Текст книги "После третьего звонка"

Автор книги: Ирина Лобановская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

Виктор сделал несколько глотков и запустил в Татку пустую бутылку. Она пролетела в нескольких сантиметрах от головы Крохи и благополучно приземлилась на пол, с жутким звоном разлетевшись на множество осколков. "Жаль, – злобно подумал Виктор. – Неплохо бы еще одну укокошить".

Татка не шевельнулась.

– Уйди, не отсвечивай! – неласково попросил Виктор. – Пустышку тянешь! А если бы я тебе сейчас заехал по кумполу? Ухайдакал бы запросто! Сплошная дурь в башке...

– К тебе завтра собираются Гера с Ниной, – тихо сказала Тата, не глядя на Виктора.

– Пусть застрелятся! – порекомендовал он. – Еще и Нинка в придачу! Они меня совсем затрахали! Давно пора на меня начхать, никак не доходит?

– Когда ты болел, – с маниакальным упорством гнула свое Тата, – Нина не одну ночь провела в Алешиной квартире. Мы с ней чередовались, потому что мальчики не справлялись.

– А я просил вас об этом? – взвился Виктор. Он сел и посмотрел на Татку с откровенной ненавистью. – Просил?! Лучше бы вы дали мне сдохнуть от пневмонии и заражения крови, чем теперь цепляться и лезть со своей хреновой заботой и ненужными разговорами! Вы мне все осточертели, надоели до смерти! Видеть вас не могу! Идите на фиг! Так Герке и передай! Спекся я, соображаешь? Башкой-то ведь звезданулся! Далась вам эта опека над убогим, о которой я вовсе не мечтаю!

– Хватит! – закричала вдруг Татка и вскочила. – Я тебя уже полчаса выслушиваю! – Она подлетела к Виктору и яростно, бешено заколотила костлявыми кулачками по его плечу. – Ты негодяй, Витька! Просто настоящий мерзавец и сволочь! Хочу погибнуть и погибну! Нечего со мной возиться!

Татка очень похоже передразнила интонацию Виктора, и он машинально отпрянул и замолчал, ошеломленный и подавленный ее натиском.

– Что ты тут бесконечно изображаешь Наташу Ростову, отказывающую князю Андрею? В истерика превратился, в тряпку! В бабу ненормальную! Сцены всякие разыгрываешь! Ему, видите ли, все надоело! Чего ты этим добьешься? Да нам тоже уже все до смерти надоело, заметь, как ты любишь говорить! Нельзя так распускаться, Витя! И тебе никак нельзя бросить сейчас институт, ну нельзя, понимаешь?!

– Можно, нельзя... Огорошила! – проворчал притихший Виктор, снова ложась. – Мне все давно можно... На мне плохо сказывается пристрастие киностудий всего мира к мелодрамам. И что ты колотишь по плечу, дура, оно у меня только недавно зажило! Опять изувечишь, и снова лечить придется. Ты этого хочешь?

– А ты чего хочешь? – спросила разумная и догадливая Татка.

Крашенинников ничего не мог ей ответить. Чего он хочет? Да ничего, пожалуй... Впрочем, нет, водчонки неплохо... И горячего чая.

– Чефира бы, – пробормотал он. – Похвалялась, что умеешь готовить...

– Ну ладно, – чуточку остывая, сказала хмурая Татка. – Чефира так чефира! Только пить его ты будешь на кухне, поэтому с дивана придется встать.

– Заметано, – буркнул Виктор. – Встану. И пойду. Чего еще от меня требуется?

– Пока ничего, – Татка повернулась и пошла на кухню.

Вскоре оттуда донеслись позвякивание посуды и свист закипающего чайника, поплыли вкусные запахи. Виктор поднялся и посмотрел на себя в зеркало. Ну и рожа! Риточка передавала привет? Ишь ты, не забыла...

Он пригладил пятерней волосы и вышел на кухню. Татка наливала чай.

– Откуда дровишки? – спросил хозяин, оглядывая неплохо сервированный стол. – Неужто это все было у нас в доме?

– Заглядывать иногда в холодильник надо, – посоветовала Татка. – И в шкаф.

– Раз уж ты пришла, давай с тобой обсудим, Татусик, один шибко занимающий и волнующий меня в последнее время вопрос, – сказал Виктор, придвигаясь поближе к столу. – Ты, как живописец и женщина, должна в этом прекрасно разбираться. Объясни мне, наконец, для чего бабам тщательно продуманная система лифчиков и кофточек? У них и без того довольно приятные округлости, заметь!

Татка с большим удовольствием прожевала конфету и поощрительно посмотрела на Виктора. Положительные сдвиги налицо!

– У кого как, – трезво оценивая свои данные, сказала она.

Виктор засмеялся.

– Правильно говоришь, Кроха! Но система распространяется на всех без исключения!

– На то она и система, – философски заметила Татка. – Что собираешься создать для диплома?

Крашенинников не имел об этом ни малейшего представления.

– Без понятия! – буркнул он. – С трепетной и хрупкой надеждой жду, когда ты мне что-нибудь предложишь.

Татка прищурилась.

– Я подумаю, – пообещала она. – Ты можешь еще посоветоваться с Герой.

– Не нуждаюсь! – проворчал Виктор. – Со всеми советоваться... "Жираф большой – ему видней". О надеждах сдуру брякнул. По закону жанра! Все равно создам очередную нетленку, которая навсегда прославит меня в веках и обессмертит мое имя у восхищенных потомков. Я потрясаю любое воображение!

– Есть такое дело, – охотно согласилась Татка, снова передразнив Виктора. – Ты потрясный всегда и во всем. Хочешь еще чаю, Витюша?

– Ну, давай, – Виктор подвинул к ней свою пустую чашку. – Говоришь, завтра заявится Герка со своей половиной?.. И как они там живут-поживают?

– Замечательно! – сообщила Татка. – Весной у них должен кто-то родиться.

Виктору стало мучительно стыдно. Значит, Нинка, беременная, возилась с ним почти два месяца, как проклятая, а он... Нет, он действительно негодяй! И Татка... Добрая, бескорыстная, ничего для себя не требующая Татка с глазами, как у затравленного зверя...

– Я постиг, наконец, чего я хочу, осознал! – объявил Виктор, не желая сдаваться самому себе. – "Лечь бы на дно, как подводная лодка..."

– Неоригинально! Да еще столько думал! – критикнула Татка и тут же великодушно обнадежила. – Но ты не тушуйся, жизнь переменчива. Глядишь, головенкой оклемаешься!

Назавтра с утра Виктор постарался пить поменьше: все-таки придут гости, и не просто гости – любящие его и преданные ему люди. А вот он давно уже не похож на человека...

Гера, как показалось Виктору, стал за это время еще красивее и сероглазее. Зато Ниночка здорово подурнела, вся пошла коричневыми пятнами и часто, словно невзначай, украдкой, думая, что никто не видит, прикладывала руки к животу и ласково к нему прислушивалась. Выражение лица у нее было совершенно отсутствующее.

– Отпускаешь бороду? – невозмутимо спросил Георгий, увидев заросшего Виктора. – А тебе пойдет, правда, Нина?

– Да, очень хорошо, – тотчас радостно поддержала его Ниночка, явно не заметившая никакой бороды. – Все девушки будут без ума.

Неожиданно подсказанная идея понравилась Крашенинникову.

– Они уж и так давно без ума, – пооткровенничал он. – Я очень рад, что вы пришли, только... – Виктор помолчал, – только угощать мне особо вас нечем. Разве вот этим... – и он помахал в воздухе очередной бутылкой и объяснил: – Спускаюсь вниз лишь за водярой да еще в почтовый ящик.

– Ждешь писем? И откуда? – поинтересовался Гера, доставая из сумки какие-то пакеты.

Идеальный муж! Жене настоящая везуха! Не сомнительная.

– С того света, – брякнул Виктор и неловко закурил, обжигая пальцы и не думая о Нинкином пузе.

В комнате наступила напряженная, неестественная тишина. Нина отвела глаза. Георгий достал из шкафчика посуду и молча поставил на стол тарелки и чашки. Виктор побарабанил пальцами по подоконнику.

– Я хотел посоветоваться с тобой насчет диплома, – смущенно пробормотал Крашенинников. – Я напрочь к нему не готов... Кисть в руке полгода не держал...

Гера поднял на него серый спокойный взгляд.

– Это не забывается, как велосипед. Возьмешь и поедешь. Вопрос только в теме. Здесь, как сам понимаешь, без конца возникают сложности: постарайся ни с кем не конфликтнуть, а найти компромиссное решение.

– Обтекаемый вариант, – подытожил Виктор. – Например, улыбающийся дворник с метлой на фоне утренней розовой зари или молодой токарь у станка с ослепительными брызгами искр из-под обтачиваемой детали. Еще краше строительница БАМа с куском сияющего под летним солнцем рельса на могучем плече. Частушку я тут недавно сложил, завлекалочку:

Приезжай ко мне на БАМ,

Я семью с тобой создам!

Нарожаю трех мальчишек,

В ПТУ их всех отдам!

Нина залилась смехом.

– Рабочий и колхозница... Девушка с веслом... – продолжал Крашенинников. – Ну, мы все это уже давно проходили! Хочется чего-то новенького.

– Придумай, – Гера спокойно повел плечами. – Тебе ли искать темы и спрашивать совета!

– Конечно, мне, а кому же еще? – проворчал Виктор. – А давай я напишу тебя вместе с пузатой Нинкой! Назовем "Будущее страны"! Потянет на "отлично".

Нина покраснела.

– Тоже не ново, – совершенно бесстрастно отверг предложение Георгий. – От тебя просто стыдно слышать такое!

– Ну, тогда голую Ритку с подписью "Портрет комсомолки"!

Нина хихикнула.

– Форма не соответствует содержанию, – хладнокровно возразил Гера.

– Да что это на тебя никак не угодишь? – возмутился Виктор. – Сыскался критик на мою голову! При чем тут форма? Главное – идея! Кстати, форма там вполне ничего. Всему соответствует! И что ты вообще понимаешь в формах? Это как раз моя основная специальность!

Нина снова засмеялась.

– Ну вот и займись! – строго посоветовал Гера. – Займись хоть чем-нибудь, Витя, с валянием на диване пора завязывать! Я абсолютно серьезно.

Виктор взглянул на него: да, все правильно. Пора завязывать...

– Кажется, "опять весна на белом свете"? – неуверенно, почти робко, спросил он. – Я догадался по одному верному признаку: в квартире, наконец, стало работать отопление. К маю батареи обязательно раскалятся до предела: будут гореть сэкономленные за зиму лимиты.

– Ты угадал, – сказал Гера. – Действительно, весна. Я думаю, мы завтра сходим втроем в кино. Не возражаешь?

12

В июне, когда диплом благополучно миновал подводные рифы и течения, Виктор встретил Оксану.

Он увидел ее на улице и пошел за ней следом, словно привороженный. Как художника, его всегда привлекали необычные цвета и сочетания, а у девушки были настоящие сиреневые глаза. Он хорошо знал, что такого не бывает, и решил проверить.

Виктор догнал незнакомку, сделав несколько огромных шагов, и вежливо произнес:

– Прошу прощения, сударыня, нельзя ли задать вам всего лишь два вопроса?

Она повернулась к нему. Виктор вздрогнул: настоящие сиреневые и, что самое странное, Танькино спокойное выражение во взоре.

– Два – можно, – невозмутимо произнесла она.

– Скажите, а бывают ресницы еще длиннее? – выпалил Виктор первое, что ему пришло на ум.

Девушка помолчала мгновение.

– Второго уже не нужно, – и двинулась дальше.

Но Виктор отстать от нее не собирался. Он бесцеремонно растолкал острыми локтями мешающую ему толпу и заорал:

– Ресницы! Эй, ресницы! Послушайте! Вы же обещали ответить на два вопроса, а не ответили ни на один! Это нечестно!

Рядом засмеялись. Девушка обернулась. Ни тени удивления в Танькином взоре. У Виктора больно сжалось что-то в груди и никак не хотело отпускать.

– Хотите честности? – спросила она. – Хорошо, задавайте второй, я отвечу оптом.

– Как вы относитесь к сексу? – бухнул Виктор.

Она не успела даже возмутиться.

– А вас не Таней случайно зовут? – вырвалось у него.

– Но это уже третий, незапрограммированный вопрос. А могу я в свою очередь задать вам всего один?

– Можете, – разрешил Виктор. – Вы все можете...

– Кто это проводит такой симпатичный тест: институт психологии, Академия наук или радиостанция "Юность"?

– Я больше люблю "Маяк", – поделился Виктор. – А тест сугубо индивидуален, хотя я не слышу индивидуальных ответов.

Незнакомка смотрела изучающе и насмешливо. Крашенинников рассчитал правильно: девушка была молода и грубым словам необучена.

– Вы всегда знакомитесь подобным образом?

– Впервые в жизни, – откровенно признался Виктор. – Стоп! Это тоже второй вопрос. А как же условия игры?

Девушка чуть заметно улыбнулась.

– Я не умею так быстро решать столь неожиданные задачки.

– А я могу подождать! – с ходу заявил Виктор. – Три дня!

Девушка улыбнулась пошире.

– Почему именно три?

– Потому что во всех сказках и художественных произведениях всегда считают до трех. Волшебное число! На третий день вы должны дать мне ответ.

Она посмотрела озадаченно.

– Какого ответа вы от меня ждете?

– Ну, это и паровозу понятно! Вы мне нравитесь! А я вам?

– По-моему, вы увлеклись, – задумчиво сказала сиреневоглазая.

– Да, меня иногда заносит! – разоткровенничался Виктор. – Зато я талантливый и нежный! И скромность в данном случае ни к чему.

Девушка прикусила губу, чтобы не засмеяться.

– Вы сумасшедший?

– Есть такое дело! – легко согласился с ней Виктор. – А вам нравятся только нормальные?

– Вы наглый, – отметила она.

– Я откровенный, – поправил ее Виктор. – Вы просто невнимательны! И я очень боюсь, что вы сейчас уйдете, и я вас больше никогда не увижу!

– Ну и что? – пожала плечами незнакомка.

– Как что? Как что?! А вдруг вы – моя судьба?

– Я тороплюсь, – не слишком уверенно заявила она.

– Судьба всегда торопится! Закон жанра! Давайте встретимся вечером, Таня...

– Меня зовут Оксана...

– Наконец-то! – обрадовался Виктор. – На один, хоть и незапланированный вопрос, вы все же ответили. Я жду вас в семь у метро "Парк культуры".

Он ни минуты не сомневался в том, что она придет. И она действительно пришла.

– Кто это был с тобой вчера в "Октябре"? – спросил Виктора на следующий день Гера. – Мы с Ниной случайно видели, но решили не подходить. Где ты ее нашел? Настоящая красавица!

– С этим не поспоришь, – пробурчал Виктор. – И вправду настоящая, породистая... Увидишь такую и сразу же хочется ее накормить, напоить и спать уложить. Самая обыкновенная красавица, и все! Никакая! И не искал я ее вовсе. Таких сколько угодно, как она! Тысячи!..

А Таня только одна...

Но фортуна в очередной раз перетряхнула перед ним ящик с лотерейными билетами: ну, опять тяни! И Виктор с готовностью запустил туда лапу: что еще приготовлено на его долю, что осталось у судьбы про запас? Он кое-что в состоянии у нее пока вырвать, выцыганить, не задумываясь о том, что его ожидает дальше. Не надо зацикливаться на одном и том же! Что там дальше, что дальше... Да какая в общем-то разница!..

Дальше – тишина...

Виктор еле дождался следующего, второго Таниного появления. Он вообще не ложился тогда спать, а только болтался босиком по мастерской и ждал ее, ждал, ждал... Облачко возникло снова совершенно неожиданно.

– Я думал, ты больше никогда не придешь, – тихо сказал Виктор. – Что ты вчера мне просто показалась, померещилась... Первый и последний раз в жизни... Алешка ничего не заметил.

Облачко покружилось под потолком и остановилось.

– Значит, она была красавица, – задумчиво произнесла Таня. – И ты, наверное, ее любил...

– Ну да, если, конечно, это называется любовью, – без всякого удивления отозвался Крашенинников. – Было, а потом прошло... И колокола уже давно по той любви отзвонили. Как ты думаешь, Танюша, почему я тогда вдруг так скоропалительно женился?

– Ты ведь сам только что объяснил, – сказала Таня и опустилась пониже. – Ты был влюблен...

– Влюблен?! – Виктор скорчил удивленную гримасу. – Я тебя умоляю! Влюблен... Да нет, ерунда! Мало ли что я сдуру брякну! По закону жанра! Хотя девка, конечно, оказалась прикольная. Нужен был кто-то, и ничего больше. Чтобы рядом кто-то болтался... Жест отчаяния... Я просто задал ей вопрос поэта: "Когда ж ты, Оксана, полюбишь меня?" А она взяла и ответила. Вот и все! Почему-то девушка слишком быстро и легко постигла предложенную мной игру в тесты. Вопрос – ответ, вопрос – ответ... Я жил тогда по инерции, не обремененный никакими стремлениями, усилиями и обидами. Впрочем, я до сих пор так живу... Я и женился по инерции. Это страшная сила, чудовищная, я не знаю на Земле ничего более безумного и зловещего, Танюша. Люди по инерции совершают самые трагические поступки и самые жестокие ошибки в своей жизни. Мне очень поплохело без тебя! Выпал в осадок... – Он помолчал. – И все это знали и обо всем догадывались, но делали вид, что у меня все хорошо и прекрасно. Мрак! Просто деваться было некуда от этой массовой догадливости и прозорливости! Какие они все – и Гера, и Алексис, и Татка, и Нина, и их родители! – были умные, тонкие, сообразительные! До тошноты, до отвращения! Мне иногда хотелось самому себе заехать по физиономии, а заодно съездить по уху Герке с Алешкой за эту никому не нужную, бессмысленную, светскую чуткость и осторожность, с которой они со мной обращались, за эту проклятую интеллигентность! Что толку мне было с Оксаниной бесподобной красоты? Одна только радость появилась: Ксения тут же проглотила арбуз... А я очень хотел ребенка.

Таня засмеялась.

– Танюша, – потянулся к ней Виктор, пытаясь обнять легко проплывающее между пальцами, скользящее облачко, – Танюша, скажи, почему у нас с тобой не было детей?

– Странный вопрос! – удивилась Таня. – Ты разве забыл, Витя, что сам всегда этого панически боялся и принимал всяческие меры? – Она снова засмеялась. – А я тебя часто нарочно пугала, что просчиталась и теперь непременно тебе кого-нибудь рожу...

– Господи, какой же я был дурак! – простонал Виктор.

– Ну почему же был? – лукаво поинтересовалась Таня.

– Язва! – отметил Виктор. – Но Ксения обладала одним немаловажным качеством, которое я всегда ценил в женщинах превыше всего: умением промолчать и не задавать лишних вопросов. Момент, Танюша, я сниму трубочку... Кто-то ко мне ужасно рвется. – Он лениво подошел к телефону. – А-а, это ты... я, понимаешь, не сразу врубился. Хочешь меня увидеть? А какой у тебя расклад? Нет, я сегодня до упора... Да пойми ты, кукла: у меня стоит срочная работа! Там конь еще не валялся! Да, это значительно важнее! Только не начинай выяснять отношения! Твое настроение мне по фигу! – Крашенинников раздраженно швырнул трубку. – Видишь ли, Танюша, – медленно сказал он, закуривая, – даже в сказках не всегда бывают счастливые концы: Лиса все-таки съела Колобка, растаяла Снегурочка, рухнул теремок! – Он улыбнулся. – Услышав в первый раз сказку про теремок, двухлетняя Танька заревела, как безумная! Я ее с трудом успокоил. С тех пор выбирал сказки лишь с чудесными развязочками. В них есть свой глубокий и прекрасный смысл, который мы часто недооцениваем и недопонимаем. Дети – куда более чуткие существа.

Когда родилась дочка, Виктор был потрясен, увидев не просто крохотное создание, а уже настоящую, только очень маленькую женщину: с женскими ножками, вытянутыми пальчиками, четко обрисованной талией. Он не подозревал о такой ранней природной точности.

– Давай назовем ее Таней, – предложил он Оксане.

– Ну что ж... – неопределенно согласилась она.

Виктор обрадовался дочке, именно ее он втайне ждал.

– Девочка – это ювелирная работа! – хвастливо заявил он Гере, у которого подрастал сын. – Очень стараться нужно! А парень что? Тяп-ляп – и сляпал!

Снимая на лето для Таньки дачу, Виктор всегда избегал Ярославской дороги. Он вообще не любил площадь трех вокзалов. Оксана воспринимала все совершенно спокойно: мало ли у кого какие странности! Жили в Опалихе, потом в Новом Иерусалиме. С утра до вечера Виктор пропадал с этюдником в лесу. Крашенинников еще в институте сильно увлекался пейзажем и обнаженной натурой.

– Тайное становится явным! – смеялась Татка.

Лучистые, словно светящиеся девичьи и женские тела на его полотнах приводили зрителей, студентов и преподавателей в замешательство и недоумение.

– У Вити волшебная кисть, – позже любила повторять Оксана.

Ее сиреневые глаза и розовые плечики на фоне глухой кирпичной стены потом не раз выставлялись, и, в конце концов, Виктор срочно загнал их за бешеные деньги – Гере было нечем расплатиться за кооператив. Но прославился Крашенинников детским портретом Танюшки, который обошел выставки чуть ли не всего мира, и своим непревзойденным "Жонглером".

Искаженное, смятое, смещенное в застывшей, мертвой улыбке, мелово-бледное лицо жонглера... неестественно вытянутая, слегка размытая, словно колеблющаяся в воздухе тонкая фигура в черном трико и руки на переднем плане – необычно узкие и большие, с удлиненными слабыми пальцами, белые и прозрачные...

Виктор играл и забавлялся размерами, как ребенок с конструктором, составляя из совершенно неподходящих, на первый взгляд, то громоздких, то крохотных деталей вполне определенную и точную по смыслу и содержанию вещь.

Подбрасывал жонглер более чем странные предметы: в воздухе кружились, перекрещиваясь, ножи и кольты, обнаженная красотка в весьма вызывающей позе, грудной орущий ребенок в перевязочках, растрепанная, открывшаяся на лету книга, написанная на кириллице, простыня, джинсы фирмы "Левис", радиоприемник, зеркало, гроздь бананов, котенок, тарелка с бифштексом...

Татка замялась, а Гера начал переминаться с ноги на ногу, впервые увидев "Жонглера". А Венька сел тогда на стул напротив холста и надолго умолк. Вывести его из состояния тупой задумчивости удалось с трудом и очень нескоро.

Затем последовали знаменитые "Базар" и "Цыганята" Крашенинникова.

Торговцев он обожал писать и раньше: их всегда было много в его набросках и этюдах. Но "Базар" вызвал самые разноречивые мнения.

Толстая торговка с мешками и корзиной, где переливались на осеннем солнце золотые яблоки, грязная, в красном платке, с узкими отталкивающими щелочками глаз, широко расставила ноги в сапогах под широченной юбкой.

– Фу! – с отвращением сморщившись, прошептала когда-то Оксана в качестве характеристики новой картины и вдруг быстро исправила саму себя: – Почему, Витя, ее так хочется пожалеть?

– Жалей лучше себя! – буркнул в своем стиле Виктор.

Это его баба... Любимый образ, предмет его грез и мечтаний. При взгляде на нее зрителя словно ударяло, пронзало непонятной, неясной болью, еще очень далекой от прозрения, проникновения в суть и постижения подлинного страдания в этих глазах щелочками, в этих немытых, красных, по-мужицки грубых и шершавых короткопалых широких руках, в этих искривленных зазывающей гримасой тонких губах...

И неловко ступала навстречу зрителю девушка, расположившаяся рядом с толстой торговкой и протягивающая совсем другие яблоки: маленькие, сморщенные, с коричневыми бочками... Юная, с нагловато-откровенным взглядом и некрасиво, неумело двигающаяся, потому что одна нога явно короче другой...

И третья торговка: в нелепой розовой шапке с помпоном и ярко накрашенным, криво и наспех, ртом, лузгающая семечки – шелуха во все стороны! – и что-то говорящая единственному покупателю – старичку с палкой...

И яблоки, яблоки, яблоки... круглые, румяные, гниловатые, одноцветные, пятнистые, с листиками и ветками... Изобилие плодов и корзин, к которым склонилось тонкое, сломанное почти пополам дерево, осыпающее на землю последние листья...

Потом появились "Цыганята".

Черные, заскорузлые от грязи, дерзкие, с привычным нахальством пристающие к прохожим и не просящие и выклянчивающие, а требующие милостыню, босые, полуголые, мальчики и девочки в лохмотьях, с живыми и нехорошими, ярко блестящими глазами... И малыши, спящие прямо на горячем летнем асфальте.

"Цыганят" купил бизнесмен из Штатов. Он долго громко смеялся, глядя на картину, потом поведал на ломаном русском – нам бы так болтать по-английски! – что его в России два раза ограбили, сильно избив, и увез картину за океан. Заплатил в валюте.

Летними полднями в Опалихе Виктор задумчиво изображал березки и осины, не понимая хорошенько своих замыслов. Но очень скоро, почти подряд, появились еще две знаменитые работы Крашенинникова.

"Ночная смена".

Голубой вагон первого поезда метро – пять тридцать пять утра. Они едут с работы домой, отдохнуть до вечера – уставшие, поникшие, сонные жрицы любви, "ночные бабочки" с размытой, расплывшейся косметикой и в мятых дорогостоящих туалетах. Возможно, у девочек впустую, понапрасну прошла ночь, даром только время тратили, старались, завлекали, кокетничали... Модно причесанные головки бессильно клонились на тонкие плечики. Они невероятно устали, вымотались, выдохлись... их никто никуда не повел, не накормил, не напоил, спать не уложил, и совсем ничего не удалось заработать... Завтра или даже сегодня они снова выйдут на работу в ночь...

"Новый Арбат" повторял излюбленную тему художника.

Две красавицы неразлучной парочкой стояли недалеко от глобуса. Нежные, изящные, в тончайших кожаных пальто, которые свободно можно протащить через обручальное кольцо, со вкусом накрашенные... На безмятежных лицах – выражение ожидания и уверенности в себе, чувство собственного достоинства... И только где-то в самой глубине глаз пряталось то сокровенное, что удивительно умел передавать Виктор: тоска, страх, смятение...

– Чего они ждут, папа? – задумчиво спросила подросшая Танюша.

– Алых парусов, – с ходу сориентировался Виктор. – Грина читала?

– На Новом Арбате? – усомнилась неглупая девочка.

– Да их можно ждать где угодно! – махнул рукой Виктор. – Даже на борту космической ракеты.

– Ты всегда четко понимал, что такое социальный заказ, – сказал ему Гера, рассматривая новые полотна. – Как сильно он теперь изменился...

– Да, – подтвердил Виктор, – стал жестким и жестоким. Совсем таким, как я... Нынче, Добрыня Никитич, все на продажу.

Гера искоса взглянул на него.

– "Но если звезды зажигают...", – медленно начал он.

– "Значит, это кому-нибудь нужно"! – со смехом подхватил Виктор. – Прифартило мне в одном когда-то, Герка: ни за что ни про что выиграл у судьбы друзей! Они мне слишком многое прощали... Но хоть в чем-то мне должно было повезти!

Георгий ничего не ответил, пристально изучая гетер Крашенинникова.

В выходные дни в Опалиху часто приезжали гости: Оксанины подруги, Гера с Ниночкой и сыном, большим приятелем Танюши, еще кто-нибудь...

Алексей тогда почти два года жил у Виктора – Оксана не возражала – и с удовольствием возился с Танюшкой. Из-за большой семьи брата Алеше приходилось ютиться с родителями в восьмиметровой комнатенке, и Виктор долго этого не выдержал.

Татка не появлялась: на какое-то время она исчезла из жизни Виктора и возникла позже, уже в послеоксанины и преданютины времена.

К приезду гостей Оксана готовилась тщательно, наряжала Таньку и говорила Виктору одно и то же:

– Оденься, пожалуйста, прилично!

Приличным на ее языке назывались джинсы с металлическими заклепочками и обязательным лейблом на правой ягодице и свитер, связанный Оксаной на спицах наугад от рукава без всякого фасона и размера. Но к бороде Виктора это шло как нельзя лучше и полностью соответствовало Оксаниному представлению о стиле и облике начинающего приобретать известность художника.

– Так надо, Крашенинников! – было любимой фразой Оксаны, и возражать и спорить дальше становилось бесполезно.

За годы жизни с Оксаной у Виктора не появилось ни ненависти к ней, ни озлобления. Одна только бесконечная усталость, постоянное плохо скрываемое раздражение и желание пореже бывать дома.

Как все нервные, эмоциональные, вспыльчивые люди, Виктор часто менялся буквально на глазах: пропадала вдруг словно смытая улыбка, появлялись резкие, глубокие морщины на лбу, лицо темнело, превращалось в неподвижное, деревянное, сухое. Оксана, хотя и привыкла к таким резким изменениям, все равно всегда пугалась, умолкала и напряженно, недоуменно смотрела на это любимое, странно изменившееся, ставшее чужим и непонятным лицо. Что не мешало ей повторять привычное: "Так надо, Крашенинников..."

Однажды Виктор услышал, как Оксана на кухне спокойно сказала дочери, видимо, в ответ на какую-то просьбу:

– А я не жена Форда и не дочь Рокфеллера. Ты считаешь, отец много зарабатывает?

Из кухонного крана ритмично капала вода – его давно пора было чинить, но у Виктора никак не доходили руки.

– Прикрути кран, Ксеня, умоляю! – крикнул Виктор. – Не могу слышать эту вечную монотонность! И вообще пойди сюда!

Оксана неторопливо вошла в комнату.

– Немного вари мозгами, когда говоришь! – злобно посоветовал Виктор жене, когда она плотно закрыла дверь. – Что ты там плетешь ребенку о моих заработках?

Оксана изобразила холодное недоумение.

– Ты отлично знаешь, Витя: я давно одеваюсь по принципу "донашиваю то, что имею". Таньке в ее возрасте этого недостаточно. И ее можно понять.

"Да, пора завязывать", – подумал Виктор.

Таня прекрасно ориентировалась в отношениях родителей, легко оценив сложившуюся обстановку. Избалованная и матерью, и отцом, каждый из которых совершенно бессознательно стремился захватить дочь целиком, она четко усвоила свою роль: роль девочки, пылко любящей родителей лишь поодиночке и разграничила их роли. В шесть лет она потребовала от отца доминанты в отношениях с ней и попутно объяснила ему, что он совсем не знает жизни, а дом – это всего-навсего стены. Отец доминанты не пообещал, а вспылил. Таня осталась довольна.

Впервые попав на дачу, Таня, городское дитя, была ошеломлена. До сих пор она пребывала в твердой уверенности, что первые, вторые и третьи петухи – совсем разные птицы, что они просто точно сумели распределить между собой очередность и разделились на всю жизнь на первых, вторых и третьих...

"Нет, Танюша, – подумал тогда Виктор, – они не смогли бы такого сделать. Это мы сумели сейчас разыграть свои роли и хотим играть их до конца. И – никаких других ролей... И какую же роль играют здесь наши желания? Мое? Или Оксаны? И мои безответные проклятые вопросы..."

Виктор понимал, что в браке с Оксаной им не хватило именно игры. Жена воспринимала все чересчур серьезно, сложно и вместе с тем односторонне, однозначно. А ему, абсолютно иному по натуре, нервному и непостоянному, тяжело было жить, втиснувшись в узкую схему, строго очерченную бестрепетной рукой ни в чем не сомневающейся Оксаны. Это была воплощенная доминанта.

Оксана прекрасно знала, что Крашенинников ей изменяет. Постоянно и с кем попало. Но смотрела на это сквозь пальцы. Бесконечные измены были в ее представлении обязательной составляющей нравственного облика и сути художника, его творческой натуры. Куда же без них? Зато позже Оксана с наслаждением играла роль – надо успеть отыграться за всю жизнь! – несчастной в замужестве женщины, целиком посвятившей себя ребенку, Виктор – роль честного человека, который хоть и не любит жену, но должен остаться формально порядочным по отношению к ней.

Иногда повышенное, больное чувство долга доводило его почти до крайностей: он шел по улице, сжимая в руке автобусный билет, не решаясь бросить его на асфальт и озираясь в поисках урны. С этих истерзывающих его дурацких мелочей начинались более серьезные, почти трагические, психологические дебри.

Было – а потом прошло...

Семейная жизнь явно не сложилась, и длить ее долее стало мучительно и бессмысленно для всех. Любовь исчезла давно, но оставалась привязанность, привычка, прочная спаянность тоской, которую усиливала и усугубляла четкость, налаженность и бесполезность их совместного существования. За годы их запутанных и сложных отношений, одновременно и вязких и радостных, им не раз приходила в голову мысль об окончательном разрыве и невозможности жить под одной крышей. "Душа – увы – не выстрадает счастья, но может выстрадать себя..."