Текст книги "Меделень"

Автор книги: Ионел Теодоряну

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

Мальчик-слуга вошел в столовую с пустым бокалом, он был бледен как мел: можно было подумать, что сердце его оказалось в бокале на месте зубов.

– Я их бросила в пруд, – прозвучал голос Ольгуцы среди полнейшей тишины, – словно все вокруг было погребено под лавой.

– Пусть мне в комнату принесут стакан молока. А ты, девочка, приходи ко мне, когда встанешь из-за стола.

Ольгуца не только не утратила аппетит – он возвратился к ней вместе с исчезновением злополучных зубов. После обеда она вошла в комнату Фицы, вызывающе хлопнув дверью.

– Я пришла!

Фица очень долго смотрела на нее; судя по всему, она употребила всю зоркость своих глаз и проницательность ума, чтобы представить себе Ольгуцу в будущем, – так факир заставляет растения с невиданной быстротой произрастать из семян.

И впервые в жизни ее беззубый рот с суровой нежностью поцеловал вспыхнувшие румянцем щеки Ольгуцы. В этот миг у Фицы Эленку зародилась надежда, что в ее семье среди "тюфяков и растяп" появится еще одна Фица Эленку. Она завещала Ольгуце все свое состояние.

В благодарность за это, после ее долгожданной кончины, Ольгуца назвала именем покойной одну странную лягушку.

От отца к сыну жители Меделень передавали друг другу, что пруд проклят богом и что Фица Эленку... После смерти Фицы – рассказывали крестьяне – в пруду появилась необыкновенно крупная и смелая лягушка. И царила она над всеми лягушками, как зеленоглазая Фица над людьми. У деда Георге как-то вырвалось необдуманное слово, – он хотел предостеречь Ольгуцу. И тогда Ольгуца принялась охотиться за водяной Фицей в пруду, на дне которого лежали, ухмыляясь, вставные зубы реальной Фицы. Стрельба из рогатки ни к чему не привела, усилия случайных охотников – тем более.

Теперь уже всей деревне было известно, что Фица Эленку обратилась в чудесную лягушку. И лягушки, охраняемые легендой, непрерывно умножали свой род, оскорбляя все большим числом голосов божий мир, а гигантская лягушка возвышалась над ними, словно неиссякаемый дьявольский кубок с зеленым ядом...

* * *

...Они приближались к заветной цели. Пустынный, словно при луне, пруд искрился в лучах заходящего солнца, от него пахло тиной, гнилью и прохладой.

...Император вновь превратился в Дэнуца, потому что Дэнуц прекрасно знал легенду и ему не хотелось в полном одиночестве оказаться у пруда, который все избегали. Он поднял ружье и долго целился в небо, пока не подошли остальные, затем опустил ружье и вместе со всеми отправился дальше, твердо решив не портить отношения с Фицей Эленку! Гораздо лучше быть простым зрителем. Ведь и дяде Пуйу все это безразлично.

...Из камыша донеслось кваканье лягушек. Казалось, множество людей вытряхивает одновременно тысячи мешков. Шум нарастал. Кваканье становилось все более страстным, его прерывали стенания, стоны и жалобы – ни дать ни взять псалмопение в синагоге.

Лягушки сидели на берегу, разинув рты и уставившись огромными глазами в беззвездное небо... Тявканье Али заставило их встрепенуться, но они остались сидеть на месте, не в силах преодолеть лень и выбраться из тины.

– Подождем, Герр Директор. Ты ее скоро увидишь.

– А ты ее знаешь, Ольгуца?

– Конечно. Терпеть ее не могу! Такая дерзкая!

– Ничего, Ольгуца, я ее приструню.

Монокль Герр Директора подстерегал Фицу Эленку. Ружье было заряжено. Рогатка Ольгуцы находилась в боевой готовности.

На близком расстоянии лягушки выглядели настоящими хористками. Квакающие звуки вырывались из их мягкого, вздутого брюшка.

– Ольгуца, а вдруг она выйдет совсем в другом месте?

– Нет, Герр Директор, уверяю тебя: здесь находится ее трон.

И Ольгуца показала пальцем на ивовый пень, нависший над водой. Покрытый ряской пень казался телом обезглавленной лошади, остановившейся на полном скаку.

Охота началась. Герр Директор закурил папиросу. Ольгуца проверила свою рогатку, грациозным жестом растянув ее во всю длину. Моника стояла совершенно неподвижно, прислушиваясь к жужжанию комаров, которое напоминало ей пение скрипок.

Самец лягушки прыгнул на самку, и они вместе нырнули в свадебное путешествие, а над ними образовалось дрожащее серебристое кольцо. Остальные лягушки выскочили из воды, упругими движениями пробрались через тину и замерли в полной неподвижности, охваченные внезапным экстазом.

Из воды высовывались и тотчас же исчезали лягушачьи головы с выпученными глазами утопленника.

Дэнуц чувствовал себя не совсем в своей тарелке. Из воды за ним следили тысячи глаз... А ведь вода глубокая!.. И страшная, как неподвижная мертвая рука, которая может внезапно схватить и утянуть туда...

Мало-помалу пятясь назад – чтобы не напал кто-нибудь ненароком, красное солнце, большое и круглое, отодвинулось от пруда.

Когда замолкают слова, мысли начинают сами говорить, быстро, странно... Дэнуц был бы рад, если бы сейчас на него напала Ольгуца. Но Ольгуца не отрывала глаз от блеска воды возле ивы.

– Тсс!

Все замолчали. Герр Директор бросил папиросу и нажал на курок.

– Вот она выходит, – прошептала Ольгуца, морща лоб.

Моника зажала уши.

Вокруг ивы, под водой, кипела жизнь.

– Вот она! Не стреляй. Подожди.

Фица Эленку высунулась из воды... или из ивы. И все лягушки, окружавшие иву, хором запели заупокойную.

Пузатая, словно китайский божок, щербатая и зобастая, омерзительная лягушка не дрогнула под дулом ружья.

Грянул выстрел, вылетел камень из рогатки. Но ни пуля, ни камень не произвели никакого впечатления.

Заупокойная молитва лягушек, все более и более громкая, словно отгоняла и пули и камни.

Изящным движением опытного охотника – напоминающим вытянувшуюся в прыжке борзую – Герр Директор вскинул ружье и снова выстрелил. Следом за пулей вылетел камень.

Фица Эленку глядела на них мрачно и насмешливо.

И вдруг исчезла, словно ее кто-то проглотил. Ива опустела. Лягушки разбежались.

– Ну что, Герр Директор?

– Не знаю!.. В воду стрелять очень трудно: слепит глаза... Отвратительная лягушка!

– Отвратительная! – вздохнула Ольгуца.

– Мерзкая! – прошептала Моника, чувствуя дрожь в спине.

– Пойдем, дядя Пуйу, – заторопился Дэнуц.

– Нет, душа моя. Старейшину мы упустили, придется взять реванш за счет коллегии адвокатов. Я учреждаю премию: один лей за лягушку. Я буду вести счет. Договорились?

– Браво, Герр Директор! Ну, я им покажу!

– Дэнуц, начнем с тебя... Не спеши! Целься спокойно... А теперь стреляй! Не попал. Сейчас очередь Моники.

– Я не умею, дядя Пуйу.

– Научишься... Не бойся, Моника. Да ведь нет никакого шума, приобадривал ее Герр Директор, видя, что она зажимает себе уши вместо того, чтобы держать ружье.

– Моника, я рассержусь, – вмешалась Ольгуца. – Я жду.

Упрек Ольгуцы придал ей решимости. Она взяла ружье неумело – так, как курят женщины, не умеющие курить, – и выстрелила наугад. Одна из лягушек перевернулась белым брюшком кверху.

– Один лей в пользу Моники... Ну-ка, теперь ты, Ольгуца.

Лягушка Ольгуцы сделала отчаянный прыжок и упала в воду, обратив к небу свое раненое сердце.

Али бегал по берегу и отчаянно лаял. После первого выстрела он помчался вперед, после второго – отбежал назад, с каждым разом все яростнее лая. Казалось, что он борется с комарами: он слишком велик, они – слишком малы.

– Перерыв! Подведем итог! У Моники два лея; у Дэнуца – пять, у Ольгуцы восемь... Твоя очередь, Дэнуц.

– Тсс! Герр Директор! Фица.

На лиловом от вечернего неба пруду воцарилась тишина. Только тростник у берега тихонько вздыхал.

– Ольгуца, стреляй ты, я не вижу, – прошептал Дэнуц, освобождаясь от ружья.

Ольгуца взяла у него ружье, даже не слушая брата. Щеки у нее горели, как тогда, когда она вошла в комнату Фицы Эленку. На этот раз все лягушки умолкли, был слышен только голос той, что сидела на ивовом пне.

Откуда доносился ее голос?.. Оттуда или отсюда?.. В тишине, в синем сумраке, из-под земли черными полчищами выступали какие-то странные существа, а впереди шел кто-то невидимый, с хриплым, грубым и глухим хохотом.

– Али, иди сюда! Подержи его за шею.

Это восклицание вернуло Дэнуца к действительности. Ольгуца опустилась на одно колено, облокотилась о другое и целилась, целилась, пока не увидела белое, словно кусочек луны, брюшко лягушки. Из сердца Ольгуцы и неподвижного ружья вылетела пуля... и попала в цель. Лапки Фицы жестом проклятия трагически взметнулись вверх. От удара пули, поразившей ее, лягушка упала в воду...

На христианском небе всходили звезды.

– Браво, Ольгуца! Снайперский выстрел! Ты заслуживаешь охотничьего ружья.

– Ольгуца, я отдам тебе свое, – предложил Дэнуц в порыве щедрости.

– Merci, оставь его себе. У меня будет собственное охотничье ружье.

– Ольгуца, я выиграл пари. Вернее, ты его выиграла. Пирожное со взбитыми сливками от мамы и флакон одеколона от меня!

– Герр Директор, никак нельзя было ее упустить. Я должна была убить лягушку.

– Почему, чертенок?

– Так... Потому что я ее боялась, – громко ответила Ольгуца, так чтобы ее слышали и те Ольгуцы, которые остались в прошлом.

Такова была эпитафия обеим Фицам.

В преддверии осени мелодии сна в летнюю ночь звучали особенно громко и весело. Дудочки и флейты, волынки, кобзы и скрипки, колокольчики, виолы и однострунная виолончель болотной выпи на разные голоса распевали песни в честь серебристой и ясной вечерней зари. Еще не взошла луна; солнце давно закатилось. Высоко в небе дрожала одинокая, словно попавшая в паутину звезда.

Дэнуц с опущенным дулом вниз ружьем открывал шествие. Звонкий лай Али возвещал о победе.

...Император в полном одиночестве возвращался с поля боя. Войско оставалось далеко позади, словно лес, готовый жить или умереть под ударом топора... Бедный император! Он один жертвовал жизнью ради своих воинов и своего государства. Какой замечательный император! Какой храбрый император! Честь ему и хвала!

– Дядя Пуйу, где ты?.. Али! Али! Эг-гей!

Впереди было сельское кладбище, позади пруд с Фицей Эленку. Но возле пруда был дядя Пуйу. И Дэнуц с ружьем наперевес помчался назад.

– Герр Директор, почему я не мальчик?

– Так было угодно Богу!

– Богу!

Герр Директор атеистически улыбнулся звездочке в небе.

– Или аисту.

– Аисту!

– А кому же еще? – осторожно спросил и сам себя переспросил Герр Директор.

– Маме, Герр Директор. Я совершенно уверена.

– Ну, стало быть, так угодно было маме и папе, – скрупулезно уточнил Герр Директор.

– Нет. Только маме.

– Но почему именно маме?

– Чтобы преследовать меня.

– Ну уж!

– Да, да. Почему она не сделала Плюшку девочкой?

– Оставь его в покое, чертенок! Что тебе еще нужно? Ты у нас теперь мальчик: у тебя есть брюки.

Ольгуца горестно вздохнула.

– Я не мальчик.

– Почему, Ольгуца? Чего же ты еще хочешь?

– Не знаю!.. Но я знаю...

– Разве ты не гордишься тем, что будешь как мама?

– Мама совсем другое дело, Герр Директор. Маме это нравится.

– А тебе?

– А мне нет.

– Тебе нравятся мальчики, Ольгуца?

– Мне?! Я их не выношу.

– Тогда почему тебе хочется быть мальчиком?

– Я не хочу быть девочкой.

– Тогда кем же ты хочешь быть?

– ...Вот видишь, Герр Директор! Я говорю глупости, потому что я девочка.

– А ты, Моника? – спросил Герр Директор, взвешивая на ладони ее косы.

– ...Я бы хотела быть, как tante Алис.

– Ты ее любишь, Моника?

– Да.

– А меня?

– Еще бы, Герр Директор, – уверила его Ольгуца, – ведь Моника мой друг.

Они проходили мимо стогов сена, которые выстроились в ряд, словно горделивые куличи, только что вынутые из печки жаркого лета.

– Моника, ведь ты устала, правда? – тоном, не допускающим возражений, сказала Ольгуца, замедляя шаг.

– Немножко!

– А ты, Герр Директор?!

– Мы ведь уже почти пришли.

– Герр Директор, милый, нам еще далеко... и я хочу тебя кое о чем попросить.

– Я в твоем распоряжении.

– Но обещай, что сделаешь.

– Не уверен.

– Скажи, что да, Герр Директор.

– Скажи, что ты хочешь.

– Скажу, если пообещаешь сделать.

– Говори.

– Значит, обещаешь?

– Ну, предположим!

– Давай отдохнем, Герр Директор. Смотри, Моника уже выбилась из сил.

– А что скажет мама?

– Она будет нас ждать.

– С хворостиной.

– Напротив, с горячей и вкусной едой, потому что мы выиграли пари.

– Так и скажи ей!

– Конечно. Я ей скажу.

– Сядем посидим... Но где же Дэнуц?.. Дэнуц... Дэнуц! Ками-Мура, стоп!

"У-ууу... тра-раа... оо-оооп", – протяжно откликнулось эхо.

– Дядя Пуйу, я пойду поищу его, – вызвалась Моника, испугавшись того, что Дэнуц, возможно, заблудился.

– А тебе не будет страшно?

– Не-ет, – солгали губы Моники, и тут же опровергли эту ложь ее вспыхнувшие щеки.

Стиснув зубы и сжав кулаки, Моника помчалась на поиски. Кромешная тьма ослепила ее. Чем дальше уходила она, тем быстрее бежала. И страх черным сверчком пронзительно кричал в ее душе: Дэнуц, Дэнуц, Дэнуц...

Сердца обоих беглецов, столкнувшись, замерли на миг и вновь упруго забились.

Еле держась на ногах, Моника остановилась на дороге, закрыла глаза и, задыхаясь, крикнула: "На помощь, Дэнуц!.."

У Дэнуца от быстрого бега выпало из рук ружье прямо у ног Моники. Крик Моники остановил его. Он поднял ружье и хмуро спросил:

– Зачем ты меня звала?

Он стоял, держа ружье за ствол, опираясь прикладом о землю. Он казался спокойным, но его слова были безжизненны, как крылья бабочки, сжатые грубыми пальцами.

Моника молча взяла его за руку, глубоко вдыхая прохладу вечера.

– Пусти. Разве ты не видишь, что я держу ружье?

– Это ты, Дэнуц?

– Конечно, я, – гордо ответил его голос, к которому вернулась былая сила. – Ты что, не видишь? Что ты здесь делаешь?

– Меня послал за тобой дядя Пуйу.

– Ты бежала?

– Мне было страшно, Дэнуц.

– Ага!

– Только, пожалуйста, не говори Ольгуце. Она рассердится.

– И я тоже сержусь!

– Не сердись, Дэнуц. Я ведь трусиха.

– Я это знал!

– Но с тобой мне не страшно.

– Еще бы!

– Ты мальчик; ты смелый.

– Чего же ты хочешь?

– Пойдем назад.

– А если я не хочу?

– Тогда пошли домой. Но ведь ты шел назад...

– Я просто гулял.

– Я пойду с тобой, куда хочешь.

– Ты знаешь, что там? – спросил Дэнуц, указывая стволом ружья.

– Деревня.

– Не деревня, а клад-би-ще, – громко произнес Дэнуц, разделяя на слоги страшное слово.

– Ой, Дэнуц!

– Боишься?

– С тобой нет.

Дэнуц с трудом сдержал вздох облегчения.

– ...Хорошо. Пойдем вместе со мной назад.

– Можно, я возьму тебя за руку, Дэнуц?

Две руки крепко сцепились и судорожно сжались возле кладбища. Они двинулись в путь. Шаги Дэнуца все убыстрялись. В нем опять клокотало желание идти как можно быстрее.

– Дэнуц, может быть, пойдем чуть медленнее?

– Тебе придется идти одной!

– Нет, Дэнуц... я хочу с тобой... но я больше не могу. Пойдем помедленнее, Дэнуц...

– Как хочешь! Я спешу.

– Зачем, Дэнуц? Дядя Пуйу нас ждет.

– Я уже сказал тебе однажды!

...Навстречу императору вышла злая колдунья и преградила ему путь. И так как у него кончились пули, императору пришлось вступить с ней в рукопашную схватку. На помощь колдунье с кладбища прилетели злые духи. Но руки императора, как и храбрость его, были крепче железа. Ружье в одной руке, рука колдуньи в другой, и – в путь-дорогу! Император шел вперед, чтобы утопить колдунью в крови поверженного дракона... Честь и хвала такому императору!..

Из великого небесного богатства падали звезды и звездочки, утренние и вечерние, – в ночь и в бесконечность.

– Почему ты остановилась?

Дэнуц оглянулся назад. Моника, не отрывая глаз, смотрела на небо, словно следила за полетом ангела. И с тем же выражением она взглянула на Дэнуца.

– Ох, Дэнуц, как красиво!

Так открылась ее душе первая романтическая лунная ночь...

– Где же они? – крикнул Дэнуц, выпуская теперь уже совсем не нужную ему руку Моники.

– Честное слово, я их оставила здесь! – защищалась Моника, сгибая и разгибая пальцы, онемевшие от пожатия храброго императора.

На месте охотников за лягушками – прямо как в сказке – живописный дед пек кукурузу на душистом костре из вереска и сухих стеблей.

Услышав голоса, дед нагнулся и перевернул подрумянившийся кукурузный початок: на стогах сена и на поле, а может быть, и на небе появилась тень, которая свернула голову дракону с высунутыми наружу языками.

– Дед, а дед!

– ...

– Слышишь, дед?

– ...

Дэнуц властно стукнул дулом ружья о землю.

– Эй! Дед! Я из Меделень!.. Слышишь?

Дед обернулся. Маленькими глазками с белыми, словно покрытыми снегом, бровями он глядел на Дэнуца, как смотрят на ласточку в небе или на букашку в траве.

– А?

– Может быть, он плохо слышит! – заметила Моника. – Говори громче, Дэнуц.

– Тебя не спрашивают! Де-душ-ка, – рявкнул Дэнуц, покраснев как рак, ты слышишь или нет?

– Слышу.

– Не видал здесь барина и барышню? – крикнул Дэнуц так, словно беседовал с жителями луны.

Дед покосился на телегу с волами, стоящую на дороге, потом на лицо Дэнуца, мрачное, несмотря на веселый отблеск огня, и опять занялся своим делом. Второй кукурузный початок был перевернут на другой бок не боящейся огня рукой.

– Чертова комедия! – тяжело вздохнул Дэнуц.

Если бы у улыбки была тень, то улыбки деда хватило бы на несколько человек, такой широкой и доброй была она.

– Дед, а дед, слышишь?

– Ничего я не видел!

– Ты уверен?

– ...

– Ты подшутила надо мной! – обернулся Дэнуц к Монике.

– Поверь, нет, Дэнуц! Они были здесь...

– Но их нет! – топнул ногой Дэнуц.

– Может быть, они там?

– Ну так пойди и поищи.

– Будто она тебе жена, барин!.. Вот славно!.. Ну-ка, садитесь к огню. Отведайте кукурузы.

– Я пойду поищу их, – сказала со вздохом Моника. – А!..

Дэнуц повернулся к ней спиной.

В тот же миг из телеги, наполовину освещенной пламенем костра, высунулась Ольгуца и сделала Монике знак молчать и подойти к ней. С помощью Герр Директора Моника очутилась в телеге, утонув в мягком и душистом сене; сверху на нее глядели звезды, Ольгуца что-то шептала на ухо, ее одолевал беспричинный смех.

– Ольгуца, я позову Дэнуца.

– Пусть он тебя подождет!

– Один?

– Один. Он же этого хотел!

Ольгуца разломила печеную кукурузу, которую принесла Моника. Все трое впились в нее.

– Герр Директор, ты заметил? Когда ешь печеную кукурузу, то как будто пасешься в поле.

– Merci!

– Хочешь еще?

– Reste!* А то перебью себе аппетит.

______________

* Довольно! (фр.)

Лежа на спине, Герр Директор созерцал небо в монокль. Млечный Путь широким потоком струился до самого края неба, казалось, что ветер шевелит небесные заросли повилики.

"Вот бы сюда музыкантов... и все прочее", – подумал про себя Герр Директор и украдкой вздохнул.

– Ольгуца, пора двигаться к дому.

– Я готова.

– Позови деда.

– Будто я сама не умею править волами! Но, пошли! – прикрикнула она на волов.

– Меня кличет внучок. Погоди, родимый! Не трогайся с места!

Дед отошел от огня, завернув печеную кукурузу в листья.

– Ну, счастливо тебе оставаться, барин.

– Дед, ты меня бросишь здесь одного?

– А то как же?

– Дед!

– Дед, слышишь? Я пойду с тобой.

– Подожди свою сестрицу, барин. Не бросай ее, а то, не ровен час, съедят ее волки! Но, пошли!

Скрип-скрип, скрип-скрип...

– Волки? – прошептал Дэнуц, подвигаясь ближе к огню.

Скрип-скрип, скрип-скрип... Прямо как назло!

Царственной поступью, покачивая рогами среди звезд шествовали волы; поскрипывала телега. Дед шел рядом. И один только Дэнуц сидел у костра.

– Моника! Ты где, Моника?

– Я здесь, Дэнуц.

– Ками-Мура!

– Плюшка!

– Уф!

...Уже сидя в телеге, Дэнуц решил дать наконец отдых доблестному императору.

– Смотри, луна!

– Луна?

– Луна. Похожа на тебя, Плюшка, когда у тебя oreillons!*

______________

* Свинка (фр.).

Взошла похожая на переводную картинку, лишенная рта и бровей луна, какую маленькие дети видят во сне и которая строит им рожицы – серьезные, веселые и печальные.

Ольгуце она показалась смешной, ей захотелось высунуть язык.

– Она не похожа на Дэнуца! – возразила Моника после тщательного изучения луны.

– А на кого же ей быть похожей? На тебя?

– На тупую башку! – пошутил Герр Директор.

– Плюшка, а по-твоему, на что она похожа? На золотой шар?

– Отстань!

– Будь повежливей! Твое счастье, что я в хорошем настроении.

Дэнуц не думал о луне. Когда все кругом заговорили о ней, он, не глядя в небо, тут же обнаружил ее у Ивана в котомке.

Дэнуца мучил голод. Луна из Ивановой котомки, мордастая, как толстый липованин, была владелицей лавки, такой же, как у Ермакова в Яссах, только еще больше. Дэнуц видел, как в бумажный мешок она кладет коробки сардин; как она отрезает красноватые кружочки колбасы; как открывает банки с маринованными маслинами; как дает попробовать на кончике ножа толстый ломоть сыра; как распаковывает плетеную корзину с копченой форелью...

– Герр Директор, а мне луна несимпатична!

– Почему?

– Я перестала ее любить, после того как побывала в Слэнике, Герр Директор.

– А чем она тебе там не угодила?

– Мы там гуляли при луне. Я тогда была маленькая.

– А теперь ты большая?

– Нет. Но тогда я была меньше... Я шла за руку с Плюшкой, впереди. А за нами – какие-то барышни, которые целовались с мужчинами...

– Подумать только!

– Да, Герр Директор. Я видела их тени... А почему они целовались, Герр Директор?

– Они играли, Ольгуца.

– Разве это игра?!

– Игра взрослых людей!

– Они хуже детей, Герр Директор! Я никогда не буду так играть! Герр Директор, скажи честно, неужели тебе когда-нибудь может взбрести в голову поцеловаться с дамой, которая не приходится тебе родственницей?

– Даже не родственницей? Конечно, нет, – вздохнул Герр Директор.

– В том-то и дело! Это просто отвратительно. Всем известно, что Моника мой друг. Скажи, Моника, разве я чищу зубы твоей щеткой?

– Нет. У тебя есть своя.

– Вот видишь, Герр Директор! Клянусь честью, что те барышни и мужчины целовали друг друга в губы!

– Невероятно!

– Уверяю тебя, Герр Директор. Вот почему я не дала им поцеловать себя в щеку... И я заметила, что днем они так себя не вели. Только при луне.

– Значит, ты не в ладах с луной?

– Нет, Герр Директор. Когда я вижу ее, мне делается очень неприятно!

– Иди, я тебя поцелую, Ольгуца.

– Поцелуй.

– А ты не рассердишься?

– Нет. Ведь ты мой родственник... И ты никогда не станешь вести себя, как те барышни из Слэника.

– Боже упаси!

Возле самой деревни полоса желтоватого света вдруг прорезала ночь.

– Ну, дети, мы попались! За нами приехали, – улыбнулся Герр Директор, узнав фары своего автомобиля и предполагая, кто находится внутри.

– Опять Аника! – возмутилась Ольгуца... – Дедушка, давай поговорим немного.

– Давай.

Дед шел позади волов, вытирая усы.

– Дедушка, ты скажи, что не видел нас. Тебя спросит про нас цыганка, тут Ольгуца понизила голос, – которая гуляет с немцем. Знаешь немца с чертовой телегой?

– Ну, погоди, я им задам! Проклятое отродье! – проворчал дед, идя рядом с волами.

Появился Герр Кулек, обнимая Анику за талию. В поднятой руке он держал фонарь, словно пивную кружку.

– Ты не видел наших господ, дед? – рассеянно спросила Аника.

– Хм! Ты, девка, поплатишься! Уходи, и чтоб глаза мои тебя не видели! Но, пошли!

Тихий смех послышался из сена в телеге, голоса кузнечиков и цикад заглушали его.

Герр Кулек догадался осветить фонарем луну и отправился дальше, беседуя с Аникой, как с глухонемой.

* * *

– Борщ, Профира, – провозгласил с балкона господин Деляну, швыряя папиросу.

– Борщ, Профира! – хором ответили с телеги, пытаясь заглушить лай собак во дворе и в деревне.

С лампой в одной руке и ложкой для салата в другой госпожа Деляну поджидала их на крыльце, олицетворяя собой аллегорию домашнего правосудия для тех, кто опаздывает к ужину.

– Ну и ну! Только телеги с волами вам и недоставало! Господин автомобилист, кто, скажи на милость, ужинает в такой час?

– Берегитесь, сейчас запущу в вас Фицей!

– Ай!

Госпожа Деляну сжалась в комок от ужаса. Но перчатки Герр Директора недолго носили это страшное имя. Следом за перчатками из телеги, бурно ласкаясь, выскочил Али.

– Мы выиграли пари, – крикнула Ольгуца, выпрыгивая из телеги на вторую ступеньку лестницы прямо в объятия господина Деляну.

– Правда?

– Вечная ей память! – произнес Герр Директор.

– Уф! Слава те Господи! – облегченно вздохнула госпожа Деляну. – У меня точно было какое-то предчувствие: пирожное готово.

– Да здравствует пирожное!

– Но вы его не получите, потому что не слушаетесь.

– Патапум, бум... Дай нам пирожное, мамочка, для поминовения души Патапума, – жалобно попросила Ольгуца, указывая на притворно умершего бассета.

– Что у нас на ужин? – примчался Дэнуц, отряхиваясь, как щенок, выскочивший из воды.

– Добрый вечер, tante Алис... Ольгуца подстрелила лягушку.

– Даа? Добрый вечер, Моника. Хопа! Проголодалась?

– Ужасно, tante Алис.

– Браво!

Моника, с разрумянившимися щеками, с травинками, запутавшимися в светлых волосах, щурилась от яркого света лампы.

– А где же Аника? Вы разве ее не встретили?

– Аника любуется месяцем! – пробурчала Ольгуца, жуя корку хлеба.

– Медовым! – добавил Герр Директор, стряхивая с себя сено.

– Григоре! Я тебе не дам пирожное.

– У Кулека найдется и для меня!

Послышались тяжелые шаги Профиры. Она несла кастрюлю с борщом.

– Приятного вам ужина! – пожелал им дед, низко кланяясь.

– И тебе тоже, дедушка!

– Но, пошли!.. Да уймитесь же наконец!

Волы задумчиво тронулись в путь, сопровождаемые лаем собак.

Пар от борща только увеличил аппетит проголодавшихся охотников.

В полной тишине слышался звон ложек, трескотня кузнечиков и вздохи собак.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I

"МОЛДАВСКАЯ СРЕДА"

В открытые окна лился солнечный свет и в то же время веяло прохладой, как от дыни, только что принесенной из погреба: приближалась осень.

Корзиночка с виноградом посреди стола, украшенная листьями, была пронизана светом.

Виноградные гроздья – цвета ясного утра и утра туманного; цвета светлого дня; цвета рубинового заката; цвета черной полуночи; цвета синих ночей, озаренных спящей луной, – возвышались горой, воскрешая в памяти образы минувших дней и ночей.

Дэнуц ел быстро и много. В его тарелке не оставалось ни косточек, ни кожи: только зеленые скелеты виноградных гроздей. Ольгуца яростно бросала кожицу, словно оскорбления тарелке, и была увлечена скорее самим процессом еды, чем ее вкусом. Моника отрывала ягоду, губами снимала кожицу, выбирала языком косточки из сочной сердцевины и задумчиво клала кожицу на тарелку, словно это была шахматная игра: каникулы кончались, и мысли ее были далеко.

– Дэнуц, вымой виноград; сколько раз я тебе говорила!

Дэнуц окунул виноградную кисть в воду...

– У тебя будет аппендицит, так и знай! Зачем ты глотаешь косточки?

"Дай-то Бог", – мысленно пожелал себе Дэнуц, продолжая глотать целые ягоды: приближались школьные занятия.

– Спичку, – попросила госпожа Деляну, наливая кипящую воду в кофейник.

Герр Директор извлек спичку из коробка.

– Дай мне целый коробок. Я ведь не луну прошу у тебя!

– Это невозможно! Спичечные коробки исчезают бесследно.

– Хорошо. Я возьму реванш, когда дело дойдет до пенки.

– Возьми коробок... пусть только кофе будет с пенкой.

– И почему исчезают спичечные коробки? – спросил господин Деляну, закуривая папиросу и машинально опуская коробок к себе в карман.

– Потому что все мы похищаем чужие коробки! Верни мне коробок.

– Какой коробок?

– Мой собственный.

– С какой стати! Это мой коробок. Я его вынул из кармана. Вот, пожалуйста: один коробок... Ах ты черт!

Два коробка появились из кармана.

– Ты прав! Чудеса происходят со спичками! Видимо, в них есть нечто располагающее к преступлению.

– В огне, а не в спичках.

– От Прометея святое благовествование?

– Вот именно.

– Браво, Григоре! Когда будет пересматриваться уголовный кодекс, я предложу внести туда статью о новом правонарушении: прометеев деликт... Я это сделаю, чтобы увидеть выражение лица своих коллег. "Что это такое?", "Кто это?"

– А кто это, священник?

– Витязь, Ольгуца. Он похитил божественный огонь, и боги наказали его хуже, чем вора.

– И он стал гайдуком?

– Нет. Он умер.

– А кто отомстил за него?

– Литература, – улыбнулась госпожа Деляну.

Ольгуца нахмурилась и замолчала. Некоторые разговоры, сопровождавшиеся улыбками, сердили ее, словно они велись на языке, который она недостаточно понимала. Но больше всего ее возмущала усмешка Дэнуца.

– Что ты смеешься?

– Мне попалась кислая ягода.

– Хм! Тебе это очень к лицу: я потому тебя и спросила. Ты вроде Патапума. А от сладкого ты что, плачешь?

Дэнуц так некстати развеселился, потому что случайно ему в голову пришла одна остроумная мысль. Когда господин Деляну объяснял Ольгуце, что похититель огня был наказан, Дэнуц подумал: "Обжегся на огне!" Если бы не было Ольгуцы, он произнес бы это вслух. Вообще Дэнуц был внешне молчалив, а внутренне весьма говорлив, может быть потому, что внутри не было Ольгуцы.

Вокруг кофейника ярким хороводом плясало пламя.

"Фууу!"

Закипевший кофе вдруг поднялся, пенясь и шипя, как индюк. Держа кофейник за ручку над огнем, госпожа Деляну начала снимать пенку.

– Я больше не могу! – пожаловалась Ольгуца. – Я сейчас лопну. Мамочка, свари мне тоже кофе.

– Скажите пожалуйста!

– Пожалуйста, мама!

– Кофе не для детей.

– Почему?

– Потому что он возбуждает.

– Зачем же ты его пьешь?

– Он способствует пищеварению.

– А у меня разве нет пищеварения?

– У тебя оно хорошее и без кофе.

– А ты и без кофе возбуждена, мамочка, – прошептала Ольгуца.

– Ольгуца, не дерзи!

– А если мне хочется кофе.

– Ну, ничего, папа даст тебе немножко кофе, на блюдечке... для аппетита, – пояснил господин Деляну, чувствуя на себе грозный взгляд госпожи Деляну.

– Хорошо, что скоро начнутся занятия, – вздохнула мама Ольгуцы. – У меня тоже будут каникулы... Дэнуц, хватит. Иди вымой руки.

– Merci, tante Алис.

– На здоровье... Ольгуца, иди погуляй в саду вместе с Моникой. Скоро вам спать.

– Я знаю, – вздохнула Ольгуца. – Папа, ты дашь мне кофе?

Господин Деляну наполнил блюдечко.

– Подуй, Ольгуца, чтобы простыло.

В блюдечке поднялась коричневая буря, на скатерть выплеснулась кофейная волна.

– Ольгуца! Сегодня я постелила чистую скатерть.

– Мамочка, – спросила Ольгуца, покончив с кофе, – а почему, когда у тебя прольется кофе, ты говоришь, что это к деньгам?

– Потому что так говорят.

– А почему же ты сердишься, если я проливаю?

– Благодарю!

– Не за что, мамочка! Merci, папа! Пошли, Моника!

Когда они остались одни, Герр Директор расхохотался.

– А что за учительница у Ольгуцы?

– Чудесная девушка.

– Трудно ей приходится!

– Представь себе, нет! Конечно, уроки превращаются в беседы, и отношения у них скорее товарищеские. Ольгуца угощает ее чаем или вареньем, а учительница Ольгуцу – полезными рассказами... К тому же она учится легко и охотно: единственное хорошее качество, доставшееся ей от Фицы Эленку!.. И я уверена, что дружба с Моникой должна несколько смягчить ее нрав.

– Как жаль! – вздохнул господин Деляну.

– Жаль?! Подумай сам, ведь она девочка, а не гайдук!

– Да, да. Но Ольгуце это идет... Если бы Дэнуц был как она...

"Дэнуц попроще: он похож на свою мать".

– Вообрази, Григоре, эту любезность преподнесла мне одна ваша приятельница детства... вероятно, ваше общее увлечение.