Текст книги "Медные колокола (СИ)"

Автор книги: Ирина Анненкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 25 страниц)

Ирина Олеговна Анненкова
Медные колокола

Оглавление

Глава первая1

Глава вторая.2

Глава третья.2

Глава четвертая.2

Глава пятая2

Глава шестая2

Глава седьмая.2

Глава восьмая.2

Глава девятая.2

Глава десятая.2

Глава одиннадцатая.2

Глава двенадцатая.2

Глава тринадцатая.2

Глава первая

«Не падай духом – ушибешься!» (Народная примета)

«Чистотел собирай в полнолуние, сразу после захода солнца. Голой рукой не бери, надень рукавички из шерсти черной овцы. Железом к нему никогда не прикасайся, выкапывай медной лопаткой, а будешь его перетирать, так используй ступку каменную или бронзовую.

Сок чистотела храни в темной стеклянной или глиняной посуде.

Чистотел ядовит. Используй его осторожно, в малых дозах. Целебной силой обладают все части растения.

Чистотел – трава сильная. Будешь готовить с ним травяной сбор – клади его последним, не то он всем прочим травам в силу войти не даст.

А ещё чистотел называют царской травой, поскольку помогает он при самых черных немочах и болезнях».

– Сла-авка! На помощь! Карау-ул! Сла-а-авка-а! Ты где-е?! Помоги-и-и!

От неожиданности мои руки дрогнули, тяжеленный ухват пополз вниз и влево, утягивая за собой большой темный ржаной каравай, который я как раз вынимала из печи. Я вздернула плечи, пытаясь удержать неуклюжую рогатину.

– Ну, Славка же, помоги-и! – сдавленно провыл смутно знакомый голос. Во дворе что-то затрещало, свалилось, всполошились куры, истерично заорал всегда надменный петух, не своим голосом завопила вредная коза Манефа.

Ба-бах! Каравай покатился по некрашеным половицам, проворно убегая от вывалившегося из рук ухвата.

Я выругалась сквозь зубы, подхватила с пола своевольный кухонный инвентарь и выскочила с ним наперевес во двор.

Перед домом творилось что-то невообразимое.

Куры, энергично подбадриваемые забывшим про спесь петухом, дружно лезли под крыльцо. Сам хозяин курятника нервно топтался рядом, бил крыльями и отчаянно шипел на бестолковых птиц. Заорал он, похоже, от души, голоса на окрики не осталось.

Манефа сосредоточенно пинала рогами свалившийся с лавки ушат.

На земле перед воротами угрожающе подрагивал рогами коровий череп; его лошадиный собрат висел на своем месте, зловеще полыхал пустыми глазницами и отчаянно сквернословил. Эти два черепа заговорила и повесила по обе стороны ворот ещё покойная бабушка Полеля, и на моей памяти не бывало такого, чтобы наши сторожа-привратники покинули отведенное им место или позволили себе сказать лишнее. Ну, то есть, со своими не позволяли, с домашними…

А на воротах висело нечто неописуемое – небольшое, покрытое клоками серой шерсти и грязно-белыми торчащими во все стороны лохмотьями; при этом оно сверкало вытаращенными желтыми глазами, сипело, издавало треск и упорно лезло во двор.

Я поудобнее перехватила ухват, обреченно вздохнула и шагнула вперед. Хочешь – не хочешь, а хозяйка этого хаоса – я (обычно этот постулат пытался оспорить мой петух, но так это же обычно, а не сегодня). Мне и вперед идти.

– Славка, ты бы от греха в дом спряталась, – обиженно пробубнил лежащий на земле череп, тщетно пытаясь разглядеть сидящего на воротах агрессора.

Трясущейся от страха ногой я отодвинула черепушку в сторонку и осторожно подошла поближе. Кошмар на воротах мне настойчиво кого-то напоминал.

Вдруг висящий на частоколе лошадиный череп несолидно ойкнул и замолчал, а растрепанное чудище ещё сильнее выпучило свои глазищи, судорожно оттолкнулось от тяжелой воротины и с громким треском сигануло мне на грудь.

От испуга я выронила свое грозное оружие, отшатнулась и попыталась оторвать от себя взбесившееся существо. Но оно изо всех сил вцепилось в меня острыми кривыми когтями (сотней, не меньше!), истошно взвыло, опять затрещало и сипло проорало:

– Славка, Славушка, это я, я, я, да помоги же мне, спаси-и-и!!!

– Ме-э-э, – торжествующе проблеяла коза, в очередной раз наподдавая рогами по многострадальному ушату.

Я замерла и уставилась на прижавшееся ко мне чудовище.

– Стёпочка, это ты? – дрожащим голосом пролепетала я. – Ты что, заговорил?!

Мой кот был от ушей до задних лап опутан какими-то грязными то ли тряпками, то ли веревками. На его обычно пушистом, а сейчас обмусоленном хвосте висела трещотка, вроде тех, что частенько делали в деревне, где прошло моё детство, мальчишки. Перемазанная шерсть торчала во все стороны неопрятными клоками. Зверек тяжело дышал, его испуганное сердечко отчаянно колотилось под моей рукой.

– Миленький, да кто же тебя так?! Да как же это?! – бормотала я, пытаясь освободить несчастное животное от опутавших его лохмотьев.

– Не, Слав, без ножа не распутаешь, – авторитетно поведал валяющийся в сторонке коровий череп. А его напарник завозился на заборе и внезапно захохотал басом. Я бы даже сказала, учитывая его происхождение, заржал двусмысленно:

– Во-во, может, что-нибудь лишнее отчекрыжишь этому гуляке, меньше болтаться невесть где будет!

Остальные черепа-охранники, помельче, щедро украшавшие наш частокол и до этого момента скромно помалкивавшие, тоже оживились, закивали, захихикали:

– Давай, Веславушка, давай, милая, займись Степкой!

Кот страдальчески закатил глаза, слабо дернул задней лапой и выразительно обмяк у меня на руках. Да, голубчик, сочувствия ты у наших костяных морд не дождешься!

Я мрачно зыркнула на развеселившийся забор.

– А ну, тихо тут у меня! Распустились! Делом займитесь! Может, враг к нам подбирается, или нежить какая, а вам лишь бы зубы скалить!

– Да ладно тебе, Слав, нет никого рядом, – лениво протянул лошадиный череп.

– А ты смотрел? – огрызнулась я. – Или всё больше зубы скалил да в скоромных словах упражнялся?

– А я всегда, кстати, смотрю, мне ничего не мешает, – сухо отрезал череп. – Три синицы на рябине, лиса в ельнике, белка на сосне – вот и все вороги лютые! Более никто на нас не покушается.

– Попробовали бы только! – в разнобой загомонила «группа поддержки» с частокола.

Вот что с ними говорить? Упрямые, как бараны (впрочем, каковыми некоторые и являлись при жизни). Но дело свое поганцы знают – муха без спроса не пролетит! Я вздохнула, подхватила с земли перепачканный ухват, прижала к себе покрепче страдальца-кота и побрела в дом.

Освобожденный от пут Степка лежал на лавке, на пестром лоскутном коврике, изредка приоткрывая то один, то другой нахальный глаз и тихонько постанывая. Впрочем, за его пошатнувшееся здоровье можно было не опасаться – лапы целы, хвост на месте, ран и ушибов нет, а что грязный и лохматый, так это дело легко поправимо. На полу уже стоял ушат с теплым травяным отваром.

Мой домовой-доможил Микеша, сердито бормоча что-то себе под нос и с грохотом перекладывая посуду и утварь, убирался в избе. Выроненный ухват, оказывается, успел наделать дел: жбан с запаренными веточками багульника и еловой хвоей перевернулся, и, ясное дело, настой растекся по всему полу. Любовно замешанный и испеченный каравай попал в духовитую лужу и размок. Жалко-то как! Выпечкой для еды занимался Микеша, не подпуская меня без особой нужды к своему хозяйству. Но хлеб, необходимый мне в знахарском деле, я пекла только сама, добавляя в тесто нужные травки, читая сложные заговоры. Теперь же размокшие корки можно было только лишь скормить Манефе. Если та ещё согласится.

– Степ, полезай мыться.

– М-м-м…

– Степка, не кривляйся, а не то за хвост, да в ушат.

– Ох-ох-онюшки…– надсадно проскрипел кот. – Злая ты, Веслава, недобрая. Жестокая. Друг, можно сказать, при смерти, а ты – с угрозами. Нехорошо!

Степа, наконец, открыл оба глаза и укоризненно уставился на меня. М-да, если его не знать, так ведь и поверить можно, устыдиться. Но я всё же не даром третий год сама знахарствую, да и у бабушки Полели сколько лет училась. И со Степкой давно знакома… меня не проведешь! Тем временем кот с отвращением принюхался к отвару, скривился и выразительно покосился на меня.

– Даже и не думай, – сурово проговорила я. – Валериану не добавлю.

– Ну, хоть чуточку, – умильно заглянул мне в глаза Степан. – Ну, хоть самую капельку! Так быстрее поможет!

– Нет! – я была тверда. Какая, к лешему, валериана коту, скажите мне на милость?! Но нахал явно лелеял в цепкой кошачьей памяти тот давнишний случай, когда я, еще совсем неопытная знахарка, выхаживая крепко побитого жизнью и покусанного блохами тощего облезлого кота – только что найденного самого Степку,– перепутала рецепт и добавила в настой для приготовления лечебных примочек корешок заветного растения… вот радости-то всем было!

– Злая ты, – снова завел кот. – Не хочешь помочь. Не любишь, должно быть! – и красиво уронил голову на лавку.

– Степочка, ну что ты, маленький, конечно, люблю, – заворковала я, надеясь отвлечь раненного бойца от скользкой темы. – Ты мне лучше скажи, а как же ты сумел заговорить?

Кот призадумался.

Два года я пыталась научить его пользоваться человеческой речью. Читала над ним из толстой бабушкиной колдовской книги, творила сложные заговоры, в полнолуния купала в лунном свете, часами сидела, уставившись на Степу, стараясь осуществить «мысленный посыл», о котором мне толковала бабушка Полеля. Все без толку. Колдунья из меня никакая. Это факт.

– Скажи мне, Степушка, – настаивала я. Кот задумчиво поводил вокруг взглядом, примерился половчее почесаться и, наконец, изрек:

– Стресс, должно быть!

– Во-во, это точно, стресс помог! – проворчал из-под печи Микеша. – Давно надо было березовым полешком да по темечку! А ты всё с ним – тары-бары-растабары!

Эти двое давно вели по отношению друг к другу полноценную позиционную войну, старательно изматывая противника взаимными мелкими придирками, подколками, каверзами и насмешками. Кот, как правило, обвинялся в лени, обжорстве, вороватости и стремлении уйти в загул, а домовой, соответственно, в занудстве, жадности и неистребимом сутяжничестве, причем Степка с его богатой мимикой и изобретательностью прекрасно обходился и без слов. Иногда это вялое и малорезультативное противостояние перерастало в широкомасштабный вооруженный конфликт, причем обе воюющие стороны принимались друг на друга ябедничать и пытались привлечь на свою сторону союзников, то есть меня, чем доставали страшно. Правда, когда ими изредка заключалось перемирие, то от этой парочки принимался рыдать весь дом…

– А тебя, нежить, давно пора стукнуть чем потяжелее, чтоб ты только замолчал! – лихо отбрил Микешу Степан, однако углубляться в дискуссию не стал, а вместо этого, скорчив страдальческую мину, плюхнулся в ушат с отваром, щедро обрызгав и меня, и пол, и лавку. Домовой аж взвыл от злости, видя такой беспорядок, и, теряя лапти, со всех ног кинулся затирать брызги. Кот же, насмешливо ухмыльнувшись, неторопливо и старательно повернулся к сопернику спиной и завозился, устраиваясь поудобнее.

– Ну так, Степа, что же с тобой всё-таки произошло? – сделав строгое лицо, спросила я. Не расхохотаться, слушая их перебранку, было очень трудно, но я справилась. – Давай-ка, рассказывай.

– Ну, всё началось с того, что я попал в засаду, – вдохновенно начал кот. – В западню!

– А строили ее, поди, на мамонта, не меньше! – ехидным голосом подхватил шибко грамотный домовой. На досуге он любил порыться в книгах, оставшихся от бабушки Полели, и недавно, похоже, ознакомился с описанием зверей и птиц, живших в баснословные времена. Книга к тому же была снабжена большим количеством очень живописных картинок.

– Я не знаю, кто такой мамонт, – с достоинством промолвил Степан, не поддаваясь на провокацию противника, – однако, должен заметить, что ловушка была сделана мастерски!

– Ну, ещё бы, – ехидно ввернул Микеша. – Во что попроще наш красавец ни в жисть бы не попался!

– Да, мастерски! – внезапно распалился кот. – Ее было никак невозможно заметить! Я шел себе по тропинке к нашей поляне, домой шел, заметьте, и вдруг – раз! Что-то налетело на меня, скрутило, опутало! Я стал вырываться, но путы были крепки!

– Ну, я ж и говорю: на мамонта, – прокомментировал мстительный домовой, презрительно поводя мохнатыми ушками.

– Микеша, – укоризненно попросила я, – ну дай же Степе рассказать, не вредничай.

– Так вот, – продолжил кот, расправляя когтями размокшую в воде шерсть, – совсем вырваться я не мог, тем более, что появился Некто!

– Кто-кто? – скрипуче захехекал домовой. – Никто? Совсем-совсем никто? И, должно быть, стра-а-ашный!

– Дурак ты, Микешка, – всё-таки обозлился кот. – Тебе говорят: Некто. Значит – кто-то. А ты – неуч!

– А ты, должно быть, Кот Ученый, – совсем развеселился домовой. Ему удалось-таки раздразнить противника. – Вот только сегодня заговорил – и уже магистр! Ай да Стёпа!

– Микентий! – я подбавила в голос металла. – Я тебя о чем-то просила! Степа, продолжай, пожалуйста.

– Так вот, Некто, – кот бросил на домового торжествующий взгляд: что, съел, ушастый? – Этот Некто был большой и лохматый. Такой рыжевато-серый… Он попытался меня схватить! Даже схватил! Сунул меня в мешок, скрутил и стал что-то делать с моим хвостом. Но не тут-то было! Этого я уже не мог стерпеть! Я извернулся и вцепился в него всеми своими когтями, вырвался и был таков! – повествуя о своих героических подвигах, кот всё больше раздувался от гордости.

– Это был какой-то зверь или нежить? – я попыталась вклиниться в прочувственную балладу. Но кот лишь отмахнулся.

– Попробовав моих когтей, негодяй взвыл и ударил по мне какими-то искрами. Я думаю, молниями! Вот, хвост обжег! – Степа всё больше входил в роль. Скоро придется выпускать на него домового, а то сам не угомонится. Зря, пожалуй, я так старалась научить его разговаривать. Болтливый кот – то ещё, оказывается, удовольствие!

Но тут Стёпка, по-видимому, решил продемонстрировать нам боевые раны и высунул из ушата свою гордость. Вместо роскошного пушистого хвоста из воды появился тощий мокрый прут. Увидав глаза Микеши, озарившиеся чистой радостью при виде этого позорища, кот смутился, прервал монолог, засуетился в лоханке и пробурчал:

– Ну, всё, я уже чистый, вытираться буду.

Оставив Степана сушиться на печке и доругиваться с домовым, я тихонько вышла из избы и села на серые от времени ступеньки. Было тихо. Куры с петухом куда-то попрятались, коза Манефа, поддавая любопытным носом, старательно выковыривала размокшие корки из птичьей кормушки. Домовой-дворовой Випоня, мелко переступая куриными лапами, убирался во дворе. Коровий череп уже висел на месте, воинственно посверкивая глазницами. Побитый ушат аккуратно примостился на приступочке у колодца. За высоченным, почти черным от старости и непогод частоколом теснился лес, еще пустой, едва начавший набирать почки после зимы, а пока скромно жмущийся к гордым вечнозеленым соснам. На оголенных ветках росшей у ворот березы увлеченно пререкались скворцы.

Я подперла подбородок кулаками и крепко задумалась. Если искры-молнии Степке не примерещились с перепугу, не приснились и не присочинились для красного словца (а, похоже, мой свежезаговоривший котик был очень даже склонен к устному творчеству), то нас всех, а именно меня и моих домочадцев, скорее всего, ожидают нехилые проблемы. Получалось, что Степан наткнулся в моем лесу на не особо дружелюбного настроенного мага, скорее всего – некроманта, которому зачем-то потребовался либо весь кот в сборе, либо отдельные его части. А ни для чего хорошего это понадобиться не могло…

И мне с этим магом было не справиться. Колдунья, как я уже говорила, из меня никудышная.

Семь лет назад бабушка Полеля подобрала меня, полумертвую от усталости, голода и холода, в лесу, куда меня отправила за хворостом тетка Броня, у которой я тогда жила.

Мои родители погибли во время пожара, безуспешно пытаясь вытащить из полыхающей избы братика и сестричек. Меня спасло то, что в страшный ветреный день, когда сгорела почти половина нашей деревни, я находилась у сестры отца, жившей от нас верстах в десяти. Бездетная вдовая тетушка Всемила очень любила своих племянников и частенько брала кого-нибудь из нас к себе погостить. В этот раз повезло мне. После гибели брата и его семьи, я осталась у Всемилы насовсем.

Мне повезло дважды. У села Запутье, где жила тетушка, на поросшей кислицей и клевером горушке стоял светлый, словно полупрозрачный храм Молодого Бога. Звонкие колокола его разгоняли нежить на многие версты вокруг. Худенький светловолосый священник не жалел сил на то, чтобы уговорить селян посылать к нему детей учиться грамоте. Детей отпускали неохотно. Прихожане храма ещё готовы были терпеть подобное баловство, считая его чем-то вроде епитимьи или богоугодного дела во искупление грехов. Приверженцы же старых богов и вовсе полагали учебу блажью, мешающей их отпрыскам ударно трудиться на полях и огородах. Впрочем, особого противостояния между религиями не было, старые и новые боги вполне мирно уживались друг с другом, и дети из староверческих семей порой появлялись в домике, прилепившемся к воздушному храму.

Тетушка Всемила привела меня к отцу Яромиру сама. Я быстро выучилась читать и писать, прочла всю скромную библиотеку священника, четыре книги, имевшиеся у тетушки, а так же черный засаленный фолиант, найденный в чулане у сельского старосты его сынишкой. К огромному удовольствию отца Яромира и радости тетушки, у меня обнаружилась отличная память: однажды прочитав любой текст, я запоминала его наизусть, даже если не понимала, о чем в нем говорится (а чаще всего так и бывало).

Четыре действия арифметики мне тоже дались без особого труда.

Пару лет спустя в начале весны в наше село пришла грудная лихорадка. Никакие отвары и настойки не помогали сбить жар, унять ломоту в костях и кровавый кашель, побороть слабость. Люди ложились один за другим, чтобы больше не встать. Те, кого лихорадка почему-то не трогала, метались из избы в избу, пытаясь хоть как-то помочь умирающим, но все было, по большому счету, без толку. Почти никто из тех, кто заболел, не выжил; лишь несколько человек чудом вырвались из раскаленных трясущихся лап страшной болезни.

Так не стало тетушки Всемилы; не пощадила грудная лихорадка и отца Яромира. Я осиротела во второй раз.

Присматривать за мной взялась дальняя то ли родственница, то ли свойственница Всемилы – невесть откуда объявившаяся тетка Бронислава. Взялась не просто так – за избу. Село с трудом приходило в себя после мора, желающих опекать сироту больше не нашлось, претендентов на жилье – тоже, и вовремя подсуетившаяся Броня в один миг вселилась в наш дом. Вместе с ней приехали три узла с барахлом, кривой муж Пилип и двое толстых драчливых мальчишек, Понька и Донька, отпрыски вышеупомянутой пары.

Мне быстренько выделили угол в сенях – благо, холода уже практически кончились, вода в ведре, стоявшем под дверью, почитай что почти и не замерзала по ночам, – а также подробно очертили круг моих повседневных многочисленных обязанностей. Теперь я должна была ходить за скотиной, носить из колодца воду, убираться в избе и на дворе, заниматься огородом, готовить пищу и многое другое. Летом Пилип пристроился к деревенскому стаду – не то в пастухи, не то просто так, на подхвате, лишь бы из дому свалить. Понька с Донькой были вечно заняты тем, что дрались и ели, а тетка Броня за всеми присматривала, а также обсуждала увиденное с соседками. В общем, зажили мы просто-таки лучше прежнего!

В тот вечер тетка варила курицу – дело было накануне Кощеева дня {1}1
  Кощей – Бог Нави, владыка смерти, воплощение всяческих бедствий. Его день отмечается раз в четыре года, 29 лютеня (февраля). Считается, что в этот день Кощей возвращает людям в виде всевозможных бедствий все сотворенное ими зло, всё лихо, всю неправду. С Кощеевым днем связано множество очистительных ритуалов.


[Закрыть]. Я знала, что назавтра она в одиночку слопает бледную птицу, а косточки пойдет закапывать в глухом углу, «чтобы из них потом цыплятки народились». Сегодня она всё утро подробно обсуждала этот народный обычай сперва дома с мужем Пилипом, затем на улице с соседкой, а я, чистя печку, таская воду, подметая двор, всё удивлялась: как это она ее сама съест? Ни с кем даже не поделится? Впрочем, я бы тоже с удовольствием сгрызла эту курицу, как, впрочем, и любую другую – от постоянного недоедания меня подташнивало, слегка кружилась голова.

– Славка! – теткин голос выдернул меня из-за печки, где я спала зимой, когда сени всё-таки начинали промерзать насквозь. – Давай-ка одевайся, да топай в лес. У меня закончился хворост. Принеси сейчас же.

– Но, тетя Броня, есть же дрова, – я удивленно уставилась на «родственницу». – Принести?

– Нет, мне нужен именно хворост, и именно сейчас! – почему-то тетка заинтересованно изучала рисунок на печи. – Ступай немедленно! – она топнула толстой ногой и, спохватившись, принялась буравить меня темными, как спелые вишни, глазами. Этот прием Броне всегда очень удавался. Я цепенела под ее взглядом, как птенец перед змеей. Сразу же стало понятно, что от хвороста не отвертеться.

– Но, тетя, уже темно, снег идет, – предприняла последнюю попытку я.

Тщетно. Бронислава затопала ногами, заругалась, привычно отвесила мне хорошую оплеуху, и я выкатилась на крыльцо, едва успев подхватить в сенях худой тулупчик.

– Да побольше принеси, а не то во второй раз пойдешь, – напутствовала меня тетка и захлопнула дверь в избу, чтобы тепло не выходило – месяц лютень {2}2
  Лютень – последний зимний месяц


[Закрыть]выдался в этом году студеным!

В лесу было совсем темно, но не так холодно, как за опушкой, ветер стих, запутавшись в деревьях. Я, боясь заблудиться, старалась держаться протоптанной тропинки. Однако весь хворост у дороги давно собрали, это мне было хорошо известно. Надо было пройти подальше, а затем отойти хоть немного в сторону.

В какой-то момент я поняла, что на обратную дорогу, да еще и с ветками на закорках, сил у меня не осталось. Больше всего мне хотелось спать. Ни голода, ни холода я уже не чувствовала. Почему-то было совсем не страшно. Я посплю чуточку, и все будет хорошо…. Очень хорошо…. Просто отлично…

– А ну-ка, девочка, не спи! Просыпайся, я тебе говорю! Не смей спать!

Я пришла в себя оттого, что кто-то немилосердно тряс меня, тер щеки, уши, растирал руки и ноги. Чьи-то цепкие сильные пальцы мяли мое окоченевшее тело, щипали, похлопывали. Было больно, и я застонала.

– Ага, очнулась, – удовлетворенно проговорил рядом хрипловатый женский голос. – Давай-ка, выпей вот это. Да не бойся ты, не отравлю!

В мой рот потекла жгучая и противная на вкус жидкость, я замычала и попыталась выплюнуть эту гадость, но невидимая женщина, хмыкнув, ловко нажала мне где-то под ушами, и я судорожно проглотила предложенное питьё. Один глоток, второй, третий… Глаза вновь стали видеть, тело почувствовало холод, а ещё я услыхала, как тот самый хриплый голос на одной ноте бормочет что-то непонятное. Монотонный заговор словно наполнял мое тело жизненной силой, отодвигал прочь ту темную пелену, что совсем было уже накрыла меня с головой.

Потом бормотание смолкло. Я попыталась сесть – и поняла, что лежу вовсе не на снегу, а на широких розвальнях, запряженных крепкой лошадкой непонятного цвета – ночью-то, оказывается, не только кошки серы. Надо мной наклонилась худая женщина, старательно укрывая меня чем-то лохматым и теплым.

– Ты давай-ка лежи, не скачи, – дружелюбно посоветовала она.

– Вы кто? – прошептала я обожженным ртом.

– Я-то? По-вашему, я Баба Яга, – ухмыльнулась моя спасительница. – Ну а ты можешь звать меня бабушка Полеля.

Бабушка?!

Снег больше не шел, в разрывы туч с интересом заглядывала круглая гладкая луна, и при её сытном желтом свете мне удалось разглядеть лицо той, что немного насмешливо рассматривала меня. Даже мне, мелкой, не пришло бы в голову назвать её старухой. У нее было узкое лицо, ещё вовсе не старое, хоть и с резкими морщинами в углах глаз и у рта, длинные серебристые вьющиеся волосы, вольготно рассыпавшиеся по плечам и спине, ровные зубы, слегка приоткрывшиеся в дружелюбной усмешке и усталые мудрые глаза, древние, как холмы. Женщина держалась очень прямо.

– Тебя как зовут-то?

– Веслава. А вы на самом деле ведьма?

– На самом, на самом. Но только правильно говорить не «ведьма», а «колдунья» или «ведунья».

– Вы меня съедите? – довольно равнодушно поинтересовалась я. Мне и вправду было всё равно.

– Думаешь, стоит? – деловито спросила Баба Яга – Полеля. – По-моему, будет невкусно.

И засмеялась.

– Почему это невкусно? – слегка оскорбилась я. Чем, собственно, я хуже других?!

– Тоща больно! – вовсе развеселилась женщина. – Что мне, жилы твои жевать?

– Так откормить же можно, – подсказала я.

– Советуешь? – я кивнула. – Молодец, девочка. Главное, чувство юмора не терять!

– Чувство чего? – с интересом переспросила я.

– Во! И любопытная к тому же, – пробормотала Баба Яга. – Это хорошо. А скажи-ка мне лучше, любопытная, что это тебя ночью в лес привело?

– Тетка Броня за хворостом отправила, – просипела я.

– За хворостом?! В Кощееву-то ночь?! – возмущенно воскликнула женщина, а затем непонятно добавила:

– Хорошо, хоть, не за ягодами.

Помолчала, задумавшись, и спросила:

– Родители-то где?

Я засопела и отвернулась.

– А эта тетка Броня тебе кто?

– Так… родня дальняя, – пожала плечами я. – Она присматривает за мной.

– Давно?

– С той весны.

– Я смотрю, здорово присматривает, – хмыкнула колдунья, поворачиваясь к лошади.– Давай, Тинка, поехали домой. Не замерзла?

– Ещё не очень, – лаконично ответила мохнатая кобылка, с насмешкой поглядывая на мой изумленно разинутый рот. – Но домой хочется. Закутай ее поплотнее, Полеля.

Так мне повезло ещё раз.

Вряд ли ночь, проведенная в зимнем лесу, прошла бы даром, и не миновать мне грудной лихорадки, если бы не бабушка Полеля.

Ехали мы довольно долго; мне было холодно даже под теплой меховой полостью, от сильного сухого кашля заболела грудь. Сидящая рядом женщина поила меня уже знакомым жгучим настоем, несколько раз давала – да не просто так, а с приговорами – маленькие кусочки необыкновенно вкусного хлеба, пропитанного чем-то сладким. Уже рассвело, когда мы добрались до стоящего в самой чащобе зловещего частокола, увешенного скалящимися черепами животных.

Не успели мы въехать за высокие ворота на просторный двор, как из трубы небольшой баньки, стоявшей слегка на отшибе, густо повалил плотный серый дым, и на ее крылечке запрыгало и закланялось небольшое существо, босоногое, от макушки и по самые колени заросшее черными длинными волосами и донельзя востроносое.

– Ну, матушка, ну, Полелюшка, – загудело оно густым голосом, – заждались мы тебя, с вечера баню топим, давай-ка скорее сюда!

– Дай ты ей хоть кусок в рот положить, неугомонный! – заскрипел кто-то от двери небольшой приземистой избы. – Не слушай его, матушка, пройди в горницу, всё в печи горячее, всё с пылу-жару, всё тебя ждет!

– Спасибо, мои хорошие, – моя Баба Яга устало выбралась из саней. – А я не одна, девчушку вот в лесу нашла, сиротку. Тинка, подвези-ка нас прямо к баньке, боюсь, не дойдет она.

– Правильно, прежде чем есть, надо помыть. Чистое вкуснее и полезнее, – прошептала я. Полеля захохотала.

– Варёма, Микеша, Тинка, слыхали? Ну, девочка, раз остришь – жить будешь!

Я проболела седмицы три. Бабушка Полеля поила меня пахучими зельями, теплым козьим молоком, обкладывала грудь корочками свежего черного хлеба. По нескольку раз в день она подсаживалась ко мне, велела перевернуться на живот и плотно прижимала свои жесткие ладони к моим худым ребрам. Горячие руки жгли спину, я ерзала на лавке, а ведунья глухо бормотала, по каплям вливая в меня свою силу.

Когда мне было разрешено понемногу вставать, банник Варёма принялся через день жарко топить свою сложенную из круглых речных камней печь, и мы с бабушкой отправлялись в низенькую баньку, где я подолгу лежала, обложенная душистыми вениками и дышала целебным паром. Лохматый Варёма возился с печкой, гремел дровишками, вздыхал, косясь на мои тощие бока. Жалел.

Кроме Варёмы и домового Микеши, маленького хозяйственного старичка с пушистыми лапками и круглыми мохнатыми ушками, у старой ведуньи жил дворовой Випоня, целыми днями хозяйственно скакавший по двору на своих птичьих ножках, да нелюдимый амбарник, он же по совместительству овинник Бочун. В деревнях про домашнюю нечисть, особенно про банников и дворовых, рассказывали страшные сказки, пугали ими детей, и вначале я привычно их побаивалась. Но домочадцы старой колдуньи были жалостливы и дружелюбны, обожали свою хозяйку и искренне сочувствовали мне. Особенно старался старенький Микеша, явно поставив перед собой цель откормить меня до радующего глаз состояния призовой ярмарочной свиньи.

И вот уже восьмой год я живу в маленькой избушке, спрятавшейся в лесной чаще за глухим частоколом. В нашем Черном Лесу мне знакомо каждое болотце, каждый черничник, каждый муравейник. Я знаю, где растет какая травка, как чувствуют себя старые дубы у восточной опушки и что новенького в лисьем семействе, живущем у ручья Каменца. С закрытыми глазами я легко могу набрать молодых боровичков для супа или крепких мухоморов для зелья. Мне удалось подружиться с нашим лешим, снискать расположение полевых духов, а суровый с чужаками водяной не только не запрещает мне болтать и смеяться с русалками, сплетницами и хохотушками, но и сам частенько бывает не прочь поваляться на отмели и обсудить со мной последние новости.

Но колдовать я по-настоящему так и не умею.

Конечно, бабушка Полеля постаралась меня научить всему тому, что знала сама. Мы ходили собирать травы – каждую в свой день и в свое время суток. Ведунья учила меня правильно хранить собранные растения: это – в глиняном необожженном горшке под тряпочкой, это – в чугунке, плотно закрыв крышкой и обмазав ржаным тестом, а вон тот пучок давай-ка подвесим под самую матицу, но прежде обернем старой кисеей. А вот такие корешки нужно держать только в липовом ящичке, неплотно прикрыв дощечкой. Я быстро запомнила, что змеиные шкурки любят сухое тепло, а лягушачьи косточки не боятся сырости и сквозняка.

Я старательно зубрила заговоры, необходимые при варке зелий и приготовлении настоев. Отличная память позволила мне легко выучить сотни заклинаний из бабушкиных книг. Но если заговоры на исцеление в моем исполнении прекрасно срабатывали, и в результате моих действий неизменно получалось именно то, что я и готовила, то с прочими заклинаниями дело обстояло гораздо печальнее, и они лежали в моей голове бесполезным мертвым грузом.

Нет, не то, чтобы у меня вообще никогда ничего не выходило. Иногда и выходило (хвала богам, только иногда!). Моя Баба Яга, «сильная ведьма с огромным опытом практической волшбы», всегда повторяла, что сразу почувствовала во мне вполне приличные магические способности. Но, однако, любая моя результативная попытка «колдануть» заканчивалась очень и очень непросто.

Бабушке Полеле достаточно было пошевелить бровью, и – «а ну-ка, сани, ступайте в лес сами!» – наши розвальни на пару с топором оперативно отправлялись за ворота и без аккуратно нарубленных и уложенных дров не возвращались. А после того, как я тщательно и четко прочла над теми же санями нужное заклинание (довольно длинное) и уверенно выполнила прилагающиеся к нему пассы (тоже непростые), обалдевшая повозка с визгом сорвалась с места, чуть не вышибла едва успевшие увернуться ворота и унеслась в неизвестном направлении. Хорошо, хоть топор прихватить забыла!