Текст книги "После третьего звонка"

Автор книги: Ирина Лобановская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

– Бредятина! Мрак! – проворчал Виктор. – Лажанулись мы с тобой, Герка...

– А самое плохое, Витя, – продолжал Гера, – что я собираюсь жениться. Кстати, не забудь: двадцатого ты должен быть у нас.

– Что-о? – прошептал ошарашенный Виктор и судорожно взлохматил пятерней волосы. – Ты ведь в курсе наших обстоятельств: ни у меня, ни у Таньки невозможно... И если избушка на курьих ножках отпадет... Ты же нас без ножа зарежешь! Я раньше всегда по чужим хатам ошивался. Тебе вступило жениться? Шибко приспичило? Что, Нинка без штампа не дает?

Крашенинников накалялся все сильней.

– Или ты туфли без примерки покупаешь? Такие дела с кондачка не делают! Кому бумага вшивая понадобилась? И еще так спешно! Может, дитя по неопытности ненароком заделали?

Его охватил ужас. Неужели он больше никогда не будет подниматься по утрам на чердачок, чтобы разбудить Таньку и доложить ей, что "один раз в год сады цветут"? А она не распахнет ему навстречу глаза в ржавую крапинку и не засмеется, окинув взглядом его длинную нескладную фигуру? И не удивится: "ну зачем так много мне одной?" И самое поразительное, что действительно одной...

Гера выслушал пламенную отповедь Виктора совершенно бесстрастно, ни на мгновение не изменившись в лице.

– Ты все сказал? – поинтересовался он, когда приятель умолк.

– Послушай, Добрыня Никитич! – взмолился Виктор, чувствуя, что теряет почву под ногами. – Ты попробуй представить, как выглядит твоя Нинка, когда у нее насморк! И вообще сосульки красивы только зимой на крыше, а не в марте, когда падают тебе на голову... Ну, хоть повремени до осени! Осенью я что-нибудь придумаю!

– Что? – спросил Гера.

Виктор заметался в поисках ответа. Конечно, пока предложить ему нечего.

– Обман не может продолжаться вечно, – сказал Георгий. – Но, в конце концов, зачем Крохиным знать, что я женился? Я попрошу родителей никому не рассказывать.

И этот полоумный! Нет, Виктору положительно везет на сумасшедших друзей и подруг!

– Думай, что говоришь! – прорычал он, как загнанный зверь. – Мы и так почти год Крохиным мозги компостируем! Нам больше не увидеть ключей, как своих ушей! А ты рискуешь навсегда потерять любовь и уважение Таткиных родителей!

– Что поделаешь! – развел руками Гера. – Это все равно должно было когда-нибудь случиться.

Ну да, он всегда очень четкий и рассудительный!

– Ох, и умен! – безнадежно пробормотал Виктор. – И, натурально, прав. Я сам во всем виноват, впутал тебя и Татку...

– Положим, меня ты не впутывал, – уточнил Гера. – Это Нателла постаралась при моем полном согласии. Но мне кажется, еще ничего не потеряно и можно на ходу кое-что поправить. Ты слишком быстро скис, Витя, а надо искать выход.

Легко ему рассуждать! Крашенинников взглянул на друга с ненавистью.

– Что ты понимаешь? – начал он, снова закипая, но обстановку разрядила Татка, которая и спасла Виктора на краю последнего отчаяния.

Она появилась улыбающаяся, в чем-то несусветно ярком, и с ходу попросила:

– Не ссорьтесь, мальчики! Вам не идет! А что случилось?

Выяснив суть дела, она презрительно фыркнула.

– Делов-то куча! – весьма "интеллигентно" сказала она, вздернув плечи. – Теперь я ключи уворую для тебя, Витюша, но только в августе. И пускай Герочка женится, ты ему не препятствуй. Дело хорошее!

– Ничего хорошего, кроме плохого. Сомнительная фамилия "Сумнительная"... Неужто Нинке нравится? – машинально прокомментировал растерявшийся Виктор: даже от Татки он не ждал подобного жеста.

– А как же твои моральные принципы? – не к месту поинтересовался у нее Георгий.

– К чертям собачьим! – энергично высказалась Татка. – Раз они мешают вашему счастью!

Она всегда была своя в доску.

Все лето Виктор провел как в тумане, словно в нехорошем тревожном сне. Он страшно мучился без Таньки, а встречаться приходилось лишь в парке на скамейке. Совершенно одурев к вечеру от жары и одиночества, Виктор звонил Тане и требовал, чтобы она немедленно вышла на улицу. Испуганная его тоном Танька тотчас прилетала к метро.

– Таня! – бросался к ней навстречу Виктор. – Ради всего святого скажи: какая разница между глаголом и сказуемым?

– Балда! – смеялась Танька. – Ты настоящий урод, Витя!

В следующий раз он изобретал совсем другую проблему.

– Танечка, родная, как говорить правильно: укра"инский или украи"нский?

Или стонал:

– Таня, умоляю, "не думай о секундах свысока"!

– Просто глупо! – наконец обиделась Таня. – У тебя что, нет других тем для разговоров?

– Это и паровозу понятно, – ласково объяснил Виктор. – И никогда не было. А где мне их взять? Бедного мальчика воспитывала программная литература и советская песенная классика. Поэтому я и вырос таким дебилом. Так что я тебя поздравляю: ты здорово прокололась с выбором!

Он наклонился к Тане, осторожно поцеловал ее в лоб и нежно сообщил, глядя в глаза:

– "Ты – моя мелодия!"

– А хотелось бы быть музой! – нагло заявила Танька. – Какой-то там мелодии – еще, кстати, неизвестно какой – для меня маловато!

– А ты капризна, родная! – заметил Виктор и тут же попросил с чувством: – Ну, тогда "стань моей сиреною"!

Таня наморщила нос и поощрительно улыбнулась: сирена ее устраивала значительно больше.

– Уже занятнее, – сказала она. – Продолжай!

Крашенинников молчал.

– Неужели иссяк запас песенной классики? – изумилась Таня. – Или ты выдохся? Не подсказать ли тебе что-нибудь?

– Я тебя умоляю, – пробормотал Виктор и вдруг нервно стиснул Таньку ладонями так, что она жалобно ойкнула от боли и неожиданности. – Таня, – заговорил он быстро и напряженно, – я не доживу без тебя до осени, я, наверное, скоро сойду с ума, или заболею, или застрелюсь! Или не знаю что... Сдохну как собака. Но я не могу тебя не видеть, не слышать, не чувствовать!.. Это просто невозможно, Танька! Мне обрыдло общаться с тобой по телефону! Придумай что-нибудь, ну, пожалуйста! У тебя наверняка есть Брижиттки с квартирами!

Таня прикусила нижнюю губу и притихла.

– Брижиттки есть, – прошептала она, – а квартиры – фига!

– Почему же ты у меня такая недогадливая, родная? – застонал Виктор. – Непронырливая! Почему ты до сих пор не обзавелась дочкой Герасимова в качестве подружки?

– Потому что у него нет дочки! – отпарировала Танька.

– Да что ты говоришь? – изумился Виктор. – Шибко неудачно! А я так на это рассчитывал!

– И вообще ты, очевидно, забыл, что у меня есть Татка с дачей! – заявила Таня.

– Еще неизвестно, у кого она есть: у тебя или у меня, – пробормотал Виктор. – Татка – наше общее народное достояние!

– Не паясничай, Витя! – строго, с легким раздражением попросила Таня. – Надоедает иногда!

– Я сам себе тоже иногда надоедаю. Еще как! – пробормотал Виктор. – "И в кого такой я уродился, трудно мне с характером моим..." Но труднее всего мне без тебя, Таня...

Придумать они так ничего и не смогли. До августа Виктор удивлял мать тем, что постоянно болтался дома.

– Скажи, Витя, – спросила она, водя кисточкой по холсту в своей комнате, – почему ты перестал ходить к друзьям: и к Гере, и к Алеше?

– Герка женился, у него теперь семья, дети, – мрачно сообщил сын.

– Да? – искренне обрадовалась мать. – Это замечательно! И кто же у него родился?

– Неведома зверюшка, – хмуро известил Виктор. – Ты лучше не приставай ко мне, я сейчас бешеный.

Вечером он, как всегда, позвонил Тане.

– Депрессушник заел, – пожаловался он. – Берет верх депрессуха проклятая! Сладу с ней нет! Наверное, я скоро умру... Ты хотя бы придешь меня хоронить?

– Дурак! – возмутилась Таня. – Тебе нужно было идти вместе с Алексеем в цирк!

– Меня туда не взяли из-за роста, – грустно доложил Крашенинников. – Я свободно достаю рукой до купола, если встану на цыпочки. Там сказали, что "во флоте вы нужны, послужите для страны"!

– Почему же ты не последовал мудрому совету, а полез в художники? – осведомилась Таня.

– Любезность за любезность, – отозвался Виктор. – По той же причине, по которой ты, презрев судьбу простой советской домохозяйки и даже не научившись мыть тарелки – они у тебя всегда после мытья жирные, заметь! – двинулась в сценаристки! Ну-ка, скажи быстренько, как правильно пишется "бессребреник"?

– С тремя "з"! – заявила Танька. – И отцепись от меня!

– Ни за что! – ответил Виктор. – Я назло тебе из последних сил дотяну до августа, все-таки выживу и доползу до нашего чердачка!

Танька повесила трубку.

Август выдался на редкость холодным и дождливым, видимо, специально для Виктора. Да и Надежда Николаевна погрустнела и стала прихварывать после свадьбы Геры, чем несказанно удивила родную дочь. Поэтому уже в середине месяца Крохины уехали в Москву, и Татка молча принесла Виктору ключи. Он, как безумный, рванулся к Таньке.

– "На Пушкино в девять идет электричка, – сообщил он с порога. – Послушайте, вы отказаться не вправе: кукушка снесла в нашей роще яичко, чтоб вас с наступающим счастьем поздравить!"

Танька засмеялась.

– Ты неисправим! Но утром я не могу.

– И это ответ? – возмутился Виктор. – "Спешу к вам, голову сломя. И как вас нахожу? В каком-то строгом чине! Вот полчаса холодности терплю! Лицо святейшей богомолки!.. И все-таки я вас без памяти..."

Последнее слово Виктор проглотил и уверенно заявил:

– Сможешь! Иначе я за себя не ручаюсь! А что такое "саламата"?

– Витька, уймись! – закричала Таня, отталкивая его от себя. – Завтра утром к нам приезжает мамин двоюродный брат из Ташкента, и я должна...

– Перебьется! – холодно оборвал ее Виктор. – В восемь я за тобой заеду, смотри, не проспи! Иначе я увезу тебя с собой в ночной рубашке!

И снова был их маленький, волшебный чердачок в лесной избушке. И снова осень, смутное желтое время, когда хочется все бросить, обо всем забыть и поселиться в теремке навсегда, до скончания жизни.

"И пускай на них люди зарятся"...

Тот день ничем не отличался от остальных. С утра дождя не было, и, заскочив домой только наспех пообедать, они бродили по лесу почти до самого вечера. Танька беззаботно собирала в букет опавшие кленовые листья, а Виктор вышагивал следом, тихо, чтобы она не слышала, мурлыча: «Милая моя, солнышко лесное...»

Двое вышли из леса неожиданно: один маленький, тряпичный, второй повыше и наоборот, словно одеревеневший.

"Железный дровосек", – подумал, увидев его, Виктор и совершенно неуместно ляпнул:

– Двое вышли из леса...

Таня удивленно оторвалась от листьев.

– Кто? – спросила она.

– Без понятия, – протянул Виктор. – Кто-то...

Почему-то ему сразу стало не по себе и в животе неприятно заныло, засосало... В осеннем воздухе запахло тревогой. Двое приближались к ним.

– Таня... – начал Виктор, но не успел закончить.

Двое, быстро окружив их, встали с обеих сторон, пробуя отрезать им путь к отступлению. Танька недоуменно озиралась. Виктор показал ей глазами: спрячься на всякий случай за мной, но маленький разгадал его взгляд и цепко схватил Таню за руку. Виктор прикинул свои возможности – конечно, их двое, и вероятно, у них имеется что-нибудь серьезное в карманах, но он все-таки выше и сильнее. Вот Танька... Вечно она со своей нерасторопностью.

Плохи наши дела, Танюша...

– Что нужно, мужики? – спросил он, стараясь говорить спокойно и уверенно.

Вокруг – ни души. Из-за холодов и дождей поселок обезлюдел до весны.

– От тебя – ничего, – ответил, с трудом ворочая языком, – наркоты, что ли, насосался? – "железный дровосек". – Ты дуй отсюда, да поскорее!

Виктор сделал шаг в сторону Тани. "Дровосек" тотчас последовал за ним.

– Разбежался! – обнадежил его Виктор. – Дурь обсуждению не подлежит. Мы уйдем отсюда только вместе!

Маленький нехорошо засмеялся.

– Объяснись с ним, Толик, – сказал он, не выпуская Таню.

Она стояла, по-прежнему не понимая, что происходит. "Дровосек" на "железных ногах", тупой и тяжелый, вплотную придвинулся к Виктору.

– Что смотришь, мальчик, ударить хочешь? – поинтересовался у него Крашенинников.

– Хуже будет, – пообещал "дровосек", наконец в муках родив одну фразу.

– Это вряд ли, – ухмыльнулся Виктор. – Если только тебе...

И тут же почувствовал, как свинцовый кулак вошел в солнечное сплетение.

– "Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее...", – прошептал Виктор, с трудом выпрямляясь.

Боль была острой, но вполне терпимой, и Виктор, спружинившись, сильно заехал "дровосеку" в лицо. Его преимущество сейчас заключалось в том, что маленький не мог прийти на помощь корешу, иначе ему пришлось бы отпустить Таню. Но то же самое сообразили и эти двое. Маленький быстро повернулся, и Виктор не успел заметить, что произошло, но Таня, мгновенно побледнев, медленно стала оседать на землю.

– Ах, так?! – прошипел, зверея, Виктор. – Ну, ребятки, пеняйте на себя!

Он никогда в своей жизни – ни до, ни после – не дрался злее, яростнее и ожесточеннее, чем тогда. В тот момент он был способен на что угодно, на самое страшное, потому что потерял всякий контроль над собой. Краем глаза Виктор наблюдал за Танькой – как она? Вроде малость оклемалась, но двигается слабовато. Маленький догадался, что Таня в любом случае от них никуда не денется, и присоединился к "железному дровосеку".

Левый глаз Крашенинникова совершенно заплыл. Несмотря на немалый рост Виктора, "дровосек" ухитрился разбить ему в кровь лицо, и она теперь стремительно заливала рот, непрерывно вытекала из носа – может быть, сломанного, кто знает... "Железный" дрался уверенно, хотя заторможенно, как в замедленных кадрах, что все-таки очень напоминало наркоту, и это придавало Виктору силы. Он должен справиться. Однако маленький понял то же самое. И тогда он вытащил нож. Да, Виктор ловко успел перехватить его кисть, но неудачно согнулся, и нож полоснул выше левой брови. Кровь заливала, не давая смотреть.

Плохи наши дела, Танюша...

Виктор начал терять силы. Очевидно, ему поранили ему руку, потому что страшно болело левое предплечье. Маленький потянул "дровосека" за собой – Виктор уже опустился на землю, и с ним, вроде, вопрос был решен. Но сознание не покидало Крашенинникова, и двое все-таки просчитались.

Виктор с трудом, кое-как вытер кровь и поднял голову: Таня опять страшно косила. В глазах, устремленных на него, казалось, исчезло всякое выражение, но Виктор хорошо знал, что она думает и что произойдет, если его сейчас прирежут или он хотя бы на время отключится. Не может он отдать им на растерзание свою Таньку...

И он им ее не отдаст.

Правой, еще более-менее благополучной и послушной рукой он машинально пытался нащупать возле себя камень, но, как назло, ничего похожего не находилось. "Дровосек" железной хваткой рванул Таньку на себя, и Крашенинников начал медленно подниматься. Теперь ему нужно было только успеть...

Прежде чем эти двое что-нибудь сообразили, Виктор в несколько огромных шагов настиг их и почти не задумываясь, что делает, в вакууме отчаяния сомкнул пальцы на тонком Танькином горле. Круглая коричневая родинка между ключиц...

Он не отдаст им Таньку... На него смотрели глаза с рыжеватыми крапинками. Левый страшно косил... Они все понимали. И сознание потихоньку меркло в них, оставляя Таню навсегда...

Виктор не слышал, как истошно орали эти двое, тщетно пытаясь отодрать его пальцы от Тани. Она уже была мертва, но разжать рук он никак не мог. Матюгаясь, маленький старался ему помочь. Зачем, Виктор не понимал.

– Ты псих, шизанутый! – орал маленький. – Бежи отсюда скорей! Тронулся, видать, он, Толик! Давай уходить, пусть он сам тут разбирается!

Но они почему-то медлили, топтались на месте, все тише и тише матюгаясь. Виктор осторожно опустил Таню на мокрые листья и лег рядом. Сквозь кровь, заливавшую лицо, он смотрел на ее быстро застывающий профиль: ровненький нос, рот, приоткрытый в последнем удушье, страшный, искаженный, прилипшие ко лбу волосы... Широко открытые глаза цвета подсолнечного масла... И букет смятых кленовых листьев, собранный ее руками.

Виктор с трудом дотянулся и положил ей его на грудь.

– Ты, парень, чего, и вправду не в себе? – спросил маленький.

Похоже, "дровосек" даром речи почти не владел.

– Ты зачем девку порешил?

Виктор глянул на него из-под припухших век.

– Чтобы ты не порешил, сволочь! – прохрипел он и попробовал встать.

Видно, было нечто такое в движениях и взгляде Крашенинникова, что вдруг испугало их, хотя теперь они свободно могли прирезать его, едва стоящего на ногах. Но они испугались. Маленький начал суетливо озираться и неуверенно попятился.

– Отваливаем, Толик! – сказал он. – Ну его на хер!

Они исчезли так мгновенно, словно провалились сквозь землю. Ушли куда-то в лес известными лишь им тропами. Ветер шевелил кленовые листья на Таниной груди. Тишина навалилась смертельной, невыносимой, невероятной тяжестью.

– Таня, – сказал Виктор и снова опустился на землю, – Танечка, родная, встань, а?.. Хочешь, я тебе помогу?.. Я ведь сильный, ты знаешь, я сумею отнести тебя в избушку... В воскресенье приедет Алеша. Ты ведь его любишь, Таня... Он удивится, если вдруг не застанет тебя. А Татка просила яблок из сада... Она любит красные... Таня, хочешь, я больше никогда в жизни не буду петь дурацкие песни и читать стихи?.. Тебе ведь это не нравится, правда?.. И мне тоже... А листья надо погладить утюгом, тогда они будут стоять у нас долго-долго... Ты только встань и увидишь, как все будет хорошо-хорошо...

Он прижался к Таниному плечу и застыл. Он не знал и не помнил, сколько прошло времени. В полной темноте начался дождь, осторожно застучал по веткам, и Виктор очнулся от холодных, секущих лицо капель. Его бил озноб. Таня лежала рядом, бесконечно близкая и страшно далекая.

– "Где, в каких краях, встретимся с тобою...", – прошептал Виктор и снова попробовал встать.

Все тело болело, но кровь почти остановилась, запеклась на щеках твердой отвратительной коркой. Дождь шел все сильнее, а он "смывает все следы", подумал Виктор. Сознание стало неожиданно ясным и острым – теперь нужно уходить. Конечно, возникнет вопрос о том, как Таня сюда попала, а Тата, Гера, Алеша, Нина отлично знают, с кем она здесь жила. Нет, уходить нет смысла.

Виктор опять лег, уткнувшись носом в землю. Он должен быть с Таней, пока их не найдут. Если сам не подохнет к тому времени. Ну, не ползти же ему в милицию, которая, кстати, неизвестно где находится... И вокруг ни души. Но он ошибался.

Как в дурном сне, перед ним вдруг возник тот маленький, тряпочный. Почему-то он был один, без своего кореша, и тоже, казалось, дрожал в ознобе. Виктор решил, что ему мнится, мерещится, что просто начинается бред, но потом вдруг уверовал: маленький существует. Он присел на корточки возле Виктора и забормотал быстро-быстро, пугливо озираясь:

– Парень, слышь меня, парень? Ты чего тут разлегся, ведь заберут!

– "Оттого, что лес – моя колыбель, и могила – лес", – прошептал Виктор. – Не убеждает? А я думал, ты вернулся, чтобы меня пришить. Без забот, без хлопот! Потому что вовремя не успел. И это самое лучшее, что можно придумать! И тебе спокойно, и мне хорошо... Давай, друг, действуй!

– Поднимайся, слышь? – повторял маленький, словно до него не доходил смысл сказанного Виктором. – Вставай и бежи! Тебе есть где схорониться? Ехай в город! У тебя там живет кто? Или с нами пойдем. Но это хужее, лучше ты сам спрячься. Нас не найдут, а ты чего-нибудь про себя выдумай по дороге. Я как лучше хочу, парень! Слышь, эй! Или ты совсем тронулся?

Виктор с трудом разлепил затекшие веки. Чего он так старается? И кто из них двоих действительно тронулся?

– "Где ж ты, времечко лихое, когда можно было жить разбоем, да-да! Неужели это время не вернется никогда?" – сипло пропел Виктор.

Маленький испугался не на шутку.

– Ты чего это... вроде как поешь? – спросил он, совершенно ошалев.

– "Нам песня строить и жить помогает!" – уведомил Виктор. – А тебе, мразь, что нужно? Зачем вякаешь? Ты свое дело сделал, подонок, хочешь докончить, так я ведь ничего не имею против! Валяй, только поживее! И с концами!

Маленький обрадовался и сразу успокоился.

– Ну, заговорил по-человечески! А то ни черта не поймешь! Не то стихи, не то песни... Все странные какие-то... Ты поспеши к первой электричке, хочешь, я доведу? Ничего здесь не трогай, следов, слышь, не останется! Только уходить надо по-быстрому! Смывайся, парень, я ведь тебе добра хочу!

Виктор засмеялся.

– Добра хочешь? – переспросил он и сел. – Ты мне хочешь добра?! Звучит превосходно! Впечатляет во всех отношениях! Надо же, как мне неожиданно повезло: встретил в лесу друга! "Только раз бывает в жизни встреча"!

Руки судорожно, непроизвольно сжимались в кулаки, и маленький поджался и испуганно попятился.

– Ты чего, а? – забормотал он. – Ну, ты чего, психопат? Никогда чокнутого такого не видал...

И Виктор внезапно догадался, что произошло: из жертвы он превратился в глазах маленького в сообщника, в такого же преступника, убийцу, висельника, стал своим, родным и близким человеком, с которым можно и нужно закорешить, которому необходимо помочь. Поэтому он удостоился чести быть спасаемым.

Крашенинников усмехнулся. Ему, наконец, удалось встать и выпрямиться во весь рост. Он с трудом сделал шаг, стараясь не упасть, но маленький опять исчез, вновь как сквозь землю провалился. Тогда Виктор думал, что навсегда...

Словно в бреду, он добрался до станции и забился в пустой холодный вагон первой электрички. Всю дорогу он провел в тяжелом полусне. В Москве от него в страхе шарахались ранние прохожие, а милиционер на перекрестке вежливо поинтересовался, не нужна ли помощь. Виктор улыбнулся разбитыми губами и ответил, что с ним все в порядке, нормалек!

Домой он, конечно, заявиться не рискнул, а у Алексея родители недавно отбыли в отпуск на юг, поэтому, не размышляя, Виктор двинулся к приятелю.

Алексей тихо ахнул и отступил, открыв дверь, но не задал ни одного вопроса.

– Алексис, – сказал ему Виктор, с трудом открывая рот, – я должен пожить у тебя какое-то время. Неплохо бы вымыться и облиться йодом. Или зеленкой. Что имеется.

Алексей молча быстро раздел его и начал приводить в порядок, как умел. Лицо сильно щипало, но Виктор молчал. Особенно тяжко ныла левая рука.

– Врача бы, – осторожно предложил Алексей.

– Ни в коем случае! – отрезал Виктор. – Дай водки, и побольше! Можно аспирину. И чая...

Потом начался бред.

11

Как выяснилось позже, Татка категорически отказалась отправить Виктора в больницу, а Гера и Алексей молчаливо с ней согласились. Знакомого врача приводил Алеша.

Сквозь густой молочный туман, опутавший Виктора как пеленкой и не дававший двигаться и дышать, он изредка с трудом различал Таткин большой рот, Нинкины беленькие, низко спадающие на лоб кудряшки, серые глаза Геры... Чьи-то руки часто переворачивали его, меняли повязки и простыни, что-то кололи... Кто-то поил его из ложки: жидкость была кислой и очень приятной. Один раз из молока выплыло вдруг лицо Надежды Николаевны, но, возможно, это ему померещилось.

Виктор пришел в себя вечером: комната приняла свои привычные очертания неожиданно, из-за стены доносились приглушенные голоса Алеши и Геры.

– Эй! – попробовал крикнуть Виктор. Получилось что-то слабое, противоестественное. – Эй, там, на палубе! Придите кто-нибудь!

Они появились оба как по команде.

– Наконец-то! – сказал Алексей с видимым облегчением. – Думали, жив не будешь.

– Совсем на ладан дышал? – заинтересовался Виктор. – Значит, "как я выжил, будем знать только мы с тобой?" Сейчас встану, погоди!

– Да ты обалдел! – кинулся к нему Алексей. – Я тебе встану! Быстро у меня схлопочешь!

– Грешно бить такого лядащенького, которого соплей зашибить запросто, – объявил Виктор, с трудом пошевелив левой рукой. – Где это я так здорово гвозданулся?

– А ты разве ничего не помнишь? – с тревогой спросил Гера.

– Пьян был в дымину, – откровенно признался Виктор. – Шибко нализался где-то на халяву... Собирался на дачу... Но, видно, не доехал... По башке чем-то саданули и по морде съездили. А поезд ушел, платочками помахали.

Он врал, презирая себя и себя ненавидя. Но что-то мерзкое, гнусное, гаденькое в его душе, вроде того маленького человечка в лесу, диктовало ему свои жесткие условия, заставляя лгать, изворачиваться, выкручиваться... Только бы не дознались правды... Теперь он уже ее не хотел и боялся.

Гера и Алексей переглянулись.

– Виктор, – нерешительно начал Георгий.

Алексей отвернулся к окну.

– Мы должны сказать тебе, Виктор... Ты очень долго болел. Таню убили недалеко от дачи, в лесу... В тот самый день, когда ты... В общем, тебя там тогда почему-то не оказалось...

А был ли мальчик-то? Может, мальчика и не было...

"Я был! – хотел закричать Виктор. – Я как раз был там, и это я, я, своими руками, вот этими самыми грязными лапами убил ее, задушил, потому что на мгновение сошел с ума и подумал, что так будет для нее лучше! Но это невозможно теперь никому объяснить! Да и, наверное, не нужно..."

– А листики? – спросил он, забыв, что упоминание о них может его выдать.

Алексей и Гера снова беспокойно посмотрели друг на друга.

– Какие листики? – осторожно спросил Георгий.

– Желтые... Ну, те самые, что она так любила всегда собирать... Кленовые, кажется... Где теперь эти листочки? Куда они подевались?

Серый взгляд Геры стремительно потемнел, а Алексей присел на стул возле дивана.

– Витя, – тихо попросил Алеша, – постарайся взять себя в руки. Наверное, не нужно было тебе сразу говорить... Тебя действительно ударили по голове?

– Без понятия, – пробормотал Виктор. – Вероятно... Видишь, вся морда опухла. А может, это я сам за камень зацепился...

И он снова начал бредить, пролежав пластом еще несколько дней.

Таню похоронили без него: молчаливые и сумрачные друзья Виктора сделали все, что необходимо. Следствие быстро зашло в тупик, и ничего выяснить не удалось. Ни Алексей, ни Гера, ни Тата не сказали следователю, что Таня жила на даче с Виктором. Тата просто объяснила, что ее лучшая подруга детства иногда брала у нее ключи.

Виктору трудно было до конца понять, почему они так поступили: то ли смутно догадывались о чем-то, что-то подозревали и не хотели ворошить зловещую, темную тайну, то ли невероятно устав, стремились уберечь его и себя и поскорее освободиться от тягостных подробностей, выяснений, допросов. Да, никто не хотел ничего выяснять: значит, так распорядилась судьба, так она пожелала, жесткая и своенравная во всех отношениях. И возражать и спорить бесполезно.

Виктор встал только в октябре, когда на улице уже начиналась ранняя зима с первым мокрым, ласковым снегом и слякотью под ногами. Он даже не пошел к Тане на кладбище. Виктор сразу запил, страшно, по-черному, отказавшись от всяких контактов, встреч и знакомых. Словно отрезал прошлое, обрубил.

Пил он беспробудно до самой весны, и лишь усилиями Геры, Татки и их родителей Виктору разрешили в порядке исключения сдавать сессию позже. Впрочем, в институте довольно охотно пошли навстречу: приближалась защита диплома, и Крашенинникова – этот подающий большие надежды талант – старались вытянуть как могли.

Почерневший, обросший, с отеками под глазами, Виктор целыми днями валялся на диване, потягивая из бутылки водку и не поднимая телефонной трубки. По ночам его мучили тяжелые сны. Налетали, как комары, стайками, и каждый норовил укусить побольнее, до крови. Долгие, до того терзающие сны, что ложиться спать вечером иногда было страшно.

Проснувшись посреди ночи после кошмара, Виктор вставал и долго бродил босиком от окна к дивану и обратно. Как тогда на даче... Почему-то в этих бредовых сновидениях он кричал, долго, упорно в чем-то обвиняя Таню, размахивал кулаками и грозил убить. Сам себя во сне он очень жалел: бесприютный, несчастный, оборванный, с незаконченными работами, отчего-то голодный и постоянно мечтающий выпить. Он плакал ночью некрасивыми, пьяными, тоскливыми слезами и все обвинял Таню и спрашивал без конца, почему она ушла и не хочет вернуться, ведь он пропадет без нее, как она не понимает этого?..

В одном ее имени, если произнести его медленно, нараспев, всегда таилось для Виктора что-то необыкновенно милое, притягательное, редкое. Ну, послушайте сами – Та-а-ня-я! Целая музыкальная фраза – Та-а-ня-я! А точнее – ударившая громом симфония, целая прожитая жизнь, нераскрытая настоящая тайна – Таня, Таня, Таня!..

Виктор терзался и мучился воспоминаниями, как зубной болью, понимая, что его больной зуб нельзя ни вылечить, ни удалить.

Как-то вечером зашла Тата.

Виктор пожалел, что открыл ей.

Она неслышно разделась в передней, сняла сапоги и вошла в комнату. Мельком взглянув на Виктора и ничем не выдав своего впечатления, уселась, широко, безмятежно улыбаясь во весь рот, и аккуратно расправив вокруг себя юбочку.

– А где мама? – спросила Татка как ни в чем не бывало.

– Не выдерживает моего вида, – объяснил, снова укладываясь на диван, Виктор. – Она ведь уже совсем старенькая. А посему часто сбегает от меня к родственникам и знакомым. В данный момент пребывает у тетки. Ты как-то слишком быстро добралась ко мне после лекций, Кроха! Разве что перелетела сюда на крыльях любви...

Его откровения всегда доставались окружающим очень больно.

– Ну, к чему это, Витя! – спокойно сказала Татка, стараясь не обращать ни малейшего внимания на его тон.

– Так, ни к чему! Ни к чему особенному! Сдуру ляпнул! – с досадой сказал Виктор. – Сигарет захватить не догадалась? Тебе чего от меня нужно, Нателла?

Он не особенно следил ни за своими речами, ни за мыслями.

– Ты бы посещал иногда любимое учебное заведение, – осторожно посоветовала Татка.

– Ништяк, "отряд не заметил потери бойца!" – заверил Виктор, но на всякий случай поинтересовался: – Чем еще порадуешь?

– Там все скучают без тебя, – хладнокровно продолжала Тата. – Особенно нежный привет передавала Рита.

– А-а! Это мы уже сто раз проходили! – поморщился Виктор. – Так ты притащилась сюда ради ее привета? Не слабо! Самое оно!

– Не только, – сказала Тата. – Мне захотелось тебя повидать. Имею я, в конце концов, на это право или нет? Выглядишь чудненько... Знаешь что, давай я на время останусь у тебя! Мамы нет... Уберу тут все, вымою. Приведу в порядок. Буду тебе готовить... Я умею.

Тоном и обликом Татка живо напомнила Крашенинникову жену декабриста. Лицо ее сияло.

– Не напрягайся! – тут же предал Татку Виктор, разом обесценив эту редкую верность и убив охватившее ее вдохновение. – Устал я от знакомых, Кроха... Мне все обрыдло. Валяюсь тут – и лафа! Не боись!

Татка снова бережно пригладила пеструю юбочку. Не дай Бог, сомнется...

– Диплом на носу, – сообщила она.

– Неужели?! Улет! – изумился Виктор. – Как это я все начисто перезабыл? Хорошо, что хоть ты мне напомнила! – Он опустил руку и достал из-за дивана недопитую бутылку. – Пить будешь?

Тата отрицательно покачала головой.

– Надо полить цветы, – сказала она. – Они у тебя совсем завяли...