Текст книги "Петр I. Предания, легенды, сказки и анекдоты"
Автор книги: Ирина Райкова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)
Он ее кладет на площадку и… Встает уходить.
– Нет, постой, – говорит, – император, так не уходи, и ты теперь искупайся со мной.
Ну, он не противился: разделся, залез в бассейн. Она достает из кармана его именные часы и перстень:
– Вот, император, если у меня родится сын, – ему часы; если дочь – перстень.
– Что ты, – говорит Петр, – да это позор будет мне и тебе, как узнают.
– Тебе не знаю, а мне позор: уж я наплевала отцу в бороду.
– Ну что ж, – говорит Петр, – пусть по-твоему будет.
– Так вот, император, часы и перстень для памяти.
– Ну, до свидания, не сердись на меня, что я тебя укараулил.
– Раз ты мог такой момент словить, то что я могу сделать: я девушка беззащитная.
Уехал, получил свое удовольствие. Ну, то, бывало, Меншикова Лида поздравляла с добрым утром, а теперь ее отец будил каждый день.
– Что это ты, Лида, какая-то сонная?
– Ничего, так, – говорит, – я, папа.
Прошло месяца четыре с половиною – тут уж ей толчок сделали ножки. Приходится что-то придумывать. Ну, как у графини, была у ней мамка. Когда один раз эта мамка сидела у ей в светлице, подзывает она ее:
– Знаешь что, мамка, можешь ты мою тайну сохранить? Со мной такой грех случился. Ты должна помочь в моем греху.
– Да что ты, матушка, что только тебе будет угодно, все для тебя сделаю.
– Устроишь так: я сделаюсь больной, месяца два полежу, ты способствуй мне перед папашей. Я такую солью штуку-пулю!.. Лекарство я буду в таз, а ты – в помойку яму выливать. Я сделаюсь матерью – и придется мне расстаться с дитем. Пойду на три года в монастырь, ты – со мной. Куда я, туда и ты со мной.
Ну, вот, она давай хворать, хворать, чахнуть, чахнуть, давай ее отец лечить, лечить, но только нет никакого облегчения.
– Нет, никакие меня медикаменты не вылечат, – говорит она отцу, – я сон видела: я посвятить должна себя в монастырь на три года. Какой-то старец явился мне: иди, говорит, в монастырь – и выздоровеешь.
– Ну так что ж, деточка, – говорит отец, – помолись, поживи в монастыре, только бы ты была жива. (Не было у Меншикова больше детей.)
Ну, тогда понемножку стала вставать она, сделала завещание, маленько стала есть, стала подтягивать корсет, чтоб незаметно, что она брюхата. Тогда носили кринолины – под ними ничего не поймешь.
Так – день, другой, осталось суток пять до отъезда в монастырь. Она говорит отцу:
– Дорогой папаша, надо ехать мне.
Он – оставлять ее:
– Останься, мол, устроим большой вечер на прощанье, поживи, в монастыре там скучное дело.
– Нет, папаша, больше не могу – надо ехать.
Тот, конечно, стеснять ее не стал, приказал заказать лошадей, собрали что надо в дорогу; она незаметно кучеру дала денег, чтобы вез, куда прикажет. Села помягче – и черт те бери, только колеса забрякали. Любаву-матку с собой посадила и отправилась в монастырь.
Стали они к монастырю подъезжать, ну, она будто притомилась, да и повозка была проходная (на почтовых она поехала). Остановились ночевать в деревушке. Она заказала, чтобы, что она потребует, все бы у них было, горничная чтобы всякий раз сейчас же могла прийти. Хозяин говорит: «Пожалуйте, милости просим, вот горница вам есть отдельная». Сейчас притопили, втащили туда вещи, и вот они поселились с Любавой.
Вот ночью начала она мучиться (растрясло ее еще дорогой-то), ну, значит – родить. Родился у ей мальчик – вылитый Петр I, красавец, волосы из кольца в кольцо. Говорит, чтоб все убрать, чтоб дело это никому не было известно. Мамка Любава все обстряпала, грязь прибрала.
– Ну, что, – говорит, – Лида, будем теперь делать?
– А вот что, – говорит. – Вот тут в пакете пять тысяч, возьми вот два куска материи, заверни все и отнеси его в монастырь.
Ну, Любава берет все и отправляет его в Соловецкий монастырь. Луна была ущербная. Подходит она к монастырю: сидит привратник у ворот, монашек-старик, сидит, клюет носом, потом взял прилег и храпит. Она тихонько подкралась, положила, тот – храпит. К утру старик заметил, как младенец закричал, соску ищет, выпала соска у его. Старик подымается: «Господи Иисусе Христе, сыне Божий…» Глядит: младенец завернутый лежит. Да чудное существо, красавец какой! Доложили игуменье, монашенка-черничка пришла, взяла пакет, прочитала: «денег пять тысяч, мать неизвестна, ухаживать за дитем как можно ловчей».
Игуменья взяла это дело на себя, окрестила, дали имя Павел, стали воспитывать; деньги положили до возраста лет, когда он возвратиться с ученья должен.
Ну, она вырастила его, лет восьми мальчик стал, давай его учить. Подходит время – отдали его в училище. Вот стало ему годов 15. Возмужал Меншиков внучек, стал тогда жаловаться, что ученики дразнят его, что нет у него родителей. Ну, тут рассказали ему, мальчик узнал, что он подкидыш. «А так-так! Несчастный я человек!» – «Да, тебя, – говорят, – девушка родила, вот и подкинули, чтобы ты матери своей не знал».
До чего ему пошла грамота! Он лучше учителя все изучил. Тот глядел, глядел… «Слушай, – говорит, – я тебя не могу больше учить; если хочешь, иди в наверситет, высшую науку изучать».
Ну, ладно. Живет в монастыре. Похаживает, посматривает, а монашки закидывают глазки, молитву стали забывать. Наконец, приходит игуменья и говорит:
– Мой милый, тебе семнадцать лет, ты уж мужчина, мы не можем тебя больше здесь держать.
А учиться до чего был горазд: играет на гитаре, на арфе и выучился петь – так поет, что закачаешься. А он как привык к им:
– Как же, – говорит, – мама, не могу с вами расстаться.
– Ну, – говорит, – здесь нельзя. Вот твои пять тысяч рублей (мать твоя неизвестная оставила), я их не утратила, получи, тебе пока хватит, пока на службу не определишься.
Он получил пять тысяч, пошел с учителем попрощаться. Учитель подарил ему арфу, гитару.
Нанял он подводу, выехал в Петроград. Походил по Петрограду, остановился в гостинице. У содержателя ее была дочь – хорошая, красивая. Откупил он себе номер, живет. Вот один раз заиграл он на арфе. Что ты! И на гитаре играет – да какой у него золотой голос! Народ прямо не может пройти. Окошко открыто, толпа прямо всю улицу запрудила, полицию вызвали.
– Папа, – дочь говорит содержателю гостиницы, – вы наймите этого человека, может быть, он займется со мной музыкой. Ты смотри, как он рассыпается – и я могла бы так играть.
Ну, он пошел. Заходит к нему:
– Молодой человек, моя молодая дочь хочет тоже научиться этой музыке; не пожелали бы вы с ней заняться?
Тот рассмеялся.
– Почему же, – говорит, – можно заняться, если она хочет. Я сам до сих пор учился да хочу вот отдохнуть, пока подыщу себе место.
– А сколько будет стоить это удовольствие?
– Ну, уж это сколько вы положите.
– Ладно, я сделаю так: вот тебе двести рублей в месяц и стол готовый.
Ну, он молодой человек, и она девица молодая. Играть-играть, да заиграли и совсем другую штуку. Вот один раз сидят, обнимаются, а мать его, Лидия Меншикова, уж все сведения собрала, когда и куда он должен приехать. Она туда-сюда, по гостиницам, по трактирам – нет и нет. А по городу слава идет, что в такой-то гостинице молодой музыкант и певец, какого еще свет не производил. Вот она в эту гостиницу и пыхнула.
– Не проживает ли у вас восемнадцатилетний человек здесь?
Хозяин подходит:
– Да, вот в пятом (или там шестом) номере дочь мою музыке обучает.
– Приведи, мне нужно этого человека непременно видеть.
Повел он ее, подходят к двери тихо. Отворяют, она залетает туда: он сидит на диване, а она у него на правой ноге сидит, обнял ее и целуются.
– Ну, дочка!
Она вскочила, изменилась вся в лице.
– Здравствуйте, здравствуйте, молодые люди! Помогай вам Бог заниматься на музыкальных инструментах.
– Спасибо.
– Ну, давно ты тут занимаешься музыкой?
– Да другой месяц живу.
– Твое имя как? (Павлом Георгиевичем его называют).
– А это, – говорит, – тут кто у вас?
– А это, – говорит, – хозяйская дочка. Она учится на музыке играть.
– Так вот тут нужно секрет переговорить.
Дочка хозяйская села за дверь.
– Да что же, – говорит, – вам угодно?
– Да вот что – я тебе мать! Мне сказали, ты уехал в Петроград. Я тут все гостиницы избегала, не могу тебя найти. Пора уж тебе делом заняться. Хочешь, торговлю я тебе сделаю?
Напротив графа Воронцова уж ей дом был откупленный; она отторговала с ним все постройки, пару лошадей, кучера, повозку, все представила Павлу Георгиевичу: «Вот тебе!» Тогда что тут делать? Выходит, к утру надо приступать. Перебрался он в этот погребок: внизу у него магазин, вверху – жительство. А у графа дочка – красавица (а та брошена уж осталась, с брюшком – выучил он ее на инструментах играть).
Ну, выходит он в погребок, а она выходит на балкон и глаз с него не спускает, хоть оттаскивай. Вот так любуется им изо дня в день, да что ж, глазами, говорят, сыт не будешь. Вот она один раз вышла из террасы, не утерпела и говорит своей фрейлине:
– Ну какой же он милашка! Я бы его прямо в ложке выпила.
Ну, что делать, подзывает она кухарку или гувернантку, говорит:
– Пойди к нему в лавку, возьми там шеру ли, мадеру; мне она не нужна, только посмотри и расскажи мне про него.
Пошла та, забежала к нему в погребок:
– Позвольте мне мадеры бутылку.
Он выставляет бутылку:
– Пожалуйте денежки.
И сам сел и стал играть на гитаре. Посмотрела она его красоту, прибегает:
– Ох, – говорит, – вот это да! Такой красавец, какого редко увидишь и на портрете.
– Ох, дай ты мне свою одежду, я пойду сама посмотрю.
Вот она одевает кухаркино платье, накрывается шалью и отправляется туда к нему. Заходит:
– Вот, – говорит, – подайте мне вина разного! Вот шеру, мадеру и коньяку в три звездочки.
Она сказывает, а он выставляет. Выставил три бутылки, она выбрала. Ну, берет она вина.
– Скажите, – говорит, – господин, как ваше имя?
– Павел, – говорит, – Георгиевич.
– А кто вы такой?
– А я, – говорит, из наверситета учеником вышел; Сейчас вот занимаюсь хозяйством, вот погребок имею. А вы кто такие будете?
– Я, – говорит, – Воронцова гувернантка. Послала меня за вином за этим Воронцова дочь: к ей гости пришли.
Сперва она лицо закрывала, а тут платок сбросила, он глядит – тут кудри, пудры, румяна, белила, духами такими-то заграничными несет; глазки ему так и эдак щурит. Он думает: «Вот покупательница заявилась!» Ну, поговорили, потопталась она (картинка, хоть на стенку вешай).
– До свиданья, – говорит, – идти надо.
– Спокойной ночи.
Ну, приходит она прямо сама не своя, разобрало девку, хочется ей молодца заполучить, да не знает, как. Затворилась в спальне, думала, думала, достает вино из шкафчика, наливает стакан, дербализнула и спит до обеда. Граф Воронцов заходит: что такое? Она напилась с тоски.
На другой день наводила, наводила планы, что бы такое сделать… Наконец придумала план: пошла в кассу, взяла там 75 тысяч, взяла одну гувернантку.
– Вот, – говорит, – что, ты мне нужна. Если ты мою тайну сохранишь, я тебя награжу, в золоте будешь ходить. Не найдешь ли человека верного, подкоп чтобы сделал под этот погребок – из моей спальни и под его спальню. Подкоп, словом, через улицу.
– Есть, – говорит, – хороший надежный человек. Только как работать тут, землю куда девать из этого подкопа?
– Ну, ее на носилках в помойну яму можно стаскать.
– Ну, можно будет разыскать.
– Давай скорее эти дела устраивай!
Эта гувернантка охлопотала этого человека. Пришел он, они посоветовались.
– Ну, сколько ты возьмешь за эту работу?
– Работа эта опасная, она сто тысяч будет стоить.
– Ах, у меня только 75! Делай, только чтоб ни папа, ни мама, никто в городе про то не знал!
– Не сомневайтесь, барышня, давайте деньги, мне надо нанять рабочих и устройство это начинать.
Вот начали работу. Трудно было сделать, но слово сдержал: это дело протянулось с месяц. Закончили подкоп прямо к нему в спальню. Оденется она – и туда на прогулку. Натащут вина, закуски: прислуга эта научилась водку пить, вся спилась. Наставили там свечи, светло, как на главной улице. Как уходит назад – гасит.
Вот она принудила его. Пришла к нему к сонному, мушкатан направила на него; тот перетрусил здорово, что ж – сонный человек:
– Что, – говорит, – вы от меня хотите?
А у самого губы дрожат.
Ну, и сама она не выдержала, заплакала:
– Я, – говорит, – о вас забыть не могу.
– Знаете, барышня, я сам сейчас человек безоружный, нахожусь в вашей воле, только понять мне трудно, что вы от меня хотите.
– Ну ты мой, а я твоя, – говорит.
– Ну, когда так, то я не прочь, только зачем же угрожать мне оружием?
– Как я могу без оружия! За разбойника меня принял?..
Ну, потом она часто стала похаживать, даже нетерпение у ей: чуть видит, в погребке людей нет, ширк – и там.
Вот шел один раз мимо Петр Первый и решил зайти в погребок выпить (аппетит пришел у него). С маху отворил дверь – она сидит у него на коленях. Глядит: он – его портрет, а тут его крестница. Оставалось минут 15 закрывать погребок: тут в городе было постановление, во сколько закрывать, дальше торговать нельзя. Ну, он ничего не сказал им.
– Дайте мне, – говорит, – полбутыльничек.
Выпил, остатки оставил и деньги выложил тут. Вышел он, подзадумался.
– Зайду-ка я к Воронцову, к куманьку своему.
А та:
– Государь был, крестный мой.
Перепугалась.
– Ты сама беду делаешь, что приходишь в такое время на коленях сидеть!
– Ну, ни черта. Наверно, не разглядел он, не разобрал.
– Да, не разглядел!
Она живо спрыгнула под западню, прибегает, встречает крестного. Тот смотрит:
– Что за история? Призрак, что ли, это? Мимо не проходила, а уж дома встречает. Это что такое? Что-то тайное тут есть.
Он сейчас к графу Воронцову, разговоры, угощенья; ну посидели, поговорили, рассказал ему Петр свое приключенье. Тот не верит. Ладно.
Потом назначено было в сенате дело. Ну, просидели они до позднего вечера. Меншиков, Воронцов и Петр I пошли вместе, и пришла им мысль зайти в погребок. «Выпьем, – говорит Петр I, – а потом по домам!» Отворили разом дверь – она опять на коленях сидит. Молодой человек встает за стойку, а она сейчас же убежала в комнату, накрылась. Ну, Петр-то опять сметал, а те подумали: прислуга там али сестра.
– Ну, вы видели там, как хозяин забавляется, кто у него на коленях сидит?
– Нет, не заприметили.
– Ну ладно, до второго случая, сейчас не скажу вам, что тут творится, – потом все откроется.
И вот опять они идут той дорогой мимо погребка.
– Ты знаешь, кум, тут чудо створилось. Зайдем. Есть тут два портрета снятые. Только смотри, виду не показывай. Там я с тебя воли не снимаю, а здесь держись.
Подходят, Петр с маху дверь дернул, только отворил:
– Видишь два портрета? – говорит.
– Вижу.
Ну, попросили водки, чтобы виду не показать, выпили. Встают, даже заплатить забыли. Павел Георгиевич подходит:
– Можно записать там, – говорит, – в другой раз уплотите.
– Все равно, записывай, – и вышли на улицу.
– Ну, что ж, узнал теперь свой портрет? – спрашивает Воронцова Петр I.
– Да, это моя, падшая.
– Ну, а тот-то что за кот?
– Я признаю, будто твой сын, что ли.
– Похож-то похож, – говорит Петр, – да черт его знает, откуда он взялся.
– Да ты, – говорит, – кум, тоже хорош жеребец: попадется – не сорвется. Вот один здесь и объявился. Делай с ним как хочешь, ну а с этой я не буду нянчиться. Да это что за паскудство такое – с кабатчиками связалась, не нашла себе похуже! Отдать ее за такого кабатчика – стыд, и на улице не пройти, и в сенат ни зайти!
– Да что, – говорит Петр, – завтра в сенат заявить, что такой-то человек имеет заговор на императора; вот представь такую бумажку, – сразу его в темную повозку.
Ладно. Собирают сенат. Заявляет он такую историю в сенате: «Так, мол, и так, такой-то человек имеет заговор против власти». Кончено. На завтра приходят жандармы, человек шесть-семь, стучат.
– Что вам нужно?
– Хозяина нужно.
Отворяет прислуга, они заходят.
– Где хозяин?
– Спит хозяин.
Забегают к нему. Он в спальне только пробудился.
– Вы арестованы законом.
Захватывают его прямо в одних подштанниках.
– За что, что я наделал?
– Разберутся. Поворачивайся, не разговаривай.
В повозку втолкнули, пошел, только колеса загремели. Мать его, Лидия, узнала, приходит.
– За что его взяли?
Прислуга плачет:
– Не знаем, за что нашего хозяина арестовали. Увели, посадили в повозку.
Она по городу, узнавать; туда-сюда, не может точно узнать, куда его упекли. Ну, тогда сообразила она, заходит в маскарад (в магазин такой), генералом одевается, ревизором по тюрьмам. Приезжает в одну: давай, показывай, какой где арестован. Заходит к одному, к другому, заговаривает, будто о деле расспрашивает.
Ну, добралась до места, где он в одиночке сидит, спрашивает:
– А тут кто?
– Не знаем, новичок и секретно очень арестован, ваше превосходительство.
– Уйди! – приказывает она тюремщику.
Начинает разговаривать с арестованным: как с ним это случилось, что арестовали.
– Про эти дела грудь и подоплека знают, – он ей отвечает.
– Ах ты, такой дерзкий человек, как ты отвечаешь! А ты знаешь, что не сегодня-завтра тебе голову на эшафот?
– Нет, я этого не знаю.
– Ну так вот знай, что тебе грозить смерть, если ты не откроешь мне.
Ну, тот стал он помягче разговаривать.
– Не знаю, – говорит, – за что взяли меня, за какое дело. Я ни в чем не виноват. Утром я еще спал, пришли арестовали меня и в темной повозке привезли сюда, и вот сижу я в этой одиночке совсем безвинно.
– Это, наверно, граф Воронцов тебе дело дал.
– Может быть, я не знаю.
– Не знаком ли ты был с его дочкой?
– Да, его дочка ко мне ходила.
– Ага! – тут она достает часы и перстень, которые взяла у Петра I в купальне, и подает их ему.
Он дерзко оттолкнул их.
– Ну вот, – говорит, – как гадко ты делаешь. Надень часы и перстень, это тебе защита от смерти: как увидят на тебе эти часы и перстень, не посмеют тебя казнить.
Ну, генерал этот уходит.
Проходит там несколько время, объявляют ему кафермацию[19]: молодой человек, двадцати четырех лет, там-то жил, обвиняется в заговоре на государя; присуждается ему смертная казнь.
Ну, спасибо. Есть за что поблагодарить.
Вот утро. Явился конвой, повели его на площадь. А там эшафот открыт. Ну, он все-таки не так уже трусит. Там народу собралось, все сенаторы, Петр Первый, и мать его тут в народе. Ну, привели его и опять к ему обращаются:
– Сознайся ты, молодой человек, с кем ты имел заговор, с какими ты студентами там хотел государя убить?
Он отвечает:
– Я не имел заговора.
– Ах, не хочешь ты сознаться! Пиши решенье.
Смертная казнь ему.
Подписали, а там и петля висит. Хорошо, начал священник его напутствовать: «Сознайся во грехах, чадо мое, покайся, я свидетель один перед Богом».
– Я ничего не сознаюсь, ничего не знаю. Я иду помирать невинным.
Ну, сейчас, значит, кафермацию прочитали, и палачи надевают пропускную ему рубаху.
Хотели только надеть петлю, смотрят – на шее у его часы: герб и орел его императорского величества, Петр Алексеевич Романов. Руку наложили – на руке перстень, на вставке то же.
Палач закрыл их:
– Не могу, – говорит, – ваше императорское величество, заслуги ваши подвергать казни.
– Как?
– Да так, извольте посмотреть!
Подходят, глядят: действительно, часы и перстень его. А она вышла, Лидия:
– Видишь, кем он тебе приходится! Да за такую св… Воронцову сына своего хотел убить?!
– Как так сына? Какого сына?
– А помнишь купальню?
Прямо ему наотрез. Он схватился, давай на извозчика, и Воронцов тоже за ним. А она взяла его и привезла в погребок опять.
Вот какая была хитрая. А то пропал бы человек!
Недаром она перстень да часы-то у него вырядила[20].
87. Внебрачный сын Петра I
Все это дело было осенью уже. Петр I любил по Карелии странствовать. И вот стали сообщать, что в Кижах появились волки на острову. Петр I согласился приехать с солдатами и, значит, гнать отсюда волков, от Киж в Клименицы (монастырь Клименицкий слыхали ведь?).
И вот они погнали, значит, цепью пошли, погнали волков до Климениц. А жили они в деревне Корба, Петр I жил. Места были болотистые, и он любил ходить в русских сапогах с длинными голенищами.
И вот один раз идет вечером, повстречалась ему девушка, очень понравилась ему. Ну, и обласкал ее. Потом приходит к ней, она стала плакать, что стала в положении.
Он говорит: «Не плачь… Снял с шеи крест свой и подарил ей свой крест с цепочкой, серебряный или золотой, я не знаю, но тогда носили на шее. Говорит: «Если действительно родится сын или дочь, сообщите».
Вот пришло время. Она родила сына. Поп Кижского прихода не стал крестить, потому что незамужняя (тогда закон был у попов). Она, значит, написала Петру I письмо (тогда на коня ездили, почта долго шла). Оттуда пришел приказ, чтобы окрестили, и сына назвали Иваном. И стал ей царь высылать деньги на воспитание ребенка. Ребенок подрос до 14 годов, был здоровый, рослый и красивый, в отца, по всей вероятности. У матери стал проситься в Петербург.
Ну, приехал в Петербург (тогда ведь, видишь, деревня худа была). На краю города у одной старушки и старичка поселился. Ну, а был грамотный, хороший. Он пошел искать работу. И вот его пригласили в магазин кассиром. Когда он стал в магазине работать, магазин разбогател, потому что хоть на копейку купят, стараются прийти в этот магазин посмотреть на него, потому что он был очень красивый. Вот Иван дедушке и говорит (а сам кассир):
– Дедушка, пойдем в магазин, возьмем денег, обокрадем маленько!
Дедушка сначала струсил, но потом согласился в магазин идти воровать. Взяли они там часть денег, какую им надо было, ну, и ушли, дверь оставили открытой. Наутро приходит хозяин магазина – дверь открыта, и касса открыта, часть денег взята. Значит, доложили царю, что были воры в магазине. Царь говорит:
– Нужно искать знахаря, который должен выяснить вора (тогда ведь колдуны были, разыскивали).
Да колдун говорит так:
– Вор очень умный, надо придумать что-то такое, чтобы его достать живым.
И придумали так. Поставили сторожа в сторонке и стекла в дверях сделали так, что чуть откроет окно – так выпадут и загремят. Ну, вот, он пожил так сколько-то времени, дедушке говорит:
– Дедушка, пойдем.
Дедушка в этот раз на радости пошел.
– Я теперь не боюсь, – дедушка говорит.
Заходят в магазин аккуратно. Часть денег они взяли опять, какую им надо было. Он знал, как это все сделано. Стекла не выпали в этот раз. Наутро опять сообщают царю, что покражу сделали и ушли, а дверь оставили открытой. Царь опять колдуна вызывает, почему не обнаружили вора, а в кассе денег взято.
– Трудно его поймать.
– Ну как же, – говорит, – будем делать?
Колдун говорит:
– Вор очень умный. Созывай всех в гости, чтобы все люди пришли: бедны, богаты, и всех угощай допьяна. И вот которы уйдут, тех не надо. А которы пьяны останутся, а этот пьяница обязательно останется, который вор. Вы наложите в каждый уголок по стопке десятикопеечных монет. Вор обязательно польстится на эти деньги.
Вот когда эти пьяны сидели, Иван взял этих денег и каждому насовал в карман. Взял и себе часть. Когда утром приходят осматривать этих пьяниц, в перву очередь (он сидел у дверей, Иван) ему сунули руки в карман, у него и обнаружили деньги.
– Ага, нашли вора!
Он встал, голову поднял:
– Я, – говорит, – ничего не знаю.
Сунулись в карманы – деньги. Пошли по вторым – у всех в карманах деньги. Кто брал? Неизвестно. Опять колдуна зовут. Колдун говорит:
– Трудный вор. Соберите еще гостей.
Ну, еще раз собрали. Только в этот раз не деньгами. А рядом сделали комнату, темно-зеленый цвет, поставили там кровать и положили хорошую девушку, а девушке дали печать. Вот уж вор обязательно польстится! Если молодой, обязательно польстится.
Погуляли, пошли. Кто мог, ушел домой. А кто пьяный, остался тут. И тут осталось много людей. А Иван этот пил мало, может, вообще не пил. Одним словом, веревочку крутил, факт тот, что проверял.
Вот все заснули. Иван пошел осматривать комнату, темно-зеленый цвет. Приходит – там девушка красивая лежит на кровати. Он, значит, к ней подходит и давай ласкать ее. Она взяла его обняла и тихонько на спине положила печать. Он почувствовал, что чем-то, не рукой обнято. Она быстро заснула потом с радости, что печать положила, вора поймала. А печать положила за подушку, он это прекрасно видел. Когда она заснула, он взял эту печать и каждому на рубашку, на спину печатью шлепнул – и все.
Поутру опять приходят, а он с краю сидел. Значит, посмотрели – на рубашке печать.
– Ага, вора нашли!
Он говорит:
– Как так, я, – говорит, – ничего не знаю.
Пошли смотреть других. И у каждого, что тут было народу оставили, – у всех печать. Они, значит, девушку:
– Кто был?
– Темно, – говорит, – было, не видно было. Но печать я положила одному, был у меня один.
Опять, значит, за колдуна: «Как найти?» Колдун говорит:
– Надо чтобы в магазине сделать такой пол, чтобы он свернулся; живым не поймать, так мертвым. А под полом котел со смолой вскипятить.
И вот деньги стали к концу подходить. Иван говорит:
– Дедушка, надо сходить, деньги стали на исходе.
А дед уже с радостью пошел.
– Я, – говорит, – сегодня без тебя пойду. Теперь я знаю ходы.
Ну вот, дедушка ушел туды, дверь была открыта, не на замках. И, значит, только перешагнул, и туды в котел упал и там сварился сразу.
Наутро приходят, значит, в смоле человек. Вор найденный. А как личность узнать в смоле? Узнать не могут, кто. Иван пришел и говорит:
– Бабушка, наш дед пропал, в смоле скипел.
Бабушка расплакалась:
– Как буду жить теперь?
– Бабушка, не плачь, не горюй, все будет хорошо. Ну вот, если тебе, – говорит, – охота на дедушку поглядеть, вот тебе пятьдесят копеек денег, возьми корзинку, купи в магазине яиц. А дедушку повезут на телеге мимо этого места. А ты с корзиной с яйцами стой тут. Я знаю, что тебе без слез не обойтись, – Иван-то говорит бабушке, – и вот: как повезут его рядом, ты возьми и спусти с рук корзинку с яйцами – и хоть того больше плачь. Станут говорить, что старуха этого старика…
Подходят:
– Твой старик?
А у старухи зубов нет, шобайдат[21]:
– Вот пятьдесят копеек было денег, купила яиц, люди-то толкнули – яйца разбились.
Люди стали спрашивать, над старухой сжалились и надавали денег. Пришла домой и поблагодарила Ивана.
Царь опять к колдуну:
– Как же узнать, кто ворует у нас? Надо же как-то добиться.
– Ну, – говорит, – вор умный очень.
Вот уже стали всяко мечтать. А Иван приходит в сенат к царю и говорит:
– Вы вора ищите?
– Да, – говорят, – вора ищем.
– А что бы вы стали делать, если вора найти?
– Мы бы стали казнить его – столько убытков нанес нам.
Ну, а Иван говорит царю:
– Ну, дак вор этот я. Раз казнить будете, вор я.
Сразу его сфотографировали, портреты по всем видным местам повесили и написали, что вот вор найденный, казнить будем в такое-то время через повешенье.
А народ узнал, что это Иван, значит, кассир. К царю приходят, чтобы дал помилование. Деньги возместят, чтобы не казнить человека. Царь от этого от всего отказался. Назначен день повешенья.
Пришел тот день, когда его вешать надо. Он явился к царю, и его повели, значит, на эту, на вешеницу[22], «площадь позора» тогда считалась. Когда привели его, поднялся на третью ступеньку, веревка подготовлена, кладена на шею ему, значит, только спихнуть из-под ног. Вот он стоит на этой, на вешенице. Царь и говорит:
– Вот я буду считать. Как только «три» скажу…
Вот это царь редко стал говорить: «Раз, два…» «Три» не поспел сказать – он рубаху как рванет, а крест-то евонный, царский, царя крест именной. Значит, царь «три» не мог проговорить – и помиловали. На этом кончено.
88. Рыбак вместе с царем освобождают сына Петра I от его жены, презлой ведьмы
Был бедный рыболов, и было у него шестеро детей; он никакими работами не занимался, только рыбу ловил. И был закон: больше трех раз в день не закидывать. Что за три раза вытянет, то продаст и этим кормит детей. Только один раз случилось: три раза закинул, ни одной рыбки нету, а хлеба дома ни крошки. Он вздохнул тяжело: «Будь что будет, а закину четвертый раз». На четвертый раз тянет из реки кувшин медный, закрытый, царскою печатью запечатанный, а наверху его крест выбит. Рыболов взял и поднял эту крышку с крестом: в кувшине нет ничего, только из него, пошел гужиком дымок. Рыболов сам с собою рассуждает: «Ну, хоть рыбки не поймал, дак кувшин продам – все какой рубь дадут».
Вдруг идет человек огромный, говорит: «Я тебя, рыболов, убью». Он говорит:
– За что ты меня убьешь, за какие дела?
– А за то: зачем ты меня бессрочно выпустил из кувшина?
– Как я тебя выпустил бессрочно?
– А вот как: я был заперт в кувшине на двести лет.
Рыболов говорит:
– Как ты мог поместиться в кувшин, такой верзила? Я этому не верю.
– Ну, раз ты мне не веришь, то гляди, как я буду из-за той горы идти дымком в кувшин. Ты видел, что из кувшина дым шел – это был я.
Пошел он за гору, скинулся дымком и идет в кувшин. И думает рыболов: «Возьму, как дым уберется, закрою кувшин, а то ни за что убьет». Только дым убрался в кувшин, рыболов тотчас хляп крышку, да и припечатал, как было. Говорит:
– Ну, никаянный, сидел ты двести лет, а теперь я засадил тебя на триста.
– О, нет, рыболов! – говорит дым. – За что на столько?
– А за что ж ты хотел убить меня невинного?
– Я ж сказал, да не убил. Нет, рыболов, ты меня пусти, я тебя на век посажу на хозяйство.
– Ты мне солжешь, никаянный дух!
– Нет, – говорит, – наш дух вернее вашего, я правду говорю, только выпусти, пожалуйста.
Открыл рыбак кувшин, из него пошел дымок. Потом идет к нему человек огромный. «Ну вот, рыболов, я тебе покажу амшарину[23], где тебе ловить рыбу. Будешь ты там много вытягивать, да больше трех щучек не бери; что за них запросишь, то тебе и дадут».
Рыболов пошел в ту амшарину, закинул сеть свою и вытянул много рыбы. Всю рыбу назад отпустил, а три щучки с собой взял. Несет он по городу эту рыбу, встречается с ним царский повар:
– Что, рыболов, продаешь рыбку?
– Продаю.
– Что ж ты за нее просишь?
– По три червонца за щучку.
Повар ему 9 червонцев кинул, щучек позабрал. Принесши на кухню, приготовил их, как надо, чтоб положить на плиту жарить. Только положил их на плиту, как идут три девушки из кухни, спрашивают:
– Рыбки, сестры, вы тут?
– Тут, – отвечают рыбки.
– Пойдем с нами!
Сейчас брык! – у кухни одна стена вон. Эти рыбки соскочили с плиты, скинулись девушками и пошли с первыми сквозь стену. Повар смотрит: купил было государю рыбы сготовить, а теперь нечего, Бог знает, что случилось. Сготовил другое кушанье на рыбном месте, чтоб послаже.
Государю понравилось, говорит:
– Ах, повар, кабы ты и завтра этакое кушанье сготовил!
Повар пошел и назавтра покупать рыбу. Этот рыбак опять несет три щуки. Повар говорит:
– Продаешь рыбку?
– Продаю.
– Что просишь за них?
– По три червонца.
Повар опять выкинул ему 9 червонцев. Приносит их на кухню, только положил на плиту – опять идут три девушки:
