Текст книги "Посол без верительных грамот"

Автор книги: Иосиф Флавий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

2

– Я с самого начала был уверен, что Франц не в своем уме, – задумчиво сказал Рой. – Между прочим, все, кто общался с ним в последнее время, замечали прогрессирующую ненормальность. О Лоренцо Нгага и говорить не приходится. Мне охарактеризовали его как сумасброда и грубияна, не лишенного некоторого таланта экспериментатора, но и не больше. Таким образом, расспросы подтвердили первоначальное впечатление. Но, видишь ли, имеется одно смущающее меня обстоятельство.

– Оно связано с решением гравитационной загадки?

– Да, Генрих. Я показал Томсону формулу «гравитационного крана», принесенную тобой от Франца. Томсон ошеломлен. Именно так он охарактеризовал свое состояние.

– Иван очень увлекающийся человек.

– Но преувеличения его не превосходят определенных границ. Он назвал решение Франца гениальным. Он считает, что нам с тобой нужно немедленно поискать конструктивное оформление идеи Франца. Согласись, такое отношение многозначительно.

– Ты будешь завтра на сессии?

– Я опоздаю к открытию. Но доклада Франца не пропущу.

Генрих пришел даже раньше, чем обещал. Приглашенных было мало. Он прогуливался по залу Истории цивилизации, это был его любимый зал, наполненный статуями и картинами. Генрих словно бы здоровался со всеми этими знаменитыми людьми, реально существовавшими и вымечтанными так рельефно, что они стали реальней множества существовавших. В уголке великих путешественников он постоял перед статуями Одиссея, Колумба и Дон-Кихота. Колумб властно показывал вдаль, Одиссей с испугом и радостью озирался, он словно бы увидел что восхитительное и страшное, Дон-Кихот дружественно протягивал освобожденную от железной перчатки руку. Обычай требовал, чтобы посетители пожали руку благородного рыцаря, Генрих всегда выполнял обычай.

Мимо несся Томсон, он всегда мчался, как на пожар, но, разглядев Генриха, академик притормозил.

– Это же черт знает что! – крикнул он возбужденно. – Что до меня, то я ночь не спал! Такие открытия, такие открытия!.. Ожидаю и сегодня сногсшибательных сообщений!

Генрих догадался, что Томсон не спал ночью из-за тех открытий, какие углядел в гравитационных формулах Франца.

– Сегодня нас ожидает… – заговорил было Генрих. Но Томсон умчался: он всегда любил больше высказываться, чем прислушиваться к чужим высказываниям.

Встреча с Томсоном напомнила Генриху, что он может пропустить приезд Франца. Он поспешил к выходу. На площади одна за другой садились авиетки, из кабин вылезали академики и приглашенные. В толпе, поднимавшейся по наружной лестнице, показался президент академии Альберт Боячек. Генрих постарался, чтобы старый ученый его не заметил. Боячек мог и подозвать Генриха, он с охотой разговаривал с ним, но разговоры могли помешать наблюдению за входом.

Франц приехал в старинном электромобиле с давно вышедшими из моды удобствами – просторная кабина древней машины имела фильтры воздуха и кондиционеры. Автошофер подкатил электромобиль к самому входу, распахнул дверцы, протянул услужливо рычаги, чтобы помочь Францу выбраться. Франц кутался в странный костюм, непостижимо объединявший в себе шубу со скафандром. Из-под шляпы наружу высовывался лишь острый нос, щеки прикрывали прозрачные щитки.

Франц простонал, подавая Генриху руку:

– Ох, как трудно было ехать! Ты не заметил, какая температура в зале? Я просил держать ровно двадцать.

– Ровно двадцать и держат, – успокоил его Генрих. Он помог Францу раздеться, проводил в зал, уселся рядом. Температура Франца устраивала, все остальное раздражало. Он жаловался, что его ранят и невыносимая угловатость помещения, и еще более нестерпимая угловатость мебели, всюду ужасающие прямые линии, которые к тому же пересекаются, образуя острые грани. Мучил его и цвет, слишком разнообразный: в одной комнате стены были зеленые при белом потолке, желтом поле и кремовых дверях, в других обнаруживалось еще более хаотическое сочетание красок, а в конференц-зале ко всей этой сумятице красок добавлялись малиновые гардины и золотые светильники. Генрих, с сочувствием выслушивавший жалобы, видел, что больше всего Франц страдает от яркого света, заливавшего зал. Франц надел темные очки, теперь он мог свободней смотреть по сторонам и здороваться со знакомыми, но облегчения не пришло.

– Я понимаю, тебе смешно, – с безнадежным смирением сказал он, и такое отчаяние зазвучало в голосе, что Генриху до боли в сердце стало жаль его. – Но меня сводит с ума мысль, что если я сниму очки, то снова меня ослепит беспощадный свет. Так тяжко сознавать, что всюду подстерегает это терзающее сияние!

На возвышении, за столом президиума, появился Боячек. Президент поднял руку, призывая гомонящий зал к тишине.

– Нам много довелось в этом зале слышать удивительных сообщений, – начал президент традиционную вступительную речь, – но сегодня вы услышите об открытии, которое поразит всех вас. Мечта о бессмертии всегда являлась одной из самых пленительных фантазий человека. Сейчас мы узнаем, каким образом можно претворить мечту о вечной жизни в реальную действительность. Нам будут докладывать о своих работах по созданию бессмертия два известных наших ученых – Франц Мравинский и Лоренцо Нгага. Почему-то Нгага задерживается, но друг Мравинский может занимать трибуну.

– Проводи меня до трибуны и останься поблизости, – шепнул Франц, вставая.

Генрих заботливо поддерживал его под руку, пока они шли к столу президиума. В раскрытую дверь торопливо вошел Рой и приветливо кивнул Францу. За спиной Роя показался Лоренцо. Франц страдальчески охнул и судорожно прижался к Генриху. В тупом лице второго бессмертного не было ни мысли, ни чувства, ошалело-веселые, пронзительно светлые глаза яростно уставились на собрание.

– Здорово, ребята! – оглушительно гаркнул Лоренцо. Взгляд его упал на съежившегося от страха Франца. Лоренцо заревел еще восторженней и свирепей: – Привет, дружище!

– Держи его, Рой, держи! – крикнул Генрих. Рой кинулся между Лоренцо и Францем, но тут же отлетел к стене, таким мощным был ответный толчок Лоренцо. Генрих попытался увести Франца, у Франца подогнулись ноги, он схватился за спинку кресла, чтобы не упасть. Генрих выскочил вперед, заслоняя Франца, но попал под кулак Лоренцо и рухнул на пол.

– Слабаки! – ликующе орал Лоренцо. – Куда вам против бессмертного! Давай поцелуемся, Франци!

Генрих успел вскочить на ноги, когда Лоренцо соприкоснулся с Францем. Нгага лишь протянул руку, чтоб поздороваться, но Франц сумел отшатнуться, и Лоренцо ухватил друга за плечо. Надрывный вопль Франца и удивленный рев Лоренцо потонули в грохоте столба пламени, взметнувшегося на том месте, где они стояли. Перепуганные ученые кинулись кто куда, а на них падали быстро гаснущие огненные языки и сыпался пепел. Обоих бессмертных уже не существовало, а людям в зале все казалось, что отчаянные голоса, вырвавшиеся из пламени, звучат и звучат.

Взрывная волна снова опрокинула Генриха. Рой подскочил к брату и помог ему подняться. Генрих метнулся к месту катастрофы. Облачко пепла, взвившееся к потолку, понемногу оседало. К братьям, с ужасом взиравшим на угасающий костер, приблизился Боячек. Старый ученый был страшно бледен, руки его тряслись, губы еле шевелились. Следом за ним подскочил бледный Томсон.

– Какой финал! – едва прошептал Боячек. – Какой ужасный финал!

Он наклонился, осторожно тронул кусок несгоревшей одежды, снова выпрямился, с отчаянием поглядел на подавленных братьев и насупленного Томсона.

– Бессмертные погибли на наших глазах! – горестно сказал президент Томсону. – И мы, смертные, не могли им помочь, ничем не смогли помочь! Такие надежды возлагали мы с вами на их исследования! И вот финал!

ТЯЖЕЛАЯ КАПЛЯ ТЩЕСЛАВИЯ

1

Рой, конечно, не согласился бы заняться распутыванием загадки смерти Ричарда Плачека, если бы не был другом Армана. В Столице функционировали идеально оснащенные лаборатории Охраны общественного порядка, установление обстоятельств гибели любого человека являлось их прямой обязанностью. Иногда Рой с Генрихом помогали следственным лабораториям, но лишь когда имело место какое-то странное физическое явление, в природе которого работники охраны не могли разобраться. Самоубийство Плачека, как считал Рой, к таким случаям не относилось.

Но Арман, три дня дежуривший у постели Плачека, когда медики боролись за его жизнь, был так подавлен, что Рою захотелось утешить помощника. Арман сидел у пульта, не начиная подготовленного эксперимента – в лаборатории братьев в эти дни изучался гравитационный пробой пространства, – и вяло просматривал запись вчерашнего опыта. Рой понимал, что Арман не видит ни одной цифры.

Рой взял Армана за руку и потянул к дивану.

– Поговорим, – сказал Рой. – Я не собираюсь тебя утешать. Смерть есть смерть. Ричард сам захотел уйти из жизни.

Арман покачал головой:

– Он не хотел уходить из жизни, Рой. Я-то хорошо знал Ричарда. Среди моих друзей не существовало большего жизнелюба.

– Сколько я знаю, он сказал своему ассистенту: «Меня больше не будет!» – капнул в ухо какое-то снадобье и умер.

– Впал в беспамятство, Рой.

– Да, я знаю, он несколько дней бредил. Яд оказался из медленно действующих.

– Был ли это яд? – задумчиво сказал Арман. – Все дни я мучаю себя вопросом: был ли это яд?

Рой пожал плечами:

– Но ведь это проще простого определить. Снадобье, которым он отравился, сохранилось?

– Целая ампула.

– Надо сделать анализ.

– Сделали, конечно.

– И результат?

– Безвреднейшее химическое вещество! Правда, структура молекулы очень сложная, но это второстепенно, раз доказано, что токсического действия препарат Ричарда не имеет.

– На ком производились контрольные опыты?

– На животных. Собаки, кролики, обезьяны…

– То, что безвредно для животного, может оказаться смертельным для человека.

Арман странно посмотрел на Роя:

– На человеке тоже опробовали препарат.

– На ком? Неужели ассистент Плачека решился…

– Нет. Решился я. Вчера вечером я влил себе в ухо каплю препарата Ричарда.

– Ты сумасшедший. Когда ты разучишься рассматривать себя как полигон для диких экспериментов? Ну, и каков результат?

– Как видишь, я жив.

– Полуживой. Еще не видел тебя таким вялым.

– Во всяком случае, это не следствие моего поступка. Препарат совершенно безвреден. Для меня, по крайней мере.

– Но для Ричарда он стал причиной смерти. Этого ты не будешь отрицать?

– Не буду. И вот здесь загадка. Почему безвредный для других препарат мог погубить Ричарда? Для чего он принял его? Чего хотел добиться?

Рой задумался.

– Сколько я понимаю, ты не веришь в самоубийство Ричарда?

– Я просто знаю, что самоубийства не было.

– Смелая гипотеза! Она противоречит медицинскому заключению.

– Медицинское заключение основывается на схеме поступков Ричарда: то-то сказал, то-то сделал, то-то получилось. Но это внешность. Меня занимает суть.

– Суть далеко не всегда противоречит внешности.

– В случае с Ричардом противоречит. Все во мне протестует против мысли, что Ричард покончил с собой.

– Ты уже говорил: жизнелюб и все такое. Бывают трагические ситуации, когда и жизнелюбы накладывают на себя руки.

– Такой ситуаций не было. Я тебе расскажу о последней встрече с Ричардом. Я гулял с Линой в парке, когда мимо нас пронесся Ричард. Ты знаешь, он всегда торопился. Я окликнул его, и он подошел к нам. Он был в страшном возбуждении.

– Я знал его плохо, но не помню, чтобы он бывал не возбужденным. Удивительно неуравновешенная натура.

– В тот день он был в совершенно особом состоянии. Он ликовал. Он с восторгом объявил, что поставит в ближайшие дни опыт, который опрокинет все представления об интеллектуальных возможностях человека. Я спросил, не собирается ли он поразить нас каким-либо новым талантом в себе. Я имел в виду то его замечательное достижение, когда после трех месяцев затворничества он вдруг показал себя полиглотом. Это, конечно, было ошеломляюще.

– За три месяца упорной работы при известных способностях можно изучить несколько языков.

– Я знаю Ричарда с детства. Никто не замечал в нем выдающихся лингвистических способностей. И он изучил не несколько, а ровно десять языков, и не просто изучил, а стал знатоком их. Слишком уж неожиданным и крупным был успех.

– Он не рассказывал, какой собирается ставить опыт?

– Он не любил рассказывать о своих экспериментах. Он терял интерес к своим исследованиям, когда узнавали, чем он занимается. Вероятно, это проистекало оттого, что он был страшно тщеславен. Он хотел поражать, блистать, всюду занимать первые места. «Вот он я! Каков?» – по этой формуле строились все его рассказы, даже официальные отчеты. Он считал себя научным гением и очень расстраивался, когда убеждался, что не все в это верят.

– Знакомые, вероятно, недолюбливали его?

– Мало кого так любили, как его. Он с увлечением помогал каждому, кто просил о помощи, с радостью одаривал интересными мыслями, шумно радовался, если у друга получалась работа. И делался совершенно счастливым, если его благодарили за помощь словами: «Если бы не ты, то…» Тщеславие его было странно: огромно, но не эгоистично, я бы даже сказал, великодушно и щедро.

– Он исследовал микроизлучения мозга, если я не ошибаюсь?

– Да, эту странную радиацию клеток мозга. Он занялся микроизлучениями, когда они только были обнаружены. И очень досадовал, что не он автор открытия экранирующего действия черепа. Он запальчиво утверждал, что по справедливости это его открытие, он лишь замешкался с опубликованием, а в Институте мозга нашлись исследователи попроворней.

Рой некоторое время размышлял, потом задал новый вопрос:

– Ты, стало быть, считаешь, что самоубийства не было, а был…

– Да, Рой. Ричард поставил опыт на себе. И опыт оказался смертельным.

– Неудачный опыт, неудачный опыт… Давно не слыхал, чтобы в наших лабораториях ставили на себе опасные эксперименты. И еще одно, Арман. Ведь перед смертью Ричард должен был понять, что произошло несчастье, и хотя бы предостеречь от повторения неудачного опыта.

– Видишь ли, Рой, ты коснулся того, что меня самого волнует. Ричард бредил. Но бред его был радостным. Он ликовал, умирая. Ему воображалось, что он добился того, чего хотел. Он повторял: «Как удалось! Как удалось!» Он и не подозревал, что совершилась катастрофа.

– Весь его бред и состоял в подобном бессмысленном ликовании?

– Ричард воображал себя математиком. Он развивал в бреду какие-то математические теории. Видения его мозга записаны, но математики не нашли в них ничего интересного. Математический бред прерывался хриплыми выкриками: «Как удалось!» И столько в них было восторга, Рой!

– Интересно. Даже очень интересно! Ты меня убедил: в гибели Плачека таится какая-то загадка. Может быть, нам заняться ею?

Арман с благодарностью посмотрел на Роя.

– Генриха мы тоже привлечем?

– Зачем? Он не способен разрываться между двумя проблемами. Пусть он возится с аккумуляторами гравитационной энергии. Запроси, пожалуйста, все материалы о работе и обстоятельствах гибели Плачека.

2

Анализ предсмертного бреда Плачека не показался Рою интересным: хаотичные видения – переплетения кривых, фрагменты формул, геометрические фигуры и тела, вернее, обломки фигур и тел, валящихся одно на другое в диком беспорядке. Эксперты, расшифровавшие бредовые картины, указывали, что больной как бы пытался разобраться в некоторых вопросах геометрии, но знания его были скудны и решения школярски примитивны. Типичный болезненный бред, указывали эксперты.

Рой согласился с ними, когда просмотрел записи видений. Он лишь отметил для себя, что одно удивительно в картинах бреда: именно то, что все они без исключения имели математический характер.

– Бред Плачека напоминает мне говорящую лошадь, – сказал Рой Арману, – Самым поразительным у говорящей лошади является не содержание ее слов, а тот факт, что она разговаривает. Ведь сколько я знаю, Ричард никогда не интересовался математикой?

– Не терпел математики, – подтвердил Арман. – Он говорил, что математика внушает ему отвращение. Он, конечно, знал ее в объеме, какой необходим нейрофизиологу, но этим и ограничивался.

Значительно больше заинтересовали Роя отчеты Плачека о работах его лаборатории. Они все касались микроизлучений мозговых клеток. Экранирующее действие черепа Плачек не открывал, это сделали до него, но он подробно изучил, какие именно лучи отражаются от внутренней поверхности черепной коробки и как создаются те суммарные волны, генератором которых является мозг и которые свободно уносятся в пространство. Мозг в отчетах Плачека представал хаосом излучений, клубком переплетенных волн, а череп был вроде фильтра, выпускающего наружу нечто упорядоченное.

Рою особенно понравилась теория глаз, подробно развитая Плачеком. Глаза Ричард считал не так органом зрения, как каналами, по которым мозговое излучение исторгается наружу, почти не испытывая упорядочивающего влияния черепного фильтра. Глаза – и уши тоже, но в меньшей степени – описывались как отдушины для давящих мозг излучений, как окна, сквозь которые открывается внутреннее кипение мысли. Плачек доказывал, что можно при помощи глаз обмениваться любой информацией, особенно если разговаривающих взглядами снабдить специальными усилителями.

В одном из отчетов была описана схема прибора, определяющего по глазам не только о чем думает человек, но и в какой области он специализируется, и каков объем и характер его знаний, и велики ли его возможности в избранной отрасли работы. В приложении к отчету Плачек указал, что экспертная комиссия отвергла его прибор как ненадежный. Рой покачал головой. Эксперты требовали сразу полного совершенства. Живая мысль в предложении Плачека имелась, и она характеризовала самого Плачека, его научные интересы и методы работы, а сейчас это было для Роя главным.

– Будем разговаривать с ассистентом Плачека, – сказал Рой, когда изучил доставленные ему материалы. – Как его зовут?

– Карл Клаусен, – ответил Арман и предупредил; – Карл человек тяжелый, несловоохотливый. Объяснения из него надо вытягивать клещами. Ричард, впрочем, говорил, что ни с кем другим ему так легко не работалось. Я не пойду с тобой. Мне тяжело в лаборатории Ричарда.

Уже после десятиминутной беседы с Клаусеном Рой понял, почему Плачеку легко работалось с ассистентом. Полный, рыхлый, неторопливый, он был из тех, кого при рождении забыли одарить железой любопытства. Он был, по-видимому, идеальным исполнителем и не более того. Он равнодушно заверил Роя, что заботился лишь о том, чтобы точней выполнить задания Плачека, а смысла их не доискивался.

– Рачард сердился, когда его спрашивали, зачем, почему? Он мог и накричать. Очень не люблю, когда кричат.

Со стены лаборатории, над столом, глядел с портрета Плачек – весело ухмыляющаяся молодая рожица, хитрые маленькие глаза, нос такой крохотный, что даже и не замечался на лице, округлый подбородок, массивные оттопыренные уши, до того несоразмерные голове, что казались приделанными, а не своими. Плачек был уродлив, но особым, жизнерадостным, дружелюбным уродством. Одного взгляда на портрет было достаточно, чтобы понять: этот человек не скорбит о своем физическом несовершенстве. У потенциальных самоубийц, подумал Рой, лица иные.

Под портретом висел небольшой прибор – указывающая шкала с делениями от одного до ста, валик регистрирующей ленты, стрелка, бегающая по шкале, перо, небольшой экран, клавиатура настройки.

– Что за аппарат? – спросил Рой.

– Высокочастотный измеритель таланта, – равнодушно сказал Клаусен.

Рой с удивлением обернулся к нему:

– Я не ослышался? Вы сказали – таланта? Клаусен пожал плечами:

– Что вас удивляет? Схема элементарная. Подходите и смотрите на экран. А в это время аппарат записывает вашу энцефалохарактеристику – область интересов, глубину, широту, интенсивность…

– …мыслительных способностей?

– Чего же еще? А после анализа, записанного на ленте, стрелка укажет, кто вы. Ричард применял десятибалльную систему классификации, десять оценок по десяти ступенек в каждой.

На шкале Рой прочитал названия над каждым из десяти интервалов:

Дурак элементарный

Дурак самодовольный

Бездарь ординарная

Бездарь агрессивная

Середняк рядовой смирный

Способность векториальная

Способность общая

Дарование

Талант

Гений.

Рой засмеялся и покачал головой.

– Интересная классификация! И многие соглашались подвергнуть себя исследованию? Одни названия уже внушают страх. Слишком обширную область на шкале занимают дураки и бездари.

Клаусен невозмутимо возразил:

– Дураки к нам не ходили. Любой считал себя талантом, а то и гением. И ведь обычно не знают, что анализ уже идет, пока рассматривают прибор.

– А когда узнают результат анализа?

– Анализ сразу не раскрывается. Вас, например, уже проанализировали, а стрелка не шелохнется, пока я не включу резюмирующее устройство. В первой модели резюматора, правда, не было, от этого возникали неприятности. К Ричарду как-то пришел приятель из Института косможурналистики и пожелал проанализироваться. Мы два дня потом собирали осколки прибора. Во второй модели Ричард конструктивно учел недостатки человеческого характера.

Рой пожелал узнать свою оценку. Стрелка указала на восьмую ступень способности общей. Рой высказал полное удовлетворение. У Клаусена была вторая ступень способности векториальной, он считал свою классификацию вполне справедливой. Рой спросил, может ли он взять измеритель таланта к себе в лабораторию, чтобы познакомиться с ним обстоятельней. Против обследования прибора Клаусен не возражал и вручил Рою подробную схему измерителя, составленную самим Плачеком. Рой поинтересовался, пользовался ли Плачек измерителем таланта для самоанализа. Клаусен ответил, что ничто так не занимало Плачека, как этот прибор. Не было дня, чтобы он не провозился с измерителем час-полтора.

– Он знал свою оценку?

– Конечно.

– Она его удовлетворяла?

– Не она, а они. У него было много оценок.

– Как это понимать?

– Он исследовал каждый вектор своих способностей. Вы ведь знаете, что он все опыты ставил на себе. И каждый опыт должен был что-то в нем изменить. Он мог после опыта весь день просидеть перед измерителем.

– Как измеритель классифицировал Ричарда?

– Нормально он не поднимался выше девятой ступени даровитости и ни разу не попадал в середняки. Возможно, такая оценка его и огорчала, но он старался не показывать этого. Он говорил, что упреки нужно адресовать отцу и матери, которые не постарались снабдить его гениальностью. Он не унывал. Он хвалился, что прыгнет выше собственных ушей. Он разрабатывал единственно правильную теорию гениальности, это его собственные слова. Я в его теории не вникал, мне хватало своих дел.

– Вы сказали: «нормально не поднимался выше девятой ступени даровитости». А ненормально?

– Однажды он достиг седьмой степени таланта. Он выглядел очень подавленным в тот день.

– Подавленным? Так крупно повысить способности – и огорчаться!

– Видите ли, он надеялся, что достигнет хотя бы первой ступеньки гениальности. Он говорил, что эксперимент поставлен безукоризненно, гениальность обязательно должна получиться. А она не получилась. Он так расстроился, что взял двухнедельный отпуск. Я тоже отлично отдохнул в эти две недели.

– В чем заключался эксперимент?

– В конкретное содержание его работ я не вникал. Даже когда он сам рассказывал о них, я старался поменьше запомнить. Так было спокойней. А отчеты он составлял лишь по завершении исследований. Он не терпел рабочих журналов. Они фиксировали бы его ошибки. Он считал это унижением для себя.

– Неужели ничего не запомнили?

– Помню, что он тогда создавал в себе полиглотство. Арабский, английский, китайский, суахили, хинди… Разные были языки. Он трещал на них на всех со скоростью водомета. А выше таланта не вытянул. Я бы на его месте тоже огорчался. Препараты мои, впрочем, были синтезированы добросовестно, я не позволял себе никаких отклонений от заказа. Ричард сказал тогда: «Ты не виноват, дело во мне!» Он чуть не плакал.

– Какие препараты вы ему синтезировали?

– Все, какие он заказывал. У меня сохранились рабочие журналы. В отличие от него, я все записывал. Если хотите ознакомиться…

– Да, пожалуйста. Итак, вы синтезировали химические препараты, какие он заказывал. А чем определялись его заказы? Почему он хотел того, а не иного?

– Не знаю. Он бы страшно рассердился, если бы я вздумал допрашивать, почему он нуждается в данном, а не в другом препарате. Знаю лишь, что выдаче каждого заказа предшествовали месяцы работы. Он вычислял, чертил, анализировал кривые… Девять десятых его времени занимала разработка заказа на новый препарат. Проверка препарата обычно была кратковременной.

– В чем состояла проверка?

– Сначала Ричард при помощи анализаторов устанавливал, что препарат соответствует заказу. Приходилось повторять синтезирование по пять-шесть раз, прежде чем он оставался доволен. Это были тяжелые дни. Зато когда проверка заканчивалась и он садился за расчет нового препарата, я мог отдохнуть. Он не возражал, чтобы я в эти дни повалялся на диване. Он только требовал, чтобы я лежал тихо. Лежать тихо я любил.

– Возвратимся к препаратам. Допустим, синтезированное вами химическое соединение его удовлетворило. Что он делал с ним?

– Как – что делал? Принимал!

– Что значит – принимал?

– Вводил себе в мозг. Впрыскивал в ухо или закапывал в глаз.

– То самое, что он сделал в последнем, гибельном эксперименте?

– Методика использования препаратов была одна. Не помню, чтоб он ее менял.

– Значит, ничего экстраординарного в последнем эксперименте не было? Попытку самоубийства вы отвергаете?

– Какое самоубийство! Нормальный эксперимент.

– Вряд ли нормальные эксперименты заканчиваются смертью экспериментатора. Вы знаете вывод медиков? Плачек ввел себе в мозг яд! Яд синтезировали вы.

Клаусен хмуро смотрел в угол лаборатории.

– Яда я не синтезировал. Ричард и не думал о ядах.

– Экспертиза приводит его фразу: «Меня больше не будет», сказанную вам перед введением себе яда.

– Препарата, а не яда! Слова его, это верно.

– Их толкуют как своеобразное уведомление о самоубийстве.

– Чепуха! Он всегда что-нибудь такое говорил. Когда он принимал лингвистический препарат, он сказал: «Ты меня теперь не узнаешь. Я вторично рождаюсь – но уже другим». Перед испытанием всё ему рисовалось в радужном свете. Когда получалось не по расчету, он сокрушенно бормотал: «Опять я, опять я!» Один раз сказал со вздохом: «Знания – еще не талант».

– Слова «опять я» можно толковать как желание переделать себя и разочарование, что он остался тем же?

– Тем же он не оставался. В чем-нибудь да менялся. Он и ставил опыты, чтобы изменить себя. Он производил в себе гениальность.

– Производил в себе гениальность! Отлично сказано. А препараты, синтезированные вами, должны были перестроить связи клеток его мозга, стимулировать за черепной коробкой иные, более интенсивные излучения. Не так ли?

Клаусен подумал.

– Возможно, и так. Я раньше думал, что препараты мои являются резервуарами полезной информации. Ну, что Ричард разработал метод записи целых наук на молекулярном уровне. Я так и называл свою работу: синтезирование информационных капель. Однажды я сказал Ричарду о своих догадках. Он сперва высмеял меня, а потом рассердился. Он кричал: «Вы тупица, Карл! Не могу понять, почему измеритель приписал вам какие-то способности. Вы средство рассматриваете как цель!»

Рой пожал Клаусену руку:

– Спасибо, Карл. Арман почему-то считает, что вы необщительны. У меня создалось другое впечатление. Вы хорошо разъяснили все существенное, что связано с гибелью Ричарда Плачека.