Текст книги "Про людей и звездей"

Автор книги: Ирина Майорова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

– Ну вот что, – решительно отодвинула от себя пустой стакан Пепита. – Давай-ка мы с Улькой тебя домой отправим, а лучше – отвезем. Не хочешь к себе домой, давай – ко мне. У меня домработница Рая – золотой человек. Ванну тебе приготовит, накормит хорошенько, спать уложит. Ты все равно сегодня не работник.

– Да ты что, Пепита! – возмутилась Уля. – А фоторепортаж я с кем делать буду? Я ж под него на завтра разворот забила!

– Позвони кому-нибудь, – раздраженно прервала ее Пепита, – у вас в «Бытии» фотокоров как собак нерезаных, попроси заменить Робика, скажи, плохо человеку. Не углубляясь в подробности… Что ж вы черствые такие, даже на своих вам наплевать!

От напора Пепиты Уля даже немного растерялась:

– Да ладно, позвоню сейчас.

Пока Асеева дозванивалась до Алешки Тюрина (тот неохотно, но все же согласился приехать: «Пожрать на банкете будет чего? Если только печенюшки-канапушки, за свой счет меня накормишь!»), Пепита помогла Робику подняться со стула и, держа под руку, осторожно повела по ступенькам вниз.

Красная «Ламборджини» Пепиты стояла едва ли не у самой лестницы. Державшие оборону «Пушкинского» стражи порядка не позволили припарковаться в запрещенной зоне никому (даже звезде сериала про ментов Михаилу Заозерному), кроме Пепиты. Ей разрешили. То ли из любви к таланту певицы, то ли из поклонения ее тачке стоимостью полмиллиона евро. Вот и сейчас один из гаишников дежурил возле Пепитиной машины, с детским восхищением рассматривая фары, бампер и пытаясь сквозь тонированные стекла заглянуть в салон.

– Спасибо, командир, что присмотрел за моей лошадкой, – не дав застуканному за «актом излишнего любопытства» «командиру» смутиться, поблагодарила Пепита и сунула стражу в руку тысячную бумажку. – Ты проследи, пожалуйста, чтобы наше местечко никто не занял, – мы через полчасика вернемся.

С помощью гаишника почти отрубившегося Робика запихали на заднее сиденье. Уля села впереди. Машину Пепита вела уверенно, в улицах и переулках ориентировалась не хуже таксиста-профи, и уже через пятнадцать минут «Ламборджини» притормозила у въезда на территорию роскошной новой многоэтажки неподалеку от Кремля. Выскочивший из будки охранник суетливо поднял шлагбаум и отдал Пепите честь.

– Халдей, – незлобиво прокомментировала певица. – И не по должности, она-то не подразумевает всех этих расшаркиваний и проявлений подобострастия, а по природе… Что, ребятки, особенно противно.

Робика по дороге развезло еще пуще, и из машины его пришлось выволакивать.

– Блин, давно я пьяных мужиков на себе не таскала, – ругнулась Пепита, закидывая левую руку фотокора себе на шею, а своей правой крепко беря Булкина за талию. – Ну, поехали…

Уля семенила рядом, волоча тяжеленный булкинский кофр, и виновато ворчала:

– Ну что за мужики пошли, пить и то не умеют! Ведь самому же завтра стыдно будет, когда скажу, что ты его на себе тащила.

– А ты… не… говори, – прерывающимся голосом – все-таки не букетик несла, а восьмидесятикилограммового Булкина! – предложила Пепита. – Зачем парню… лишние… переживания? Скажешь… сам дошел… да еще и… сумки наши… нес.

Домработница Пепиты Рая, женщина лет пятидесяти, появление хозяйки с мужиком наперевес восприняла как должное. Только и спросила:

– Куда его?

– Давай пока в малую гостиную, – скомандовала хозяйка, и Рая поспешила открыть дверь в одну из дальних комнат.

– Ух, умаялась, – вздохнула Пепита, свалив бесчувственного Робика на диван. – Раюх, ты его пока не тревожь, пусть поспит, потом ванну ему приготовь, накорми, только спиртного больше не давай, лучше валерьянки или пустырничка. Постели тут же, на диване. Будет спрашивать, как сюда попал, скажи, с Пепитой пришел. Смотри не проговорись, что я его принесла, скажи, сам, своими ногами. Плохо парню, понимаешь? Ну мы с Улькой поехали – у нас еще рабочий вечер впереди.

Всю обратную дорогу Уля размышляла (что ей было в общем-то несвойственно) над тем, что движет человеческими поступками. «Вот зачем было Пепите тащить домой пьяного Робика? Он ей кто? Хочет, чтоб он до конца жизни писался от благодарности и снимал только в выгодных ракурсах? Ни фига! Не то чтоб ей совсем плевать, как она выглядит на снимках… Никакой женщине это не безразлично, уж тем более певице… Но прогибаться перед кем-то, даже перед крутым спонсором, не то что перед фотографом, не в характере Пепиты. Зачем же тогда?»

Пепита и сама, наверное, не смогла бы ответить на этот вопрос. Как не смогла бы объяснить и свою привязанность к этой наглой и смешной в своем стремлении быть дамой «высшего света» девчонке-задаваке, к которой она испытывала чувство сродни материнскому. Может, она, не признаваясь в том даже самой себе, видела в Уле свою неродившуюся дочку. В восемнадцать лет Пепита сделала аборт, после которого так и не смогла забеременеть… А может, Уля напоминала ей саму Пепиту двадцатилетней давности, когда юная певица только-только приехала завоевывать столицу.

В тусовке к Пепите относились по-разному. Одни считали ее своей в доску бабой, с которой можно поговорить о чем угодно и быть твердо уверенным, что это никуда не уйдет, попросить помощи и знать, что она никогда не откажет, если это даже будет стоить ей и немалых усилий, и серьезных затрат, и уймы времени. Другие называли высокомерной стервой, не признающей никаких авторитетов и не утруждающей себя следованием принятым в тусовке правилам. Что правда, то правда. Неписаные законы и порядки шоу-бизнеса были певице по фигу. Пепита, например, никогда не стала бы поддерживать и публично расхваливать бездарность – даже если бы об этом ее попросил некто супермогущественный и всесильный. И если по первости к ней с такими предложениями обращались, то теперь перестали. Знали, что она ответит: «Простите, но я не хочу чувствовать себя яркой этикеткой на вощеной бумаге, которую наклеивают на бутылку с самопальным пойлом». Она презирала коллег по цеху, которые, смачно расцеловавшись друг с другом перед объективами, отойдя от визави на пару метров, доставали платки и, брезгливо вытерев губы, шипели: «Урод! Выскочка! Змей слюнявый!» Считая кого-то недостойным, низким человеком, при встрече Пепита не удостаивала его ни словом, ни взглядом. Пусть даже этот кто-то был директором одной из главных концертных площадок страны или олигархом, за выступление на частной вечеринке у которого звезды рангом помельче, чем Пепита, получали по 50 штук зеленых.

Единственное, в чем сходились и друзья и враги Пепиты, так это в том, что Бог не обидел сию женщину умом и каким-то сверхъестественным чутьем на людей. Пепите хватало пары минут общения с человеком, чтобы дать ему исчерпывающую и – что важно – стопроцентно верную характеристику…

Уля так глубоко погрузилась в размышления о характере старшей подруги, что вынырнула на поверхность, только когда «Ламборджини», ловко развернувшись, стала на прикол у «Пушкинского». Гаишник честно отработал деньги и расположение звезды – заветное местечко для парковки было свободно.

– Ну что, приехал твой напарник? – спросила Пепита, когда они с Улей выбрались из машины. Асеева рассеянно оглядела окрестности. Увидев сидящего на парапете Тюрина, помахала ему рукой:

– Приехал.

– О, народ уже из зала повалил, – отметила Пепита. – Вовремя мы успели. Все, пошла общаться. А вы давайте трудитесь во благо «Бытия». Да, ты попроси этого своего фотографа, чтоб он меня не снимал. Я, пока твоего Булкина тащила, платье помяла, да и макияж от потенья-пыхтенья поплыл… Блин, только сейчас заметила, что воротник будто корова пожевала. Надо было дома переодеться, ну да ладно – пусть думают, что так и надо… За Робика не беспокойся. Утром приедет на службу, как огурец. Раечка и одежку почистит, и аспиринчику предложит…

Банкет оказался так себе. И в смысле жратвы-выпивки (Тюрин весь исскулился, что «зря сюда поперся»), и в смысле сюжетов для светской полосы. Ну не делать же гвоздем разворота то, что в прошлом знаменитый хоккеист, а ныне завзятый тусовщик Петя Забурелов приперся на премьеру с очередной – двадцатой, сороковой, сотой по счету? – блондинкой. Через час народ начал потихоньку расходиться, и Уля, позевывая, поплелась к выходу. И тут увидела, что прямо на нее, рассекая толпу, как крейсер волны, движется Даня Малюков. Асеева шмыгнула за кофейный автомат и затаилась. Встречаться с Даней в ее планы никак не входило. По физиономии он – такой интеллигентный и джентльменский, – конечно, не врежет, но сделать Улю всеобщим посмешищем, бросив пару ядовитых реплик своим громовым басом, запросто сможет. В отместку за то, что после асеевской заметки над ним самим несколько дней потешалась вся Москва.

Лосенок

А дело было так. Еще по весне кто-то из тусовщиков сболтнул Уле, что Малюков, возвращаясь с охоты, сбил на дороге маленького лосенка. «Главное, – ехидно заметил «доброхот», – из ружья даже полудохлого зайца не завалил, а на трассе – пожалуйста!» Результатом ДТП стали гибель несчастного дитеныша и помятый бампер плюс разбитая фара у Даниного джипа. Поначалу Асеева хотела написать о ЧП на дороге маленькую заметку, но, поскольку «бомбы» для номера у отдела не было, акт лосеубийства пришлось заявить на планерке как тему номер один. И Габаритов от этой заявки неожиданно пришел в полный восторг. «Это супер! – восхищался шеф. – Малюков – мега, про него все интересно. Ты, Асеева, только не вздумай тут сопли развозить: мол, лосенка жалко. Напиши, что кумир миллионов чуть не погиб в схватке с хищным зверем!» – «Ну это уже перебор, – вмешался тогда великий природовед Гена Барашков. – Лоси – животные травоядные и к хищникам никакого отношения не имеют. А у месячного лосенка даже рогов нет. Люди смеяться будут!» – «Если ты такой умный, Барашков, то чего в номер-то всякую нудятину суешь? – окоротил Гену босс. – Давай, Асеева, пиши, этот материал на главный разворот разверстаем, с анонсом на первую». «Ура! – возликовала в душе Уля. – Мало того что размещенный на четвертой-пятой полосах материал размечается по высшей ставке, так еще и париться, объясняя, почему нет светской «бомбы», не пришлось!»

Но, вернувшись в отдел и сев за компьютер, загрустила: писать-то не о чем. На информашку – да, фактура была, а на две полосы – где ее взять? Промучилась до самого обеда, пихая в текст все подряд: и описание зимнего леса, и мистику про якобы имевшееся у певца с утра дурное предчувствие, и про то, что его компаньон по той злополучной поездке шоумен Илья Квадратов теперь Малюкова иначе как лосенком не зовет, а в ресторанах официантам заявляет, что Даня с недавних пор употребляет только сохатину… А с заголовком вообще засада. Ну не писать же в самом деле: «На Малюкова напал хищник»? В тусовке после этого хоть не показывайся. И Уля поставила нейтральное «Даня Малюков стал жертвой дикого животного». Через полчаса по редакции разнесся габаритовский рык: «Асеева, ты дура или у тебя уши дерьмом забиты? Я какой велел заголовок поставить?! «На Малюкова напал дикий зверь!» Иди на верстку и переделай немедленно!» Уля пошла и переделала. А теперь сидела за кофейным автоматом и тряслась: видел ее Малюков или нет? А если видел, вдруг заметил, куда она юркнула? Вот сейчас подойдет и вытащит за шиворот на потеху высокому собранию.

Но, слава богу, пронесло. Просидев в стороне минут десять, Уля осторожно выглянула в холл. Толпа еще больше поредела. Из звезд вообще остались единицы. Вон Пепита треплется с каким-то замухрынистым мужичонкой. Физиономия знакомая, но кто он, Уля не помнит. А если не помнит, значит, и недостоин ее внимания. Михаил Заозерный ржет как мерин. Опять, наверное, похабные анекдоты травит. Сам травит – сам ржет. Ага, а вон и Лешка Тюрин с постной мордой.

– Ну чего, снял чего-нибудь? – подлетела к фотокору Уля.

– Да снял кой-чего. Не фонтан, конечно, но сойдет.

– Ладно, завтра утром покажешь, чего нащелкал, а я соображу, как из этого говна конфетку сделать. Центральный-то снимок есть?

– Да есть, наверное, – широко, так, что стали видны розовые миндалины, зевнул Тюрин. – Поехали по домам, а? Я из редакции дежурную машину вызвал…

Первым, кого Уля встретила, приехав утром «на Юрике» в редакцию, был Булкин. Он стоял возле входа и пил из литровой бутылки минералку.

– Здоровье поправляешь? – ехидно осведомилась Уля. – Да-а-а, вчера ты, конечно, нажрался… Нет, выпил вроде немного, но развезло-о-о! Как осеннюю грязь.

– Хоть ты не прикалывайся, – жалостливо попросил Робик. – Тебя-то саму я сколько раз с тусовок на себе тащил. Ты мне лучше скажи, как я к Пепите в дом попал?

– А ты чё, совсем ничего не помнишь?

– Не-а. Представляешь, просыпаюсь среди ночи от того, что какая-то тетка меня за плечо трясет: «Молодой человек, вам нужно принять ванну!» Ну все, думаю, или в трезвяк загремел, или хуже того – в психушку, в отделение, где от белой горячки лечат. Зыркнул по сторонам: не, думаю, не трезвяк и не психушка. Интерьер не тот и тетка без халата. И тут баба эта… ну увидела, что я озираюсь и морда растерянная, говорит: мол, вы в доме у Пепиты, вечером вместе с ней приехали, вам нехорошо стало, мы вас спать уложили. Сама она, мол, ночевать не приедет, а вы давайте мойтесь и ужинать садитесь. И вот я, как дебил, плетусь за ней в ванную, потом жру… А у самого на душе хреновей некуда. Я ж помню, как у «Пушкинского» водкой накачивался, как к машине Пепитиной шел… А дальше провал. Ты мне скажи, я что, вообще в зюзю был, да?

– Уж да! – начала было Уля, но, вспомнив наказ Пепиты «не добивать парня», соврала: – Набрался, конечно. Но не так, чтоб уж очень. Во всяком случае, до квартиры сам дошел. На автопилоте.

– Коли так, то ладно… – повеселел Булкин. – Ты сегодня Пепите позвони, скажи, что я дико извиняюсь, ну и всякое такое… Большое спасибо передай.

– Передам, передам, – улыбнулась Уля и подумала: «Как приятно все-таки людям добро делать! Вот для Робика я сейчас самый лучший и преданный друг».

А за дверьми Улю ждал сюрприз. Неподалеку от застекленной конторки охраны стоял Игорек. «Полуфабрикатик» смотрел на Асееву восторженно-жалобными глазами, сжимая в руке алую розу на длинном стебле.

Уля хотела пройти мимо, но Игорек шагнул наперерез:

– Здравствуй. Не сердись, что я сюда пришел. Но ты же по телефону со мной разговаривать не хочешь… У меня сегодня день рождения, и я хотел пригласить тебя в кафе…

– Куда? – высокомерно вскинула брови Уля.

– Ну в ресторан или в театр, куда захочешь. Просто я подумал. – Голос Игорька задрожал, и Уля презрительно скривила губы: «Еще не хватало, чтоб он тут разрыдался». – Я подумал, что тебе ничего не стоит со мной поужинать, а для меня это будет самый лучший подарок.

– Извини, но я не могу, – сухо отрезала Асеева. – У меня сегодняшний вечер занят. И не смей сюда больше приходить, понял?

С этими словами Уля резко развернулась и пошла к вахте. Сидевшего за конторкой охранника не было видно из-за огромного букета (прямо-таки горы) роскошных нежно-розовых роз.

– Ого! Вот это веник! – удивилась Асеева. – Опять израильский гость десантировался?

– Ага! – чему-то обрадовался секьюрити. – Дуговской принесли. Велели передать. А я тут отлучался на минуту и не знаю, может, она уже в редакции. Ты посмотри, если она наверху, пусть спустится, заберет.

На лестнице Асееву догнала корректор Татьяна Владимировна. Тихая, интеллигентная женщина, чем-то напоминавшая Асеевой маму.

– Уля, а этот мальчик, который мне навстречу попался, он ваш знакомый? – заглянула редакторше в глаза Татьяна Владимировна.

– А что? – насторожилась Уля.

– Да у него слезы на глазах и дрожит весь. Вы поссорились?

– Вот еще! Кто он такой, чтобы я с ним ссорилась? Просто отшила в очередной раз – и все. Таскается за мной уже год, канючит, на что-то рассчитывает.

– Ну, может, вам все-таки быть с ним помягче? Вы не боитесь, что он что-то с собой сделает?

– Да ничего он не сделает! Поканючит, сопли поразмазывает, а потом опять припрется. Мне уже от людей стыдно. Ну разве может у МЕНЯ, – Уля ткнула указательным пальцем себе в грудную клетку, – быть что-то серьезное с НИМ. Да он меня своей слюнявой любовью оскорбляет!

– Тут вы не правы, Уленька. – Взяв Асееву за локоть, корректор заставила ее приостановиться. – Ведь еще великий Лопе де Вега, если верить Михаилу Лозинскому, писал:

 
Любовью оскорбить нельзя,
Кто б ни был тот,
Кто грезит счастьем;
Нас оскорбляют безучастьем!
 

– Да бросьте вы свои литературные примеры! – раздраженно вырвала локоть из пальцев Татьяны Владимировны Уля. – Сейчас все эти ахи, охи, душевные страдания умных людей не волнуют и не интересуют. Нормальный человек делом должен заниматься, деньги зарабатывать, а все эти сюси-пуси – для дебилов.

– Конечно, вы взрослая девочка и все решаете сами. Простите великодушно, что осмелилась дать вам совет.

«Старая грымза, интеллигентка вшивая, – метнула Асеева взгляд вслед уходящей по коридору женщине. – Будет она еще тут мне нотации читать!»

Голос Дуговской, распекавшей в отделе корреспондентов, Уля услышала еще на лестнице. Но извещать о дожидающемся внизу презенте не стала – еще решит, что Уля после позавчерашнего к ней подмазывается. Да и вообще, что она Римке, девочка на побегушках, что ли?

Едва кивнув в ответ на приветствие Беловой и Сомовой и состроив пренебрежительную гримасу, Асеева скомандовала:

– Алевтина, сходи к Дуговской и скажи, что на вахте опять ее еврей отметился.

– Ой, Миша в Москву приехал! – взвизгнула Белова. – Опять там все розами завалено, да?

– А ты чего так радуешься, я не пойму?! – прищурилась Уля. – Можно подумать, этот богатенький Буратино на тебя виды имеет.

– Ну просто Миша такой славный, такой смешной, – смутилась Белова и, нависнув над Улиным столом, горячо зашептала: – Он Римку уже сто раз в загс звал, он ее еще со школы любит – они ж из одного села. Когда она замуж вышла, он, говорят, покончить с собой хотел, но родители не дали и тут же его к родне в Тель-Авив отправили. На постоянное место жительства. Теперь у него там куча всего: и дом огромный, и свое издательство, и рекламное агентство, и несколько магазинов. Представляешь, сколько всего мужик к тридцати годам заимел! Но так и не женился… Мишка, как только узнал, что Римка со своим развелась, тут же к ней махнул: люблю, говорит, пуще прежнего, и сына твоего, как своего, любить буду. А Римка ему от ворот поворот, а сама – в Москву, деньги зарабатывать. Помоталась тут в секретаршах и риелторах, а потом к «Бытию» прибилась. Ну да ты знаешь, вы ж с ней, кажется, почти одновременно в редакцию пришли.

– Ты думаешь, мне все это интересно? – выслушав, однако, Белову до конца, скривилась начальница. Покрутила в руках зажигалку и спросила: – И чего, этот Миша все еще, выходит, на что-то надеется?

– Наверное, если в каждый свой приезд в Москву Римку цветами заваливает, а Санька2 – игрушками и компьютерами разными. Ты представляешь, в прошлый приезд он Дуговской машину предлагал купить. Уже и про Кирсанова все знал, ну что Римка с ним живет, а все равно. Сердце, говорит, кровью обливается смотреть, как ты с авоськами туда-сюда в метро да на маршрутках мотаешься. А Римка, дура, отказалась. Ну нет, ты только представь себе, какие еще мужики на свете есть! Ладно, я побежала, скажу Римке, чтоб цветы забрала, а то завянут…

Посмотреть до планерки фотки, которые Тюрин нащелкал в «Пушкинском», Асеева не успела. И все из-за этих «юных дебилов» Стасика с Яриком. Просидев вчера в казино «Арбат» целый вечер и потратив на представительские расходы – кофе, минералку и пару мелких ставок на рулетке – шесть тысяч редакционных денег, «Шерочка с Машерочкой» так ничего и не высидели: никто из вип-персон спустить пару-тройку штук зеленых не пришел.

– Ну и какого хрена вы там тогда сидели?! – распекала подчиненных редакторша. – На что деньги редакционные ушли? На ваше удовольствие? Так вы за него сами и платите! Счас пойду в бухгалтерию и скажу, чтоб у вас из зарплаты по три штуки вычли! Дармоеды! И деньги прожрали-просрали, и материала нет!

Уля нарочно форсировала голос, чтоб ее слышал Алиджан Абдуллаевич. Боссу нравилось, когда подчиненные пеклись о рациональном расходовании его, габаритовских, средств.

– Ну ты же сама нас туда послала, – попытался было оправдаться Ярик, – сказала, наводка есть, что сама Жанна Калашникова в «Арбат» собирается…

– И послала! И сказала! – не стала отказываться Асеева. – Потому что у меня куча связей в тусовке и я получаю оттуда информацию! А у тебя, урода недоношенного, даже в вокзальном сортире агента нет! Так ты мне благодарен должен быть, что информацией с тобой делюсь, а не претензии тут предъявлять!

– Я не предъявляю, – прижал к груди по-девичьи тонкие ручки Ярик, – я просто объясняю…

– Не тупее тебя, чтоб ты тут мне объяснял, – оборвала подчиненного Асеева. – Садись и обзванивай пресс-секретарей – чтоб, когда я вернулась, колонка музновостей готова была.

– Так спят же еще все, – взмолился Ярик. – Сама знаешь, тусовка раньше часа дня не просыпается.

– Это тусовка, – нравоучительно заметила Асеева, – а не шавки, которые вокруг нее кормятся. Пресс-секретари уже глазки продрали, а если и нет – ничего, разбудишь!

На первую и главный светский разворот сегодня наконец-то шел Махалов со своими секс-откровениями, и по поводу отсутствия свежей «бомбы» от своего отдела Асеева особо не парилась. Плохо, конечно, что тему репортажа со вчерашней тусовки сформулировать пока не получилось, но как-нибудь выкрутится. Слава богу, Габаритов нынче тормозит, как коньки на сене. Сидит вон, прикрыв глаза, и чуть ли не всхрапывает. Чем, интересно, ночью занимался? Неужто книжки про газетный бизнес читал?

Пропустив асеевское мямленье про премьеру в «Пушкинском» и ленивую перебранку спортотдела с версткой по поводу отнятой на рекламу половины полосы, к концу планерки Алиджан Абдуллаевич все же проснулся.

– Сегодня мы все быстро обсудили, – глянув на часы фирмы «Ваншерон Константин», с удовлетворением отметил Габаритов, – так что есть время, чтоб я вам про интересное рассказал. Вчера я документальный фильм про Сталина смотрел. Американцы сняли. У нас его ни один канал не покажет, потому что эти проститутки телевизионные нос по ветру держат. А политика сейчас такая, что Сталина только ругать можно. А американцы про него честно рассказали, справедливо. Представили как настоящего гения и человека железной воли. Он же всю страну – самую огромную в мире – в железном кулаке держал. Ну и что, что миллионы расстрелял и по лагерям рассовал! Кого он стрелял-то и в ГУЛАГ загонял? Интеллигентов вшивых! И тех, кто против него мог пойти! Вот сейчас у нас и фильмы и книжки про Сталина выходят. И во всех: Сталин – сатана, Сталин – садист, Сталин – параноик. И все сопли жуют: ах, этот изверг даже самых близких соратников морально ломал, сажая в лагеря их жен и детей. А я скажу: правильно делал, потому что страх – лучшее средство управления. Зная, что жена в лагере парится, тот же Калинин даже в мыслях вождю перечить не смел – делал, что велели, и молился на Сталина, как на икону… Вы думаете, шпионов тогда не было, агентов всяких и сволочей, которые Сталина сместить хотели? Да полно их было! И заговоры всякие плелись, и врачи-жиды медленно действующий яд ему в пилюли подсыпали. Потому он и умер так рано. Иосифу Виссарионовичу еще б хоть с десяток лет прожить – он бы тогда русский народ в чувство окончательно привел: и лень бы каленым железом выжег, и пьянство, и это чистоплюйство интеллигентское. Ну ладно, отвлекся я тут. Но вам полезно, а то вы ж не читаете ни хрена и по видакам только порнуху да дебильные боевики смотрите… Юля!

Секретарша примчалась на зов шефа, распихивая локтями выходящих из кабинета босса «планерщиков».

– Я здесь, Алиджан Абдуллаевич.

– Ты это… принеси мне сейчас чаю, печенья, конфет и никого ко мне не пускай – я в дальней комнате с документами поработаю.

– Хорошо, Алиджан Абдуллаевич, – часто, как китайский болванчик, закивала секретарша.

Через пару минут, забрав поднос с чаем и сладостями, Габаритов вошел в комнату отдыха и запер дверь на замок. Ни с какими бумагами он работать не собирался. Еще через четверть часа Алиджан Абдуллаевич, укрывшись пледом, звучно храпел.