Текст книги "Я видела детство и юность XX века"
Автор книги: Ирина Эренбург
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)
Сегодня во всех школах Франции экзамен.
Наступил «великий день башо».
Еще темно. По туманным улицам группами и в одиночку идут школьники. Возвращаются пьяные компании в котелках, с цветами, Жоржетт провела эту ночь у меня. Мы выходим вместе.
Около Сорбонны, где должны происходить экзамены, мы быстро выпили по стакану скверного кофе. В углу тянут белое вино несколько рабочих.
– Ого, башелье, плохо вам приходится!
– Ничего, только бы дожить до вечера.
Они правы, у всех «башелье» довольно плачевный вид.
У входа Сорбонны собралась уже целая толпа. Было семь часов. Пускали в восемь.
– Здравствуйте.
– Эй, вы! Вы тоже держите в Сорбонне? А где Луи?
– Он в каком-то лицее.
– Я ветеран. Я могу дать вам совет.
– Только не надо унывать.
– Слушайте, вот самые достоверные сведения о темах, которые будут заданы…
Вышел один из надзирателей.
– Господа, входите, предъявляя ваши повестки.
Мы разошлись по залам Сорбонны, темным, выстроенным амфитеатрами. Мы никогда еще не были в таких больших классах, где одновременно помещается по триста человек. Невольно мы примолкли. Мы рассаживались по скамьям. Каменные стены гулко отражали каждое слово.
Вот – Сорбонна.
Мы ждем еще полчаса. Наконец входит профессор с большим запечатанным конвертом. Садится за стол.
– Итак, господа…
Тишина неимоверная. Пока он распечатывает конверт, все лица вытягиваются в ожидании.
– Итак, господа, вот сегодняшняя тема. «Что такое человеческий ум? Что такое наука о человеческом уме? Существующие в этой области основные противоречия взглядов. Что такое человеческий дух?»
Ого! Тема легкая. Облегченное «а» и свистки следуют за ее чтением.
– Господа, вам дается шесть часов для того, чтобы дать исчерпывающий ответ на вашу тему. Надзиратель, разнесите листы бумаги.
Мы получаем большие листы для переписки набело и цветные листы для черновиков. Сидящие рядом получают листы разного цвета для того, чтобы нельзя была передать свое сочинение соседу. За этим следят «тангенсы» – надзиратели, беспрерывно ходящие между скамьями.
За подглядывание – вон из зала. За разговор – вон из зала.
Некоторые сосут перья и бессмысленно смотрят на бумагу. Они ничего не знают. Уйти можно только через два часа после начала. Мы сидим уже четыре часа. Слышны только вздохи и редкие нечаянные возгласы.
– Так… Есть… Готово…
Жанин давно смотрит на меня жалобно. Я понимаю, в чем дело. Если нужно выйти в уборную, то нас сопровождает тангенс. У Жанин болит живот, и она стесняется. Тангенс мужчина, а уборную ты не имеешь права закрывать. Вдруг ты что-нибудь спишешь. Вдруг у тебя запрятаны книги.
Я киваю ей утешительно головой: «Ничего, потерпи».
– Мадемуазель, что за знаки? – подходит один из тангенсов.
– Нет, вы ошиблись.
– Наконец сочинение написано. Я выхожу из зала на час раньше срока. У входа стоят родители учеников, башелье из других залов.
– Ну как? Что было?
После обеда следующий экзамен. Теперь нам так легко не отделаться – математика, самый трудный предмет.
– Подумай, – говорим мы друг другу через несколько дней, – мы или получим аттестат зрелости, или…
– Я не могу поверить, что все кончится благополучно.
На ярмарке на бульваре Сен-Мишель я подошла к астрологу, и он составил мне гороскоп. Темная планета и под сильным влиянием Юпитера. Как ты думаешь, это значит – я выдержу экзамен?
Наконец экзамены прошли. Сегодня в 8 часов вечера выходит официальная газета с результатами. С шести часов вечера около Сорбонны стоит грандиозная толпа ожидающих. На мой взгляд, здесь не меньше двух тысяч человек. Здесь много взрослых, родителей экзаменующихся. Школьники запрудили все улицы и не пропускают автомобили.
У всех приподнятое настроение. Мы преувеличенно веселы.
– Эй, вы там, дядя, что вы смотрите на нас из окна?
– Те, кто на нас смотрят, – рогоносцы.
Кто-то купил несколько журналов и зажег их. Образовался костер. Все соседние журнальные киоски были опустошены. Мы хватали газеты и журналы и бросали в огонь. Взявшись за руки, мы плясали вокруг него и пели песню лицеев.
Приди ко мне, Жанина,
Барашек мой, приди,
Поедем пакетботом
Из Гавра в Бридиди.
На этом пакетботе
Орут, едят и пьют,
И слышны граммофоны
Из запертых кают.
Отряд фликов [22]22
Флик – полицейский.
[Закрыть]нахлынул и стал тушить костер. Нас затолкали. Двух школьников схватили и повели в полицию. Мы пели дальше:
Здесь все непобедимы,
Остры и веселы,
И только рогоносцы
Тоскуют, как волы…
Мы стараемся подкинуть еще газет в костер. Толстый полицейский пытается оттеснить нас на тротуар. Если кто-нибудь хочет сойти, флики отталкивают его кулаками обратно.
Из-за угла выезжают велосипедисты. На багажной решетке у каждого – пачки листовок. Это – «Газета башо». Все песни, споры и драки забыты.
Начинается дикая давка.
– Дайте мне газету! Эй, вы, газету сюда!
Кто-то из мальчиков влез на статую Огюста Конта и громко выкрикивает номера выдержавших:
– Седьмой, девятый, двенадцатый.
– Мой номер. Все в порядке. Ура, я здесь!
– Триста восемьдесят девятый.
– Это я. Выдержала экзамен.
………………………………………………………
Образовали моном. Двести человек взялись за руки и пошли к Бульмишу, задерживая дыхание. Мы пели и орали. Мы были как пьяные.
Кто любит путешествия,
Те – дон тюрон-ди-ди…
…Мы пошли в кафе. Здесь было много башелье, рассказывавших о том, как прошли устные экзамены.
– Меня спросили по географии: чем замечателен правый берег Гаронны? Там виноградники. Вы идиот – там мели. Но откуда я мог знать? Ведь я там не был? Не отвечайте так старшим, вы плохо воспитаны. Я думал, что я провалюсь.
– Теперь нам на них наплевать. Если я встречу его, я даже не поклонюсь.
– Габи, ты понимаешь, как замечательно пойдет жизнь!
– А я держал латынь у женщины. Я ужасно не люблю баб. Я сел за столик и случайно наступил ей на ногу.
– А, вы думаете, и тут можно флиртовать. Нет, этот номер не пройдет, молодой человек. Нужны знания. Красивые глаза недостаточны.
– А я сижу ни жив ни мертв и, конечно, ничего не могу перевести. Хорошо, в жюри был один мой знакомый профессор.
Пусть будет так! Ах, пусть будет так!
А мы, друзья, отправимся в кабак.
Под сабель звон, под пушек гром
Мы по бочонку разопьем…
– А меня спросили: сколько в Алжире финиковых деревьев?
– Кто из нашего класса ее выдержал?
– Молино. Он говорит, что у него не было времени заниматься последний месяц.
– Ну, Молино – это понятно. А еще кто?
…Выйдя из кафе, мы встретили новый моном и присоединились к нему.
Пусть будет так! Ах, пусть будет так!
А мы, друзья, отправимся в кабак…
Подъехал отряд полицейских на велосипедах.
– Коровы на колесиках. Пошли к чертям! – орет моном.
Флики бросились на нас с кулаками и палками. Мне попало в спину. Плача, я начала ругаться.
– Если вы не разойдетесь, мы вас отведем в полицию.
Но в такой день мы не можем долго унывать.
– Господа, пойдем кутить.
Какие-то незнакомые мальчишки хватают меня под руки, и мы садимся в такси.
– Вы тоже выдержали сегодня? Как чудесно. Кажется, нам улыбаются даже дома.
Мы ходим из кафе в кафе. Нас уже человек тридцать. Мы попадаем в студенческий клуб на Сен-Мишель. Сегодня ведь мы почти студенты. Клуб находится в подвале. Напитки дешевы, и играет граммофон. После первой рюмки коньяку все сразу опьянели. Кого-то нашли без памяти в коридоре. Кто-то отплясывал на столе.
Я вдруг стала как они: кричала, бегала, пела.
Только в двенадцать часов все вспомнили, что родные до сих пор не знают результата, и начали разъезжаться по домам.
Я отправилась к себе в пансион. Теперь моя комната показалась мне мрачной. Тетради и учебники были разбросаны на столе.
ЧАСТЬ ВТОРАЯЛетом я поехала на юг Франции и поселилась около маленького местечка Лаванду. Габи поехала со мной. Мы сняли палатку. Это было дешевле, чем жить в отеле. Есть мы ходили в ресторан.
В этой местности много русских эмигрантов. На пляже собирались их дети, танцевали и купались. Узнав, что я «советская» собираюсь в СССР, они начали меня изводить. Я стала уходить на другой пляж, так как мне пригрозили «набить физиономию».
Однажды два русских молодых человека пристали ко мне:
– Мадемуазель, расскажите, как у вас в России голодают? Вы приехали сюда жиру набирать? Убирайтесь, шпионка, а то мы разнесем вашу палатку!
Габи подружилась с компанией молодых французов, увлекавшихся игрой в карты. Они приносили колоды карт на пляж и просиживали целый день, выкрикивая: «Козырем, большой шлем». Рядом стоял патефон, игравший обычно «Дым» – песню Люсьен Буайе.
Он закурил папиросу
И презрительно мне сказал:
«Не разыгрывай дуру,
Не бери любовь всерьез…»
Вечером все шли в «Бар солнца». Там происходили конкурсы на «самую красивую женскую и самую стройную мужскую спину», «на наиболее элегантную пижаму».
Вечером картами не занимались, зато играли в «покердас», азартно бросая кости. Габи была довольна, но ей надоело жить в палатке. Она заняла у кого-то деньги и переехала в отель.
Я осталась в палатке одна.
Мне было скучно. Однажды я решила совершить прогулку на острова, лежащие в море недалеко от Лаванду. На одном из этих островов находится тюрьма для малолетних преступников. В прошлом году они подожгли здание тюрьмы и бросились вплавь к берегу. Многие утонули. Те, которые спаслись, были снова арестованы. Старинные стены тюремной крепости привлекают на острова экскурсантов.
Я пошла к лодочнику и записалась на экскурсию. На следующий день, когда я уже была у пристани, содержатель перевоза подошел ко мне и, извиняясь, сказал:
– Я вас не могу везти, мадемуазель.
– Почему?
– Русские, которые должны ехать с сегодняшней экскурсией, поставили ультиматум: или вы, или они. Там есть молодой барон Обергард. Он говорит, что вы советская шпионка – мадемуазель не сердится? – и на одной лодке он с вами не поедет.
После этого случая я уехала из Лаванду.
В Париже было все по-прежнему. Я встретила многих товарищей. Сене ездил с отцом в Германию. Там они пропутешествовали все лето пешком, с рюкзаком на спине. Рауль, Мартэи и де Бельмон ездили в Бретань. Кольдо странствовал на своем «фиате» по Франции, провел «блестящее лето», завел себе подруг и теперь мечтает о студенческой жизни.
Уже почти все выбрали себе факультет.
Я купила университетский справочник и стала его изучать. Вскоре приехала Габи.
Как-то Тейяк, Жоржетт и Габи собрались у меня. Мы решили окончательно выбрать будущую профессию. Справочник оказался увлекательной книгой. На каждой странице перечислялись десятки предметов, профессоров и школ.
Тейяк хотел заниматься литературой.
Меня привлекала Школа профессиональной ориентации. Каких там только не было наук: и психоанализ, и политическая экономия, и философская пропедевтика.
Габи, вернувшись с юга Франции, успела на две недели съездить в Италию с Сабиной. Теперь ее привлекало искусство. Она ругала Италию и восхваляла Париж. Заниматься надо в школе Лувра, – решила она, – историей искусства.
– Италия полна аффектации. Во Франции меньше плохого вкуса. Он выпирает в итальянских музеях. Перуджино не мог бы сделать Авиньонскую «Пиэта».
Около медицинской школы отгорожена асфальтовая площадка для машин. Автомобили есть у очень многих студентов-медиков.
Медики почти все богаты. Медициной занимаются молодые люди, которые могут до тридцати лет жить на иждивении родителей. Считайте: шесть-семь лет в школе, потом специализация, потом практика.
На медицинский поступают три сорта студентов: дети врачей, имеющих свои кабинеты, большую клиентуру и достаточно известное имя. Все это передается по наследству. Первые десять лет отец-врач содержит молодого врача-сына.
Поступают также дети богатых коммерсантов: они смогут оборудовать кабинеты и купить хорошее место в госпитале. Отдавая сына в медицинскую школу, такой коммерсант делает вклад, который через десять лет начнет приносить проценты.
Наконец, бедняки. Они учатся и работают – служат продавцами в книжных магазинах, бедствуют, пропускают лекции и редко дотягивают до конца. Если они становятся, наконец, врачами, их ожидает плохо оплачиваемое место в провинции. Незавидная карьера!
Медики устраивают в Латинском квартале кутежи, балы и демонстрации. Они выбрасывают профессоров, которые им не нравятся. У них есть свой круг девушек, с которыми они проводят время. «Медицинское дитя» – называют этих девушек студенты других факультетов.
Я знала одну характерную парочку.
Он – сын известного терапевта Роже, она – студентка первого курса. Они повсюду ходят вместе, он ей помогает учиться, платит за нее в кафе, живет с нею. Говорить им не о чем, они всегда молчат друг с другом, но очень дружны. Роже ее любит, и она его любит.
Я как-то спросила Люсетт (имя подруги Роже): почему они не поженятся?
Люсетт сперва засмеялась, потом грустно ответила:
– Да, он меня любит. Но ведь сейчас он не может жениться: он еще не зарабатывает. Если он женится, отец не будет давать ему денег. Ну, а когда Роже станет практикующим врачом, то понятно, что он не женится на мне. Ему захочется другую жену. Ведь не брать же ему в жены свою любовницу.
Из нашего класса на медицинский факультет поступил только Кольдо.
Шарль де Монферан и Вяземский поступили на юридический факультет. Здесь – пестрый состав студентов. Девушки, которые ищут себе мужа. Молодые люди, ожидающие наследства и не расположенные чересчур утруждать себя работой, дети фабрикантов, надеющиеся получить здесь некоторые юридические знания, необходимые им для того, чтобы работать в деле отца.
Иные учатся попутно в школе Политических наук (как де Монферан). Они хотят стать дипломатами. Шарль мечтает быть послом. Ему обеспечен Афганистан, но он предпочитает европейские страны. Стать послом в Англии, на худой конец, даже в какой-нибудь маленькой стране, вроде Норвегии, – вот его цель.
Студенты Коммерческой школы также проходят курс на юридическом. Если они когда-нибудь приобретут собственную торговлю, им необходимы юридические знания.
По-настоящему занимаются на юридическом только трудолюбивые молодые люди, готовящие себя к карьере адвокатов. Это – веселое место. Много накрашенных девиц и франтов. Здесь модно быть роялистом и носить значок «Аксиом Франсез».
Те, что одновременно занимаются в другой школе, на лекции не ходят. В конце года они заучивают наизусть готовые конспекты и сдают экзамены. Самым трудным предметом на юридическом считается римское право, остальные слывут «грошовыми», но и по ним очень многие проваливаются. Мало кто серьезно готовится.
О школе Политических наук я знаю только, что она очень правая, готовит специалистов по налогам и дипломатов, учатся в ней дети богатых и независимых людей, так как определенной профессии она не дает.
В самом здании университета в Сорбонне есть разные доктораты: можно стать доктором естественных наук, литературы. Здесь помещается также Институт психологии, куда поступают главным образом женщины и пожилые люди, никак не похожие на студентов. Они занимаются прикладной психологией и одновременно занимаются в Институте профессиональной ориентации. Учителя и врачи – одни из них рассчитывают сделать себе карьеру на новой науке – психотехнике, другие мечтают провести ее в школы, на заводы и фабрики в надежде облегчить этим труд рабочих.
Я знакома с одной девушкой, окончившей Институт профессиональной ориентации.
– Учение продолжается год. Оно не дает никаких практических знаний. Мы знаем, как вычисляется коэффициент успеваемости и что такое логический ум. Но как применить все это? Я была на пуговичной фабрике, и владелец разговаривал со мной насмешливо и покровительственно, как с ребенком.
Несмотря на все это, я решила поступить в Институт профессиональной ориентации. И Жоржетт также.
Габи пошла в школу Лувра, где учатся неудачные художники, надеющиеся, что, познав историю искусств, они смогут лучше работать, – будущие служащие музеев и картинных галерей, гиды, иностранки, приехавшие в Париж изучать «город искусства».
Пьер Пети готовился на конкурс в Инженерную школу.
Для подготовки в нее, так же как в школу профессоров, существуют специальные курсы при некоторых лицеях.
Рауль де Бурже, Жан Бельмон и Пьер Мартэн готовятся к трудному конкурсу в Эколь Нормаль. Они хотят стать учителями: преподавать философию в лицеях. Если они выдержат конкурс, то есть попадут в первые восемьдесят человек из трехсот, то будут учиться еще четыре года в закрытой школе, где студенты живут и питаются бесплатно или получают стипендию.
Потом несколько лет они будут преподавать в провинции, пока им не предоставят место в одном из парижских лицеев, если только им не повезет и они не станут политиками. Почти все известные политические деятели, многие писатели и журналисты учились сперва на учителей.
У меня настал денежный кризис. У Габи тоже. Мы долго думали, как заработать.
На бульваре Сен-Мишель существует большой книжный магазин Жибер. Тут по случаю продают и покупают учебники. Жибера знают все школьники и студенты, и все его ненавидят. Он покупает за гроши, но с либеральным видом.
– Назначьте цену сами, господа, – вежливо просит он и потом снижает ее в три-четыре раза.
Все наши книги уже покоятся на прилавках Жибера. Других источников заработка у нас с Габи нет. Нужно что-нибудь придумать.
Мальчики подрабатывают, распространяя новые марки автомобилей и радиоприемники. Они ходят по домам с проспектами и каталогами, красноречиво описывая красоту обтекаемого капота и прибора для уничтожения атмосферных разрядов в рупоре. Если удается что-нибудь продать, они получают от фирмы процент.
Можно также заняться страхованием от огня, но на это нужно много времени, энергии и знакомств.
В газетах даются объявления: «Каждый может заработать 15 франков в день, надписав адреса на 1000 конвертах».
Я попробовала. Мне прислали груду желтых конвертов и список длинных адресов, переписка которых отняла у меня несколько дней. Я отослала конверты снова по газетному адресу.
Еще через несколько дней пришел ответ: ваш почерк не годится. Приносим извинения за беспокойство.
Расспросив, я узнала, что это просто был способ находить бесплатных переписчиков.
Негр-лакей в кафе «Капуляд», подслушавший наш разговор об этом случае, рассказал нам, что он был статистом в кино и это дает заработок.
– Правда, непостоянный, но ведь для негра не всегда бывают роли…
Утром мы с Габи поехали за город на кинофабрику.
Там уже стояла огромная очередь. Шел дождь. До открытия конторы оставалось еще часа полтора.
Нас засадили в барак. Накрашенные женщины, как видно, привыкшие к ожиданию, вязали кружева, болтали, прихорашивались, заговаривали с мужчинами.
Здесь были профессиональные статисты, для которых кино – единственный заработок, и были случайные: студенты, проститутки, иностранцы, инвалиды, безработные.
На третий день бесплодного ожидания Габи взяли за сто франков на двухдневную съемку для фильма «Если бы он знал». Две ночи она снималась в Сен-Жермене на улице, изображая прогуливающуюся с любовником светскую даму.
Прейскурант оплаты статистов: если имеешь бальное платье – 50 франков в день, если, кроме того, умеешь плавать, ездить на велосипеде и танцевать танго – 75 франков в день, хорошо сложенные и красивые девушки – 75 франков в день.
Все это не чаще, чем два-три раза в месяц, при условии, что каждый день будешь ездить на фабрику.
Нет, этим не добьешься постоянного заработка.
Еще будучи в школе, я давала уроки. В Лотарингской школе директор составлял список всех хороших учеников и спрашивал, кто из них хочет работать репетитором. Я подготовляла маленьких школьников из девятого и восьмого класса, занималась с отстающими.
Я вспоминаю об этих уроках со стыдом. После урока меня приглашали к обеду, я чувствовала себя за столом неловко и молчала, только изредка отвечая: «Да, мадам. Нет, мадам».
Это были обычно богатые люди. Детям они выдавали «в копилку» по пятьдесят франков в неделю. Мне они платили по десять франков за урок в присутствии детей, великолепно разбиравшихся в цене денег, несмотря на свои восемь-десять лет.
Наконец мне удалось достать уроки со взрослыми. Я учила одну немку русскому языку. Она не заплатила мне, но подарила старый патефон. Потом я взялась подготовлять к аттестату зрелости одну взбалмошную девицу. Она платила аккуратно, но во время уроков без конца рассказывала вымышленные любовные истории. Ей хотелось наконец целоваться с мальчиками. Она до сих пор училась в католической школе у монашенок, где воспитывают очень строго. Теперь ей дали полную свободу, и она отнюдь не хотела учиться.
Экзамена на аттестат зрелости она так и не выдержала. Наши уроки происходили в кафе, и она поминутно прерывала их, заводя новые знакомства.
Единственный удачный заработок дал мне урок с чехом, который был проводником экспресса Прага – Париж. Он хотел научиться французскому языку и во время каждого приезда в Париж брал у меня несколько уроков. Он мне платил по двадцати франков за урок. К сожалению, вскоре он увлекся какой-то француженкой и бросил занятия.
Я попробовала объявить в газете: «Даю уроки французского и русского». Но все предложения исходили от мужчин, которым абсолютно не нужен был ни русский, ни французский языки, – их прельстило то, что я «русская» – это сулило приключения.