Генеральская дочь

Текст добавлен: 17 июля 2025, 18:43

Текст книги "Генеральская дочь"

Автор книги: Ирина Гривнина

Жанр:

Современная проза

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 8 страниц)

Телефон зазвонил, но вряд ли он слышал звонок, погруженный в воспоминания, словно в старое, привычное кресло, давно принявшее форму тела хозяина.

Он вспоминал, как мечтал жить с родителями, как все другие дети, которых он знал, как Валерка, которого отец водил по воскресеньям в цирк или на футбол. «Господи, за что мама так меня ненавидит?»

Снова зазвонил телефон, он попытался встать, чтобы выдернуть шнур из розетки, но стоило чуть приподняться, как голова закружилась с такой неистовой силой, что он повалился обратно в постель.

Разбудил его звонок. На этот раз звонили в дверь.

С трудом поднявшись, он потащился в коридор, глянул в глазок – мать стояла за дверью, и он вдруг понял, что нс удивлен нисколько, что именно этого и ждал. Он кашлянул, сказал: «Минуточку, оденусь», – и бесшумно затворился в комнате. Набрать знакомый номер было делом одной минуты. Он сказал только: «Это я, приходите срочно», – положил трубку, постоял с минуту, собираясь с мыслями, и пошел открывать.

«…хотя и были видны следы слез, тщательно запудренные. Ей понадобилось, оказывается, со мною поговорить. Но я ее порадовал сразу: сказал, что все знаю, и знаю, что она Владу говорила и как она отца в больницу спровадила. Еще я ей сказал, что, если она меня посадит в психуху, я не буду дожидаться, пока из меня там слюнявого идиота сделают, как из отца сделали, я сразу руки на себя наложу. Потом (наврал, конечно) сказал, что написал и уже отправил на Запад специальное письмо, где объясняю причину своего ухода из жизни, и что письмо это будут по всем радиопрограммам читать, если что случится. Интересно, как она после этого будет своим „либеральным“ знакомым в глаза глядеть?

Кажется, все правильно рассчитал. Как раз я заканчивал последнюю тираду, когда ребята вошли. Тихо, только ключом звякнули. Я разыграл удивление и пригласил всех на кухню чай с травами пить.

У нее вид был совершенно потерянный, мне даже жалко ее стало, с утра – записка от дяди Влада на его пустой подушке, потом – такой резкий разговор. Но я подумал, что жалость тут просто опасна. Очень опасна.

Когда она ушла, я ребятам все объяснил. Теперь надо будет только адвоката и документами запастись…»

Мать позвонила, как обычно, с утра и спросила, не приедет ли она? Что-то отец нездоров, жалуется на головную боль… Но Лена Ионовна быстро прекратила эти жалобы, сообщив, что и у нее головная боль, что все дело в погоде и что она, пожалуй, приедет к вечеру и даже переночует, но сперва полежит.

И действительно, прилегла, и даже вздремнула. К тому времени, когда она вышла наконец из подъезда и принялась ловить такси, уже стемнело. По дороге Лена Ионовна заехала к сыну, завезла ему продукты, остававшиеся в холодильнике, чтоб не пропало добро: бидончик третьеводнешнего супу, пару котлет и вчерашнюю картошку (только разогреть!).

Сын был почему-то недоволен, в доме, как всегда, кавардак, и она попыталась убедить его, что надо убрать, так жить нельзя, спросила, не прислать ли Нюру?

Но он от всего отказался и отказался приехать на днях в Годунова, навестить стариков. У него, оказывается, времени на это не было. Особенно разозлило Лену Ионовну то, что сын явно, нетерпеливо ждал, когда она уйдет.

Она спустилась вниз – такси ждало у подъезда, – села в машину, сказала адрес. Потом подумала: какая я дура, что не выучилась водить, сейчас бы сама, на своей. Дура, дура, дура!

Ровно полгода сегодня утром было…

Она вспомнила, как полгода назад, проснувшись утром и обнаружив свое одиночество, сперва растерялась, потом поплакала немного, потом успокоилась, решив, что Влад долго по чужим углам шляться не будет, и начала ожидать его возвращения.

Вот он открывает дверь своим ключом вечером, после работы…

Вот – встречает ее около издательства с цветами…

Вот – звонит телефон…

Но проходили дни, недели, месяцы – и никто не входил неожиданно в дом, не встречал ее, не звонил. Сготовленный обед оставался нетронутым (сама она совершенно потеряла аппетит и ела крайне мало), суп приходилось через несколько дней выливать в уборную, а нажаренные впрок котлеты – отдавать соседской собаке боксеру. Иногда, как сегодня, она заезжала к сыну («черт– те что, тридцать три года мужику, а все холостой, некому ни рубашку постирать, ни пуговицу пришить, ни суп сварить»), тогда обед доставался ему.

Она стала чаще наведываться в Годунова, к родителям. Отец что-то разболелся, и она подумывала, не забрать ли их на пару недель в город, показать хорошим врачам. Правда, потом вспомнила, что терапевт есть и в Годунове, при генеральском санатории, уж там плохого держать не станут, и отказалась от этой идеи. Тяжело было представить себе, что двое неопрятных стариков надолго поселятся в ее любовно обставленной, вылизанной квартире, где все сверкало, все было заграничное, даже резные панели настоящего мореного дуба для столовой удалось достать…

Finale

Он почувствовал облегчение, когда дверь за матерью наконец закрылась. Выдернул телефон из сети, разделся, залез в постель и почти сразу же заснул.

Сон его был светел и спокоен. Снилась ему женщина в давнем мамином платье тонкого голубого шелка и голубой соломенной шляпе с отогнутыми книзу полями. Женщина уходила от него вдоль узкой дорожки, меж пушистых, разросшихся кустов. Белые цветы, как пышные снежные шапки, лежали на ветвях, и лепестки бесшумно осыпались, когда рукою или подолом она мягко задевала их. Изящная, высокая и легкая, она обогнула дом и, проходя мимо коричневой от старости деревянной веранды, остановилась. Теперь она стояла боком к нему, но из-за шляпы, бросавшей на лицо густую тень, он все не мог понять, кто это. Он видел только крошечную старушку, сидевшую на веранде: старушку из его детства, которая называлась там почему-то «графиней». Старушка сказала что-то женщине, но он не расслышал что. И не смог расслышать, что женщина отвечала ей, приветливо кивая головою и улыбаясь.

Он захотел подойти поближе, но женщина пошла вперед и шла, пока не остановилась возле детей, игравших у подножия крутой, высокой лестницы. Он заволновался, вглядываясь в незнакомые детские лица, ища и не находя среди них себя – маленького. Но женщина уже окликнула кого-то, и девочка с двумя толстыми темными косичками подбежала к ней.

Он услышал наконец ее голос, женщина сказала: «Пойдем домой, доченька». И ему стало жаль себя оттого, что с ним никто больше не говорил так – ласково, мягко.

Женщина обняла девочку за плечи и повела вверх по лестнице. Стараясь не упустить их из виду, он все дальше запрокидывал голову, пока не закашлялся, захлебываясь воздухом.

Светлый летний двор исчез. Некоторое время он лежал, медленно возвращаясь из сонного тепла в холодную зимнюю ночь. Не зажигая света, протянул руку, взял со стула стакан воды, глотнул, чтобы отбить кашель, и вдруг подумал: как славно, что этот давний сон снова посетил его. Как светло там, где все осталось так, в далеком детстве, где были привычные, понятные люди, где его любили и ничего не требовали взамен.

Он повернулся на бок, закутываясь в одеяло, пытаясь вернуться в сон, увидеть, что стало дальше с женщиной в голубом платье, но невесть откуда взявшаяся нервная дрожь волнами расходилась по всему телу и мешала уснуть. Вдруг он вспомнил про книгу, которую накануне, к сожалению, пришлось вернуть хозяевам. Там описывались жизнь в тюрьме, следствие, лагеря.

Как только люди могут выдерживать такое? Пожалуй, в прошлом веке было легче. Мысль его тронулась вспять и, пройдя прошлый век, погрузилась в Средневековье. Тут самое время было начать, подобно герою книги, строительство своего Замка (эта идея автора ему особенно понравилась: Замки были по его части). Мысленно возводя стены (это самое важное), он не забыл отвести в просторном внутреннем дворе место для конюшен, выкопать погреба для хранения запасов на случай длительной осады и приступил к проектированию самого здания.

Оно будет белым, как у Людовика II Баварского. Сумасшедший замок сумасшедшего короля… И просторным, чтобы можно было приглашать много гостей…

И в зале на втором этаже пол и потолок надо сделать из специальных пород дерева, для резонанса. Ведь там будет стоять орган, и рояль, и достаточно места для оркестра, и можно будет устраивать какие угодно концерты.

…а на первом этаже будут пировать вассалы мои верные рыцари будут сидеть за длинными столами и пить мое здоровье пока художник будет рисовать мой портрет и портрет моей прелестной молодой жены с младенцем на руках…

но ведь…

нет-нет там в Замке будет можно и жену

и детей

призрака тяжкого недуга там не будет

там он будет здоров…

а когда кого-то из его друзей арестуют,

он сможет выставить отборную хорошо

обученную армию

и как они задрожат и попрячутся

за занавесками

когда я поведу в бой моих рыцарей

когда мы поскачем по темному выбитому

асфальту

пересеченному трамвайными рельсами

между одинаковыми убогими серыми

домами воздвигнутыми в честь победы

равенства

ЛЮДИ НЕРАВНЫ – мы

напишем этот девиз на своих знаменах

ибо не бывает талант равен бездарности

а умному не о чем говорить с глупцом

людям нужна доброта

это правда но…

Он перевернулся на спину и чуть приоткрыл глаза. В сумраке комнаты, казалось, плавал вчерашний табачный дым. Плотные шторы на окнах слабо просвечивали. Это означало, что снаружи уже начался день, обещающий шумную суету давно немилого квартиранта, еще не проснувшегося там, на кушетке в углу, толпу его чокнутых гостей, ставший уже привычным скандал с верхней соседкой, кастрюлю застывшего вчерашнего супа, оставленного с вечера матерью.

Он попытался оттянуть начало этого гнусного дня и, прикрыв глаза, додумать до конца недоснившийся сон.

…яркий цокот копыт по мостовой

испуганные лица прохожих

серебряные кольчуги всадников

шелковый плащ за плечами…

Он вздрогнул от неожиданного, резкого звонка в дверь. Придется встать. Отпирать дверь – его обязанность. Тот, что спит на кушетке в углу, делает вид, что не живет здесь, и к дверям старается не подходить. Застонав, он сел и, не открывая глаз, потянулся за одеждой. Звонок снова задребезжал, требовательно и тревожно, и он подумал: «О, Господи, будет ли в этой жизни покой?»

Свет слабой лампочки в коридоре неприятно ожег глаза. Первый в начавшемся дне гость стоял за дверью, глядел настороженно и озабоченно. Войдя, испуганно покосился на кушетку в углу, и, проследив за взглядом гостя, он вдруг обнаружил, что кушетка пуста, и все вспомнил, и ощутил покой и радость сбывшейся молитвы.

Они прошли на кухню, и он вскипятил чай и предложил гостю свою особую заварку с травами, собранными прошлым летом на Острове, высушенными на солнце и хранившимися теперь в кухонном шкафу, в бумажных пакетах из-под молока. Пока пили чай, гость рассказывал новости, и он не прерывал неуместными вопросами ровного потока бесцветных, давно неинтересных ему событий. Он ждал единственно важного: просьбы, ради которой явился утренний посетитель, просьбы, которая из вежливости приберегалась напоследок.

«Да, кстати. Я получил письмо, тебе привет и просьба передать со мной книги. Они ведь, кажется, у тебя оставались?»

Он не ожидал этого вопроса, засуетился, побежал зачем-то в комнату. Снова посмотрел на давно опустевшую кушетку в углу, медленно провел рукой по пыльной крышке пианино, на котором когда-то стояли книги, с облегчением перевел дух, вернулся и сказал почти радостно:

«Нет, я все отдал, тогда еще… Знаешь, все должно быть у них… Спроси там…»

Кивком головы он указал на окно. Там, за поворотом, на соседней улице, стоял другой дом, не оградивший от беды неразумных людей, взявших на себя труд приютить хозяина книг. Того, кто спал когда-то на кушетке в углу. Того, кто внес в его жизнь столько шума и суматохи.

Дело было, таким образом, кончено, но гость медлил уходить, полагая долгом вежливости проявить теперь интерес и к его жизни. Он рассеянно ответил на дежурный набор вопросов («как дела?», «что пишет Коля из Парижа?», «скоро ли женишься?»). И вытеснил уже гостя в крошечную прихожую, как вдруг тот вспомнил, что должен срочно позвонить по делу («ты ведь не возражаешь?»).

Пришлось включить телефон. Он отошел к столу и минут пять делал вид, что просматривает подвернувшуюся под руку книгу, пока гость таинственно, иносказательно объяснял в телефон какому-то Марку, что приедет вечером на час позже, чем уговорились.

Наконец, довольный собой, гость откланялся. В щелку меж неплотно сдвинутых штор он видел, как гость перешел через дорогу и свернул за угол, направляясь к тому, другому дому, где сообщит те же новости, расскажет те же истории и, спросив наконец о книгах и получив утвердительный ответ, задаст обязательные вежливые вопросы.

Он открыл крышку старого пианино и ласково коснулся пальцами клавиш. Сейчас, пожалуй, можно сыграть что-то для себя. Днем соседка редко скандалит из-за шума. Он зажег свечи в укрепленных над клавиатурой канделябрах, и по стенам метнулась огромная, нелепая тень в слишком свободной, мешковато сидящей одежде.

Как всегда, Итальянский концерт внес в его душу покой и гармонию, смущаемую лишь напряженным ожиданием стука в потолок. Но – как видно, день обещал быть удачным. Никто не стучал, и он, постепенно расслабляясь, оборвал музыку на полуфразе и заиграл Моцарта. Медленно уходила, как бы изливаясь сквозь кончики пальцев в недра терпеливого инструмента, мучившая его душевная боль и тоска. Мысли, не смешиваясь с музыкой, постепенно возвращались к прерванной вчера работе.

Прошлогодний роман, пущенный в самиздат и расхваленный, как водится, друзьями, давно его раздражал. Он начал новую вещь и написал уже как бы первую часть ее. Но странный конец этой части… Точнее говоря, отсутствие какого-либо определенного конца вселяло в душу неосознанную тревогу. Надо было искать выход, а значит – вводить в действие новых персонажей и расширять его за пределы уютных, знакомых границ своей квартиры и своего Острова. Задумавшись, он и сам не заметил, как перестал играть, машинально повернулся налево, к бюро, на котором стояла пишущая машинка, вытащил из нее начатую вчера страницу, пробежал глазами, потянулся к пачке исписанных листков…

…герой карабкался по отвесной стене

на вершину скалы, чтобы на несколько

минут раньше увидеть восход. Он был

молод, здоров и полон сил, и жизнь

ждала его – яркая и прекрасная,

как всплывающее из огромного, лежащего

далеко внизу озера, солнце…

Зазвонил телефон. Он поднял трубку и некоторое время недоуменно вслушивался в сбивчивый щебет, с трудом преодолевающий помехи на долгом своем пути через огромный город. Что-то о ребенке, она ждет ребенка? Но он-то какое к этому имеет отношение? И почему он должен принимать поздравления? Кто скоро станет отцом?..

Не отвечая, он осторожно опустил трубку на рычаг и выдернул телефонный шнур из розетки. В ванной комнате, включив свет, долго рассматривал в зеркале свое лицо.

Раз в год, уезжая на Остров, где никто не мог его видеть, он коротко стригся и сбривал бороду. А возвратившись через три месяца, видел в зеркале то, что видит сейчас: густые кудри, прикрывающие лоб и низко спускающиеся на уши, пышную бороду, надежно укрывшую нижнюю часть лица, очки, защищающие беспомощные, близорукие глаза. Он подумал о призраке тяжкой, неизлечимой болезни, переданном им помимо воли неведомому, еще не жившему существу. И о том, какой ад ожидает этого младенца. И о преступности свершенного над ним глупой самкой, обманувшей – нет, не его, а самое себя и своего будущего ребенка. И о непоправимости происшедшего.

Он включил горячую воду. Пока ванна наполнялась, вернулся в комнату. Вставил в машинку недописанный листок и, не садясь к столу, начал быстро печатать, прислушиваясь к шуму льющейся воды. Окончив, он перечел написанное, удовлетворенно кивнув, сложил листочки стопкой на бюро и заботливо прижал их углом пишущей машинки. Ванна уже наполнилась. Он разделся не торопясь, аккуратно складывая вещи на табуретку, отыскал на полочке старое бритвенное лезвие, осторожно взяв его за уголок, забрался в ванну и блаженно погрузился в горячую воду…

…герой карабкался по отвесной стене

на вершину скалы, чтобы на несколько

минут раньше увидеть восход солнца.

Он был молод, здоров и полон сил,

и жизнь

ждала его – яркая и прекрасная,

как всплывающее из огромного,

лежащего далеко

внизу озера, солнце.

Пытаясь взобраться на площадку

на вершине скалы, он ухватился рукою

за низко

свисавшую ветвь дерева.

И ветвь эта неожиданно оборвалась,

и – вниз головой – полетел он

на острые камни,

затянутые тонким слоем желтого

пляжного песка.