Текст книги "Медные колокола (СИ)"

Автор книги: Ирина Анненкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц)

Мне вспомнилась первая встреча с бабушкой Полелей, и я захихикала. Мальчуган, забыв удивиться говорящей лошади, хмуро глянул на меня исподлобья.

– Это нечестно! – пробурчал он. – Ты меня обманула!

– Да что ты говоришь?! – ухмыльнулась я. А потом, построже: – А в людей из самострела целиться честно? А если бы он не стоял на предохранителе? Ты соображаешь, какую дырку ты во мне мог бы провертеть?

– На предохранителе? – огорчился добрый мальчик. На его грязно-полосатом личике явно отобразилась досада – ну надо ж было так опростоволоситься?!

– На предохранителе, – передразнила его я. – Вот уж не повезло – так не повезло, да?

– Ну и хорошо, – вдруг улыбнулся пацаненок. – Я бы всё равно не стал в тебя стрелять. Я ни в кого не стал бы стрелять – страшно!

– А если бы к тебе нежить подобралась? – вкрадчиво поинтересовалась я. Хищной нежити в нашем лесу не водилось, бабушка и леший постарались, но юный непротивленец злу насилием этого знать не мог. Лес у нас местами дремучий, с буреломами, с глубокими оврагами, такие часто выбирают для обитания очень и очень несимпатичные существа.

Мальчишка призадумался, а потом неуверенно ответил:

– Ну, нежить, наверное, ещё страшнее… – а потом подозрительно сощурился: – А ты сама-то в лесу живешь, или из села пришла?

– В лесу, – согласилась я.

– Так ты что, оборотень и взаправду меня есть будешь? – он с запоздалым изумлением покосился на Тинку.

– Не буду, – не удержавшись, облизнулась я. – Да шучу я, шучу, не дергайся! Экие, право, дети нервные пошли! Я не оборотень, честное слово.

– Ведьма? – деловито спросил ребенок, как-то уж очень быстро успокоившись за свои драгоценные мослы. Ничего себе?! А ведьма, по его мнению, это не страшно?!

– Да нет, в общем-то, – задумчиво протянула я. – Знахарка я. Травки собираю, зелья варю, людей лечу, иногда животных. А живу и правда в этом лесу. Но пока хватит тебе меня расспрашивать. Ты мне лучше всё-таки скажи, как же тебя зовут?

– Ванята, – щербато улыбнулся мальчишка, продемонстрировав дырки от меняющихся молочных зубов.

– И давно ли ты, Ванята, в нашем лесу обретаешься?

– Да вторую седмицу уже, – солидно поддержал беседу ребенок, почесывая правой пяткой левое колено.

– А кой тебе годик?

– Скоро девять! – сказано с гордостью.

– А родители твои где, дружок? Кстати, а давай-ка я больше не буду тебя держать? Ты ведь не начнешь драться или убегать?

– Не начну, – помрачнев, буркнул Ванята, потирая запястья – пальцы у меня сильные, как бы синяков не осталось. – А родители где – не знаю.

– Давно не знаешь-то? – сочувственно поинтересовалась я. Леший его знает, может парнишка с самого малолетства сиротствует. Хотя не похоже: обтрепанные грязные одежки хорошего качества и пошиты явно на него. На ногах – крепкие, хоть и перепачканные сапожки.

Опаньки, похоже, с расспросами о семье стоит повременить…

– Да с месяц уже, – хмуро ответил он, внезапно очень заинтересовавшись верхушками деревьев. Я сделала вид, что ничего не заметила, и сосредоточенно принялась рыться в карманах. К тому времени, когда я вытащила порядком сплющенный, промаслившийся и, ясно дело, совершенно холодный сверточек с остатками Микешиных пирогов, парнишка сумел взять себя в руки. Он принюхался, жадно смотря на мои руки, но тут же вздернул подбородок и отвернулся, старательно разглядывая Тинку и валежины на санях.

– Поможешь? – я протянула ему развернутую тряпицу с печевом, постаравшись, чтобы мой голос звучал просительно. – Мой домовой дал на дорожку, принесу обратно – обидится.

– Вот и ешь сама, – гордо фыркнул Ванятка, косясь на пирожки. Даже остывшие, пахли они одуряюще. Я притворно вздохнула:

– Уже поела. Сколько смогла. Давай эти вместе догрызем, а?

Мальчишка нахмурился, дернул плечом, но ломаться больше не стал и с независимым видом ухватил пирожок.

После наших с лешим посиделок выпечки осталось до обидного мало – старикан любил полакомиться. Когда последние крошки исчезли в голодном Ванькином рту, я мечтательно вздохнула:

– А дома мой Микеша к ужину кулебяку с грибами затеял… слушай, Ванюш, а пойдем ко мне в гости! – я старательно изобразила лицом, что эта мыль была совершенно неожиданной и забрела в мою голову случайно. – Ухи опять же похлебаем…

Против ожидания, мальчишка не начал драть нос и отнекиваться, дескать, нам и тут не плохо, лопайте сами. Вместо этого, он уставился на меня, что-то обдумывая, будто прислушиваясь к своим ощущениям.

– Значит, живешь ты в лесу, у тебя есть домовой, и лошадь твоя разговаривает по-людски…. Но ты говоришь, что не ведьма. А избушка у тебя, часом, не на курьих ножках? – ребенок хитро сощурился. Было не похоже, чтобы он умирал от страха.

– Это тебе, мой милый, нянька много сказок рассказывала, – хмыкнула я. – Должна тебя разочаровать: курьи ножки только у кур. А избушка моя стоит на каменном основании. И даже подпол имеется!

– Но может, всё-таки, ты Баба Яга? – уточнил любознательный ребенок.

– Размечтался, – улыбнулась я. До Бабы Яги мне в жизни не дорасти. – Извини, если разочаровала. Давай, бери свое барахлишко. Отсыреет в дупле, к ночи дождь собирается.

От Восточных Дубов до моей избушки было не особо далеко – хорошим шагом совсем недолго. Однако наше движение здорово задерживали груженые валежником и вязнущие в каждой луже сани, так что засветло добраться до дома нам не грозило.

Ванята наотрез отказался от сидячего местечка по соседству с дровишками и теперь вышагивал рядом со мною. Даже тяжелый, сделанный явно на взрослого крепкого мужика самострел не стал класть, а тащил на плече. На санки легла лишь только небольшая кожаная торбочка да мохнатое нечто, напоминающее одеяло, а может, и плащ. Больше ничего у парнишки не было.

– А скажи-ка мне, Ванечка, – осторожно начала я, поглядывая на серо-рыжую клокастую тряпку, очень мне даже знакомую по описанию, и исцарапанные руки мальчика, – зачем ты, дружок, кота моего ловил и трещотку ему на хвост ладил? – В том, что именно этот шкет был Степкиным обидчиком, я не сомневалась. Но вот зачем парнишке понадобилось так пошутить над бедной животинкой, я не понимала. Не чувствовалось в Ваньке холодной злонамеренности, которая отличает детей и взрослых, любящих помучить бессловесных тварей. Вот и тяжело нагруженную уставшую Тинку он пожалел, хотя сам прихрамывал и шел с трудом.

Как я и ожидала, мальчик не стал отнекиваться и увиливать от ответа. Он прямо посмотрел мне в глаза и слегка улыбнулся.

– Так это был твой кот? Он мои силки повадился обчищать. Не успеет куропатка попасться – а он тут как тут. Да еще и все веревочки перепутает да изорвет. Обидно – столько времени их делал! И, главное, есть-то хочется! Ты не сердишься?– Ванька засмеялся, как будто рассказывал о чем-то очень приятном, а вовсе не о вороватом коте, день за днем оставлявшем его без обеда. Ну, Степочка, мы с тобой ещё побеседуем. Дня четыре, предшествующих знаменитому «нападению», мой кошак гордо приносил домой по птичке, пожиная лавры удачливого охотника и добытчика. Вот, оказывается, откуда улов!

– Ну а хвост зачем ему искрами подпалил? – невинно поинтересовалась я. Проверка, так сказать, на вшивость.

– Я не кидал в него никаких искр, – недовольно пробурчал ребенок. – Он сам полкостра мне разнес!

Значит, мага всё-таки не было. Хвала богам!

– Я, правда, сперва подумал, что это барсук, – продолжил свой рассказ мальчик и пояснил: – шерсть серая кое-где зацепилась, да и видал я его разок, мельком, в кустах.

– И что, кота с барсуком спутал? – не поверила я.

– А что? – удивился Ваня. – Он же тоже серый, с полосками. А мордочку я не разглядел.

– Ванечка, – мне стало любопытно, – а ты барсука когда-нибудь видел? Он же в несколько раз крупнее кота.

Барсук, конечно, зверь хоть и нахальный, но осторожный; к тому же он ведет ночной образ жизни. Однако, благодаря своей красивой шубе и целебному жиру, он – частый и желанный объект охоты. Трудно найти в наших селах мальчишку, который ни разу с восторгом не рассматривал лохматый трофей, добытый отцом, старшим братом или просто кем-то из соседей.

Ванька слегка смутился.

– Ну, видел! То есть, не видел.

– Так видел или не видел? – уточнила я.

– Видел. Но на картинке. В книжке, на картинке. У меня дома была – про всяких зверей и птиц, – погрустнев, закончил он.

– А где же ты жил, дружочек? Где был твой дом?

– В Березани, – совсем уныло ответил мальчик.

Понятненько. Найденыш мой, оказывается, в городе вырос. То-то барсука с котом перепутал. Немудрено. Хорошо хоть не принял Степку за лося – тот на картинке ведь тоже серый!

– Ладно, этот пробел в твоём образовании мы заполним, – бодро пообещала я. – Так и быть, познакомлю тебя с барсуками, если ты не станешь им трещотки на хвосты вязать!

Как я и ожидала, до дома мы добрались, когда совсем стемнело. Тем более яркое впечатление на Ванятку произвел мой щедро украшенный черепами частокол. Мои костяные сторожа решили ради такого случая не ударить лицом (то есть мордой) в грязь и выступили по полной программе. Шутка ли – в кои веки хозяйка с гостями пожаловала! Черепушки и повздыхали, и повыли, и зубами поклацали, и пустыми глазницами посверкали… Особенно усердствовали привратники: коровий череп, судя по всему решивший сгладить в людской памяти вчерашнюю позорную картину, прямо-таки изливал потоки пламени. Его напарник тоже не отставал – по привычке и из вредности.

– Эй, вы, а ну-ка, успокойтесь! – прикрикнула на разгулявшуюся стражу я, поглаживая по спине уткнувшегося в меня парнишку. Он мелко дрожал, крепко вцепившись в мою куртку. Так, похоже на ней наметилась парочка новых дыр!

– Вань, ну всё, всё! – продолжала ворковать я, свободной рукой показывая кулак моему заборному воинству. – Это наша стража, чтобы злые люди (или нелюди) не залезли. Разве у вас в Березани черепа на охрану не заговаривают?

Ванятка, не отцепляясь от меня, помотал головой.

– Не, у нас даже маги черепов не вешают.

Тут уже удивилась я.

– А как же у вас защищают свои дома?

– Так зачем черепа-то развешивать? – мальчик недоумевающее уставился на меня, забыв, что испугался. – Просто на забор ставится заклинание – и всё, враг не пройдет. Мои папа и мама всегда так делали!

Опс! А кто у нас папа с мамой?

– И кто же твои родители? – небрежно поинтересовалась я.

– Папа – маг, а мама – колдунья! – гордо отрапортовал ребенок.

Значит, всё-таки маг был? Такой маленький, лохматый, молниями швыряться умеет, хоть и не хочет в этом сознаваться.

Я пристально посмотрела на Ванятку. Мальчик ответил таким спокойным прямым взглядом, что мне немедленно стало стыдно. Мал он ещё колдовать. Все знают, что магические способности проявляются у детей не раньше, чем им исполнится лет одиннадцать-двенадцать.

Я вздохнула и потрепала найденыша по давно нечесаным волосам:

– Пошли, Вань, домой. Стемнело уже, холодно.

Глава третья.

«Если что-то само плывет вам в руки, присмотритесь – может, оно просто не тонет?» (Водяной)

«У красного клевера используй листья и цветы. Это растение повышает жизненную силу человека, помогает ему самому бороться со своей болезнью. Собирай клевер в пору его цветения, на растущей луне, солнечным утром после схода росы.

В это же время собирай и василек – у него все части растения целебны. А корни его выкапывай, как цветы опадут, да не днем, а вечером или ночью.

Смешай семена василька с соком чистотела – получишь средство для выведения бородавок.

А вот валериану нужно собирать только ночью, в новолуние. Бери не любое растение, а лишь те, по которым малые искорки замерцают-побегут. Валериана успокоит больного, вылечит бессонницу, снимет спазмы, облегчит боль при болях в спине и суставах».

Как же я люблю весну! Наверное, я не оригинальна, каждый ждет – не дождется, когда же закончатся холода, зима отступит и, ругаясь сквозь зубы, отползет далеко-далеко на север, в вечно морозные полуночные страны, чтобы там всё лето напролет строить новые козни на будущий год. Пусть себе строит! Это когда ещё будет! А пока – всё длиннее становятся дни, радостнее пригревает солнышко, и потихоньку просыпается лес, готовясь грянуть дружным птичьим разноголосьем.

Я отправилась в Мутные Броды, едва рассвело.

Юный день только-только начинал протирать заспанные глаза. Мой дом тоже потихоньку просыпался. По горнице неспешно похаживал Микеша, ладясь ставить тесто для хлебов. Со двора доносилось ритмичное шарканье – Випоня старательно мел двор. А на лавке, стоящей в углу второй, дальней комнатки, приспособленной мною под спальню, крепко спал мой вчерашний лесной найденыш.

Накануне наше с ним появление привело всех обитателей моего дома в состояние небывалой ажитации. Так же, как и семь лет назад, когда бабушка привезла едва живую меня, засуетился Варёма, взбадривая протопленную к моему приходу баньку. Маленький Микеша всплеснул мохнатыми лапками, закрутил головой, заохал, потом подхватился и кинулся в дом доставать из печи на стол уху, резать кулебяку (с грибами, не соврала!). Похоже, у него вновь наметился верный кандидат на откорм. Випоня, попискивая от волнения, суетился вокруг саней. Даже угрюмый Бочун выглянул из овина, где, судя по всему, в очередной раз пытался дать укорот своевольной Манефе.

Любопытный Степан высунулся было из сеней, но, почувствовав под лапками влажные доски отсыревшего крыльца, брезгливо попятился и исчез в избе. Вот ещё! Сами все придут!

Когда мы с Ванятой вошли в избу, кот возлежал на табурете, стоящем посередине комнаты, аккуратно подобрав под себя лапочки и распушив свою роскошную серую шубу. Янтарные глаза прикрыты, дескать, нет мне, красивому и умному, особого до вас всех дела, ребята! Однако из-под опущенных век то и дело взблескивали золотистые искры, а кисточки стоящих торчком ушей напряженно подрагивали. Всё под контролем!

Уставший парнишка сразу примостился на краю сундука, стоявшего у двери под зеркалом. Вредный артефакт, обиженный невниманием к своей нескромной персоне, немедленно принялся отращивать на отражении Ванькиного затылка извивающихся одноглазых червяков (или что-то, очень на них похожее). Мальчик, не замечая творческих мук «художника», раскладывал рядом с собой свой нехитрый скарб: котомку, самострел, а поверх них – скомканную лохматую тряпку неизвестного назначения.

Неоцененное зеркало сердито мигнуло, наддало, и извивающиеся червяки начали переливаться зловещими оттенками синего, багрового и черного.

Я махнула рукой и отвернулась. Горбатого только булыжником исправишь…

В это время исподтишка наблюдающий за нами Стёпка вдруг закончил притворяться спящим, стал принюхиваться, нервно подергивая длинными белыми усами, а потом вдруг изумленно вытаращился на Ваняту, переводя вмиг ошалевший взгляд с мальчика на лежащую рядом с ним мохнатую серо-рыжую кучу.

– Славочка! – Кот, ласточкой слетев с табуретки, подскочил ко мне, вцепился когтями передних лап в мою коленку и зашептал драматическим шепотом. – Славушка, так ведь это же он, тот самый злодей, что на меня в лесу напал! Я его запах злодейский мигом признал! И шкуру свою он хоть и скинул, да только расстаться с ней, должно быть, не успел! А-а-а, гад, улику-то не уничтожил! Попался!!! А ты его…как? Это…в полон взяла, да? Будешь за меня мстить? И что, пря-ямо зде-е-есь?!!

Кошак уже перешел с шепота на крик, просто блажил во весь голос. Шерсть дыбом, усы торчат, глазищи сверкают…. С ласковой, обещающей мало хорошего улыбкой я нагнулась, ухватила Степку за взъерошенный загривок, выдрала, поморщившись от боли, из своей многострадальной ноги его когти (надо же, даже через кожаные штаны достал, поганец!) и крепко встряхнула. Изумленный кот обмяк на моей руке, бессильно свесив лапы и забыв возмутиться.

– За что?!! – прохрипел он.

– А ты не догадываешься? – нежно пропела я, встряхивая Степана еще разок. Уф-ф, а тяжеленный-то какой, зараза! Я плюхнула притихшего кота на лавку и села сама, потирая саднившее колено. – Ну что, великий охотник, это ведь я тебе помощника привела. Будете вместе на промысел ходить. Он силки смастерит, дичь найдет, поймает, а ты ее украдешь и домой доставишь, как и положено настоящему добытчику! А мы все тебя хвалить станем. Как, здорово получится?!

Ага! Степка нахохлился и прижал уши. Ну точно: знает кошка, чьё мясо съела! Ничего нового я ему не рассказала.

– И всё это вранье, – скороговоркой пробормотал он, косясь на меня, а затем одним длинным прыжком перемахнул полкомнаты, гибко ввинтился в щель, оставленную неплотно прикрытой дверью – и был таков! Ну, пусть погуляет, поразмыслит о жизни.

Потом я потащила Ваньку, уже жующего подсунутый Микешей пирог, в баню, где сдала мальчика с рук на руки Варёме. А меньше, чем через час, до скрипа отмытый и переодетый во всё чистое парнишка уже уплетал наваристую уху, а растроганный домовик подсовывал ему под локоть толстые куски румяной кулебяки.

Согретый и наевшийся Ванята стал засыпать прямо за столом, и я, отложив на завтра все разговоры, повела его во вторую комнатку избушки. Там в углу, на широкой лавке, мальчика уже ждали приготовленный Микешей тюфячок, прикрытый чистым полотном, пухлая подушка с вышитым на ней петухом и стеганое пестрое одеяло. Сонный Ванька ещё попытался встряхнуться – его заинтересовал высокий темный шкаф, стоящий в простенке между окном и моей кроватью и битком набитый книгами – бабушкиным наследством. Но глаза юного любителя чтения отчаянно слипались, и он решил поверить мне на слово, что за ночь книжки никуда не денутся, а будут ждать его на том же самом месте.

Совсем поздно вечером ко мне в спальню прокрался замерзший и отсыревший Стёпка, и мы с ним долго ругались шепотом, а потом самозабвенно мирились, пока, наконец, раскаявшийся и успокоившийся кот не заснул, уткнувшись носом мне в бок.

Так я их и оставила утром – сладко сопящего в углу Ванятку и разлегшегося на моей кровати Степана.

Ночью хорошо подморозило, и мы с Тинкой аккуратно пробирались по лесной тропинке, боясь сойти с нее и попасть на наст, которым лошадь запросто может не просто поранить, а искалечить ноги. Местами мохнатая кобылка оскальзывалась, и мне было слышно, как она поругивается себе под нос.

– Тинка, чувствуешь, как весной пахнет? – мечтательно спросила я.

– Я чувствую, что скоро без ног останусь, – ворчливо ответила лошадь, косясь на меня и нервно помахивая хвостом. – Вот куда тебя понесло ни свет ни заря? Подождать надо было часика три, тропочки и подтаяли бы!

– Тин, не брюзжи, – примирительно похлопала ее по шее я. – Дедушка лесной нам вчера что велел? А? Помнишь? Правильно, поторопиться. Мы обещали? Обещали. Будем ждать, пока снег в лесу вовсе не растает?

– Да уж ладно, не будем, всё понятно, – беззлобно фыркнула смирная Тинка.

Тропинка вильнула влево, огибая заснеженный овражек, потом деревья расступились, и мы, к обоюдному облегчению, выехали из леса. Лошадка моя повеселела и, уже не боясь поскользнуться или оступиться в глубокий, покрытый смерзшейся за ночь коркой снег, бодро зарысила по подсохшей за последние погожие дни дорожке.

Путь в Мутные Броды пролегал через поле, ежегодно засеваемое льном, просом, гречей и люцерной. Сперва мы довольно долго поднимались на широкий пологий холм, затем дорога устремилась вниз, заворачивая к речке Медведице, богатой омутами, водоворотами и рыбой, чтобы потом виться вдоль ее берега до самого села.

Подул сырой промозглый ветер. Вообще, в чистом поле было гораздо холоднее, чем в лесу. Это попозже, когда солнышко взберется повыше на небесную горку и начнет не на шутку пригревать, тут станет по-весеннему тепло, и жалкие остатки снега в низинках исчезнут, а набухшие почки лозин, может быть, наконец-то обернутся крошечными молодыми листочками. А пока я поплотнее завернулась в меховой кожух, да натянула поглубже дубленую шапочку.

– Эй, добрый молодец, далеко ль путь держишь? – вдруг раздался совсем рядом томный девичий голос.

Да, речка наша богата не только рыбой да омутами. Ведь не успел с нее толком лед сойти, а охотничий сезон уже открыт!

– Ну, Ивица, ты даешь! – с чувством сказала я, спешиваясь и поворачиваясь лицом к воде. – Своих не узнаешь? Не проснулась ещё, что ли?

Русалка ничуть не смутилась.

– Ой, Славочка, а я тебя и не признала, – стройная зеленоглазая блондинка радостно заулыбалась мне. – В этой одежде за паренька приняла. Кто это, думаю, у нас такой ранний, уже и из лесу едет? Дай-ка побеседую с ним, познакомлюсь поближе, – речная прелестница кокетливо надула губки, похлопала ресницами и шаловливо плеснула хвостом.

– Вот незадача! А тут – не паренек! Облом-с! – не удержалась и позлорадствовала я. Результат знакомства проезжего паренька с Ивицей был бы вполне предсказуем и печален – и ясное дело, что не для русалки.

– А тут ты, – охотно согласилась красавица. Вообще-то, русалки вовсе не злые, просто они так устроены: каждый встреченный мужчина должен быть очарован, охмурен, зацелован, защекочен и утоплен. Совершенно по-доброму! Ей-ей, ничего личного!

Но мы же не злимся на волка, что он овец режет, или на дракона, что тот коров таскает, правда?

– Славочка, я так рада тебя видеть! – защебетала Ивица. – Давно не виделись. Как вы там, в лесу, перезимовали?

– Спасибо, всё хорошо, – весело ответила я, принюхиваясь. Солнце, поднимаясь, начинало пригревать, и воздух запах мокрой землей, пробивающейся травкой, грядущим теплом. – Ну, а вы как зиму провели? Давно проснулись?

Всем известно, что русалки зимой дремлют в омутах, а просыпаются лишь по весне, когда вскроются ото льда реки и озера. Бессонницей страдает лишь сам речной хозяин – водяной, невзирая на морозы подглядывающий через проруби за белым светом.

– Да уж с седмицу, – с сомнением в голосе протянула Ивица, будто сомневаясь, а проснулась ли она?! – Но только что-то скучновато пока…

Я ухмыльнулась. Представление русалок о веселье было очень специфическим, даже можно сказать, кровожадным.

– Что, не клюет? – от ехидства в голосе мне все-таки удержаться не удалось.

– Какое там, – махнула хвостом красотка. – За целую седмицу мы никого даже издалека не видали – ни я, ни сестры. Ты вот первая мимо идешь. Ску-у-учно! Ты ж всё-таки не мужчина! – и Ивица мечтательно прикрыла свои сияющие глаза.

– Да уж, кто не мужчина, то не мужчина, – задумчиво проговорила я. – А расскажи мне, Ивушка, не плавали ли вы с сестрицами к самому селу – так, от скуки развеяться?

– Собирались, да водяной не велел, – тут же наябедничала русалка. – Нечего, говорит, вам там делать! И не пустил! А ещё сказал…сказал…, – она страдальчески наморщила невысокий лобик, силясь припомнить, чего же еще такого ценного сообщил им речной царь. – Ну, это… как его…не припомню!

Да, русалки – существа веселые и доброжелательные (пока рядом не появился какой-нибудь мужичок), однако полагаться на их мыслительные способности не стоит. Мозг, похоже, есть только в позвоночнике! Я подошла к самой воде и присела на корточки:

– Ивушка, милая, попробуй вспомнить, что водяной вам говорил. Пожалуйста, постарайся!

Речная дива добросовестно изобразила своим подвижным лицом серьёзную работу мысли. Потом ещё изобразила. Потом ещё…

– Фу, Славочка, больше не могу! Щас голова прям лопнет! Ну не по-о-омню я!

– Ну, Ивушка! Подумай, прошу тебя!

– Ай, да не знаю я! Что-то он такое говорил про то, что вроде на селе нечисто стало, кажется так. А что бы тебе у него самого не спросить?! – радостно выдала русалка «гениальную» идею.

Мысль, знамо дело, богатая! Только не стоит забывать про то, что ни лешего, ни водяного, ни полевых или болотных духов не возможно ни уговорить, ни тем более заставить рассказать что-либо, о чём они не считают нужным сообщить лично тебе. Так что, придется довольствоваться тем, что удалось вытянуть из рядовой речной нежити.

– Да ладно, – как можно естественней махнула рукой я, – сейчас сама туда приеду и всё узнаю. Пока, Ивушка! Увидимся! Девочкам привет!

– Пока, Славочка! – с энтузиазмом замахала в ответ русалка, мигом позабыв про наш разговор.– Заезжай! А то так ску-у-ушно…

Я вскочила в седло и пустила застоявшуюся Тинку в легкий галоп.

Значит, говоришь, «нечисто стало»?

Вот и проверим…

Мутные Броды стояли на высоком берегу Медведицы, славящейся не только рыбой, омутами и развеселыми русалками, но и весенними разливами. Вот и сейчас противоположный низкий берег был уже залит водой почти до кромки березовой рощи. Со стороны домов затопило все мостки, кроме единственных, специально сооруженных повыше и в обычное время несуразно торчащих над рекой.

Богатое многолюдное село было обнесено высоким крепким тыном, потемневшим от времени и дождей. Дорога, шедшая вдоль речки, вывела меня к нешироким массивным воротам. Это был, так сказать, чёрный ход, которым пользовались селяне для выезда в лес и поля, да ещё в соседнюю Березовку. Дальше нашего Черного Леса этот путь не лежал. Главный же, парадный въезд расположился с другой стороны поселения и был даже украшен надвратной сторожевой башенкой, гордостью жителей Мутных Бродов. Оттуда вела дорога в большой мир, в Березань, далекий Сторожец, стольную Преславицу. По ней приезжали купцы и увозили знаменитые бродненские колокола, славящиеся на всю Синедолию своим волшебным бархатным голосом.

На ночь староста села самолично запирал оба входа, и тот, кто не успел до заката попасть домой, мог уже никуда и не спешить – старый Лукиан отличался строгостью и непреклонностью. Днем же ворота не запирались. Но никогда и не стояли нараспашку…

Тронув пятками Тинкины бока, я подъехала к настежь открытым воротам. Лошадка чутко принюхивалась, шумно втягивая в себя воздух.

В ничем не нарушаемой тишине не было слышно голосов перекликающихся баб и гомонящих ребятишек, не мычали коровы, не переругивались куры, не скрипел колодезный ворот, не бухали молотки в кузнице. Да и в полях мне не встретился ни один человек…

Мы с Тинкой медленно ехали по безлюдной улице. У дома старосты деда Луки я спешилась и осторожно зашла на двор – незапертая калитка слегка покачивалась от ветра. Дверь в сени была открыта. Я поднялась по запыленным ступенькам.

Складывалось такое впечатление, что всё живое исчезло из села в один миг, причем до последнего момента ни о чём не подозревая и продолжая заниматься своими делами. В погасшей печи виднелся остывший чугунок, и, судя по тяжелому запаху и обилию насекомых, хозяйка варила мясные щи. Посреди просторной горницы на кучке сора лежал большой веник. На краю лавки чьи-то маленькие ручки затейливо разложили тряпочных кукол с разрисованными лицами. На широком столе стояло лукошко с яйцами.

Рассыпанное на дворе зерно никто не клевал, бельё, развешенное для просушки, уже посерело от пыли, и недоеденные поросятами помои успели покрыться густой сине-зеленой плесенью. Даже вороны почему-то их не подъели.

Охваченная ужасом, я шла по мертвому селу, ведя под уздцы дрожащую кобылку. Наши глаза подмечали всё новые и новые детали этого кошмара. Вот у колодца валяются три пары деревянных ведер и коромысла – видно, кумушки остановились почесать языками.

А вот посреди улицы стоит телега, а перед ней оглобля и хомут.

В кузне вокруг потухшего горна разбросаны инструменты.

В литейном сарае – полупустые холодные формы, а рядом чан с застывшим металлом, который, похоже, не успели использовать.

В трактире мухи жужжат над тарелками с протухшей едой, запах вышибает вон получше любого платного вышибалы, а от подсохших пивных луж на деревянных столах остались уродливые пятна. На полу валяется яркое вышитое полотенце и пустая глиняная кружка.

Нигде ни особого беспорядка, ни следов борьбы, ни пятен крови…

И – самое жуткое – стоящий в самом центре села храм Молодого Бога, всегда такой нарядный, праздничный с его легкими белыми стенами и высокой звонницей, теперь был покрыт омерзительным серо-коричневым налетом. Колокола же его, славные своими чистыми тонами и искусными звонарями, и вовсе исчезли. Осиротевшая колокольня зияла на фоне легкого весеннего неба пустотой, словно безглазый череп мертвеца.

Я стояла, тесно прижавшись к Тинке, и слезы текли по моим щекам. Не стало большого трудолюбивого села, где умели выращивать лен и жито, делать колокола и ковать мечи, разводить быстрых коней и тучных коров. Они жили, любили, ссорились, мирились, работали, гуляли на праздниках, искали клады на Купалу, сжигали чучело Мораны, провожая зиму…. А теперь здесь никого не осталось, ни человека, ни животного, ни мышки, ни птички. Только мухи.

Внезапно Тинка вскинула голову и заплясала на месте. Краем глаза я заметила какое-то шевеление в тени высокого забора, окружавшего подворье медника Любима. Я с наивной надеждой обернулась, и это короткое простодушное движение чуть не стоило мне жизни.

С коротким ревом из-под частокола на нас выскочил здоровенный волосатый мужик с синюшной помятой физиономией. От обычного деревенского пропойцы его отличали длинные острые клыки и тускло-красные горящие глаза.

В общем-то, совсем и не мужик. Упырь.

Упырь?! Среди бела дня?! Но, позвольте, каждый ребенок знает, что эта кровожадная нежить ведет сугубо ночной образ жизни. Нападает преимущественно из засады и только на людей, прочие живые существа в его рацион не входят. Одиночка. Обладает редким упорством. Способен преследовать выбранную жертву многие версты и дни.

Мой упырь, похоже, имел своё мнение на этот счет. Дневной свет его нисколько не смущал. Он плотоядно облизнулся толстым фиолетовым языком, рыкнул ещё разок и начал неспешно обходить меня справа. Примеривался, должно быть, в какой артерии кровь вкуснее…

Я судорожно пыталась сообразить, что же мне в этой жизнеутверждающей ситуации можно было бы предпринять. Расклад выходил неутешительный. Стрелой упыря не возьмешь, даже серебряной. Самострел, да с заговоренным болтом, конечно, поубедительнее будет, однако его ещё достать надо и снять с предохранителя. Остается что? Правильно!

Сильным броском я отправила узкий серебряный нож–засапожник в полет, метя чудовищу в глаз. Однако в эту же самую секунду оно взвилось в прыжке и словило клинок горлом.

Серебро сделало свое дело – упырюга рухнул на землю, не долетев до меня сажени три. Нащупал мой нож, выдрал его из горла, воя от боли, отшвырнул в сторону, а затем целеустремленно пополз к нам, загребая землю когтистыми лапами.

Выручила Тинка. Пока я рвала из-за спины зацепившийся за тул самострел, она ловко припечатала гнусную тварь тяжелым копытом. Разбитая голова ещё ненамного задержала упёртую нежить, но и я наконец справилась с пакостным оружием, и серебряный болт с противным хрустом разворотил упырю грудную клетку, пригвоздив его к земле.

Я не стала долго наслаждаться хрипами поверженного врага или пытаться извлечь из его тела свой болт. Подхватив валявшийся нож, я взлетела к Тинке на спину, и мы рванули с ней по пустынной улице во весь опор.