Текст книги "После третьего звонка"

Автор книги: Ирина Лобановская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

Тата кивнула. Спешить ей особо было некуда: дома никто не ждал, в холодильнике, как всегда, пусто, работать в такую жару не хватало сил. Они долго молча курили, пытаясь понять, о чем договаривается Туманов с не рыжей Наташей.

– Кто она? – спросила Тата.

– Без понятия! – отмахнулся Виктор. – Не все ли равно? Шлялась какая-то сюда непрерывно, потом вдруг исчезла... И слава Богу! Вроде бы студентка... Ну да, кажется, иностранный язык изучала. То ли испанский, то ли немецкий. А может, оба сразу...

Тата усмехнулась.

– А грудь ты ей сам вымерял?

– Подарок ко дню рождения доставал: бюстгальтер от Кардена! – завопил Виктор. – Ну что ты пристала, в самом деле, зараза, тебе делать нечего? Пойди лучше глянь, чем этот урод там втихую занимается? Телефон, что ли, трахает?

Тата подошла на цыпочках к двери, ловко бесшумно ее приоткрыла и долго стояла, наблюдая. Потом осторожно закрыла дверь и вернулась на свою табуреточку.

– Лежит с Наташей, – лаконично доложила Татка.

– Что? – возмутился Виктор. – Как это лежит?! Он уже там разлегся? Пусть немедленно встает и убирается! Я хочу остаться с тобой вдвоем!

Тата меланхолично курила. Она не принимала слов Крашенинникова всерьез, потому что ее саму никогда всерьез не принимали. Тата давно рассталась с надеждами и иллюзиями, давно точно оценила и правильно себя поняла, примирившись с собой и своим положением с такими же легкостью и спокойствием, с какими делала все остальное. Чтобы жизнь не стала ей в тягость, Тата много лет назад научилась ничего не ждать, ничего не хотеть и ни о чем романтическом не думать. Это была ясная, бесхитростная и прямая натура. Работящая, как лошадь, и на удивление милая в своем безобразии.

– Интересны лишь два полюса женской внешности, – объяснил как-то Алексею Виктор. – Совершенная гармония, то есть настоящая безупречная красавица, и полнейшая дисгармоничность или, попросту говоря, страхолюдина. Татка, например. Но что характерно, Алексис, заметь, оба полюса – оба! – редко вызывают половое влечение. Венера идеальна, но желания не возникает. Почти ни у кого. Проверено!

Виктор налил по новой.

– Понимаешь, как любопытно? Безукоризненно уродство или безобразна красота? У женщины должны быть недостатки, свойственные ей одной, ей одной присущие неправильные, но очаровательные черты – только тогда ты осатанеешь от восторга и одуреешь от страсти! Пресловутая изюминка – это всего-навсего какой-то небольшой изъян. Впрочем, некрасивых тоже в чистом виде не существует. Красота и некрасота вообще не имеют никакого смысла. Фуфло! Мы сами выдумываем себе комплексы по поводу внешности. Особенно бабы. Одна страдает от длинного носа, другая – от маленьких глаз, третья рыдает, глядя на свои толстые ноги. Природа никогда не ошибается – никогда, Алексис, заметь! И если нос длинноват, значит, именно в этом варианте такой и должен быть, любой другой смотрелся бы хуже: курносый, утиный, картошкой. Только так и не иначе!

Согласно изложенной теории Крашенинникова, Бог создал Татку как и следовало создать. В единственно возможном, правильном и подходящем варианте. Почему же все-таки она всем всегда казалась на редкость некрасивой?

Виктор внимательно рассматривал Тату. Сколько лет знакомы – а вот на тебе, до сих пор не нашел времени хорошо разглядеть! Да, не Мона Лиза... Впрочем, прелестница Леонардо – тоже жуткая уродина! И улыбка сомнительная, чересчур откровенная. Смотришь и ждешь, что сейчас предложит: "Давай, Витек, с тобой трахнемся!" Только на своем языке. И Витька Крашенинников перевести не сможет, но все прекрасно поймет. Уж что-что, но язык жестов, улыбок и прикосновений ему хорошо известен с давних пор.

Но Татка Крохина... Атас... "Ужастики" Хичкока.

Виктор неуверенно еще раз оглядел ее. Глазу даже не за что зацепиться. Нет, похоже, он напрасно спорил с Алексеем: придется ставить бутылку. Ничего с Таткой у него не получится, и выяснить ее физиологический статус экспериментальным путем не удастся. Совсем как с Венерой: не хочется – и все! Два полюса, а реакция одинаковая – нулевая.

В это мгновение дверь распахнулась и возник красный и распаренный от волнения Туманов.

– Быстро же ты успел рассказать ей о своей несчастной жизни! – порадовался Виктор. – Я думал, ты едва добрался до семилетнего возраста.

– Я ухожу! – торжественно провозгласил Туманов. – Она меня ждет!

– Да что ты говоришь?! – воскликнул Виктор. – Номер удался? А я всегда считал, что у тебя омерзительный голос, особенно по телефону!

Туманов, не отвечая, быстро собирал свою сумку.

– Вениамин! – строго сказала Тата. – Купи цветы!

– Ты права, старуха! – весело кивнул Туманов. – "Миллион алых роз..."

И исчез.

– Позвони, миллионер! – крикнул ему вслед Виктор. – Поделись впечатлениями! Цветы запоздалые...

До десяти вечера он работал как одержимый. Тата варила ему кофе и тихо сидела в углу, покуривая и наблюдая за движениями его руки. Наконец Крашенинников швырнул кисть на пол.

– На сегодня пора завязывать! Выдохся! – объявил он. – Накрывай на стол, Кроха! Там кое-что осталось на кухне, поищи.

С заданием Тата справилась наилучшим образом. Вообще Виктор с удивлением обнаружил за один вечер, что раньше совсем не знал Тату. Она могла быть незаметной, тактичной, аккуратной и даже хозяйственной. Да она всегда была такой! Но вот спать с ней...

Проклятое пари не выходило у Виктора из головы. Что они как дети – спорить! Не все ли равно, в конце концов, был кто-нибудь у Таты или нет? И зачем вообще ему это выяснять? Для чего?

Но бутылка на столе постепенно пустела. Тата упрямо не пила, а Виктор быстро пьянел не только от водки, но и от жары.

– У тебя на кухне тараканы, – сообщила Тата, ловко уплетая маслины одну за другой. – Нужно вызвать дядю из фирмы, чтобы он все здесь облил.

– Неплохо бы и меня заодно, – охотно поддержал ее Виктор.

– Для человека это безвредно, – проинформировала Тата.

– Какая жалость! – искренне посетовал Виктор. – Так хочется нанюхаться какой-нибудь дряни и сдохнуть! Но убивать живое преступно! Тараканы – они же смешные, усатые! А маленькие совсем глупые – включаешь ночью свет, а они, спасаясь, бегут прямо на тебя. Ничего еще не соображают. А ты – убивать...

Сказал – и содрогнулся. Сразу сжался в комок. А Таня? Но о ней никто ничего не знает...

Татка ухмыльнулась и достала сигарету.

– Давай трахнемся, Тата! – бухнул Виктор, словно шарахнулся с моста в холодную апрельскую воду. – Только многого не обещаю: пью запоем. Сама знаешь! Анька давно на меня всем знакомым жалуется. Но вдруг у нас с тобой что-нибудь получится...

Тата не удивилась и снова не пошевелилась. Она сидела смирно, пуская синие кольца дыма и рассматривая их с интересом экспериментатора. Крашенинников ждал ее ответа со страхом: сейчас согласится, а у него действительно ничего не выйдет? Такое случалось уже не раз. И чего вечно девки ждут от него, чумные, полоумные, на мужиках помешанные! Каких сексуальных достижений и подвигов?

Тата встала и аккуратно погасила сигарету о блюдечко.

– Попробуем, – флегматично сказала она и удалилась в комнату.

Виктор чувствовал, что именно этим все и кончится. Он прилип к табуретке, безразлично катая по столу хлебные шарики. Для чего он ввязался в сегодняшнюю дурацкую историю? Зачем ему Тата? Ему давно никто не нужен. Только мольберт.

В комнате стояла глухая тишина. Неужели Татка там что-то делает: сидит, лежит, раздевается?.. Фиг ее знает! Она не звала, не двигалась, совершенно никак себя не проявляла. Может, умерла? Хорошо бы... Крашенинников вздохнул и медленно встал, словно собираясь на собственную казнь. Ноги не слушались, очевидно, жара не спадала даже к вечеру, становясь к ночи опаснее, чем днем.

Тата тихо лежала на диване, глядя в потолок и отправляя вверх синие колечки дыма. Она была хороший, надежный игрок, мастерски тренированный жизнью. А такого тренера поискать...

– Ты не бережешь свое здоровье, – сказал Виктор, садясь рядом. – О чем все время напоминает Минздрав!

– Ты тоже его не сильно охраняешь, – ответила Тата, улыбаясь колечкам. – Я давно хочу спросить, откуда у тебя этот шрам?

И Тата показала на лоб Виктора. Не слабо! Нашла время спрашивать!

– Упал пьяный! У тебя память отшибло? Вы же меня вчетвером тогда выхаживали! – быстро сориентировался и обозлился Крашенинников. – Сильно запойный, сама сообразить не в состоянии?

Тата с удовольствием полюбовалась дымком. Хитрая тварь! Хотела проверить прежнюю версию?

– Прямо в надбровье угодил, – сказала она. – Похоже на разрез стеклом... Как-то странно оно лежало на земле... Скорее, торчало...

Она действительно чересчур хорошо представляла себе природу человеческих аномалий. И что-то подозревала. Но если молчала столько лет, то не будет выступать и дальше. Интересно, какие мыслишки бродят в ее головешке по поводу странной Таниной смерти?

– Без понятия, – отрезал Виктор. – Давно дело было.

Тата протянула узкую, даже в такую жару невспотевшую ладошку, некрасивую и костлявую, такую же, как она сама, и провела по лбу Виктора.

– Ты допил свою бутылочку?

– Нет, а что, надо допить? – ответил он вопросом на вопрос и очень обрадовался. – Если надо, то мне это раз плюнуть!

– Тащи сюда! – велела Тата. – Я тоже буду!

Озадаченный Виктор принес бутылку, и они ее прикончили в два счета. Тогда его уже окончательно развезло от водки и жары, и он без сил шлепнулся рядом с Татой. Пахло табаком и масляными красками.

– Руки хоть бы вымыл! – укорила Тата.

– Не отмываются! – буркнул Виктор. – Сама знаешь, чистюля! А не нравятся ручки – выкатывайся! Найдем другую, более покладистую. Ишь, требования предъявляет!

Чего от него можно было требовать?

Татка хмыкнула, меланхолично погасила о стену сигарету и стала его целовать. Странненькая, она удивительно это делала: словно собиралась посвятить новому увлекательному занятию все оставшиеся дни жизни, тотчас отбросив остальное – лишнее и ненужное.

Другие девки всегда что-то имели про запас, думали и говорили о посторонних вещах, не умея или не желая принимать всерьез никаких близких отношений. Одна размышляла о собственной красе, другая – о достоинствах Виктора. Анька, например, обожала в постели ввернуть что-нибудь умное о живописи – ну эта совсем без мозгов! А у Татки ничего про запас не хранилось: вот она, вся перед тобой, какая есть... Тата лишь посмеивалась, целуя перепачканные красками пальцы Виктора, потом потянулась по руке вверх к плечу, потом стала осторожно спускаться к животу...

Когда она дошла до бедра, Виктор вздрогнул...

3

Алешка, конечно, проиграл. Но сказать ему сразу об этом Виктор почему-то не решился, а вскоре Алексей опять надолго уехал на гастроли. И только зимой, после открытия выставки, когда они так страшно перепились, Крашенинников вскользь неохотно обронил несколько фраз. Мог бы и вообще промолчать.

Алексей слушал грустно, повесив унылый длинный нос, и молчал.

Виктор быстро и тревожно взглянул на приятеля. В последнее время его настроение не радовало Виктора. В пьяном экстазе Крашенинников часто начинал – чаще, чем следовало – каяться и бить себя кулаками в грудь: ведь лишь он, сволочь и алкаш под названием друг, виноват в одиночестве Алексея! Он, проклятый и свободный от любых норм морали, распущенный и вольный в своих желаниях художник увел у Алексея Аньку! Зачем он только это сделал? И себе на горе, и ему на беду.

Как же все тогда случилось?..

Смешная и забавная давняя история...

Анна тоже была художницей. Плохонькой, конечно, ни то, ни се. Курьез. Но упорно пробовала оформлять журналы и книги и рисовать для газет. Получалось скверно. Поэтому зарабатывала крохи, а жила в основном на помощь родителей. Ну, и как водится, спала в редакциях со всеми подряд. Шлюшка подзаборная. Где ее подцепил Алексей, теперь не вспомнить. Наверное, в какой-нибудь пьяной компании. И тоже, наверняка, увел у кого-то. Кто был до смерти рад от Анюты избавиться.

Началось со звонка Алексея, попросившего помочь найти работу его хорошей знакомой слишком серьезным и необычным для него тоном.

– Что, правда хорошая? – живо заинтересовался Виктор.

– Да, – строго подтвердил Алексей. – Очень хорошая девушка.

Крашенинников давно не слышал от него подобных заявлений.

– Ну, давай, приводи скорей! – закричал он в трубку. – Знакомь! Что ж ты ее прячешь от приятеля? А лучше всего прихватим ее с собой завтра к Гере. Зачаливайте ко мне в одиннадцать, отсюда вместе и отправимся!

– Нет, ты не совсем понял, – вежливо возразил Алексей. – Дело в том, что я уже отводил Аню к Гере в издательство, но она там не прижилась. Не пойму, отчего. Ты посмотри ее рисунки...

Виктор поскучнел: вмешиваться в дела Геры – главного художника издательства и старого верного друга – не входило в его планы.

– Ну ладно, приходите вечером, – вяло, уже без всякого энтузиазма пригласил он. – Посидим, выпьем...

Аня произвела на Виктора неважное впечатление. Он безошибочно понял, почему юное дарование не вписывалось в корректный и безупречный по вкусу отдел Георгия. Она вносила туда пустое смятение, отнюдь не связанное с сердечными волнениями и глубокими чувствами. Так случайно брошенный камень тревожит спокойную гладь пруда.

Анюта трясла длинными волосами, непрерывно, быстро вертела круглой головой во все стороны и пискливо, пронзительно чего-то требовала. Хотя ей казалось – только просила. В данном случае – просто посмотреть ее рисунки. От художницы невыносимо несло духами и пудрой, к которым примешивался стойкий запах пота, и в квартире Виктора мгновенно стало нечем дышать.

Уступив желанию и просьбе Алексея, Виктор сам сводил Аню через несколько дней к Гере и понаблюдал за происходящим.

Прекрасно зная все роли и исполнителей, Крашенинников хорошо и достаточно четко заранее спроецировал в уме ситуацию. Венька Туманов мгновенно буквально влип в кресло и сделался на удивление маленьким и почти незаметным. Леонид притворился слепым, а Гера – глухим.

– Что? Я ничего не вижу, – быстро повторял Леонид, сдвигая очки на самый кончик крупного пористого носа. – Подойдите ближе... Совершенно не вижу, Анечка, что вы тут сегодня принесли. Знаешь, Гера, у меня стало совсем плохо со зрением, ты посмотри лучше сам.

– Что? – моментально включился в игру Гера. – Ничего не слышу! Грипп на ногах недавно перенес, теперь осложнение на уши. А все работа проклятая, здесь, видно, и умрем... Что? Что? Говорите громче!

Бедная, ничего не понимающая, окончательно замороченная художница перешла на невозможный визг. Туманов прошептал, что он в столовую, бросил на Виктора полный укоризны взгляд и исчез. Гера бестрепетно посмотрел Ане в глаза.

– Оставьте, – сказал он, – я лучше изучу набросочки позже. Все равно я не смогу сейчас с вами объясниться. Надо, видно, к лору в платную. У тебя нет там знакомых, Витюша?

Виктор развлекался, с трудом сдерживаясь, чтобы не заржать. Сцена была разыграна классно, на самом высоком профессиональном уровне. Художница смотрела жалобно, беспомощно. На миг Крашенинникову стало ее искренне жалко, и это мгновение оказалось роковым.

– Анечка, – сказал Виктор, – подождите, пожалуйста, меня в коридоре. Я немного потолкую с ребятами.

Аня послушно кивнула и торопливо вышла. Дышать стало полегче. Пока Виктор, не зная, как лучше приступить к скользкой теме, болтал о пустяках, а безупречно воспитанные, деликатные Леня и Гера слушали и отвечали, вернулся хитрый и подлый Венька Туманов.

– Бедняги! – пожалел лицемерный Венька коллег. – Совсем эта идиотка заморочила вас своей болтовней!

– Ты хорошо устроился! – сказал Леонид, поправляя очки. – Хоть бы раз посмотрел ее страшные рисунки с бредовыми подтекстовками.

– Нет! – с откровенным ужасом замахал руками Туманов. – Если вы не видите и не слышите, то я не умею читать – и все!

– А как же такого кретина взяли на работу? – заинтересовался Леонид.

– Я скрыл самый темный факт своей биографии от отдела кадров! – бодро и радостно поделился Туманов. – Подобные данные не для анкеты! Кстати, там и вопроса о грамотности нет. Ну, колись, Витюша, для чего ты приволок к нам с собой эту прелесть? Неужели втюрился? А мы от нее уже совсем обалдели!

Гера тактично молчал, просматривая какие-то записи. Виктор чувствовал себя очень неловко.

– Простите, ребята, – сказал он виновато. – Действительно, глупо. И девка дурная. Ходячий парфюмерный магазин! Но здорово просил Алексей...

Леонид поправил спадающие очки.

– Случай тяжелый, – констатировал он. – Сделать ничего нельзя. Даже при нашем огромном желании и прекрасном отношении к тебе и Алексею. Ты видел ее работы?

Крашенинников нехотя кивнул.

– Не знаю, как быть, – пробормотал он. – Я обещал Алешке... А тут абсолютно дохлый номер. Вымыть бы ее для начала...

– Это неплохо, – согласился Туманов. – Но держать кисть в руках она не научится даже чистая! Вдолбай сие как-нибудь Алексею.

– Ладно, пойду, – Виктор встал и с тоской глянул на дверь, за которой его с нетерпением ожидала благоухающая Анюта.

– Подожди, Витя, – вдруг сказал Георгий, отрываясь от своих бумаг и открывая ящик стола. – Погоди минутку...

Крашенинников с облегчением сел, хотя прекрасно понимал, что никто, даже Гера, помочь ему ничем не сможет. Он просто тянул время, оттягивая неприятные минуты объяснения с Аней, а потом – с Алексеем.

– Она умеет делать копии? – спросил Гера.

– Да не знаю я, ребята, чего она умеет! – простонал Виктор. – Взялся на свою голову...

– Ну, пусть попробует, – решил Гера. – На большее пока рассчитывать трудно. Вот телефон, пароль – моя фамилия. Будет работа и неплохой заработок.

– Гера, ты просто спас меня! – прошептал растроганный Виктор.

Он знал настоящую цену своим друзьям, но сегодня Георгий превзошел самого себя.

– Заходите в любой день, – пригласил Виктор. – Без семьи я теперь вечера коротаю.

Гера и Леонид смотрели задумчиво и понимающе. Зато Венька тут же заявил, что придет в субботу и не один. И справился насчет ночевки.

– Ты бы свалил куда-нибудь на ночь, старичок! – без обиняков предложил откровенный Венька. – К Алешке, например. У него, правда, нынче пасется эта телка лохматая, ну, ненадолго устроитесь. Мне очень нужно, старичок!

– Звони, я постараюсь! Общий привет! – радостно ответил Виктор и, сжимая в кулаке драгоценный листок с телефонным номером, выскочил в коридор.

Аня неподвижно, столбиком стояла возле окна. "Как суслик в степи, – подумал Виктор, – только лапок впереди не хватает".

Так чего же он и Алексей не смогли разглядеть в Анюте? Что там говорила о ней Тата? Лучшая подруга его Тани... Он всегда инстинктивно выбирал похожие имена.

– Чтобы ненароком не ошибиться в постели! – ржал грубый Венька.

Когда вышли из издательства, Виктор долго рассматривал Аню. Они вместе болтались по Москве, покупали Виктору краски, потом посидели у него дома – подвальчика тогда еще не было. Неприютная грязная квартира Крашенинникова, превращенная им в мастерскую после отъезда жены Оксаны с дочкой, производила ужасное, отталкивающее впечатление. Но Аня пришла в восторг.

– Как у вас хорошо! – благоговейно шептала она, бродя по замызганным красками комнатам.

Вообще Анна состояла лишь из двух эмоциональных крайностей и легко переходила от щенячьего восхищения и счастливого повизгивания к грубой ругани базарной торговки, владеющей всеми нюансами и оттенками русского мата. По сравнению с ее скандалами, которые она профессионально, мастерски закатывала мужу последние несколько лет, меркли крутые специфические выражения Веньки и случайных собутыльников Виктора, подцепленных им в соседних дворах и подворотнях. Где только она научилась такой отборной брани?

Виктор сошелся с Аней абсолютно случайно, словно во сне, а когда, наконец, проснулся, было поздно.

По рекомендации Геры она отправилась в какую-то шарагу, которая, впрочем, довольно исправно и честно – Гера веников не вязал! – давала ей задания и платила деньги. Сопя от усердия, Аня снимала копии с картин известных мастеров и отвозила их работодателям. Зачем, для чего – ни она, ни Виктор, ни Алексей, очень довольный и без конца благодаривший Крашенинникова, – не знали и не интересовались. Лишь бы деньги в срок. Да и Аньке с ее способностями, развитием и вкусом надеяться на большее не приходилось.

Но в ее расчеты, расчеты трезвой, практичной, современной девочки, выросшей во времена перестройки и построения капитализма в России, где все сплошь завоевал свободный рынок, неожиданно вошел бородатый Виктор Крашенинников, длинный, нескладный, вечно поддатый художник, талант которого давно был признан и неоспорим.

Работал он истово, яростно, отчаянно, иногда сутками напролет. Его удивительные картины, созданные необычностью фантазии, странностью восприятия и парадоксальными сочетаниями красок завораживали, останавливали, приковывали внимание даже тех, кто совершенно ничего не понимал в живописи. Аня тоже в ней мало понимала, но убежденная, что знает все, стала восторженным шепотом, запоем рассказывать о Викторе подругам и без конца таскать ему свои работы.

– А-а, Анечка! – говорил, стараясь сохранить видимость вежливости, Виктор, открывая ей дверь и с отчаянием думая о пропавших нескольких часах у мольберта. – Что нынче покажете?

Анюта входила в квартиру со священным трепетом и доставала рисунки. Скуластая, с раскосыми глазками, она смотрела испуганно и влюбленно и по-прежнему невыносимо пахла духами и кремом.

Рисунки не подлежали никакой критике. Жалея Алексея, Виктор просто не решался давать им оценок. Он вздыхал, тер лоб и начинал втягивать воздух ртом, с трудом удерживаясь от вспышки. Ну и удружил ему Алексис! Хороший подсунул подарочек! Подсуропил кикимору! И ведь теперь никуда от нее не денешься!

– Вы подрались с кем-то? – с робким почтением однажды спросила Аня, глядя на его брови. – У вас такой шрам...

– Жуткий бандит был, – доверительно сообщил Виктор. – А шрам специально сделал, чтобы девушек пленять. Слышали песню про шрам на роже, который им всего дороже?

Аня такой песни не слыхала, она родилась значительно позже, но узнав про "бандитское" прошлое Крашенинникова, стала еще больше благоговеть и млеть перед ним. Видимо, автор песни был блестяще знаком с девичьими извращенными вкусами и непростой психологией.

Как-то Виктор заскочил поблагодарить Георгия за Анну. Тот сдержанно, вежливо кивнул.

– Ты знаешь, я всегда готов для тебя сделать все, что могу, – сказал он. – И очень хорошо отношусь к твоему Алексею. Как он?

– Все мотается по гастролям, – пробубнил Виктор. – А Анюту, видишь, оставляет на мое попечение.

– Недоумок! – тотчас радостно заржал неотягощенный культурой Венька. – Более дурацкого попечителя найти невозможно!

Туманов, конечно, тоже не слишком вписывался в Герин отдел, но Веньке все прощалось за талант. И попал Вениамин к Гере благодаря Крашенинникову.

– А что тебя, собственно, во мне не устраивает? – озлился Виктор. – Ношусь с ней, как с писаной торбой, без конца смотрю рисунки и даю советы! На работу вот с помощью Геры пристроил... И травлюсь ее духами чуть ли не ежедневно, заметь! Рискуя собственным здоровьем.

– Это Алешка рискует потерять свою даму! – снова ликующе сообщил Венька. – За тобой не заржавеет!

Гера корректно молчал, в разговор не вступая.

– Да кому она нужна, эта патлатая? – заорал, не выдержав, Виктор. – Ты за кого меня принимаешь?

Туманов принимал Виктора за него самого.

В один несчастный для Крашенинникова день Виктор неожиданно для себя, словно им руководил кто-то неведомый и желающий ему только зла, запустил грязную пятерню в Анькины лохмушки. Она замерла.

В постели Анна сначала тоже благоговела и трепетала от восторга и почтения. Но это быстро исчезло, испарилось без остатка.

Сказать о случившемся Алексею ни Виктор, ни Аня никак не осмеливались. Да и гастроли сильно затянулись, а когда Алексей, наконец, вернулся, Крашенинниковы уже оформили свои отношения. Виктор не стал бы форсировать события, но Анька затеялась немедленно рожать, и он отступил перед такой суровой и настойчивой необходимостью.

Краешенинников долго боялся встречаться с Алексеем. Посмотреть другу в глаза было страшно, почти невыносимо. Но Алексей, просто и спокойно, пришел к ним сам, когда уже родился Петька, а всклокоченная Анька в растерянности и смятении первого материнства металась между ребенком и Виктором, абсолютно не понимая, что ей надо делать.

Алексей смирно сидел на кухне, расплываясь в обычной, кроткой и милой улыбке. Он с умилением наблюдал за мечущейся Анькой и восхитился, увидев крошечный сверточек у нее на руках. Сверточек с силой выкручивался и заходился в крике, маленькое красное личико кривилось, беззубый рот распахивался до ушей.

– По-моему, ты мне изменила и родила не от меня, а от Татки. Смотри, как похож! – доверчиво поделился с Аней Виктор.

Его юмора она никогда не воспринимала и горько запричитала, жалуясь Алексею.

– Вот он все шутит и шутит, все смеется да смеется, а я совсем ничего не знаю и не умею! И научить меня некому!

– Привыкай к самостоятельности! – отрезал муж. – Твой же ребенок!

– Но и твой, в конце концов! – завизжала Анька в тон вопящему сверточку. – Ты ничего не хочешь делать и ничем не желаешь мне помочь! Тебе бы только рисовать с утра до ночи!

– А тебе – мазаться! – не остался в долгу Виктор. – Ты хоть бы ребенка пожалела, ему недолго задохнуться в таком воздухе!

Алексей выслушал все пререкания молча и тихо исчез. На следующее утро он явился с двумя маленькими бутылочками грудного молока – у Ани своего не оказалось, и кормить Петьку было нечем.

Заспанный Виктор вышел на звонок, чертыхаясь, и, ошеломленный, застыл. Алексей покачивался в дверях после вчерашнего перепоя, от него резко несло перегаром, но пальцы цепко держали прозрачный пакет с драгоценным грузом. Сонная нечесаная Анька вылезла из комнаты с орущим Петькой на руках и вытаращила раскосые глазищи.

– Это что? – пролепетала она.

– Молоко для Петеньки, – объяснил улыбающийся Алексей. – Выяснилось, у соседки своего девать некуда. Она его в раковину выливала. Я сказал, зачем же в раковину, лучше давай мне. Вот, держи, буду каждый день привозить, пока в Москве...

– А как ты доехал? – сумрачно поинтересовался Виктор, поглаживая бороду. – На ногах ведь едва стоишь!

– На такси, Витюша, – успокоил его Алексей. – Ну, конечно, на такси. До завтра, ребята!

Он возил им грудное молоко месяца два, до отъезда на очередные гастроли. Анька к тому времени удачно перешла на активное прикармливание, а потом и совсем перевела Петю на кефир, творог и смеси.

Через год родился Ваня. Его сразу познакомили с импортными кашками.

Алексей исправно посещал Крашенинниковых, когда бывал в Москве. Подолгу возился с татаро-монгольским игом, показывал фокусы и жонглировал тарелками, вызывая неизменный бурный восторг и восхищение. Ребята его ждали, скучали без него, постоянно о нем спрашивали, а едва Алексей появлялся, буквально прилипали к гостю и ходили за ним, как пришитые.

Завидев Алешу в дверях, Петька и Ванька летели к нему, усердно толкаясь локтями, и вцеплялись в него всегда определенным образом: Петька – справа, Ванька – слева. С самого раннего детства у юных Крашенинниковых левая нога Алексея была только Ванькина, а правая – Петькина. Строгая принадлежность никогда не нарушалась.

Родительских скандалов мальчишки словно не слышали, но явно отдыхали от них лишь с приходом Алексея, который одним своим мирным видом и кроткой доброй улыбкой утихомиривал все страсти: крики ненадолго прекращались. Правда, супруги поодиночке жаловались один на другого Алексею, и он терпеливо выслушивал каждого.

С переездом Виктора в мастерскую заходить к Ане Алексей счел неудобным, и поэтому во время его посещений Виктор часто приводил мальчишек в подвал, где они очень любили бывать.

4

– Так что же это мы с Алексеем недоглядели в Анюте? – повторил Виктор, постаравшись стереть в памяти единственную ночь, проведенную с Татой.

Она, улыбаясь, встала и начала натягивать сапоги, собираясь уходить.

– Растерянности, – объяснила Тата. – Анюта оказалась в этой жизни растерянной и до сих пор все никак не может сообразить, что, к чему и почему. И не осознает, где ее настоящее место. Может быть, возле детей, у плиты – не знаю, но каждому важно найти занять свое собственное, ему одному предназначенное. Иначе – мрак, как ты любишь повторять, Витюша. Поэтому она мучается, мечется, не понимая, чем себя занять и что предпринять.

– Кто мучается? Аня?! – Виктор насмешливо округлил глаза. – Ты слишком далеко зашла в своих выводах! Умная женщина – это что-то страшное, заметь! Вот уж где поистине мрак!

– Я оставляю вас вдвоем, мальчики, – сказала, закутавшись в шубку, Тата. – Не пейте больше, вам на сегодня вполне достаточно.

Она ушла.

Алексей терпеливо, с добродушной улыбкой, выслушал жалобы Виктора, а потом заснул прямо за столом. И тогда впервые появилась Таня...

Белое облачко, слабо очерченное возле стены, сначала показалось Виктору дымком от сигарет. "Накурили, – подумал он, – хоть топором вырубай. Клубится, как из трубы".

Виктор вяло помахал в прокуренном воздухе рукой, лениво пробуя развеять дым, но он сгустился еще сильнее и начал принимать человеческие очертания. По всей вероятности, женские. Виктор похолодел. Сердце на мгновение остановилось, а потом застучало со скоростью падающего с крыши камня. "Допился, крыша поехала, – мрачно констатировал Виктор. – А чего, запросто! Самое оно! Видения, призраки, глюки... Это конец. Надо бы разбудить Алешку... Или не надо? Он все равно ничего не увидит... Ну что ж, с непрошеными гостями положено знакомиться".

– Крашенинников, – с трудом разодрав склеившиеся, непослушные губы, сказал Виктор и склонил голову, стараясь не глядеть на таинственное облачко. – Привидение, насколько я понимаю?..

Он едва дотянулся до сигареты – руки и ноги словно парализовало – и закурил. Чуточку полегчало.

– Ты не узнаешь меня, Витя? – низким женским голосом с удивительно знакомыми интонациями произнесло привидение и подплыло ближе. – Разве ты забыл меня? Хотя прошло уже без малого двадцать лет...

Алешка безмятежно спал и ничего не слышал. Виктор вгляделся – неясный в полусумраке подвала и зимнего вечера облик. Странно знакомый и близкий, он настойчиво вырисовывался в этом колеблющемся сгустке, рожденном причудливой игрой теней и его собственного воображения. Сместилось и потекло назад время, потеряли устойчивость стены, смешались формы, грани и очертания мебели и картин, рухнули все материалистические основы. Мысли, на секунду смешавшись, неожиданно стали ясными и четкими. Страх придавил Виктора к стулу всей своей невыносимой тяжестью и болью открытия: он узнал...