Текст книги "Петр I. Предания, легенды, сказки и анекдоты"
Автор книги: Ирина Райкова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)
– Погоди, служивый, уж куда-нибудь да выедем же, – сказал Петр, – а если умаялся ты, то садись ко мне на лошадь.
– И, что ты, Гриша! Я и глядеть-то боюсь на лошадей, а не то чтобы ехать на них. Ведь если придется слететь с нее, то не так-то вкусно покажется… Знаешь, что, Гриша, не вскарабкаться ли тебе на дерево, да не посмотреть ли с него, нет ли хоть где избушки какой, что ли, или хоть огонька.
– Пожалуй, влезу, – говорит царь, – только ты смотри, дядя, не ускачи от меня.
– Что ты, разве я разбойник какой, что ли, что оставлю тебя одного сидеть на дереве, как белку! Уж если пришлось нам мыкаться, так двоим все-таки веселее.
И при последних словах солдата государь полез на дерево, а служивый взял его лошадь под узцы и начал ее гладить. Гладил, гладил коня служивый, да и задел рукою за жестяную фляжку, которая была привязана к седлу лошади.
– Э! – пробормотал служивый, ощупав фляжку. – Уж не с водкой ли она? Дай-ка откупорю. Э, э, э, съедят-те мухи! Да тут анисовая! Это славно, ну-ка попробую, не выдохнулась ли. Ух, да какая же важная, стогодовалая; очень хороша, право, хороша! Влезай, влезай, Гриша, а я здесь за твое здоровье хлебну! – и он потянул из фляжки.
Между тем Петр уже взобрался на вершину дерева и долго в какой-то раздумчивости рассматривал в разные стороны. Солдат тем временем докончил все вино и пустую фляжку повесил на прежнее место.
– Ну, что, дает ли Бог что? – спросил служивый.
– Влево видится огонек: верно, в избушке лесничего, и дорога наша, кажись, идет прямо на него, – отвечал Петр и сам, окинув еще раз взором вокруг себя, спустился на землю.
– Ну, слава Богу! – говорит солдат, будучи уже пьян от опустошения фляжки. – Садись же, Гриша, на лошадь, да и пустимся, мне есть как собаке хочется, право; в котомке у меня лежат одни только черные сухари, а как придем куда на ночлег, так авось что и посмачнее найдется.
Петр вскочил в седло коня и поехал шагом по-прежнему; солдат пошел около лошади.
Скоро между дерев показался просвет, послышался лай, и через несколько времени служивый с Петром были невдалеке от каменного двухэтажного дома, построенного посредине небольшой поляны. В одном из верхних окон дома светился огонек.
– Эге-ге, куда это мы попали? – сказал служивый. – Уж не к раскольникам ли? Это не похоже на избушку лесничего, это просто барские хоромы.
Солдат стал пробовать ворота и калитку и, видя, что все было заперто, начал стучать в ворота без милосердия кулаком и ногами. Но сколько он ни барабанил, все было напрасно: на дворе ничего не было слышно, кроме громкого лая собак. Наконец и Петр присоединился к служивому, стали оба стучать и кричать, чтобы впустили их, но не тут-то было: никто не шел отворить им…
– Да что тут, черт, что ли, живет, – сказал с досадою служивый, – или покойники? Что вы, проклятые, думаете? Вы думаете, постучат-постучат, да и прочь пойдут? Нет, напрасно так думать изволите: не отойду от дома, пока не отворите, неделю буду стучать, месяц, сколько сил хватит, а уж заставлю отворить вас! Ну-ка, брат Гриша, подъезжай-ка сюда поближе. Я влезу к тебе на лошадь, перемахну через ворота, растворю их, да и впущу тебя с лошадкой на двор, так дело-то лучше сделается.
Петр поставил свою лошадь к самым воротам, солдат влез на нее; вскарабкался потом на ворота и махнул через них на двор. Но в это время правая рука его зацепила за гвоздь, он разорвал рукав мундира и оцарапал себе руку.
– О, чтобы черти затащили того к себе в преисподнюю, кто живет в этой проклятой берлоге! Чтобы скрючило вас, окаянных, в три погибели! – кричал и ругал служивый без милосердия обитателей дома, и с бранью он уже был за воротами.
Пять огромных собак бросились на нежданного гостя и готовы были разорвать его, но служивый выхватил свой тесак и так ловко попотчевал одну и другую, что они ушли с воем, истекая кровью, а остальные собаки бросились назад. Отпирая ворота, заложенные засовом, и откладывая подворотню, служивый бесился и бранился без милосердия.
– Экие ведь проклятые, – говорил он, – глухие черти! По вашей милости я казенный мундир разорвал, да еще вдобавок руку оцарапал. Чтоб на вас чума насела, чтобы вам покоя не было!
Петр въехал на двор. В это самое время отворилась дверь дома, и крестьянская баба с фонарем в руках вышла встречать приезжих.
– Просим милости! – проговорила она, кланяясь по пояс.
– Ведьма ты киевская, чертово ты детище! – накинулся солдат на бабу, подбегая к крыльцу. – Что у тебя, навозом, что ли, кто уши заколотил? Битый час стучали мы в ворота, а ты и не слыхала, ведьма. По твоей милости, и смотри вот, разорвал я казенный мундир да распорол руку, но ты со мной даром не разделаешься, съедят-те мухи, пересчитаю я у тебя кулаком все ребра!
– Что ты, батюшка служивый, за что так осерчал на меня, кормилец? – говорила баба, кланяясь солдату.
– Полно, служивый, перестань браниться, – сказал Петр, подъехав за солдатом к крыльцу и слезая с лошади.
– Тебе, брат Гриша, хорошо толковать-то, у тебя все цело, а я-то как с заплаткою в полк покажусь? – кричал солдат, размахивая руками. – Чтобы черт сжевал тебя, негодную бабу!.. Что вы за люди такие, говори!
– Не гневайся, кормилец, мы люди бедные. Сожитель мой промышляет в этом лесу звериной охотой, – отвечала крестьянка с поклоном в пояс.
– Что ж он не выходит встречать нас, съедят-те мухи?
– Не бывал еще с охоты, батюшка, – продолжала баба.
Петр с солдатом стали расседлывать лошадь. Государь отвязал от седла фляжку и хотел было положить ее за пазуху, но, почувствовав ее легкость, проговорил:
– Экий ты, брат служивый; всю фляжку очистил, хоть бы глоток оставил.
– Не прогневайся, брат Гриша, – сознался служивый. – Поздравил тебя, как влез ты на сосну.
Хозяйка стала запирать ворота. Петр взошел на крыльцо и, отворив дверь, вступил в теплые, довольно обширные сени. Дверь направо отворилась, и из нее вышла встречать гостей молодая крестьянская девушка со свечкою в руках. Девушка, очень хорошенькая личиком, молча поклонилась гостям и просила их, указывая рукою, в большую белую избу.
Петр вошел в избу, снял с головы шляпу и, помолясь на образ, сел на лавку. В это время вошел солдат. Он стащил со своей головы шапчонку и, помолясь на образ, закричал хозяйке:
– Эй ты, косматая, зашей мне мундир, а не то я тебе задам перцу! А ты, красавица нарядная, приготовь-ка нам хорошенького чего-нибудь поужинать, – продолжал служивый, обращаясь к хозяйской дочери.
Петр несколько времени сидел с опущенною головою, но потом он поднял ее и проговорил:
– Хозяйка, дай-ка мне чего-нибудь выпить да закусить; а ужинать мне что-то не хочется!
Хозяйка, шедшая с иглою, остановилась и, поклонясь Петру, произнесла:
– Не прогневайтесь на меня, отцы мои родные: нечего мне дать вам выпить. Что было простого вина, все взял мой хозяин с собой в дорогу, да нынче я для двух нас и кушанья-то не готовила; сами с дочерью ели вчерашние щи да кашу.
– Что, что? Ах ты, старая кочерга! – кричал солдат. – Быть не может, чтобы у тебя не было вина да чего-нибудь съестного!
– Ничего нет, отцы мои, ничего, – уверяла старуха, – хоть сами в печке обыщите.
– Ну, да ладно, ладно; зашивай мой мундир-то, а там я сам распоряжусь об остальном.
Баба зашила рукав. Служивый бодро вскочил со скамейки, стал среди избы и громко закричал на хозяйку:
– Так что ж ты, съедят-те мухи, старая, смеяться, что ли, над нами вздумала? Говори, где у тебя спрятано съестное. Сейчас подавай его! Ты знаешь ли, кто мы? Я первый солдат батюшки-императора Петра Алексеевича, а это самый любимый его охотник! Где хочешь возьми, а давай нам вина и закуски!
В подтверждение угрозы солдат обнажил свой тесак.
– Отец родной, не губи меня, помилосердствуй! Право, нет ничего! – завопила дико хозяйка, бросившись в ноги служивому.
В это время дочь хозяйки, стоявшая поодаль и бледневшая все более и более, при страшном возгласе солдата вдруг бросилась к поставку, находившемуся под образом. Солдат заметил это, вложил тесак в ножны и бросился к поставцу, но тот был заперт. Служивый схватил топор, мигом сбил замок, открыл поставец, и что же? В поставце на полках лежали и жареная говядина, и ветчина, и гусь, и полная склянка вина вышиною в штоф. Солдат вытащил пробку из склянки, понюхал, хлебнул.
– Э, донская водка! Славно. Ну, едят-те мухи, какое раздолье! – вскричал он, весело посматривая на поставец, наполненный разными разностями. – Ах ты, ведьма, для кого это ты оставляла, припрятала? Как еще у тебя зенки-то могут смотреть, окаянная?
Продолжая ругать старуху, солдат принялся таскать на стол все, что было в поставце. Петр улыбнулся, глядя на хозяйничество служивого. Но хозяйке было не до того: она злобно посматривала на солдата, который теребил ветчину.
С улыбкой самодовольства сел потом служивый за стол, наполненный съестным.
– Тьфу ты, съедят-те мухи, какой у нас теперь славный ужин! Ну-ка, брат Гриша, откупоривай склянку да наливай себе и мне донской-то!
– Наливай-ка ты сам, – отвечал Петр, кивнув головою на склянку. Вмиг чарки были наполнены. Петр и солдат взяли их в руки и, осушив до дна, принялись, крестясь, ужинать. Петр ел очень мало, он не выходил из своей задумчивости. Но зато солдат уплетал за десятерых.
Окончив ужин и поблагодарив Бога, Петр по-прежнему сидел, опершись на руки головою, а служивый, обращаясь к хозяйке, спросил:
– Ну, хозяйка, где бы нам с Гришею лечь спать-то?
– Да ложитесь в избе, где вам вздумается.
– Лечь-то немудрено, здесь есть где, да приедет с охоты твой муж – разбудит нас, а нам надо завтра ранехонько в поход. А что у тебя в той каморе? Для чего ты в нее дверь-то запираешь?
– Разный сор, отец мой, – отвечала хозяйка, изменившись в лице.
Солдата подстрекнуло любопытство: он взял со стола свечку, подошел к затворенной двери, толкнул ее ногою, и она отворилась. Солдат вошел в каморку – это была другая пространная комната, в ней был страшный беспорядок: на стенах висели ружья, сабли, кинжалы; множество окровавленных одежд и разных других вещей валялось по полу кучами. Солдат смекнул, что дело неладно.
«Ну, едят-те мухи! – думает он. – Попали же мы с Гришею к людям-то, кажется, недобрым. Что делать? Отправиться из этого проклятого притона мошенников теперь нельзя, как раз попадемся на дворе в руки хозяина, о котором говорила хозяйка, что он в дороге. Впрочем, постой, – рассуждает служивый, – пущусь я на хитрость. Так и быть, переночуем в этом логовище».
Солдат поспешно вышел из этого покоя в прежний и, не доказывая нисколько о своих подозрениях, предложил Грише отправиться спать на чердак.
– Как и куда знаешь, служивый, – отвечал Петр, – только бы поскорее лечь, потому что мне, право, спать хочется.
Служивый стащил на чердак ворох сена, за ним залез с трудом и Петр. Шагая через перекладины, солдат с Петром выбрали в сторонке место и разостлали на нем сена.
Петр окрестил свое ложе, перекрестился три раза и, проговори солдату «Ложись, служивый!», лег и скоро заснул.
– Спи с Богом, Гриша, – сказал служивый тихо, услышав храп Петра, – ты, брат, и не знаешь, что мы попали с тобою не в доброе место. А я не буду спать всю ночь, а то, пожалуй, и голову проспишь!
Ночь была лунная. Служивый подошел к открытому окну и стал смотреть в небо. Вдруг послышался ему в лесу гам и свист. Он начал прислушиваться – начал слышаться и конский топот все ближе и ближе.
«Ну, – думает служивый, – плохо приходится нам: кажись, разбойники едут. Надо перехитрить их, проклятых».
Служивый отошел от окна и, сойдя с лунного света в темноту, стал глядеть на двор. Видит, ворота отворились, и пятеро пьяных мужиков со страшным ругательством въехали верхом на двор.
– Тише, тише! – закричала им хозяйка. – У нас в тенетах[29] попались два зверя: один-то – солдат, взять у него, кажись, нечего, только озорник такой, что и Господи упаси, чуть не убил меня, окаянный, и все поел, что вам было приготовлено. Зато от другого можно поживиться: у него есть, должно быть, деньги, на нем и рог-то, кажись, серебряный.
– Где они? – хрипло спросил первый голос.
– Спят на чердаке. Я сию минуту слышала – они оба храпят крепко.
– Ну, об них толковать нечего: они не уйдут от нас. Наперед уберем лошадей, поужинаем, да тогда уж и велим им шеи протягивать.
«Вот те и на! – думает солдат. – Так вот куда мы попали. Господи, прости наши грехи и спаси нас!»
Служивый обнажил свой тесак и, держа его обеими руками, стал подле лестницы и думает только: «Господи, помоги и избавь от смерти!»
Разбойники отворили дверь в избу, вошли в нее и оставили дверь непритворенною.
Старуха начала собирать им ужин.
– Да что мы в самом деле, бачка, – сказал один из разбойников, обращаясь к отцу своему, – на что оставили залетных-то птичек до той поры, пока отужинаем? Вы будьте тут, а я, покамест собирают на стол, слазею да закончу их.
– И дело вздумал! – отвечает отец, взбираясь на печь.
– Федька, дай-ка мне свой нож: мой, дьявол, иступился! – проговорил прежний голос.
– Да ты, Афонька, – сказал отец, – возьми с собою и топор: не ровен час, начнут барахтаться, так чтобы было чем пришибить.
Служивый, сидя на корточках, занес острый свой тесак и в таком положении стал ждать появления разбойника.
Тот не замедлил, идет. И лишь только безобразная голова разбойника показалась на чердаке, солдат взмахнул тесаком, и голова разбойника отлетела в сторону, а туловище покатилось по лестнице, ступаясь о ступени, и откатилось в самый угол сеней.
Солдат перекрестился и стал ждать другого разбойника.
– Экой дьявол этот Афонька! Какого черта он с ними калякает? Шул бы ужинать, – сказал отец разбойников, садясь за стол. – Поди-ка, Федюха, к нему слазь да тащи его ужинать.
Отправился Федюха на чердак. Служивый сидит, поджидает его. И этот чуть только просунул голову – солдат цап его по загривку, и у него отлетела башка. Кровь брызнула в лицо служивому, а безголовый труп покатился к первому.
Солдат перекрестился. Ну, думает, слава тебе, Господи, теперь их трое: все легче справляться, как пятерыми.
Полез на чердак третий разбойник, Оська, но и этого постигла такая же участь, как и двух первых.
– Да что же они, проклятые, смеяться, что ли, надо мной хотят? – проговорил отец и сам отправился на чердак.
Служивый уже ждал. И вот старик, хватаясь за верхние ступени, высунул голову; взмах тесака – и голова старого разбойника отлетела в сторону.
Остался один только разбойник Тришка. Он ждал, ждал своих и потащился по лестнице на чердак. Солдат смело в пятый раз занес тесак, и этого как не бывало.
– Ну, слава тебе, Господи, ты помиловал нас, избавил от неминуемой смерти! – воскликнул солдат, вздохнув свободнее. Тут разбудил он Петра и рассказал ему о своих расчетах с разбойниками.
– Что же ты не разбудил меня? – спросил удивленный Петр.
– Побоялся, брат, что ты, погорячась, испортишь все дело.
Петр благоговейно возвел взор благодарения к небу, потом обнял и поцеловал служивого.
– Ну, служивый, отплачу и я тебе когда-нибудь добром за то, что ты спас меня от смерти. Да все ли тут разбойники? – спросил Петр.
– Все, все, брат Гриша. Там остались только две бабы, мать с немой дочкой.
– Ну, так пойдем же, служивый, вниз, – проговорил Петр, вынув из-за пояса небольшой заряженный пистолет, и взвел курок.
– Пойдем, пойдем, Гриша. Ну, приму же я эту бабу. Теперь она покажет мне не только, где схоронила съестное, а и где спрятана у них казна награбленная! – И он снова замахал тесаком.
Петр и солдат спустились в сени. Хозяйка и дочь побледнели от ужаса.
– Отцы родные, помилуйте, отпустите душу на покаяние! – завопила старуха, падая на колени.
– Так вот каким звериным ловом вы промышляете? – закричал солдат. – Говори, змея подколодная, есть ли кто у вас еще из мужиков кроме четырех сыновей и мужа?
– Кроме никого, отцы родные, ни единого человека! – вопила старуха.
– Говори, давно ли вы занимаетесь этим ремеслом?
– Двадцать лет.
– Нет ли еще у вас товарищей?
– Нету, отец родной, видит Бог, нету. Были версты за две отселе, да вот уж лет пять как они переловлены.
– Ну, – вскричал солдат, – бери ключи да показывай, где лежит ваша казна, что награбили, убивая людей.
– Все покажу, родимый, все себе возьми, только не убивай меня: дай отмолить мне грехи мои.
Баба отворила дверь на крыльцо и, со свечой и ключами в руках, сошла на двор, а за нею и служивый с Петром. Хозяйка подвела к кладовой Петра и служивого, отперла железный замок и сошла в сухой погреб.
– Ты, брат Гриша, не ходи, погоди немного, – сказал солдат Петру. – А то она, проклятая, пожалуй, и припрет нас.
– Не бойся, не пойду, – отвечал Петр, остановясь у входа.
Опустясь с хозяйкою в подвал, солдат изумился. По стене стояли бочонки с золотом и серебром, разные дорогие вещи валялись по каменному полу погреба.
– Ух, съедят-те мухи, сколько богатства-то! – вскричал солдат. – Ну, нечего сказать, верно, тьму-тьмущую загубили душ-то христианских.
Петр из любопытства нагнулся в погреб. В это время раздался выстрел, и пуля пролетела мимо уха Петра. Он обернулся назад. На крыльце стояла, как окаменелая, дочь хозяйки, и в ее руках дымился пистолет. В это мгновение из рук Петра солдат выдернул пистолет и спустил курок. Раздался выстрел, а за ним со стоном повалилась на землю немая.
При первом выстреле хозяйка быстро бросилась было из погреба, но солдат предупредил ее, и, когда раздался второй выстрел, а за ним стон дочери, баба грянулась на землю.
Петр подошел к немой, взял ее за руку: она была холодна и тяжела.
– Пойдем, брат Гриша, – проговорил солдат. – Хоть и жаль немой, да ну ее: яблоко от яблони недалеко упало. Пойдем, только вот я нагребу себе золота, а потом ты нагребешь себе.
– Слушай, дядя, – сказал Петр, – ты бери себе сколько хочешь, а мне не надо, лучше уедем отсюда скорее.
– Пожалуй, поедем.
И солдат, наполнивши свои карманы, фуражку и голенища золотом, отправился с Петром из дому. Петр ехал, а солдат по-прежнему шел около его лошади.
Еще не рассвело, когда солдат с Петром выбрались на большую дорогу: они обернулись назад и над лесом увидели ужасное зарево.
– Ну, брат Гриша, – сказал солдат, – это, верно, горит наш дьявольский ночлег.
– Да, – отвечал Петр, – верно, он. Ну, дядя, прощай, ты теперь и один найдешь дорогу, не опасно.
Тут Петр, расспросив подробно солдата, где он служит, и обняв его, приказал непременно приходить во дворец и спросить охотника Гришу. Царь поехал шибче, а солдат пустился в деревню, напевая какую-то песню. Долго шел он, наконец пришел к кабаку и спросил себе вина и солянку; ему подали.
– Ну, съедят-те мухи, денег-то сколько вам за все? – спросил солдат.
– Ничего не надобно! – отвечал целовальник, низко кланяясь.
– Да у меня, съедят-те мухи, деньги-то есть!
И он бросил им несколько золотых монет и, надев фуражку, вышел из кабака.
Наконец, подошел солдат к гаупвахте. Солдаты отдали ему честь. «Ах, съедят-те мухи, уж все узнали, что у меня деньги есть!» И он бросил им две горсти золота на водку и пошел далее. Вдруг ему попались какие-то двое, и он пригласил их в кабак выпить. Пил, пил, да и напился служивый так, что и заснул, а когда проснулся, то увидел, что он лежит в великолепных покоях. Платье на нем тоже, а голова трещит с похмелья. «Значит, это не сон», – думает служивый. И начал вспоминать солдат свое вчерашнее приключение.
– Где, брат, я нахожусь? – спросил он шедшего мимо его лакея.
– Во дворце, – отвечал тот, – у твоего приятеля Гриши.
– Ах, съедят-те мухи, это хорошо. А могу ли я повидать его?
– Пойдем! – и он повел по комнатам служивого.
Солдат шел. Ему попадалось множество придворных, и все они с любопытством глядели на солдата. Когда же лакей повел его по лестнице в главный этаж дворца, мимо бравых караульных солдат, служивый испугался и говорит:
– Куда же ты ведешь меня, добрый человек?
– Изволь идти за мною, – отвечал учтиво лакей, – приведу, куда следует.
Испуганного солдата вводят в царские покои, вот и приемная, где стоят много разных генералов. Вдруг, окруженный важными особами, вышел из ближайшей комнаты государь. Солдат испугался, когда узнал в царе вчерашнего Гришу, повалился ему в ноги и тихо проговорил:
– Государь, помилуй!
– Встань, – сказал император и сам поднял служивого.
Солдат вытянулся перед Петром.
– Благодарю тебя, – продолжал император, – ты спас мне жизнь, за что и поздравляю тебя капралом Невского полка. Поезжай тотчас же с подводами и отрядом на наш ночлег, забери все, что есть, да донеси мне об оставшейся хозяйке, а если она жива, привези ее.
Солдат снова повалился императору в ноги и благодарил за милость.
Часа через четыре новый капрал с тремя подводами и отрядом выехал из леса по знакомой нам дороге на долину, где вчера ночевали, но на месте дома дымились только головни и лежали два обгоревших трупа женщин. Приказав команде собирать что было, служивый с несколькими бочонками золота возвратился вечером в Петербург и сдал их в казну.
На другой день Петр Великий пожаловал офицером нашего служивого и подарил ему полбочонка золота.
Даря золото новому офицеру, император подал ему рубль и промолвил:
– Знай пословицу: кто рубля не бережет, тот сам гроша не стоит.
Наш новопожалованный офицер вызвал жену свою с детьми из деревни и, служа верою и правдою государю Петру Алексеевичу, никогда не был им забыт.
* * *
Озлобленный такими дерзкими словами, разбойникъ, не помня себя, бросился на лѣстницу и очутился лицомъ къ лицу съ солдатомъ; началась страшная борьба. Разбойникъ старался схватить служиваго за горло, но тотъ его осилилъ.
Служивый быстро бросился къ тому мѣсту, гдѣ спалъ Петръ.
– Алеша! Вставай, братъ, скорѣй! – кричалъ служивый, толкая Петра.
Петръ открылъ глаза и изумленно посмотрѣлъ на солдата.
– Да что это, служивый, ты ужъ совсѣмъ одѣтый, неужто ужъ въ дорогу собрался? Да и голосъ-то у тебя какой-то странный. Ужъ не случилось ли что недоброе? – говорилъ Петръ.
– Ничего, ничего, – говорилъ солдатъ, – вставай поскорѣе, въ избу чай пить пойдемъ.
Петръ рѣшительно не могъ понять, что такое дѣлалось. Надѣвъ сапоги, онъ пошелъ къ слуховому окну, у котораго на стѣнкѣ было повѣшено его верхнее платье. Взявъ платье, онъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ обратно отъ окна, и вдругъ его взору представилась валяющаяся на полу человѣческая голова.
– Что это значитъ? – спросилъ испуганный Петръ.
– Охъ, Алеша, чудеса показалъ сегодня надъ нами Господь! Лежали бы на этомъ мѣстѣ наши головы, если бы не помогъ намъ Царь небесный!..Слушай, я разскажу тебѣ подробно, что происходило въ то время, когда ты спалъ своимъ богатырскимъ сномъ.
И солдатъ принялся разсказывать Петру, какъ удалось ему спасти себя и его.
При разсказѣ солдата не разъ сильная дрожь пробѣгала по жиламъ Петра.
– Чего же ты не разбудилъ меня, служивый? Вѣдь вдвоемъ-то намъ было бы легче справиться? – спросилъ Петръ.
– Побоялся, Алеша, подумалъ, что ты станешь горячиться, не будешь дѣйствовать втихомолку и испортишь все дѣло. Ну, да объ этомъ ужъ теперь нечего толковать, надо только молиться и благодарить Бога за наше спасеніе.
Петръ благоговѣйно возвелъ взоръ свой къ небу, потомъ обнялъ служиваго и крѣпко поцѣловалъ его.
– Спасибо, служивый, да воздастъ тебѣ Господь за то, что ты спасъ мою жизнь, а что касается меня, то когда-нибудь отплачу тебѣ за твое добро и вѣкъ буду молиться за тебя, – говорилъ Петръ, и слезы, вызванныя глубокимъ чувствомъ благодарности, выступили на глазахъ его.
– Бери, Алеша, твой пистолетъ и пойдемъ въ избу, пора и убираться отсюда, чтобы не нажить новой бѣды.
Петръ взялъ пистолетъ, взвелъ курокъ и направился вслѣдъ за солдатомъ къ лѣстницѣ.
Старуха, находившаяся въ эту минуту въ избѣ со своею нѣмою дочкой, начинала уже приходить въ смущеніе, почему такъ долго не являются съ чердака ни мужъ ни сыновья. Заслышавъ шорохъ въ сѣняхъ, она подумала, что это являются ея сыновья съ добычей, и быстро схватила со стола горящую свѣчу и поспѣшила къ двери, чтобы встрѣтить ихъ.
– Ну, а нѣтъ ли еще съ вами по сосѣдству такихъ же молодцовъ? – спрашивалъ снова служивый.
– Нѣтъ, родимый, право слово, нѣтъ; года два тому назадъ были версты за двѣ отсюда такіе же хваты, моему товарищи, да прошлую зиму ихъ изловили и отправили куда слѣдуетъ, – отвѣтила старуха.
– Ну, теперь ты должна намъ показать все твое добро; смотри, не утаивай; коли утаишь, да я самъ найду, то плохо тебѣ будетъ.
– Все, все, родимый, покажу, всѣ сундуки отопру, потому ничего мнѣ теперь не надо, только бы пришлось душу избавить огь такого великаго грѣха.
Но каковъ же былъ ея испугъ, когда дверь отворилась, и передъ ней явились Петръ и служивый. Отчаянный крикъ вырвался изъ ея груди, и она едва не упала безъ чувствъ.
– Чего испугалась? Слышалъ я, какъ ты научала своего мужа положить наши головы, да нѣтъ, не пришлось, ошиблись вы въ расчетѣ. Я тѣ, окаянная, покажу, какъ научать злому дѣлу! – кричалъ во все горло служивый.
– Отецъ родной, помилуй, не погуби, пусти душу на покаянье, вѣкъ буду молить за тебя, – говорила старуха, валяясь въ ногахъ солдата.
– Такъ вотъ какимъ звѣринымъ ловомъ здѣсь промышляете? Говори, змѣя подколодная, кто у васъ еще здѣсь есть? Говори всю правду.
– Ни единаго человѣка больше, родимый, нѣтъ. Вотъ приходитъ мой послѣдній часъ, не буду лгать: право слово, никого больше нѣтъ. Видно, ужъ мой старикъ своими худыми дѣлами больно Господа прогнѣвилъ, что такъ наказалъ его Господь; видно, на своемъ вѣку много душъ загубилъ, что и самому пришлось умереть такою смертію. Ужъ, вѣстимо, это была Божія воля, что ты, родимый, съ пятерыми справился. Прости ты меня, старуху-грѣшницу, не губи ты мою головушку. Дамъ я тебѣ клятву предъ образомъ, что все это добро, такимъ грѣхомъ нажитое, нищимъ раздамъ, а сама пойду по святымъ мѣстамъ Богу молиться, – со слезами говорила старуха, снова кланяясь въ ноги служивому.
– Говори, старая корга, давно ли вы этимъ дѣломъ промышляете? Сказывай всю правду! – спрашивалъ служивый.
– Двадцать лѣтъ, родимый! Долго я не знала, что мужъ мой занимается такими худыми дѣлами. Молода была тогда и не могла смекнуть, откуда это у мужа берется такое богатство. Стану я, бывало, его спрашивать: куда это онъ все по ночамъ уѣзжаетъ и зачѣмъ все меня одну покидаетъ? А онъ мнѣ все одинъ отвѣтъ держитъ: больно, говоритъ, я звѣриную охоту люблю, съ самыхъ молодыхъ лѣтъ привыкъ къ ней, – потому, говоритъ, и поселился въ такомъ пустынномъ мѣстѣ. Здѣсь всякаго звѣря много водится, но за этой добычей иначе, какъ ночью, и ѣхать нельзя. Ну, какъ я была очень молода, тогда-то и вѣрила всему, а вотъ какъ стала постарше, стала присматриваться и вижу, что неправду говоритъ онъ, и что не добромъ наживаетъ казну свою; какъ смекнула я это дѣло, стала я плакать, стала его упрашивать, чтобы онъ бросилъ это дѣло, да не послушалъ онъ меня, дѣла этого не оставилъ, а когда я еще больше стала плакать, то онъ отодралъ меня плетью и сказалъ, что если узнаетъ онъ, что я кому-нибудь промолвилась объ его занятіи, то на мѣстѣ убьетъ. Послѣ этого я плакать перестала, а потомъ уже совсѣмъ привыкла къ этому дѣлу, какъ будто такъ этому и быть должно. Привезетъ онъ мнѣ, бывало, добычу, а я, окаянная, возьму и въ сундукъ уберу, и любо, что съ каждымъ днемъ золото у насъ прибываетъ. Да вотъ, видно, не совсѣмъ еще я прогнѣвила Бога, что далъ Онъ мнѣ время покаяться, – говорила старуха.
Алфавитный указатель имен
Алексей Петрович (1690–1718) – царевич, старший сын Петра I от брака с Евдокией Лопухиной. В 1718 г. приговорен к смертной казни как участник заговора против Петра I и задушен в тюрьме.
Воронцов Михаил Илларионович, граф (1714–1767) – русский государственный и дипломатический деятель, канцлер.
Голиков Иван Иванович (1735–1801) – русский историк времени Петра I, общественный деятель, идеолог русского купечества, автор «Деяний Петра Великого» в двенадцати томах. (1788–1789).
Евдокия Федоровна Лопухина – первая жена Петра I, мать царевича Алексея, пострижена в монахини в 1698 г., умерла в 1731 г.
Екатерина I Алексеевна (1684–1727) – в девичестве Марта Скавронская, вторая жена Петра I, после его смерти – императрица (1725–1727)-
Карл XII (1682–1718) – шведский король.
Ключевский Василий Осипович (1841–1911) – знаменитый русский историк, автор «Курса русской истории» (1901–1911).
Лефорт Франц Яковлевич – уроженец Швейцарии, в Россию приехал в 1675 г., наставник и друг Петра I.
Ломоносов Михаил Васильевич (1711–1765) – великий русский ученый-энциклопедист, поэт, просветитель.
Меншиков Александр Данилович (1673–1729) – ближайший сподвижник Петра I, видный русский государственный деятель и полководец, первый губернатор Петербурга.
Нартов Андрей Константинович (1680–1756) – выдающийся русский механик и изобретатель, личный токарь Петра I.
Неплюев Иван Иванович – из бедных дворян, в 1721–1734 гг. – резидент в Константинополе, позднее наместник Оренбургского края.
Ришелье Арман Эмманюэль Софи Септимани дю Плесси (1766–1822), герцог – французский государственный деятель, более двадцати лет находившийся на русской службе, генерал-лейтенант русской армии.
Ромодановский Федор Юрьевич (неизв. – 1717), князь – ближайший сподвижник Петра I, русский государственный деятель, первый «князь-кесарь», начальник Преображенского приказа (учреждения, занимавшегося политическим сыском).
Соловьев Сергей Михайлович (1820–1879) – выдающийся русский историк, автор «Истории России с древнейших времен» в двадцати восьми томах. (1851–1879); в центре его научных интересов – реформы Петра I.
Штелин Яков Яковлевич (1705–1785) – надворный советник, уроженец Германии, составитель «Подлинных анекдотов о Петре Великом» (1786 год – I-oe издание на русском языке).
Комментарии
Раздел 1
1. Как Петр I Ладогу наказал. Легенда. Записал Е. В. Барсов от В. П. Щеголенка в Медвежьегорском р-не КАССР в 1872 г. – БЕСЕДА, с. 296–300; КРИНИЧНАЯ, №171. Обработка собирателя. Название составителя. Другие варианты: № 10 наст. изд. Традиционный мотив наказания водной стихии здесь приближен к личности Петра: он единственный царь, наказывающий море своими руками. Ладожское оз. в народе называлось морем. Реплика царя воспроизводит речевой оборот народного заговора.
2. Лисья голова. Предание. Записал П. Минорский в Лодейнопольском р-не Ленинградской обл. – ОГВ, 1872, №37, с. 409; КРИНИЧНАЯ, №206. Пересказ собирателя. Незначительные купюры составителя обозначены отточиями. Характерный для прозы о Петре мотив: царь сам замышляет и начинает какое-либо новое дело, преобразует что-либо.
3. Беседная гора. Предание. Зап. Е. В. Барсов в Вытегорском р-не Вологодской обл. в 1872 г. – БЕСЕДА, с. 300–302; фрагмент – КРИНИЧНАЯ, №203. Обработка собирателя. Название составителя. Так называемые «беседные горы» существуют по всей России и связаны в народной памяти с именами различных исторических лиц: Степана Разина, Емельяна Пугачева, др. Текст уникален ссылкой на очевидца с воспроизведением его слов. Серебряный полтинник – характерная для преданий предметная реалия, подтверждающая достоверность рассказа.
