Текст книги "Я видела детство и юность XX века"
Автор книги: Ирина Эренбург
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)
В первую зиму в Лотарингской школе я поступила в герлскаутский отряд. Я еще новенькая, «голубенькая». Я выдержала вступительное испытание. Дала клятву: «Верю в Бога, в семью, в родину». Надо было объяснить смысл клятвы. У нас не религиозная секция, но мы повторяем эти три слова, потому что они входят в правила. Начальница отряда спросила у меня:
– Что такое Бог?
– Но я же не верю.
– Но какой твой Бог?
– Мой бог во мне.
Она осталась довольна. Перед костром я подняла три пальца и сказала: «Бог, родина, семья». Теперь я имею право носить костюм хаки с голубой звездочкой. Я готовилась к экзамену второго класса.
Для этого я учу:
Герлскаутка должна быть доброй к людям, зверям и растениям.
Герлскаутка должна подчиняться родителям, начальнику и законам.
Герлскаутка никогда не должна врать старшим.
Она должна совершать от одного до трех добрых дел в день.
Уметь пробежать двадцать минут по пересеченной местности.
И так две страницы.
Кроме того, я должна знать разные узлы, должна уметь варить обед, разжечь костер тремя спичками и еще много других вещей. Тогда я получу две звездочки.
Мы собираемся обычно по субботам, вечером, и занимаемся дыхательными упражнениями и мускульным спортом, варим себе ужин, плетем корзинки и выпиливаем рамочки для фотографий. А главное – поем.
Мы поем такую песню:
Ах, как сладко в Аркашоне! Ах, как сладко!
Звезды светят в небесах.
Выпить кофе под палаткой, под палаткой
Караулить на часах.
И еще такую:
Дело нашей родины прекрасной
Мы готовы грудью защищать.
По воскресеньям мы ездим за город.
Начальница отряда – американка. Из-за этого у нас все проще, чем у других, и нас не любят другие секции. На генеральном смотре всех герлскауток Парижа наша секция отличалась тем, что у нас было пять неформенных костюмов. Шеф герлскауток мадам Вольтер приехала к нам и сделала всем выговор. На спортивных состязаниях мы не получили ни одного приза.
Каждый патруль ведет журнал посещений, добрых дел и гигиены. (Кто открывает на ночь окно, кто каждый день купается.)
Я уговорила Габи поступить к нам. Это было в первый месяц, когда я была увлечена отрядом.
Я напомнила ей о ее любви к спорту.
– Да, но мне не нравится костюм. И потом все эти обязательства. Кроме того, все скаутки некрасивые. Они не имеют права мазаться.
У нас есть специальный магазин, где можно купить все нужное для скаутки; звездочки, костюм, кастрюли, песенник, правила. Скаутки любят туда ходить. Но там все очень дорого. Это – единственный магазин скаутских вещей в Париже.
В одиночку я стесняюсь ходить по улице в нашем костюме – если встретишь кого-нибудь в той же форме, надо поднять три пальца. И постоянно задирают мальчишки. Особенно плохо, если нарвешься на «моном».
Моном – это значит вот что:
По воскресеньям или в свободный день ученики из всех лицеев собираются вместе. Потом шеренгой, держась за руки, они носятся по улицам. Иногда переряжаются. Горланят песни:
Кто любит путешествия,
Те – дон тюрон-ди-ди,
А те, кто их не любит,
Те просто бри-ди-ди —
Сидят как артишоки
Вдоль – около воды,
Накапливают соки
Их нежные зады.
Приди ко мне, Жанина,
Барашек мой, приди…
Они хватают девочек, заставляют их идти вместе, целуют, ходят по кафе, по музыкальным автоматам, переполненным любителями музыки, орут, не давая посетителям дослушать пластинку. Стоит страшный крик, потому что посетители, которым придется вторично опускать двадцать пять сантимов в автомат для прослушивания, возмущены.
Моном не запрещен, поскольку он не мешает уличному движению.
В женском лицее о нем говорили как о чем-то ужасном. В Лотарингской школе – это нормальное явление. В каждом классе существует мальчишка, который извещает других о месте монома.
Мое увлечение скаутским отрядом скоро начало остывать. После того как первые испытания были сданы и необычность прошла, скаутские занятия стали казаться удивительно однообразными. Опять завязывание узлов, ориентировка без компаса, пение, рассказ о благонравном патруле «волка», плетение корзин.
В отряде были ученицы разных школ. Разных районов. Это были дочери лавочников, нотариусов, зубных врачей, мелких фабрикантов, журналистов из «Улыбки» и «Недели». Они верили в Бога и мечтали о муже-американце.
Летом, когда мы поехали в лагеря, я оказалась самой младшей. Всем было по восемнадцать-девятнадцать лет.
По воскресеньям все ходили в церковь в соседнюю деревушку. Вскоре к нам стал приезжать на мотоциклетке священник. Он был красив и произносил увлекательные проповеди. В него влюбились все скаутки. Вечером, засыпая, я слушала, как девушки мечтают о будущем муже. У некоторых уже были женихи. Такие скаутки не желали участвовать в походах, заставляли младших варить обед.
Начальница отряда мечтала о маленьких скаутках и о «волчатах», ей было трудно справляться с этими переростками.
Она рассказывала нам в лагерных беседах об образцовых английских скаутках.
– Хотите ли вы быть такими, девочки?
– Англичанки… У них лошадиные челюсти.
Школьная жизнь идет спокойно. Дни похожи один на другой. Мы встаем в половине восьмого и торопимся на занятия. Париж давно проснулся, улицы крикливы, шумны, пахнут бензином.
Я спускаюсь в столовую пансиона в восемь часов утра. Большой стол в обеденном зале еще пуст. Здесь сидит только машинистка, Прогальер, одинокая старуха, у которой сыновья отобрали деньги.
Нам подают огромные чашки желудевого кофе и поджаренный хлеб. Еще темно, но электричество не зажигают из экономии. Мы читаем газеты. Я спешу, не допиваю кофе и бегу в школу.
Я не одна. В этот час на улицах на каждом шагу встречаются школьники и школьницы с папками книг и тетрадей. Где-то по парижским улицам сейчас, так же как я, торопятся мои товарищи по классу.
Габи, конечно, проспала. Ее будит мать.
– Габи, вставай скорее. Ведь ты опоздаешь. Сабина давно встала. Хочешь, я принесу тебе кофе в постель?
– Ах, отстань, мама! Я посплю еще одну минутку. Ну, и опоздаю.
– Ну, девочка, нельзя же так. Все это из-за того, что ты так поздно ложишься.
Габи приходится выслушивать перечень ее недостатков и прегрешений. Утром она очень мрачна. Опять идти в эту «коробку». Опять учителя.
– Габи, ты малокровна. Нужно лечиться. Ночью опять шумели соседи. Габи, ты опять не знаешь своих уроков. Почему ты мало ешь?
– Мама, дай мне денег на метро. Нет, больше. На первый класс. Ты жадная.
– Дай, я тебя поцелую на дорогу.
– Ах, отстань! Ты видишь, я напудрена.
В час, когда Габи только выходит на улицу, Молино Розовый поросенок уже давно едет в метро. Он боится опоздать и все-таки каждый день опаздывает. Ему нужно сесть в метро до половины девятого, не то придется платить по обыкновенному тарифу, а так он платит по рабочему – вполовину дешевле. По дороге он вспоминает теплую постель, мать, которую он так любит, утренний хлебец. На улицах холодно. А о школе не хочется и думать. Там все чужое и скучное.
Кто никогда не опаздывает в школу – это Вяземский. Ему очень близко. Вяземскому суют в портфель бутерброды. Он их выбрасывает в урну. Мать не понимает, что здесь не Россия, и неудобно в школу приходить со своими бутербродами.
В белом доме на улице Пьер Кюри Жанин завтракает с гувернанткой в большой столовой с дубовыми стенами. Жанин болтает только в школе. Родителей она не видит: утром они еще спят, а вечером их не бывает дома. С гувернанткой не поговоришь. Она помешана на приличиях. Во время завтрака обе не произносят ни слова. Жанин быстро сует в рот сухари и, обжигаясь, пьет шоколад. Ей хочется на улицу, поскорей в школу, пококетничать с мальчиками и поболтать с подругами.
– Мадемуазель, вы забыли тетрадь. У вас не причесаны сзади волосы. Не спешите, еще много времени.
Гувернантке лень идти на улицу.
– А какая у вас температура? Вы что-то лихорадочно румяны сегодня. Вот вам градусник.
Жанин сует градусник мимо подмышки. Торжествующе вынимает.
По улице они идут тихо.
– Не берите меня под руку, мадемуазель. Это неприлично. Девушка не должна отставать или забегать вперед. Она не должна оглядываться по сторонам.
Жанин знает все это из «Книги приличий» в зеленой обложке, которую так любит гувернантка.
Подходя к школе, гувернантка каждый раз вздыхает. Отдать девочку в одну школу с мальчиками. Сумасшествие!
В это время шофер уже напоминает о себе гудками у подъезда Монферанов. Шарль уже позавтракал и осторожно идет в спальню отца. Генерал еще спит. Шарль прислушивается к храпу и лезет под подушку за деньгами.
9 часов. В классе все на местах. В последнее мгновение появляется Молино, встречаемый насмешливыми криками.
Идет урок географии.
– Тейяк, перечислите реки Китая. Хорошо. Ну, а еще какие? Ну, мадемуазель Лорак, отвечайте.
– Хоанг-хэ… Хоанг-хэ… Гей-го… Больше не знаю.
Учитель смотрит в сторону Габи. Она рассматривает классную доску с напускным равнодушием. Хоть бы не спросил. Хоть бы не спросил. У, черт! Она потирает указательным пальцем дерево парты. Это приносит счастье.
Фу, кажется, больше не будет спрашивать! Вот повезло.
– Я вам продиктую маленькое резюме, которое вы должны знать. Кроме того, выучите от сто двадцатой страницы до сто пятидесятой. Пишите. Японское население состоит из двух элементов: айносы, туземный, примитивный народ, не способный к цивилизации, живущий на Иесо, и японцы, которые заселили и победили весь архипелаг. Это жалкая раса, состоящая из двух типов, один более тонкий аристократический, другой более грубый, но оба обладают одинаковыми признаками: маленький рост, желтая кожа, узкие глаза, широкие скулы. Они исповедуют две религии – буддизм и синтоизм. По преданию…
Мы пишем диктовку, посматривая на часы, скоро ли кончится урок. Некоторые только делают вид, что работают. Рауль пишет письмо. Звонок. Учитель обрывает диктовку на полуслове. Толкаясь, мы выбегаем на двор.
Перемена в пять минут. Игры, беготня, болтовня. Некоторые быстро перелистывают учебник истории, чтобы подготовиться к следующему уроку.
«…До 1815 года Норвегия принадлежала королю Дании. В 1815 году Скандинавия разделяется на три отдельные страны, но Норвегия и Швеция остаются под властью одного короля, который живет в Стокгольме. С 1905 года норвежцы получили отдельного короля…»
Урок истории. Сегодня спрашивают тех, кто остался с прошлого раза. Объяснений сегодня нет. Значит, к следующему дню можно ничего не готовить. Потом учитель диктует маленький отрывок о Германии и немцах. Монферан их называет бошами и слово «немец» в тетради записывает «бош».
Физика. Дорэн – плохой учитель. Его не заботит, понимаем ли мы его или нет. Однако он очень строг.
Сегодня он показывает опыты. Мы не понимаем их, но все довольны. Это забавнее, чем отвечать урок или записывать формулы физических законов.
В половине двенадцатого перерыв. Мы идем обедать. С двух часов опять уроки.
Без четверти два почти все уже возвращаются в школу. Начинается наш «пятнадцатиминутный клуб», как говорит Пьер Пети.
Мы болтаем о всех событиях дня.
– Сегодня какая-то женщина в шестой раз перелетела Атлантический океан. Теперь ее снимают. О ней пишут. Американка. Ей-то ведь нетрудно было. Сиди себе спокойно, а пилот правит.
– Когда я полечу, это будет уже стосороковой раз, и никто не будет меня чествовать.
Собралась кучка вокруг Деметра. Он – сын греческого генерального консула. Обычно его дразнят былым величием его страны.
– Почему ты не едешь усмирять табачников, ведь они уже пять дней как бастуют. Нечего будет курить.
Габи в новом платье – ярко-красном. Все ее задевают.
– Не хватает быка… Ты что – коммунистка?.. Дай пощупать материю…
– Бурже, ты дурак, не смей щипаться.
– Ты похожа на Жозефину Беккер.
Сегодня конец пробега вокруг Франции. Мальчики держат пари, спорят. Велосипедисты уже в Шербурге.
– Франк победит.
– Франк рогоносец [21]21
Обычное французское ругательство.
[Закрыть].
– Я тебе говорю, что выиграет Ледюк.
– У Ледюка не хватит пороха. Он мочалка.
– Ставлю десятку на Франка.
– Габи, а тебе кто больше нравится?
– Габи, можно, я тебя провожу сегодня?
– Сено, я видела твои отметки. У тебя семь по истории.
– А мне наплевать!
– Тише, идет Тюлень.
– Завтра моном, господа.
– На, списывай, сейчас будет звонок.
– Мадемуазель Одетт, как поживает наш милый «папаша»?
Одетт Сименон готова заплакать. Вся школа знает, что она целуется с директором. Это обнаружила Габи во время скандала с Пьеро.
Было так. У нас появился новый учитель истории. Весь класс был возмущен тем, что он молод и перед экзаменами у нас забирают нашего «гриба».
Молодого Пьеро (его настоящая фамилия Пиоро) стали сживать со света. В классе курили, пели, устраивали джаз. Все это ни к чему не привело. Нам сделали выговор, заставили в воскресенье прийти в школу, а Пьеро все оставался.
Наконец произошел скандал. Кто-то из мальчиков принес вонючки и на уроке истории разбил их. Пьеро вызвал директора и тот, взяв наугад фамилии двух учеников, решил их исключить. На следующем уроке класс решил послать директору записку. Для того чтобы отнести ее, была выбрана Габи. В этой записке класс просил вернуть исключенных. На уроке физики Габи под предлогом, что ей нужно выйти, пошла к директору.
Она постучалась в директорскую. Не дожидаясь ответа, вошла в кабинет. На коленях у Пэпэ сидела Одетт Сименон.
Он что-то закричал. Габи сделала вид, что ничего не заметила, и сказала, что мальчики невинны и что если наказывать, то нужно исключить весь класс. Он стоял багровый, и его пучок седых волос торчал дыбом. На Одетт Габи не смотрела.
Пэпэ, конечно, наорал, сказал, что он не ожидал от девушки такого поступка. На перемене нам было объявлено, что оба мальчика оставлены в школе. Зато весь класс получил нуль за поведение.
В ту же перемену Габи, взяв с меня клятву молчать, рассказала мне о виденном. На следующий день она уже позаботилась о том, чтобы эту историю узнала половина класса. Бедной Одетт не давали покоя. Однажды Пэпэ взошел на кафедру и прочел наставление:
– Мои дорогие дети, я замечаю в этом классе страшный упадок. Во-первых, вы, молодые люди, забываете, что такое французская галантность. На днях я видел, как Одетт плакала. Она мне не сказала, в чем дело, но я понял, что вы изводите ее. Вы забываете, что к женщинам вы должны относиться так же, как относились ваши предки. Французы галантны, не забывайте этого. Неужели слезы женщины не вызывают у вас желания защитить ее? Я не знаю, какой мерзавец ее обидел и за что. Она, как честная девочка, не сказала этого, не то бы я наказал виновного.
Однако выговор не помог. Одетт продолжали дразнить.
– Банда идиотов, – говорит Одетт, когда ее задевают.
Но о ней уже забыли.
– Великолепная игра в «Бамбук и семь драконов» моей тетке привез ее родственник из Индо-Китая. Он там служит в департаменте.
– Габи, ты красная, как огонь. У тебя, наверно, жар.
– Кто видел в кино «Чикагские гангстеры»?
Монферан, Вяземский и Кац шепчутся. Кац приглашает к себе.
– Я нашел у отца неприличные открытки. Сегодня он уехал в Лион. Я вам их покажу.
– Объясни мне, Дюртен, что такое иррациональные числа.
– Габи, ты собралась на бой быков?
Ровно в два снова начинаются уроки.
В пять часов длинный дребезжащий звонок. Занятия кончаются.
У выхода стоит несколько автомобилей. Родители некоторых учеников заезжают к пяти часам в школу. Здесь уже машина грека с греческим флажком. Шофер открывает дверцу Деметру. Укутывает его ноги в мех.
Габи с компанией мальчиков чинно идет по улице. Отойдя от школы, они берут ее под руки. Все бегут вприпрыжку.
Молино бежит радостно к маме.
Пети решает пойти домой пешком. Он живет у Лионского вокзала. Но ехать скучно и жаль денег.
Школа опустела. Все разошлись. День кончен.
На Рождестве состоялся ежегодный бал нашей школы. Я не хотела идти, так как у меня не было вечернего платья. Но Габи мне одолжила одно из своих. Часов в восемь вечера я пришла к ней. Она надела ярко-красное платье, зализала волосы и стала ужасно похожа на Жозефину Беккер. У меня было желтое платье. Несмотря на все старания Габи украсить меня, ничего не вышло. Меня стесняли открытые руки и декольте. Все же я была заражена тем же волнением, что и Габи.
Ее мать одела черное платье и накинула большую белую шаль. Напудренные, намазанные, мы наконец сели в такси. Всю дорогу молчали. Волновались больше, чем перед экзаменами. Бал был в Кляридж – большом отеле на Елисейских Полях. Такси остановился в хвосте автомобилей, из которых выходили разодетые люди. Мне хотелось сразу выпрыгнуть из такси, но это было неприлично, и я ждала, пока мы подъехали к самой двери.
Наконец наша очередь. Огромный швейцар помогает нам выйти. Ярко освещенный вход. Крутящиеся двери, в которых я запутываюсь и иду в обратном направлении. У вешалки пахнет духами и пудрой. Все прихорашиваются. Я пытаюсь запудрить красный нос, приглаживаю хохол на макушке. «Напрасно я не завилась», – тоскливо думаю я, глядя на других.
Габи берет меня под руку. Она тоже смущена. Входим в зал. Мать идет за нами. Вот у нее-то непринужденный вид! В зале мы садимся на стулья, расставленные вдоль стен: здесь сидят родители и девушки, которые ждут приглашения. Габи сразу же уводят танцевать. Она теряется в этой огромной толпе. Только время от времени я вижу снова ее сияющее личико. Она сегодня очень хорошенькая. Здесь все наши учителя. Все подкрашенные, во фраках, неузнаваемые и очень смешные.
«Таксо», которого я привыкла видеть в слишком коротких брюках, с зонтиком и на уроках копающимся в носу, теперь галантно целует ручку своей дамы. Мать Габи быстро знакомится с соседними мамашами. Ко мне подходит один из мальчиков нашего класса. У него волосы блестят так, что больно на них смотреть Вместе обычного «Эй, ты…» – «Мадемуазель, позвольте вас пригласить». Я иду. Танцую я плохо. Я вишу на кавалере, и к концу танца я вижу, как с него капает пот.
Ясно, что теперь меня никто не пригласит.
Весь вечер я просидела на стуле. Мне хотелось плакать оттого, что все такие красивые, всем весело. Соклассники небрежно со мной здоровались, но никто не разговаривает со мной, все увлечены. Жанин тоже тут.
– Ах, вот ты где! – Она садится рядом. – Но почему у тебя такое платье? Оно ведь теперь не модное. Неужели ты не могла сшить лучшего? Ну, ладно, ничего, и так сойдет.
Какой-то толстый дядя уводит ее танцевать. Рядом подсчитывают, сколько принес бал, – оказывается двадцать тысяч франков.
И все это пойдет бедным детям. На улице Денфер-Рошеро есть приют. Когда я прохожу мимо, то вижу: дети в серых платьях играют на маленьком дворике. Их головы одинаково выбриты.
– Если бы эти двадцать тысяч пошли на то, чтобы их одеть покрасивей, – говорит мать Габи.
Габи, раскрасневшаяся и счастливая, танцует с Сержем. Он ей написал: «Любовь – это темная сказка, дремучая тайна зимы» – Альфред де Мюссе. Габи с ним помирилась.
– Какой красивый молодой человек. Кто это? – спрашивает мать Габи. – У него прекрасные глаза. Познакомь меня с ним.
Где же она могла с ним встретиться?
Из «бедных» никто не пришел на бал: ни Молино, ни Пети. Жаль, мы бы поболтали.
Часов в двенадцать директор произносит речь и угощает шампанским лучших учеников. Бал продолжался до утра, но в два часа я умолила Габи уехать.
Мне хотелось спать, и я отсидела себе ноги. Габи рассказывала о своих успехах, мать ее спала, а я дулась на Габи.
В школе уже несколько дней ужасное волнение. Мы должны выбрать лучшего товарища. Это церемония, которая повторяется каждый год. Директор даст избранному премию товарищества.
Кандидатов много. В прошлом году выбрали девочку – это в первый раз за все время существования школы.
Вся школа заклеена афишами – одна больше другой. Учителя их срывают, потому что, по их мнению, остроумие наших мальчиков не всегда прилично, но через два часа появляется новая. Никто не занимается, все увлечены придумыванием новых реплик.
Монферан был нарисован окруженный накрашенными девчонками, приглаживающим самодовольно волосы. Внизу надпись: «Какой же это товарищ?» Пэпэ сорвал и эту афишу.
Увеличенная фотография Бланше, играющего в хоккей. «Он поддерживает честь нашей школы. Он выиграл школьный матч. Да здравствует герой Бланше».
Де Бурже нарисован с рогами.
Леви – просто профиль с длинным носом без всякой подписи.
Афиши срывались. Тогда стали вырезать на грифельной доске имена. На соседних уличках красовались фамилии наших учеников. Конкурентов обзывали рогоносцами, «вскрывали их личную жизнь». Совсем как на выборах в Палату депутатов.
Некоторые продавали свои голоса.
Габи решила голосовать за Бланше: «Он сильный и красивый». Другие девочки голосовали за Жанну Леви: «Она – девочка. Это наш долг. Хотя она на редкость противная».
В день выборов были отменены уроки. С утра мы засели каждый в своем классе и стали орать не хуже, чем на бирже. Два часа ушли на споры, угрозы, уговоры и даже драки. В 11 часов всех кандидатов выстроили в ряд. Мы должны были осмотреть их и написать на бумажке чью-нибудь фамилию. После первого подсчета пришлось переголосовать. Леви уступила свои голоса Бланше, потому что все равно у нее было очень мало. Роже пришлось тоже сдаться. Их имена стерли с доски.
Большинство получил Бланше. За него голосовали даже те, кто его не знал, просто приятно было голосовать за того, кто выиграет. Грек купил все пять голосов, которые были за него поданы, все это знали. Бланше заслужил победу матчем и огромной рекламой. Директор произнес речь: «Знамя товарищества – это рыцарство, галантность и благородство, дружба с сильным и покровительство слабым…» Бланше получил собрание сочинений Гюго. Никто ему не позавидовал. Ведь он никогда не читает. Бланше продаст свой приз. Или отец поставит его в фамильную библиотеку.
Сейчас же после праздника начались усиленные занятия.
Скоро мы кончаем школу. Скоро будет «башо» – экзамен на аттестат зрелости. Мы ненавидим это слово. Мы мечтаем об университете. Пора. Нам уже 16, 17, 18 лет. Самое трудное, самое главное – это башо. Потом в университете можно почти ничего не делать. Так рассказывали студенты.
Пьер Пети, Габи Перье, Жак Сенс, Тейяк и я решили готовиться вместе. Мы собираемся у меня. Вначале мы решили, что каждый будет готовить других по предмету, который ему наиболее знаком. Но теперь осталось мало времени. Мы читаем вслух конспекты, которые надо знать наизусть. Часто мы просиживаем по четыре часа. Но больше говорим о башо, чем занимаемся. Еще сплетничаем, болтаем о Латинском квартале, считаем, сколько дней осталось до страшного дня.
– Говорят, что если номер места, где ты сядешь на башо, будет делиться на три, то ты обязательно выдержишь.
– У моего брата был номер один. Он просто не пошел на экзамен.
– Сколько тебе даст отец, если ты выдержишь?
– Если я провалюсь, то меня оставят на лето в Париже.
– Вы знаете, сегодня я прочел про ужасный случай. Мужчина убил свою любовницу и украл у нее деньги. Он студент.
– Но как он не боится? Ведь теперь его казнят.
– Газеты пишут, что это из-за любви. Вы знаете – любовь…
– Итак, чему равняется сопротивление? Кто помнит формулу?
– Мне так надоели все эти R да?! Все равно нам не решить.
– Что происходило в конце семнадцатого века во Франции?
– Ты по какому спрашиваешь? По истории или по литературе?
– Я помню только исторические анекдоты, а для башо надо знать даты. Я провалюсь.
– Внимание, у меня вечерний выпуск «Энтрана». Слушайте. Еще один случай. Госпожа Отмар сняла с себя опеку над дочерью. «Заплаканная, измученная, больная, она приехала к защитнику своей дочери и проклинала его…» Дальше. «Свидание госпожи Отмар с дочерью. Мари, увидев свою мать, бросилась на колени и стала целовать ей ноги. Мамочка, прости. Я тебя так люблю. Я так раскаиваюсь. Даю тебе слово, что я тебя не хотела отравить. Я ненавидела отца. Прости, не то покончу с собой. Мари несколько раз теряла сознание». А вот про студента, который брал у Мари ворованные деньги. Господин Мелон давал сыну сто франков в месяц. «Меня несколько удивляло, – показал он, – что сын ходит каждый день в танцульки. Но я не задумывался над тем, откуда он брал деньги. Я считаю, что ста франков в месяц вполне достаточно для молодого человека».
– Студент правильно делал, что брал деньги.
– Но ведь он был кот.
– Друзья мои, друзья мои, на одном кладбище я прочла надпись: «Жан такой-то, семнадцать лет. Он не выдержал экзамена и покончил самоубийством. Мы ему простили. Да простит ему Бог».
– Что ты хочешь сказать?
На некоторое время болтовня прекращается. Мы продолжаем чтение вслух. Башо – дело нешуточное. Школьников, не выдержавших экзамена, оставляют на лето в городе. Их запирают в «коробки» башо – летние школы по подготовке бакалавров. Это частные учреждения и, по-видимому, выгодные, судя по их количеству. Обычно родители должны платить за учебу детей только после того, как те выдержат экзамен. Понятно, что учителя в «коробке» башо стараются вовсю – директор им платит проценты с выдержавших.
Каждый день по какому-нибудь предмету устраивается пробный башо, часто приглашают в качестве экзаменаторов других учителей, чтобы приучить к чужой обстановке.
В течение двух месяцев будущие башелье сидят с восьми часов утра до поздней ночи в классе. Им не разрешаются развлечения. С ними обращаются как с полными идиотами, которых Бог послал в наказание родителям и обществу. Им вбивают в голову все то, что требуется для башо, учителя узнают возможные темы будущего экзамена и гоняют учеников по этим темам.
Мы не хотим попасть в «коробку» и работаем усердно.
