Текст книги "После третьего звонка"

Автор книги: Ирина Лобановская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

– Таня... – глухо прошептал он. – Танечка... Где ты была столько лет? И почему пришла именно сегодня?

Таня вздохнула и опустилась на диван.

– Это долго рассказывать, – сказала она. – У нас еще будет много времени впереди. Если хочешь, я буду приходить к тебе часто. Алеша спит?

– Да, – встрепенулся Виктор. – Разбудить его?

– Не нужно, – сказала Таня. – Я долго следила, думала, он уйдет, но все-таки не утерпела. Я пришла поздравить тебя с выставкой. Ты ждал ее столько лет!

– Спасибо, – ответил понемногу приходящий в себя Виктор. – Вот, видишь, наконец, дождался... Правда, никакой радости это событие не принесло. По-моему, его никто даже не заметил...

– Ну почему же? – возразила Таня. – Его заметили. Просто люди сейчас слишком поглощены другими занятиями, но все увлечения проходящи. А ценности на Земле неизменны и непреложны, чем бы их ни пробовали на время заменить. Замена неравнозначна. У тебя там есть одна картина...

Таня замолчала, задумавшись. Крашенинников ждал, с трудом пробуя осмыслить происходящее. Он сошел с ума, нарезался до белухи или просто соприкоснулся с другим миром, о существовании которого всегда подозревал, но которого до сих пор никогда не ощущал в реальности? Что же здесь действительно реально?

– Это странная картина, – снова заговорила Таня. – Я ее очень хорошо запомнила. Мир на ней остался отгороженным тремя стенками будки-автомата старого образца, теперь таких уже нет, четвертая – стена дома. Жизнь словно сосредоточилась в маленьком стеклянном пространстве, где будто плавает в воздухе аквариума без воды девушка с бледным и уставшим лицом. Она счастлива, сияет, светится, улыбается и верит тому, что ей говорят... Кто с ней разговаривает? Уж не Туманов ли?

Виктор удивился.

– Откуда ты знаешь Туманова? Вы с ним незнакомы... А когда ты сегодня была на выставке? Я не видел тебя там...

– Я все про тебя знаю, но это неважно, – задумчиво сказала Таня. – Просто для тебя пришла пора меня увидеть. Расскажи, как ты жил все эти годы. Словно мне ничего неизвестно. Сможешь представить? Я скучала без тебя, Витя...

– А я... – начал Виктор и внезапно осип. – А я... – продолжал он хриплым пропитым голосом. – Я вообще не жил без тебя, Танечка... С тех пор, как я... как ты... ушла туда... далеко-далеко... навсегда... насовсем... я больше не знаю, что такое жить... Спал, ел, запоем работал... Да, вот видишь, творил, создавал картины. Иногда даже неплохие. Женился, разводился, опять женился. У меня появлялись дети. Я заводил любовниц. Разброд и шатание. Без конца и без края... Семья для художника – экологическая среда.

Таня слушала внимательно и спокойно, не перебивая.

– Но я никогда не жил без тебя по-настоящему... Мне всегда были позарез нужны деньги. Деньги, деньги, деньги, всюду деньги без конца... Жены и девки то просили, то требовали, в зависимости от характера. Дети росли. Шмотье, колбаса, гарнитур в гостиную... И мое винище вдобавок. И я ходил по издательствам и унижался, ходил и унижался... Да... Оформить книгу – это невеселая задача, Танюша, а выклянчивать ее на оформление – совсем тоска. Пока не окреп и не вмешался в мои дела Гера. Ты его хорошо знаешь.

Таня молча кивнула.

– Потом пришла слава, – Виктор брезгливо поморщился. – Какое противное, мерзкое, отвратительное слово! "Что слава? Яркая заплата"... Или зарплата, что в принципе одно и то же... А теперь я совсем схожу с круга, видишь, я окончательно спиваюсь, Танюша... В полном раздрызге! И Анна на шее... Но пока еще кисть из рук не выпускаю! Может, это и есть пресловутое счастье? Как ты думаешь? Конечно, банальность, но заметь, до каждой банальности надо сначала дорасти. И что такое на Земле счастье? Печорин считал, что это насыщенная гордость. Всего-навсего. Насыщенная гордость, и больше ничего. Умнейший человек был. Ты знаешь, кто такой Печорин?

Таня ничего не отвечала. Алексис мирно спал. Крашенинников осторожно, с опаской покосился в сторону: с кем он так упорно разговаривает? Но облачко было на месте, слегка покачивающееся, немного расплывшееся в сумраке подвала, но все же довольно четкое и очевидное. "Да, пить нужно бросать, и немедленно, – решил Виктор. – Может, срочно "зашиться"? Вон Леонид сколько лет назад сподобился, с тех пор – ни капли. Дачу построил, собаку завел, жена плакать перестала..."

– Если тебе больно меня видеть, я больше не приду, – сказала вдруг Таня. – Я долго боялась причинить тебе своим появлением лишние мучения. К чему эта страшная неотвязная проклятая память? Но я очень соскучилась по тебе, Витя, и сегодня не совладала с собой...

Виктор вскочил и бросился к ней. Облачко испуганно взвилось под потолок.

– Таня, – простирая вверх руки, хрипло забормотал Виктор, – Таня, ты все-таки многого не знаешь... Я очень прошу тебя сейчас не уходить, а потом проведывать меня как можно чаще... А оттуда... где ты находишься... звонить нельзя?

– Почему нельзя? – засмеялась Таня. – Очень даже можно! Повременную оплату пока не ввели. Но я опять же боялась тебя испугать. И для меня лучше, если я буду приходить – я хочу тебя не только слышать, но и видеть! Согласен?

– Да! – завопил Виктор. – Да, Танюша, конечно! Ты придешь завтра? Не забудешь?

Таня кивнула, улыбнулась, и облачко стало медленно таять в прокуренном воздухе подвала.

Когда Алексей, наконец, поднял голову от стола, его поразило лицо Виктора. Отсутствующим выражением, блуждающей улыбкой и сияющими от счастья глазами приятель напоминал наркомана или сумасшедшего. Он был абсолютно трезв, словно сегодня ничего не пил, сидел, опершись на руки, и мурлыкал себе под нос:

– "Но только нас соединить паром не в силах, нам никогда не повторить того, что было..."

Алексей подозрительно, с тревогой осмотрел лучшего друга.

– Ты что это, Витя? Вроде и не ложился? – осторожно спросил он.

– Я поговорил тут без тебя сам с собой, Алеша, и понял, что еще не вечер, хотя первый тайм мы уже отыграли, – странно ответил Виктор. – Но обязательно будет второй, и вообще потом могут дать дополнительное время. Я очень на него рассчитываю, Алексис.

"Надо срочно звонить Ане, – решил перепуганный Алексей. – Или нет, не стоит, она только ударится в панику и снова начнет кричать. Вызову Туманова и Геру. Насчет врачей решим с ними вместе".

"А вдруг она больше никогда не придет?" – неожиданно подумал Виктор и взглянул на Алексея в вакууме отчаяния, сменившимся последней надеждой.

Нет, Таня не должна его обмануть. Она просто не сможет этого сделать. Его Таня, Таня Сорокина, которую он сам убил почти двадцать лет назад темным августовским вечером.

Единственная любовь Виктора на Земле...

Он не подозревал, что способен на убийство. Да и кто всерьез будет предполагать у себя такие «таланты»? Бывает, конечно, но редко. Достоевского с его болезненными теориями и бредовыми идеями Виктор не любил.

С Таней он познакомился в студенческой компании, куда и ее, и его привела Татка, сокурсница Виктора.

В крохотной передней, где двое могли разойтись, только стукнув друг друга боками, будущий художник, снимая куртку, успел запросто раскланяться со знакомыми и незнакомыми мордами, то и дело высовывавшимися из комнаты: кто пришел? Неожиданно за спиной что-то тихо, еле слышно зашелестело, точь-в-точь как теперь, появляясь, всякий раз шуршало облачко.

Виктор стремительно обернулся. И застыл.

– Вроде памятника самому себе! – живописала потом Татка, воссоздавая в подробностях эту впечатляющую незабываемую сцену.

– А почему у тебя глаза желтые? – быстро спросил незнакомку Виктор. – Да еще с рыжими точками посередине...

Смешные, словно хной крашенные глаза.

– Потому что осень, – откликнулась она. – Все желтое.

– Они у тебя в зависимости от сезона? А зимой какие будут? А весной?

Незнакомка улыбнулась. Рыжие точки превратились в тире.

– А ты, оказывается, дотошный! Зимой и увидишь, какие. Время терпит?

– Вполне! – радостно согласился Виктор и сразу свободно положил руку на ее плечо. – "Первый вальс я прошу вас со мной!"

– Вальс! – фыркнула наблюдавшая за ними с большим интересом и любопытством Татка. – Это тебе не дом графини Безуховой! Поэтому возможны только танцы-манцы-прижиманцы. Ничего другого столичная жилплощадь нынче не позволит.

– Да что ты говоришь? Неслабо я лопухнулся, лапоть! – воскликнул Виктор, не отрывая от незнакомки взгляда. – Явился сюда как раз в расчете на первый бал Наташи Ростовой! Пилил, валенок, на другой конец Москвы под проливным дождем!

– Перебьешься! – нелюбезно заявила Татка. – А вот скажи лучше, ну, не красавица ли у нас Таня?

Спрашивать этого не стоило. Сердце вдруг с грохотом обрывающегося лифта стремительно метнулось вниз, и Виктор сильно засомневался, что оно вернется на свое место.

– Не красавица! – бестактно брякнул он. – И не дай Бог!

Уже тогда у студента-суриковца вырабатывалась индивидуальная теория красоты и формировалось своеобразное к ней отношение. Таня по-прежнему невозмутимо улыбалась.

– Ты грубый, Витя! – грустно сказала Тата. – И на комплименты не способный.

Она гордилась подругой, как собственным произведением.

– Но самое плохое, что ты, живописец, не в состоянии видеть истину!

– Это не факт, – буркнул Виктор. – Итак, она "звалась Татьяна..." Отвали, Татка! Не видишь, у нас намечается любовь! И ты нам, пожалуйста, не мешай!

Татка прыснула и исчезла.

– Ты забыл спросить у меня согласия, Витя, – спокойно произнесла Таня.

– Согласия? – искренне изумился Виктор. – На что? На первый танец, что ли?

– Ну, хотя бы, – кивнула Таня. – Ты слишком быстро запрягаешь.

– Есть такое дело... Не люблю зря время терять, – признался Виктор. – Было бы куда ехать! Ты смотри на окружающее проще. Думаешь, с годами что-нибудь меняется?

– Иногда бывает, – заметила Таня. – Например, твои прежние понятия и убеждения.

– Правильно говоришь, правильно! – весело подхватил Виктор. – Вот из-за них и кажется, что все вдруг изменилось. А изменились всего-навсего они одни.

– Значит, по-твоему, нет вечных убеждений и понятий?

– Конечно, нет! – Крашенинников решительно положил ей на плечо вторую руку. – Так ты идешь? Народ там уже развлекается вовсю, а мы с тобой торчим в передней, как два пня на опушке!

– Иду! – согласилась Таня с непонятной улыбкой. – Очень хочется послушать захватывающие новости, которые ты мне еще поведаешь.

В маленькую комнатенку набилось столько народу, что танцевать можно было не иначе, как прижавшись друг к другу крепко-накрепко. Виктора такой вариант вполне устраивал. Что устраивало Таню, он выяснять не желал. В этой восхитительной тесноте и давке никто никому не мешал и никто ни на кого не обращал внимания: все были заняты только собой и своими партнершами и партнерами.

– Хочешь, я тебе свою жизнь расскажу? – спросил Виктор, крепко прижимая к себе Таню, и начал, не дожидаясь не интересующего его ответа. – Я один раз целых четыре дня девочку любил. Это у меня рекорд был. Больше четырех дней мне не удавалось. Я ее в театре увидел, вместе с родителями. На "Синей птице". Папа толстый и мама тоже, бегемотов ужасно напоминали, а у нее, знаешь, совсем тоненькие ручки и ножки. Сквозные прямо. И она с бантами. Я за ней из театра до дома шел. Узнал, где живет, и три дня у подъезда караулил. Ждал, когда она пройдет. Всех жильцов наизусть выучил. На четвертый день она только появилась. А мне уже надоело к тому времени. Ей бы раньше выйти... Так все и кончилось.

– Ну, теперь я, по крайней мере, знаю, на что мне рассчитывать, – спокойно заметила Таня, выслушав рассказ и улыбнувшись одними глазами. – Всего лишь на четыре дня! Отсчет начинать с сегодняшнего? Так что тебе никогда не придется узнать, Витя, какие у меня глаза зимой! А уж весной тем более.

– Это не факт! – заявил Виктор. – Просто я малость лажанулся в расчетах. Нерасчетливый я, глуповатый!

– Это видно! – откровенно уронила Таня.

– Ах, вот вы какая, оказывается, миледи! Вострая!

Виктор остановился, но вокруг моментально стали на него шипеть, а Татка даже нарочно больно наступила каблуком на ногу. И Виктор, легко лавируя между танцующими, подтащил Таню поближе к окну. Там он быстро спрятался вместе с ней за портьерами и взял в ладони ее лицо. Рыжие крапинки были совсем рядом, близко-близко, смешные и яркие. Хлопнула форточка и прикусила штору.

– Отдай, нехорошо! – сказал Виктор форточке. – Вы нагло и дерзко ведете себя, мадам! И вы тоже!

Теперь он уже обращался к Тане.

– Тебя нужно писать пастелью, – задумчиво продолжал Виктор, рассматривая ее. – Да, я сильно лопухнулся с тобой, валенок! Чего-то недоучел... Что бы это могло быть? Ты не знаешь?

Таня молчала и смотрела на него так, как она одна на Земле умела: насмешливо и понимающе.

– Поедем ко мне? – вдруг предложил Виктор. – У меня матери сегодня дома нет: ночует у тетки.

Он явно торопил события.

– Ну, вот... – со вздохом разочарования отозвалась Таня. – А я-то надеялась, что ты способен на более увлекательный вариант!

– Не увлекает? – живо заинтересовался Виктор. – Неужели вы, такая юная и прелестная, уже столь пресыщены, мадам, что вас не в состоянии увлечь на редкость обаятельный и талантливый отрок?

– В ход пошли комплименты! – заметила Таня. – Но непонятно кому.

– Чтобы понравиться вам, я способен на все: даже найти несуществующие достоинства в своей серой особе! – продолжал охваченный азартом игрока Виктор.

Его заносило на волне вдохновения.

– Повелевайте мной, миледи! Я готов на любой поступок, и моя жизнь теперь целиком в вашем распоряжении! Могу даже упасть к вашим ногам! – и Виктор сделал решительную попытку это изобразить.

Попытку Таня хладнокровно пресекла.

– Ты слишком увлекся. Паяцев я люблю только в оперном исполнении. Желательно в итальянском, – холодно объяснила она. – И вообще я ухожу.

Крашенинников молча отправился за ней. Они вышли из подъезда. Мелкий, точно просеянный через сито осенний дождик спугнул со скамейки кошку.

– Ну, а ты чего идешь? – скорбно обратился Виктор к дождю. – Тебе чего надо? Не видишь, мы гулять вышли? И ты нам, пожалуйста, не мешай.

Дождь не послушался.

– Не стыдно? – грустно спросил его Виктор и повернулся к неслышно идущей рядом, тихой Тане. – А свой телефончик ты мне дашь?

Дождю стыдно не было. Таня молчала, словно раздумывала, стоит или не стоит давать номер телефона.

– Твердыня! – пробормотал Виктор. – Бастилия! Но, если мне не изменяет память, и ее взяли, Танюша. Вот только не помню, приступом или осадой? Поотшибало память!

– Сбросили атомную бомбу! – сообщила Таня. – Одну – на Хиросиму, вторую – на Нагасаки, а третью – на Бастилию. Вот как обстояло дело, Витюша!

– И все янки проклятые? – легко продолжил обрадовавшийся Виктор. – Неужто до таких кошмариков додумались? Вот ведь до чего докатились!

– Они самые, Витюша! – подтвердила Таня. – Империалисты окаянные! И загнивающие! Во Вьетнаме сперва здорово потренировались.

– Какой бы мы отличной были парой, – неожиданно вполне серьезно, резко изменившимся тоном сказал Виктор и остановился. – Мы с тобой очень подходим друг другу, заметь!

– Что-то пока не замечаю, – прохладно отозвалась Таня, продолжая идти. – Из чего это следует? И слова переврал...

– Ты обидно равнодушна ко мне, Татьяна! – заявил Виктор, отправляясь за ней. – Уж как я ни стараюсь, как ни бьюсь, просто из кожи вон лезу, чтобы тебя пленить и очаровать, а многого не достиг! Все мои усилия пропадают втуне.

– На Земле ничего не пропадает совсем и не возникает из пустоты, – философски изрекла Таня. – А скажи мне, художник, что ты рисуешь?

– Пишешь, – мягко поправил ее Виктор и улыбнулся в темноте в сторону, чтобы Таня не увидела его улыбки. – Рисуют дети. О художниках принято говорить "пишут". Как о писателях. Даже не знаю, почему. А пишу я сейчас триптих о войне...

Соврал он спокойно, легко, сам не зная, для чего, просто так, по привычке непрерывно бойко болтать, сочинять и выдумывать.

– Будешь мне позировать?

– В качестве жертвы Освенцима? – бесстрастно справилась Таня и, словно доказывая справедливость своих слов, прикоснулась к нему худым, остро выступающим бедром.

Растерялся даже находчивый Крашенинников, хотя сразу же быстро, почти автоматически, прижался к бедру потеснее.

– Ну, Таня, – пробормотал он, – это уж слишком... Почему именно жертва?

– А тогда кто же? – продолжала Таня. – Я тоже очень пытливая. И мне ведь нужно знать, на что я иду, и хорошенько выяснить все обстоятельства, чтобы решить, соглашаться или нет. Очевидно, во мне тебе мерещится образ юной партизанки с одухотворенным лицом? Или какой-нибудь Анки-пулеметчицы? То бишь Таньки-летчицы?

– Таня, – вдруг снова останавливаясь, тихо сказал Виктор, – а мы с тобой действительно очень подходим друг другу. Ты подумай... Я говорю абсолютно серьезно.

Это и впрямь была редкая для него серьезность. Таня покосилась на своего кавалера. И пообещала подумать. На том они в первый их вечер расстались.

5

Виктор возвращался домой, без конца проверяя, цел ли в кармане драгоценный листок с номером ее телефона. Листок был на месте. Едва добравшись до квартиры, Виктор бросился звонить. Прокрутив диск, он мельком взглянул на часы – поздновато. Она, наверное, уже спит. Но Таня взяла трубку почти сразу. Правда, голос у нее был сонный.

– Это я, – сообщил Виктор и умолк.

Желтый фонарь за окном смотрел на Виктора странными Таниными глазами, одновременно насмешливыми и печальными. Она одна умела так смотреть.

– А я – это кто? – поинтересовалась Таня. – "Я" бывают разные!

– Винни-Пух! – представился Виктор. – Гулял-гулял тут без тебя под дождем, очень соскучился и решил позвонить. Прости, что поздно.

– Прощаю, – сказала Таня. – Но не очень понимаю, почему ты так быстро заскучал. Мы же простились час назад!

– Да я и сам не слишком понимаю, – честно признался Виктор. – Захотелось – и все! А потом я забыл спросить, где ты учишься и откуда знаешь Татку.

– Это серьезная причина для позднего звонка, – согласилась Таня. – Я уже оценила твою тягу к знаниям. Отвечаю по порядку: учусь во ВГИКе, а с Таткой мы в детстве жили рядом на даче. У ее родителей своя, а мои там несколько лет подряд снимали. Я удовлетворила ваше любопытство, сударь?

– Не совсем, – заявил Виктор. – Ты что, киноактрисой будешь?

– Не совсем, – в тон ему отозвалась Таня. – Учусь на сценарном, так что буду всего-навсего писать сценарии для кино. Что вас еще интересует в моей биографии? Отчество? Национальность? Вес?

– Ну, твой вес я и так прекрасно знаю, – неожиданно заявил Виктор и тут же выпалил точное число. – Не ошибся?

– Не-а, – изумленно протянула Таня. – Это потрясающе! Как ты догадался?

Будущий художник удовлетворенно хмыкнул.

– Я же говорил, что я талантливый, но ты не верила. Я еще и не то могу! А у Татки где дача, в Простоквашине?

– Нет, в Муми-доле. Места замечательные! И муми-троллики кругом! Хочешь набиться в гости? У них теплый дом, можно ездить весь год, только, по-моему, они на зиму закрывают.

– Ну, его легко открыть, – в раздумье произнес Виктор. – Меня, кажется, осенило... Да, это настоящая мысль! Но я расскажу тебе все завтра, Танюша. Спокойной ночи!

Виктор долго неподвижно сидел с телефонной трубкой в руках, слушая короткие гудки отбоя и вспоминая стремительно пролетевший вечер, начавшийся Таней и Таней окончившийся. "Чтобы день начинался и кончался тобой", – пожелал он телефонной трубке и опустил ее на рычаг.

Теперь предстояло осуществить внезапно родившийся замысел.

На следующее утро Виктор разыскал Татку в институтских коридорах еще до начала лекций и, неучтиво схватив ее за рукав, решительно оттащил в сторону.

– Ты сбрендил? – спросила откровенная и тоже не очень вежливая Татка. – Можно поделикатнее обращаться с дамой!

– Татусик! – зашептал, не обращая внимания на ее реплику, Виктор. – Скажи мне, как поживает Таня?

– Нет, ты окончательно ополоумел! – возмутилась Татка. – Вы только вчера вечером с ней расстались! Позвони, в конце концов, и спроси!

– Почему ты завсегда такая жестокая, Татулечка? – грустно спросил Виктор. – Я еле-еле дожил до утра, с трудом дотянул, чтобы узнать у тебя, как там Танюша, а ты кричишь... Я любознательный.

– Уже сто раз слышала! – крикнула Татка. – Таня хочет замуж за дядю Володю! Съел?

– За какого дядю Володю? – растерялся Виктор. – Сосед, что ли? Или папашин друг?

– Сам ты папашин друг! – отпарировала Татка. – За дядю Володю из вечерней сказки "Спокойной ночи, малыши!" Усек, туповатый? Говорит, что человек, который так любит детей, должен быть очень хорошим.

– Не факт, – пробурчал Виктор. – А что, она тоже любит детей?

– Не детей, бестолочь, а хороших людей, в данном случае – дядю Володю! Дошло, наконец?

– Тата, – сказал вдруг Виктор, резко меняя интонацию и тему, – послушай меня, Кроха! Это очень серьезно, то, что я тебе сейчас скажу! И это должно остаться между нами. Ну, да ты никогда не выдашь, я знаю. Так вот, у тебя есть дача... Подожди, не перебивай!

Он сделал молящий жест, и она умолкла, уже собравшись его прервать.

– Я сейчас объясню... Мне нужны ключи от твоей дачи... Там ведь осенью никто не живет, правда? Я умоляю тебя всеми святыми, Татка!

– Неужели ты уговорил Таньку? – в замешательстве пробормотала Тата. – Но это просто невероятно! И она что, согласилась? За один только вечер?

Виктор шел напролом, забыв обо всем на свете. Он знал лишь одно: если не выиграть сегодня – значит, не победить никогда.

– Да! – соврал он легко и вдохновенно.

Его несло все дальше, и нервы закручивались до предела, содрогались в неистовом напряжении, не позволяя остановиться или хотя бы ненадолго сосредоточиться.

– Да, Татка, она согласилась! И я не знаю теперь, что мне делать... Ну, войди в мое положение!

Прикусив губу, ошеломленная Татка долго молчала.

– Ты даешь... – наконец прошептала она, как-то сразу поникнув и сжавшись.

Или ему только показалось?..

– Я ничего не хочу обещать тебе, Витя, но я попробую... Подожди несколько дней. Хоть это ты можешь сделать?

– Могу, – сказал, мгновенно расслабившись, Виктор.

Что с ним случилось сегодня, надо же... Словно моментальное короткое безумие...

– Я могу подождать несколько дней. Но ты только очень постарайся, я прошу тебя, Кроха!

В его голосе звучала такая страстная мольба, что Татка, знавшая Виктора не первый год, изумилась по-настоящему и сбилась с толку. Она не предполагала в Викторе, легкомысленном и забавном, всегда всех развлекающем, даже малейшей возможности каких бы то ни было чувств, не говоря уже о глубоких и серьезных. Видно, Татьяна здорово пленила пустомелю-Витеньку. Но дача...

Татка надолго задумалась, посвятив этому занятию целый день. Ей почему-то хотелось помочь Тане и Виктору, но как взять ключи у родителей? Что бы такое придумать, что выдумать пооригинальнее для разъяснения ситуации? Не бухнешь же папе-маме с ходу, что вот, дескать, у Танюшки с Витюшкой нежданно-негаданно окаянная и нечаянная любовь приключилась, и теперь хата им позарез необходима, потому как известно, у обоих дома предки...

До воровства Тата опуститься не могла: оно было слишком унизительно для Крохи. А если сказать, что у нее самой любовь вышла?..

Тата вздохнула и посмотрела на себя в окно аудитории. Нет, это чересчур даже для ее родителей – и они не поверят. Оставался единственно подходящий и приемлемый вариант – Гера. На него не распространяется запрет Виктора о соблюдении строжайшей тайны.

Георгий был сыном закадычных друзей Таткиных родителей, тоже художников, поэтому его Тата знала, казалось, с самого дня своего появления на свет. И Гере, всегда столь безупречному, столь безукоризненному в поведении и учебе, ни в чем не откажут обожающие его Крохины. А он, в свою очередь, не сможет отказать Виктору, своему лучшему другу и любимцу.

На перемене Татка с непроницаемым лицом отвела Геру в уголок.

– Ты знаешь, что такое бремя греха? – напрямик спросила она.

Сероглазый, крепенький, но очень пластичный в движениях Георгий отнесся к вопросу абсолютно хладнокровно.

– Ты хочешь, чтобы я, наконец, это познал? – полуутвердительно осведомился он с полным самообладанием.

– Значительно хуже, – не моргнув глазом, заявила Татка. – Я предлагаю тебе совершить двойной грех – преднамеренно обмануть многих и сознательно уничтожить свою хрустальную репутацию. В общем, под ударом может оказаться вся твоя дальнейшая судьба!

– Не темни, Нателла, и не занимайся словоблудием, а скоренько выкладывай, в чем дело, – сказал Гера. – Мне очень некогда!

Татка быстренько изложила суть: чтобы помочь Виктору, Георгию предлагалось стать Таниным воздыхателем и фиктивным любовником, сгорающим от страсти, а ради него Таткины родители согласятся на дачу, ключи и все такое прочее...

Гера удивленно пожал плечами.

– И что ты тут плела несусветное о грехе и репутации? Сказала бы просто сразу: Витьке нужно! И все! Расфилософствовалась! Аж напугала. Я Бог знает чего подумал. А это же святой обман! Значит, план действий таков...

Гера моментально изложил примерное содержание их беседы с Таткиными родителями.

– А Таня? – робко пискнула Тата.

– При чем тут Таня? – удивился Георгий. – Ее совершенно незачем вовлекать даже в святую ложь. Она вообще ничего не должна знать обо мне.

– Как же так? – попыталась несмело возразить Тата. – Ты не учитываешь, что обман может открыться... То есть не сам обман, а про тебя и Таню... Понимаешь? Совсем я с этим Витькой запуталась!

– Да, с ним запутаешься, – согласился Гера. – Но твое опасение несерьезно: Таня не в курсе событий, а мы с тобой будем немы, как гипсовые статуи. Ну, не Витюша же нас выдаст! Не враг же он самому себе.

– А мои предки? – спросила Тата.

– Предки? – Георгий задумчиво сдвинул брови. – Предки... Но каким образом? Скажут моим? Это не страшно... А кому еще?

– Ой, ну мало ли кому! – заныла Татка. – Я не знаю кому, но это вполне вероятно! И в институте могут узнать, что ты с Таней, и дойдет до нее, и тогда...

– Ну, хватит! – решительно прервал ее Гера. – Так можно додуматься Бог знает до чего! Не нужно столько фантазировать! Сегодня я буду у вас часов в семь. Подготовься морально и скажи своим, что у меня к ним очень важный разговор. Поняла?

– Поняла, – вздохнула Тата. – И зачем я только ввязалась в это дело, ты не знаешь?

– Знаю, но молчу, – ответил Гера.

Тата растерялась от неожиданности и затопталась на месте.

– Что ты знаешь? – подозрительно спросила она. – Нет, уж лучше скажи, я от тебя все равно теперь не отстану!

Георгий внимательно осмотрел ее с ног до головы и еле слышно вздохнул: он совершил непростительную, столь редкую для него ошибку.

– Ты сама напросилась, Тата, – нехотя выговорил он.

– Говори немедленно! – закричала Тата и вцепилась в его рукав. – Иначе я тебя никуда не отпущу!

– Потому что ты... любишь... этого обалдуя, – медленно и четко проговорил Гера. – Не совсем так, как я... Любишь, ни на что не рассчитывая, и готова для него сделать все, о чем бы он ни попросил. Прости, Тата, ты очень честный, бескорыстный и добрый человечек... Я не должен был тебе ничего говорить...

Татка отпустила его руку. Она стояла молча, будто осмысливая полученную информацию, и покусывала обветренные шершавые губы. Ей даже никогда не приходило в голову подкраситься или как-нибудь шикарно подстричься – абсолютно равнодушная к своей внешности и судьбе, Тата жила, как придется, не пытаясь что-либо изменить или поправить. Не потому, что жизнь ее целиком устраивала, и не потому, что была ленива и флегматична, а потому, что надежды, тогда еще живые в ее сердечке, слишком быстро и четко сосредоточились на одном-единственном человеке – долговязом нескладном Витьке Крашенинникове, до лица которого не дотянешься, даже если встать на цыпочки, хоть лестницу подставляй. Но если бы только до лица! Он вообще был недосягаем для Таты, и вычислила она это очень просто – Виктор держал ее за своего друга, а с женщинами не дружат. Правда, оставалось какое-то время впереди, еще теплились слабые, неясные трепетные искорки ожидания... Но в его жизни вдруг появилась Таня. И уповать стало совсем не на что.

– Я жду тебя в семь, – тихонько сказала Тата, не поднимая глаз. – Ты куда-то торопишься, иди...

Гера помялся немного, виновато глянул на Тату и исчез.

Вечером он явился с цветами.

Когда Тата увидела его, отутюженного, причесанного, благоухающего, в бесподобных, сегодня особо потрясающих шмотках (хорошо, что родители могут ему такое позволить!), она восхитилась от души. Более преданного и лучшего друга Виктору нельзя было и желать.

Гере и Тате казалось, что они все достаточно хорошо продумали и их план вполне реален. Они сильно просчитались. Ни он, ни она не понимали и не учитывали слишком многого, да и не могли по молодости многое учитывать и понимать.

Татка, поглощенная своими мыслями, не подозревала о тайных, никогда не высказываемых желаниях и надеждах родителей увидеть дочку замужем за Герой. Побольше бы Крохе проницательности!.. Узнай об этих родительских планах Гера с Татой, они, конечно, удивились бы и растерялись: у каждого из них были свои собственные твердые проекты будущего жизнеустройства. И никаких других расчетов они просто не принимали во внимание, даже не задумываясь над их возможностью. Поэтому, усевшись за празднично накрытый стол – Крохины всегда встречали Георгия по-особому – тотчас решительно приступили к выполнению поставленной задачи.

Тата усиленно замигала отцу, и тот, подвинув Гере салатницу, с интересом спросил:

– Ты хотел поговорить с нами?

– Да, – Гера кивнул и поправил салфетку, аккуратно заправленную за узел галстука. – Скорее, попросить. Но дело сложное, непростое. Мне не очень удобно, Геннадий Михайлович...

Георгий помолчал и для вида опустил ресницы. Татка тотчас сделала то же самое. Родители с надеждой переглянулись. Неужели их мечты могут сбыться? Да, конечно, Тата слишком некрасива, даже не поймешь, в кого уродилась, но разве в этом дело? Если бы женились только на красивых, Земля давным-давно бы обезлюдела.

– Мне действительно очень неловко, Геннадий Михайлович, – повторил Гера и посмотрел Крохину прямо в глаза. – Но, понимаете, мне крайне необходимо какое-то время пожить одному. Отдельно от родителей... Что весьма важно именно сейчас. И я решился – простите меня, пожалуйста! – попросить у вас разрешения воспользоваться до весны вашей дачей.

– Дачей? – удивленно переспросила Надежда Николаевна. – Я думаю, это не проблема. Правда, Геннадий? Ты хочешь там писать на природе?

Как далека она была от истины! Но Татка тут же воспользовалась моментом и с готовностью ухватилась за нечаянно подсказанную мысль.

– Да! – радостно завопила она, изо всех сил подмигивая Гере. – Он хочет жить один в лесу!