцию. Среди блестящих военных мундиров выделялись черные сюртуки председателей прославленной немецкой индустрии, военнопромышленных магнатов, руководителей концернов. Среди них был и Уве Нойфиг. Он был вполне на месте здесь, в Далеме, где решался вопрос, быть или не быть «великой Германии», претендующей на владычество во всем мире… И пусть не с кайзером во главе, но с достойными правителями, ведущими страну к этому владычеству.

И если для того, чтобы покончить с революцией и установить сильную власть, нужно заключить союз с лидерами социал-демократии, генералы идут и на это.

Социал-демократ Носке только что назначен главнокомандующим войсками, выступающими на штурм революционной столицы. Разгром революции руками социал-демократических главарей – этот ход давно задуман деятелями реакции.

Уве Нойфиг звал, что генерал Тренер заручился согласием президента Эберта на ввод в Берлин верных кайзеру войск. Уве Нойфиг готов был жизнь отдать за кайзера, за Германию. Он глубоко сочувствовал такому повороту дел. Известно, что от них, промышленников, нужны деньги. Но за свои деньги промышленники хотят возможности расширять свои предприятия: сегодня алюминиевая посуда, завтра оболочки для бомб! Они дают родине не только прибыль, но и защиту.

Нойфиг вернулся с совещания окрыленным.

Утром Уве Нойфиг был разбужен шумом, доносившимся со стороны шоссе.

Он накинул халат и с биноклем в руках поднялся в мезонин. Отсюда шоссе было видно как на ладони. Во всю ширину его развернутым строем двигались войска.

Расчехленные кайзеровские знамена реяли над колоннами. Гремел барабан. Под его дробь в одну линию вытягивались ноги марширующих, как на параде, солдат.

Черт возьми! Армия в сочетании с фалангами «добровольцев», с этими отчаянными головорезами, не обременивши предрассудками парламентской эпохи, – вот реальная сила.

Уве Нойфиг чувствовал потребность в общении со своим другом Зеппом Лангехансом. Зепп, теперь доверенный крупнейшего концерна, женившийся на дочери своего патрона, Зепп Безменянельзя процветал…

В своем новом автомобиле французской марки – можно презирать этих выскочек и кривляк французов, но нельзя отрицать, что автомобили их изящны! – Уве ехал на виллу Лангеханса.

Стояло морозное январское утро. В пригородах Берлина правительственные войска вели бои с рабочими отрядами. Рабочие не сдавались, держались на баррикадах до последнего патрона.

Авангардные части, достигнув окраинных улиц, потеряли маневренность. Тогда подтянули полевые орудия и минометы.

Баррикады сметались артиллерией, защитников их расстреливали тут же.

На улицах появились молодчики в полувоенной одежде, с ножами в чехлах у пояса. Они срывали революционные призывы и наклеивали листовки: «Смерть лидерам «Спартака»!», «Смерть Карлу Либкнехту и Розе Люксембург!»

Отряды «добровольцев» громили рабочие районы, убивали всех, кто казался им подозрительным.

Несмотря на пропуск на стекле машины, Нойфига то и дело останавливали патрули. Поэтому на виллу адвоката он прибыл уже под конец зимнего дня.

Все окна виллы были освещены, и привратник, распахнувший ворота, сообщил господину Нойфигу, что у хозяйки «малый прием».

Уве прошел на половину Зеппа и послал лакея доложить хозяину. Опустившись в кресло, он с привычной завистью оглядел кабинет друга. Все у него сверхмодное, все новый век… Новый век, конечно, эти картины: Ренуар или кто он там – бледнолицые женщины с растрепанными волосами. А старинная мебель: красное дерево и штоф – это тоже новый век? А это что? Какие-то черепки… Теперь мода на раскопки. Древние века – это тоже новый век? На этот век теперь сваливают все на свете: эпидемию инфлуэнцы и повышение цен на кофе, развращенность молодежи и обмеление рек, инфляцию и кризис абсолютизма. И такие, как Лангеханс, вприпрыжку бегут за веком, словно молодой пудель за хозяином…

Мысли Уве прервал приход адвоката.

Зепп выглядел неплохо: правда, он совершенно облысел, но зато отрастил усы, которые, несомненно, красил, потому что они были иссиня-черного цвета, а кончики под прямым углом загибались кверху а-ля Вильгельм II…

На нем был костюм из английской шерсти в крупную клетку. Брюки имели внизу широкие отвороты по моде, которая называлась: «В Лондоне идет дождь». А часы он носил не на цепочке в жилетном кармане, а на запястье.

– Ты слышал об Элькадо? – спросил с ходу, вбегая в кабинет, Лангеханс, словно Уве прибрал к нему поздним вечером и в такое время исключительно затем, чтобы слушать даже не самого Элькадо, а разговоры о нем.

– Ты же знаешь, что я не интересуюсь музыкой, – буркнул Уве.

– При чем тут музыка? Элькадо – проповедник, удивительное существо! – Зепп закатил глаза. «За шестьдесят лет, а все те же фокусы, и ничто его не берет», – завистливо думал Уве.

– Понимаешь, он проповедует полное, ну абсолютное воздержание от мясной пищи! Колоссально! Питаться надо одной травой!

Впрочем, едва Уве упомянул о Далеме, юриста словно подменили, он забыл о траве и сбросил куцый пиджачишко.

Теперь, в широких подтяжках, вышитых розочками, он выглядел обыкновенным старым немцем, каким, собственно, и был. А «лондонские» отвороты смотрелись просто как подвернутые ввиду плохой погоды штаны.

Лангеханс очень серьезно раздумывал вслух:

– В конце концов дело революции решено! И за то, что социал-демократы, трезвые социал-демократы, а не фанатики, помогли нам удушить ее, низкий поклон всем Эбертам, Носке и иже с ними!.. Ты понимаешь, Уве, что, имея перед глазами пример России – еще одна секундочка! – и укрепились бы у нас Советы, и никакой Эберт не спас бы нас от социальной революции… Ах, Уве, не так давно Пастер подарил человечеству прививки против бешенства. Но прививку против революции вряд ли изобретут на нашем веку! А ты знаешь, какую опасность представляет для нас эта новая партия, которая называет себя «коммунистической», потому что в середине прошлого столетия Маркс ввел это слово и это понятие в нашу жизнь… Чтобы оно стояло над нами вечной угрозой…

– Но, Зепп… – Нойфиг пытался унять адвоката, однако тот бегал по кабинету, ероша невидимую шевелюру на лысом черепе и сверкая глазами, словно модный гипнотизер.

– Не думай, что доктор Роза Люксембург – безвредная дамочка, эрудированная в области экономики! – кричал Зепп, хотя Уве вовсе и не думал о Люксембург.

– Не думай, что Карл Либкнехт – просто потомок своего маститого папы! А твоя наставница, твоя знаменитая Клара… Что сделало ее «нашей Кларой»? Массы ее сделали…

– Зепп, остановись, прошу тебя! – заволновался Нойфиг. Он заволновался потому, что сейчас ясно вспомнил: да, в том решении, принятом в Далеме, говорилось о необходимости «физического уничтожения анархиствующих элементов, срывающих восстановление порядка». И упоминались при этом имена этой самой Люксембург и Карла Либкнехта. И Клары тоже…

Все это наконец удалось вкричать в Зеппа. И моментально отрезвить его. Лангеханс присел на штофное кресло, челюсть у него отвисла, руки затеребили несуществующие волосы еще более нервно.

– Во имя сохранения порядка… Да, да, – бормотал адвокат, – во имя будущего Германии любые жертвы! Любые!.. Уве! Помяни мое слово: Германия стоит на пороге великих событий! Враг у ворот отечества! – завопил вдруг Зепп. – В руках безобидных на вид женщин скрижали великой смуты! Под знаменами, обагренными кровью кайзера…

– Зепп, что ты? Какой кровью? Кайзер ведь жив и невредим!

– Я выражаюсь метафорически, – спокойно пояснил Зепп, и без перехода, тем же тоном: – Пойдем на половину Лотты. Посмотришь, как проповедник ест салат из травы с оливками.

Уве отказался смотреть, как проповедник ест траву.

Домой он добрался только к полуночи. И всю дорогу его неприятно царапала мысль о том, что там, в ставке, упоминалось рядом с Либкнехтом и Розой имя Клары Цеткин.

Проводив Нойфига, адвокат и не подумал вернуться на половину жены, а опустился в кресло и глубоко задумался.

Что следует предпринять? Не пришла ли пора службы одному хозяину? Нет и нет! Никаких гарантий. Все может измениться. А самое главное, он знал, как можно предупредить Клару о грозящей ей и ее друзьям опасности. Это Уве Нойфиг ничего не знал о своем беспутном брате-художнике. А он, Лангеханс, знал, отлично знал, что Георг Нойфиг связан с этой новой опасной партией. И даже больше: сын Георга Эрих беспрерывно мотается в Зилленбух и обратно. Лангеханс хотел поговорить с Георгом…

Несмотря на поздний час, адвокат вывел машину из гаража: это было слишком щекотливое дело, чтоб иметь свидетелем даже собственного шофера.

Если Георг Нойфиг дома, он, несомненно, выслушает его. Несомненно. И конечно, пошлет сына к Кларе. Колоссально! И у Лангеханса будет перестраховка… на всякий случай! Было же в России… В русском кабаке на Тауэнцинштрассе бегают же с подносами русские аристократы и гвардейские офицеры. А все потому, что вовремя не заручились вторым господином. Вот теперь им и выходит труба! Нет, он, Лангеханс, не так прост!

Уже старая женщина эта Клара, он как-то всегда забывал, что они ровесники.

Те, кто решил загубить Клару, прекрасно понимают, что дело не в ней лично. Кто хочет затолкать в грязь знамя, тот подымет руку на знаменосца. Он предупредит друзей Клары. А уж то, что это ему зачтется, ну само собой!

В доме Георга освещены все окна… Он притормозил у поворотного круга.

– Эй, вы, объезжайте! – услышал адвокат грубый голос. Голос исходил из «пикапа», стоящего под каштаном и так незаметно здесь расположившегося, что Лангеханс едва не наехал на него.

– А что тут происходит? – удивился адвокат. Шофер вышел из кабины: это был верзила в зеленой грубошерстной куртке и плоской кепочке.

– Послушайте, если я пять минут назад сказал: «Объезжайте», то вам уже надо быть в пяти километрах отсюда.

От этих слов адвоката почему-то стала бить дрожь. Он пробормотал:

– Я совершенно случайно…

– Мне это ни к чему, – мрачно прервал верзила, – валите отсюда!

Лангеханс повиновался. Отъехав, он оглянулся и увидел, что двое в длинных кожаных пальто волокут под руки третьего. Даже не рассмотрев лица, Лангеханс уже знал, что схватили Георга.

Зепп дал газ и поехал обратно домой. Под свою крышу! Где, вполне возможно, еще сидит пророк и ест салат из травы.

Георга схватили! Что же делать? Все в конечном счете делается ad maiorem dei gloriam[16]16
  К вящей славе божьей (латин.).


[Закрыть].

Привычная латынь успокоила его.

Возможное несчастье не имело в ее мыслях определенной формы и все же казалось неотвратимым.

Клара видела сбоку и неясно, только в боковую створку окна, как ветер терзает молодые березки, высаженные у крыльца. Казалось, что их легкая стайка сейчас разлетится под его порывом. Вихрь носит по парку какие-то темные фигуры. Или это ей чудится?

Она устала от своих мыслей… Центральные газеты не доставлялись уже пятый день. Но она знала главное.

Носке возглавил расправу с революцией, генералы будут душить революцию руками ренегатов. Под стенами столицы стоят на исходных позициях вооруженные до зубов войска под командой кайзеровских генералов. В Берлине баррикады. Рабочие готовятся к обороне.

Ее товарищи там, в центре событий… И Карл, и Роза, и вся гвардия революции направляют сейчас боевые действия, а она здесь, беспомощная…

Потом она забылась, или ей только показалось, что она забылась, а на самом деле крепко уснула, потому что ей ясно послышались легкие шаги Розы наверху в мезонине. У Розы такие маленькие ноги, ну, просто как у девочки. Весь облик Розы такой молодой, а ведь фрау доктор уже сорок восемь.

Когда Клара увидела ее впервые на трибуне, в тот солнечный, в тот счастливый день…

Все очень смеялись, когда Август сказал те слова: «У нас в партии есть только двое настоящих мужчин: Роза и Клара». И потом добавил: «И еще третий – я».

Она тотчас вернулась к действительности. Вернулась в зилленбухскую ночь… А до рассвета было еще долго: часы пробили пять.

…Нет, конечно, поворот к прошлому невозможен! Невозможно, чтобы возвратился кайзер!

Но был еще Носке… Густав Носке был ей известен. С пальмовой ветвью в зубах, Густав Носке годами стоял на задних лапках перед империалистами. Теперь наступил момент, когда Носке спустили с цепи.

Да, она знала его раньше. Еще тогда, в Эссене, на съезде она крикнула ему в лицо, что он проповедует братоубийство!

Господи, как давно это началось! Это ренегатство, эти измены, это черное предательство…

Носке, который бесстыдно сказал слова, которыми сам заклеймил себя в веках: «Если нужна для дела кровавая собака, пусть я ею буду…» Какое падение! Какая низость!

Да, она хорошо знает своего главного врага и его союзников.

Она видела, как враг набирал силу, и наращивал мускулы, и острил клыки. Шевелил-шевелил мозговыми извилинами, потому что у него тоже непростая жизнь! И сейчас, когда она больна и, может быть, поэтому все ей немного странно представляется: она видит длинную шеренгу атакующих, в которой где-то на правом фланге хлопочут у пушки, названной Длинной Бертой, почему-то сами господа из «Рейнметалла»… И Крупп-отец собственной персоной тоже присутствует здесь. И какие-то типы в штатском, с черными нарукавниками, словно кассиры, тащат газовые баллоны на тележках, а шланги их противогазов по-змеиному извиваются, а в глазные отверстия не видно глаз… а только мерцают слепые слюдяные кругляшки…

И юркий адвокат Лангеханс тут тоже. Толкает какую-то огромную штуку на рубчатых лентах…

И Клара, хотя никогда не видела их даже на картинках, догадалась, что это танк…

Клара не успела удивиться тому, как бойко и весело управляется с танком вертлявый адвокат. Услышала сначала лай, потом звонок. Было уже совсем светло. В окно Клара увидела, что калитка неторопливо распахнулась, пропустив двоих. Кларе достаточно было только беглого взгляда на вошедших…

Эмма открыла дверь:

– Там пришли монтеры. Насчет проводки.

Клара приподнялась:

– Скажи этим господам, если они сию же минуту не уберутся, я спущу на них собак.

Она проследила, как «монтеры» поспешно проследовали в обратном направлении.

Однако этот незначительный инцидент еще больше обеспокоил Клару. Эта активность не была ли связана с событиями в Берлине?

– Эмма! – позвала Клара. Она попросила приготовить ей дорожный костюм и меховые ботинки. И теплое пальто.

– Господи! Ну разве это можно? Ты совсем больна, – всплеснула руками Эмма.

– Петер пусть готовит автомобиль. Не позже чем через час мы едем. Собирайся.

Принятое решение успокоило Клару. Она всегда предпочитала встречать опасность с открытыми глазами.

Она, конечно же, была больна, и нервная система тоже в конце концов поизносилась… И все же движение к цели было лучше, чем пассивное ожидание удара…

Она задремала в машине, но услышала голос Петера; «Придется все-таки менять колесо!» Там, под горой, она может отдохнуть в харчевне, в которой, безусловно, найдется чашка кофе, а может быть, и бульона… Клара и Эмма прошли несколько шагов. В харчевне жарко горели поленья в очаге… Все небольшое зальце было таким сухим и горячим, словно печь, готовая для выпечки хлеба…

Хозяин узнал Клару и рассыпался в приветствиях.

Клара заказала кофе и чаю с лимоном.

И вдруг она вспомнила: здесь как-то она была с Розой. В тот давний, давний день, нет, вернее, уже в сумерки, когда они пришли сюда усталые, грязные и почему-то очень счастливые. Но что делало этот день, эти сумерки такими значительными? Просто они были на десяток лет моложе? Нет, это же была пора больших надежд перед Штутгартом, и они так деятельно готовились к конгрессу… И Клара тогда заболела и уехала в Зилленбух. Там она быстро поправилась. После дождей стояли прекрасные теплые дни. Клара уже хотела возвращаться в город, и вдруг приехала Роза. Нет, она даже не приехала, а пришла: день был, правда, теплый, но не жаркий. А Роза – так смешно! – пришла босиком! И свои ботинки она связала шнурками и несла в руке. Это выглядело еще смешнее оттого, что Роза была так красиво одета. И на голове у нее была модная «тиролька».

Роза стояла босая на террасе и, подвывая, как модные поэты, произнесла:

– От Кельна до Гагена стоит проезд пять талеров прусской монетой. Я не попала в дилижанс, и пришлось тащиться почтовой каретой… Омнибус сломался!..

– Ну конечно! Со времен Гейне мы так деградировали, что почтовая карета, и та нам недоступна! Иди скорее в ванную!

Костя и Максим, хохоча, обнимали ее. В семье Клары сыновья никого не встречали так бурно, как Розу.

Потом сыновья уехали – они ведь еще учились, – и, как часто случалось, Клара осталась с Розой вдвоем в зилленбухском доме.

Они пошли по грибы в лес, полный светотеней, тонкого запаха хвои, болтовни ручьев, после недавних дождей превратившихся в маленькие потоки. Дятлы перестукивались, а кукушки навязчиво куковали свои пророчества дурными голосами с многозначительными паузами – ну точно наши правые в рейхстаге!

– Кукушка, кукушка, скажи, сколько мне осталось жить? – крикнула Роза.

Роза принялась считать. Она считала, считала, обшаривая в то же время кусты, заглядывая под низкие ветви елей, осторожно подымая их. А кукушка все отсчитывала Розины годы.

– Слушай, это какая-то ненормальная, она не может остановиться! – сказала Роза.

– Ничего подобного, – авторитетно сказала Клара, – просто ты будешь жить вечно.

И вот тогда на обратном пути они и попали сюда, в эту харчевню… Дверь хлопнула.

– Можем ехать! – объявил Петер и стал мыть руки в умывальном тазу, вытирая их ветошью, вынутой из кармана.

Клара, тяжело поднявшись, сделала уже шаг к двери.

Но вошел Эрих Нойфиг. Он совершенно растерялся, увидев Клару. По тому, как он побледнел, она уже многое поняла. И сразу же сообразила: он, безусловно, ехал в Зилленбух, больше ему незачем было ехать сюда. И, наверное, не с добрыми вестями, иначе он бы так не растерялся при виде ее.

Поняв это, она собрала все свои силы и сказала себе: впереди сил потребуется еще больше, и надо к этому готовиться.

– Здравствуй, милый Эрих! Ты, конечно, ехал ко мне? И, наверно, тебя послал отец?

– Да, товарищ Клара, к вам, – ответил он. – Я выбрался из Берлина еще в пятницу, но поезда идут вне расписания, и я…

«Выбрался!» Он не уехал, а «выбрался». И он не привез письма от отца – значит, письмо нельзя было дать. Значит, это было рискованно. Существовало еще одно соображение: у Георга ведь есть машина. Значит, машина нужна для более важного. Там…

– Сядь сюда и расскажи все… Потому что я еду в Берлин, и мне надо…

– Невозможно! – воскликнул Эрих.

Она взглянула на него, и он повиновался… Революционный Берлин пал. Солдаты Носке вытаскивали из домов рабочих и расстреливали тут же. Войска заполнили город.

Отца схватили сразу и потащили в их штаб, в отель «Эден». Там была страшная кутерьма, и какой-то генерал закричал, увидев отца: «Кого вы привезли, идиоты? Это же Уве Нойфиг!» Он принял Георга за его брата. Сейчас отец скрывается…

– Где Роза, Карл, Пик? – хрипло прервала Клара. Она боялась за них, потому что знала, как разжигают кровавые инстинкты. Она знала черные души всех носке и эбертов на свете!

– Пику удалось скрыться. Его нет среди убитых и арестованных. А Карл и Роза… Я расскажу вам все по порядку, так велел мне отец. Он сказал, чтобы я последил за домом на Мангеймерштрассе. Мы знали: Карла и Розу ищут, но уже было поздно предпринять что-нибудь. Все же товарищи хотели перевезти их в другое место, более безопасное.

– Да, да, дальше…

– Это было пятнадцатого января. Чуть стемнело, я стал крутиться около дома. Ко мне подошел парень из дома напротив, знаете, где табачная лавочка. Он узнал меня, наверное, понял, зачем я здесь, и сказал: «Уходи, в квартире засада». – «Они уже там?» – «Да, с самых сумерек я видел, как они подъехали и вбегали по лестнице, все с белыми повязками на рукавах, а в руках пистолеты…» Он ушел, а я остался.

– Дальше! – требовала Клара.

– Подъехал полицейский автомобиль, полный солдат. Лейтенант скомандовал им следовать за ним. В машине остался один только водитель. Он сунул в рот сигарету и начал хлопать себя по карманам, не находя спичек. Тогда я стал на подножку и дал ему зажигалку. Он закурил и сказал мне: «Проходи, малыш, а то могут под горячую руку замести тебя вместе с этими спартаковцами!» – «Разве тут есть спартаковцы?» – спросил я, думая хоть что-нибудь узнать. «Да еще какие! Главари!» – сказал он. «И что же с ними будет?» – «Это не нашего ума дело. Мое дело крутить баранку, ехать куда прикажут». – «А куда?» – «Вернее всего в «Эден», в штаб».

Когда он сказал мне про «Эден», я помертвел, потому что в штаб свозили всех функционеров и там их истязали, и живым никто оттуда не выходил! Но я еще надеялся. «Проваливай, проваливай отсюда, пока цел!» – сказал водитель.

Я зашел за угол и стал наблюдать…

Клара поняла, что дальше последует самое важное. Но ведь из сказанного уже ей стало все ясно.

– Дальше, Эрих, дальше!

– Во втором этаже открылась створка окна, и тот лейтенант крикнул водителю: «Сейчас поедем». Тут я подошел к самому углу и стал смотреть… Вывели Карла. Его даже не вывели, а вытащили. И пинками загнали в автомобиль.

– Боже мой! – сказала Клара. – И ее…

– Да.

– Дальше!

– Карла посадили на заднее сиденье между солдатами, а на переднее Розу. Голова у нее была непокрытая. На плечах шубка. Лица я не видел, только видел: она высоко держала голову. И снег падал на волосы. А Карла я рассмотрел: у него было бледное лицо, и он ругался. Я слышал, как он сказал: «Палачи, скоро вам воздастся». Я не знал, что мне делать, но, поскольку было сказано про «Эден» решил ехать туда. Мне повезло: я поднял руку, и карета «Скорой помощи» подхватила меня, я сказал: «Опаздываю на ночное дежурство в госпиталь». Они довезли меня до Гедехтнискирхе, и я побежал.

Подойти близко к «Эдену» нельзя было: отель окружала охрана. Слышна была музыка из ресторана отеля. Рассказывали: на этажах там допрашивают, бьют и расстреливают, а в ресторане ужинают и танцуют…

Подошел тот самый автомобиль. «Скорая помощь» мчалась на красный свет, но ведь полицейский автомобиль тоже. Я увидел, как высадили Карла, а потом Розу. Шарф выскользнул у нее из кармана и волочился по земле, но она не подбирала его. Они толкнули ее – лейтенант и другой, в каске и серой пелерине, лица его я не рассмотрел – и сразу исчезли в дверях отеля. А солдаты прошли мимо меня. Они громко, возбужденно говорили. Один, вертлявый, в очках, сказал: «Теперь им крышка». – «Наверное», – ответил другой.

Я вернулся домой и рассказал все отцу. Он сказал, что поедет на квартиру фрау Путц, которая служит в «Эдене» буфетчицей, а отец ее знал. Я повел машину, поскольку все еще шел снег и было очень скользко. В Берлине объявили осадное положение, но у нас на ветровом стекле был пропуск на право ночной езды. И у отца еще было удостоверение от имперского общества художников, работавших для фронта.

– Дальше, дальше, Эрих. – Он словно всходил по ступеням крутой лестницы, и чем выше поднимался, тем труднее ему становилось. И ей тоже. Как будто это была та самая лестница в «Эдене», по которой тащили Розу…

– Мы поехали в Панков, где жила фрау Путц. По дороге отец сказал: «Мы на машине, а она ведь добирается как придется. Так что ты не гони. У нас много времени». А куда тут гнать? Снег шел вторые сутки, и никто не чистил улицы… Фрау Путц не было дома, мы долго ждали. Она страшно перепугалась, увидев нас.

И сразу заплакала: «Вы, наверное, хотите знать про ваших Розу и Карла. Так их дело очень-очень плохо». – «Расскажите все. Вы их видели?» – спросил отец. «Да, когда их только привезли». Она стала рассказывать: они все – она, и горничные, и судомойки – видели через стеклянные двери, как Либкнехта подгоняли в спину прикладами по лестнице. Рубашка у него была разорвана на груди. Но Розы тогда не было. Очень скоро там, в хохпартере[17]17
  Второй этаж.


[Закрыть], куда подняли Либкнехта, послышались выстрелы и грохот. Потом сразу крикнули: «Теперь ее давайте!» Вот тут они увидели Розу. Фрау Путц сказала, что не узнала бы ее, такая она была бледная-бледная, с черными кругами под глазами, а главное, волосы…

– Что – волосы? – шепотом спросила Клара. И Эрих почему-то тоже шепотом ответил:

– Они ее таскали за волосы.

Клара молчала, и он посмотрел на нее обеспокоенно, но вспомнил, как отец сказал ему: «Ей надо говорить правду. Что бы ни было. Она не простит неправды».

Клара шевельнула побелевшими губами, ему показалось, что она хочет сказать: «Дальше».

– Они потащили ее в хохпартер, внизу слышен был шум, крики, стук, словно упал стул.

Фрау Путц не знала, что было потом… Она уехала: «Я не могла всего этого выдержать…»

– Она жива, – вдруг сказала Клара очень твердо. Эрих с сомнением покачал головой.

– Почему ты качаешь головой? – прикрикнула она. – Разве кто-нибудь видел их мертвыми?

– Только Либкнехта. Они подбросили его «Скорой помощи», а там работал наш парень, и он сообщил Пику, в какой морг его отвезли. И наши выкрали его из морга и похоронили. Но Розы нигде не было.

– Она жива, – повторила Клара. Но, говоря эти слова, она слушала не голос рассудка, а упрямой надежды, которая одна теперь руководила ею.

– Мы едем в Берлин, – она поднялась. – Нельзя терять ни минуты. Эмма, скажи Петеру, чтоб готовился к выезду!

– Товарищ Клара! – тихо и убежденно сказал Эрих. Губы его дрожали. – В Берлине белый террор. Схватили всех наших в Нойкельне. Было решение убить не только Розу и Карла, но и вас и Пика. Отец передал вам, что вы не должны покидать Зилленбух.

– Твой отец умный и дальновидный человек, – сухо сказала Клара, – но когда-то давно я была его учительницей.

Клара ехала в Россию ранней осенью 1920 года. В памяти ее возникла поэтическая строка: «Унылая пора, очей очарованье»… Она принадлежала другому времени. Когда была молодость. И любовь. Это ее муж, ее любимый муж, который ушел так рано, читал эти стихи…

Клара въезжала в русскую осень, полная надежд и тревог. Она знала о революционной России много. Но прекрасно понимала, что это знание станет иным, соприкоснувшись с действительностью.

Она вспоминала… И видела себя в скорбной процессии, идущей за гробом Розы. И тот ужасный день, когда тело Розы нашли в Ландверканале, опутанное колючей проволокой. Словно убийцы боялись, что, и мертвая, она встанет со дна.

Шли и шли колонны. И одни плакали – кто еще мог плакать, у кого не иссякли слезы. Но другие, у кого не было больше слез, те только проклинали.

Они не знали, что через полтора десятка лет колючая проволока вытянется и поползет по всей Европе. И будет змеиться вокруг погибельной земли, на которой миллионы людей найдут муки и смерть.

Клара думала о сегодняшнем дне. О сегодняшних трудностях России. Это была страна их общей победы.

Во главе государства рабочих и крестьян стояли люди, которых Клара знала. Она встречала их, когда они были еще совсем молоды, но голос их уже тогда звучал твердо, и к нему прислушивались все, кто презирал компромиссы. Их называли странным словом «большевики», которое теперь стало привычным и встречается на страницах газет много чаще, чем слова «реформы» и «классовый мир», слова, которые так любили их противники. Клара знала, что на этих людей можно положиться.

Да, теперь вошли в жизнь другие слова. Они совсем простые: земля – крестьянам, фабрики – рабочим. Искусство – трудящимся. Мир – хижинам, война – дворцам. Давно знакомые слова. Клара была разумом и сердцем с русскими, строящими новый мир. «Всем сердцем с вами» – так она однажды сказала от имени своего и своих друзей. И написала в письме: «…головой и сердцем с вами…»

И Ленин в своем письме к ней повторил эти слова.

В письме, написанном два года назад, Ленин радовался, что германские спартаковцы поддерживают русских большевиков. Он писал, как говорил, с этой своей откровенностью, без приукрашивания, без иллюзий.

И, говоря обо всех трудностях, Ленин выражал твердую веру в победу революции.

Он умел находить нужные слова, не смягчая их смысл.

И есть у Ленина какая-то непосредственность, умение удивляться и радоваться каждому новому дню революции, тому, что этот день несет. Что является в первый раз, но утверждается навечно.

И Клара вспоминает, какой постскриптум сделал Ленин в своем письме к ней. Он уже закончил его, но не мог не поделиться замечательной новостью. Действительно, это была замечательная новость: ему только что принесли новую государственную печать!

И он ставит ее оттиск на листок своего письма и переводит на немецкий язык текст на печати: «Российская Социалистическая Республика. Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

От двух коротких слов «только что» это событие – принесли первую печать первого рабочего государства! – как будто произошло на их глазах. На глазах Клары и Франца. Да, тогда еще был жив Меринг, и его старые глаза долго рассматривали ясно получившийся оттиск печати. И русские слова на ней.

Да, всем сердцем и разумом она с ними! Ее собственная судьба, судьба немецкой женщины, оказалась неразрывно связана с Россией.

Когда Клара впервые услышала о ней? Нет, не о ее огромных пространствах и жестоком климате, не о силе ее оружия и величии ее правителей. Не те слова, которые падали со школьной кафедры, круглые и звонкие, как монеты с отчеканенными на них безглазыми лицами монархов.

Эта страна открылась ей много позже. Родина ее мужа, его суровая родина. Потом Клара вошла в мир политической борьбы, тогда для нее и ее единомышленников Россия стала примером. В 1905-м, после Девятого января, они все: и Роза, и Франц, и тогда ведь был во всей своей силе Бебель, – они верили в то, что руководство германской партии выступит против злодеяний русского царизма!

В России победил Октябрь, и это переменило всю их жизнь. И наполнило ее новым смыслом. У Клары уже не было «Равенства». Но на страницах «Лейпцигской народной газеты» она назвала «знахарями и аптекарями от социализма» тех, кто не верил в русскую революцию. Она написала Ленину большое письмо – их общее «спартаковское» письмо. Они, спартаковцы, вовсе не преуменьшали трудностей русской революции. Они понимали их и спешили ей на помощь.

В 1919 году Клара вступила в молодую Коммунистическую партию Германии, стала членом ее Центрального Комитета. Она обрела второе дыхание. От имени молодой партии она обратилась к Советской России.

Впервые взойдя по ступеням рейхстага как его депутат, она в первой же своей речи произнесла клятву верности в борьбе – рядом с русскими пролетариями. И за этим следовала напряженная и опасная работа по срыву военных поставок Антанты, готовившей поход против большевиков.