Текст книги "Меделень"

Автор книги: Ионел Теодоряну

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

Она посмотрела на себя в зеркало. Увидев темное платье и пыльные башмаки, опустила глаза. На свою голову она даже не взглянула.

Кукла была очень красива... И Дэнуц, и Дэнуц – грудь у Моники вздымалась, как после быстрого бега, – и Дэнуц должен был непременно в нее влюбиться.

Тряхнув косами, Моника начала быстро раздеваться. Надела ночную рубашку, расплела косы, взяла куклу за обе руки и, прижав к себе, снова посмотрела на себя в зеркало.

На кукле было белое платье...

На Монике белая рубашка...

У куклы были светлые локоны...

Моника улыбнулась, глубоко вздохнула и покраснела.

Кукла была на нее похожа. У куклы были черные глаза, густые ресницы, ямочка на подбородке, светлые локоны... только короткие. Бедная кукла! Из ее волос никогда бы не вышли вожжи для Дэнуца.

– Но зато ты очень красиво одета! – успокоила ее Моника.

Она взяла свечу с ночного столика и поставила ее на письменный стол. Все было приготовлено еще днем: и ручка с новеньким пером, и чернила, и бумага с конвертом. Листок бумаги был совсем маленький, как для папиросы, и цветной; на конверте нарисован листик клевера.

Медленно, каллиграфическим почерком Моника вывела на линованной бумаге:

"Моника любит Дэнуца от всего сердца..."

Шесть старых, как мир, слов: шесть усеянных звездами тропических небес.

Белое платье куклы скрывало одну-единственную тайну: кармашек для любовного послания. Душа Моники была так же чиста, как платье ее куклы.

* * *

Ольгуца и Дэнуц шли вместе по двору. Они молча исследовали карманы своих пальто, где еще можно было обнаружить остатки от прошлой зимы. Дэнуц нашел билет на каток и две кислые карамельки, завалившиеся за оторванную подкладку; Ольгуца мяла в руке комочек из блестящей обертки от засахаренного каштана.

От пальто пахло нафталином. Холодный, резкий воздух проникал в ноздри, раздражая их. От дыхания шел пар. Земля под ногами звенела по-осеннему.

Волнистая линия холмов прорезала ночную темноту.

В ворота вошли две тени – синие, отливающие темным серебром. Собаки с лаем бросились им навстречу. В ответ чей-то хриплый бас грубо, непристойно выругался.

– А ты драться не умеешь! – пожала плечами Ольгуца, внезапно останавливаясь.

– Как это не умею?

– Так, не умеешь!

– Может, ты меня научишь?!

– Конечно, – решительно заявила Ольгуца.

– Хм!

Сердце у Дэнуца тревожно забилось.

Ольгуца посмотрела на него с явным сочувствием.

– Если кто-нибудь даст тебе оплеуху, ты что сделаешь?

– То же самое.

– А если ударит кулаком?

– Отвечу тем же.

– А если еще раз ударит?

– Я тоже ударю.

– А если схватит за руки?

– Вырвусь.

– А если ударит ногой?

– Убегу, – ответил Дэнуц, не подумав.

– Вот видишь?!

– Да нет! – опомнился Дэнуц. – Отстань! Я сам знаю, что мне делать!

– Тогда стукни меня.

Дэнуц смерил ее взглядом.

– Ты хочешь, чтобы мы подрались? – спросил он миролюбиво.

– Нет. Я хочу показать тебе, как надо драться.

– А если я тебя ударю, ты не рассердишься?

– Нет, потому что ты не сможешь!

– Не смогу?!

– А ты попробуй!

– Ты рассердишься!

– Было бы за что! – улыбнулась Ольгуца.

– Ах, так!

– Лучше попробуй!

Дэнуц приготовился стукнуть как следует сестру, метя ей в лицо. Но как только он поднял руку, Ольгуца подставила ему подножку. Дэнуц упал на руки, яростно колотя по земле кулаками.

– Это свинство!

Смеясь, Ольгуца наклонилась, чтобы помочь ему встать на ноги.

– Не трогай меня!

Отойдя на несколько шагов в сторону, Дэнуц в ярости поднял камень, запустил им в Ольгуцу и со всех ног бросился к крыльцу.

– Не попал! – крикнула ему вслед Ольгуца. – Трус! Плюшка!

Но Дэнуц уже не слышал ее. Он был в спальне у матери.

Хромая, Ольгуца направилась к дому. Камень угодил ей прямо в голень.

Моника уже легла. Ольгуца тихо разделась, стараясь не глядеть на больную ногу. Прежде чем потушить свечу, она долго смотрела на дверь в комнату брата.

– Моника, если ты мне друг, – брови у Ольгуцы сдвинулись, – не разговаривай больше с Плюшкой! Никогда! Слышишь, Моника? Я не хочу, чтобы ты разговаривала с Плюшкой.

Погашенная свеча едко дымилась. Ольгуца массировала себе ногу под одеялом.

Моника только притворялась, что спит: ресницы у нее вздрагивали. Не разговаривать с Дэнуцем?.. Вопреки обыкновению, она забыла помолиться, потому что в душе у нее радостно звучало и пело:

"Моника любит Дэнуца от всего сердца".

* * *

Стрижка ногтей и особенно кожицы всегда была мукой для Дэнуца; на сей раз – благословенной. Он позабыл, что каникулы кончились; что завтра, рано утром, когда сон так сладок, он уедет из родного дома на очень долгое время; что будет жить в пансионе; все это он позабыл. Все было абстрактно, конкретной была только месть Ольгуцы; ему казалось, что кто-то невидимый стоит у него за спиной и тотчас же исчезает, стоит только повернуть голову.

Девять ногтей были уже овальными и розовыми. Госпожа Деляну полировала камнем десятый ноготь. Дэнуц был бы счастлив, если бы их было сто. По мере того как розовел ноготь, Дэнуц все яснее видел, как меркнет его счастливая звезда.

И госпожа Деляну всячески старалась хоть немного оттянуть время. Она сама решила, что Дэнуц уедет утром в Яссы вместе с господином Деляну, а оттуда, вечером того же дня, в Бухарест.

– Ты потом будешь жалеть, Алис. Пусть пробудет дома еще день, а вечером ты привезешь мне его на станцию; жаль тратить последний день на визиты!

– Нет. Его долг – попрощаться с родными. Одним днем больше или меньше...

– Как хочешь! Ты заразилась от Григоре!

Теперь она жалела о своем решении. Если бы вечерний поезд, которым Дэнуц должен был ехать в Бухарест, не останавливался в Меделень, ей, пожалуй, было бы легче сказать ему, чтобы он выполнил свой долг перед родственниками ценой целого дня, проведенного дома. Но это было не так!

– Дэнуц... если хочешь, если очень хочешь, не уезжай завтра утром. Побудь целый день с мамой, а вечером мы поедем на станцию и там подождем папу. Хочешь, Дэнуц?

– Нет. Я поеду с папой, – решил Дэнуц.

– Как? Вы еще не легли? – удивился господин Деляну, входя в спальню. Вы знаете, что уже одиннадцать? Скоро вставать. Спать, спать!

Госпожа Деляну, держа в одной руке палец сына, в другой – полировальный камень, подняла глаза на мужа, открыла рот и ничего не сказала: "Таковы все мужчины!"

– Пойдем, Дэнуц. Нам еще не хочется спать.

Домашние туфли стояли на коврике перед кроватью; ночная рубашка лежала на кровати. Дэнуц искал домашние туфли под кроватью, ночную рубашку – в шкафу. Ольгуцы не было ни под кроватью, ни в шкафу. Оставалась только дверь в ее комнату.

– Мама, у меня никогда не было своего ключа! – пожаловался Дэнуц.

– Какого ключа, Дэнуц?

– Ключа от моей комнаты.

– А что ты собираешься с ним делать?

– Запереть дверь, мама... Почему ключ у Ольгуцы? Я старше ее.

– Почему же ты мне не сказал?

– Я позабыл.

– Какой ты еще ребенок, Дэнуц! – упрекнула сына госпожа Деляну. – Вот ключ, – шепнула она, закрывая дверь.

И, смеясь, протянула ему ключ. Дэнуц запер дверь на два поворота.

– Мама, а нам не пора ложиться спать? – спросил он, стремясь избавиться от ненужного ему теперь сторожа.

Вытянувшись на кровати, Дэнуц почувствовал рядом с собой что-то твердое, прикрытое одеялом. Он спрыгнул на пол: ему показалось, что кто-то шевелится. Он зажег свечу.

– Аа!

Вместо предполагаемой мыши он обнаружил куклу, одетую в подвенечное платье.

– Ага! Ты надо мной издеваешься, – погрозил он кулаком в сторону запертой двери. – Погоди, я тебе покажу! Смейся, смейся!

Уж он ей задаст! Положить ему в постель куклу! Кто он? Девчонка?.. Пусть дерется, если ей так хочется! Но не оскорбляет.

Из сафьянового чемодана Дэнуц вытащил пенал, из пенала ножичек с острыми лезвиями. Потом присел на край постели, держа куклу между коленями. Белокурые локоны, надушенные одеколоном, один за другим стали падать на рубашку Дэнуца.

Кукла изрядно подурнела. Ее кудри, завернутые в газету, исчезли в ярком пламени печки. А Дэнуц, укрытый одеялом до самого подбородка, лежа в теплой постели, улыбался пламени и двери, запертой на два поворота ключа.

У него под кроватью спала кукла, в которую Моника вложила всю свою любовь, юную и нежную, как первая майская черешня, и которая была совершенно обезображена стрижкой и нарисованными первым номером Хардмута усами и бородкой.

* * *

...Дэнуц горько плачет. Ольгуца догоняет его и наносит ему удар в спину кулаком и ногой. Дэнуц молча переносит удар. Он прекрасно знает, что заслужил его.

– Ты что плачешь? – миролюбиво спрашивает Ольгуца, кладя руку ему на плечо.

– Полно, Дэнуц! Давай помиримся.

И они целуются. Дэнуц хочет что-то сказать... но не может вспомнить, что именно!

Они прогуливаются по двору; на этот раз они держатся за руки, как образцовые брат и сестра. Дэнуц видит, что Ольгуца его союзница, и ему очень жаль, что он должен что-то скрывать от нее. Вот только он не помнит, что именно!

– Зачем тебе ехать в Бухарест? Это несправедливо!

– Так хочет мама! – сокрушенно вздыхает Дэнуц.

– Но я не хочу.

...Они оба бегут к деду Георге. Ночь темная, хоть глаз выколи, но Дэнуц не боится, потому что Ольгуца рядом с ним.

Вот они и добежали. Но странно! Домик деда Георге светится в черной ночи, словно луна.

Они стучатся в дверь. У Дэнуца колотится сердце. Вдруг дверь сама отворяется, и под навесом появляется дед Георге. Ольгуца и Дэнуц падают на колени перед Богом, потому что дед Георге и есть сам Господь Бог.

Они целуют ему руку.

Ольгуца говорит, что к Дэнуцу несправедливы, что его хотят отправить в Бухарест и что поэтому они убежали из дома. Господь зовет их к себе в дом.

Ольгуца и Дэнуц сидят на лавке; Господь на низенькой скамейке. Вдруг появляется ангел со змеем Дэнуца в руках. Это тот самый змей, у которого Ольгуца перерезала веревку.

Бог смотрит на Дэнуца. Дэнуц кротко улыбается.

Появляется другой ангел с куклой в руках. Дэнуц дрожит от страха.

Господь сажает куклу на колени, проводит рукой по ее лицу, и вдруг вместо лица с нарисованными усами и бородкой появляется сияющее улыбкой личико Моники. Вот только у нее нет волос.

Господь Бог засовывает руку в печку, достает горсть раскаленных углей и кладет на стриженую головку Моники.

Дэнуц закрывает глаза. Неужели Моника сгорела? Нет. У нее выросли новые косы.

Господь дарит куклу Дэнуцу и змея – Ольгуце... Так, значит, Моника осталась куклой?..

Слышится стук в дверь. Их разыскивают домашние. Ольгуца хмурится. Дэнуц вздрагивает. Только Господь Бог улыбается.

Что делать? Дом окружен со всех сторон. Герр Директор, отец и мать изо всех сил стучат в дверь.

Ничего не замечая, Господь снимает с гвоздя образок, превращает всех троих в нарисованных святых и вешает образок на место. Теперь пускай ищут!

Герр Директор вставляет в глаз монокль и осматривает комнату.

Дэнуц подмигивает святым. Святые умирают со смеху.

Герр Директор всматривается, замечает икону и крестится. Святые подталкивают друг друга локтями и хмурятся так сердито, что Герр Директор снова крестится.

Они сумели обмануть Герр Директора!

А вот и мама! Она тоже смотрит на них... но что-то уж очень пристально.

Святые моргают глазами.

Мама берет в руки икону, склоняется над ней – при этом Дэнуц отчетливо различает запах ее духов – и целует Дэнуца в лоб.

– Ну, Дэнуц, вставай, – прошептала госпожа Деляну, лаской встречая это последнее пробуждение в родительском доме мальчика с каштановыми кудрями.

* * *

Хотя близилось утро, дом все еще был погружен в ночную темноту.

Женщины вошли в прихожую с зажженными лампами, за ними Ион и Прикоп, второй конюх. Несмотря на знаки и просьбы госпожи Деляну, сапоги Иона и Прикопа громко стучали по полу, грозя нарушить сон девочек.

Аника и Профира, тепло одетые, с закутанными в черные платки головами, казались сонными, невыспавшимися.

Дэнуц, бледный, облаченный в синий бархатный костюм с жестким отложным воротником и изящным галстуком, завязанным бантом, рассеянно озирался вокруг. Он то и дело с недовольным видом облизывал сухие губы: по ошибке он налил в стакан с водой слишком много зубного эликсира, и ему пощипывало десны.

Сквозняк задувал огонь в лампах. Сундук с постельными принадлежностями был вынесен во двор. Али вбежал в дом через открытую дверь. Никто его не гнал.

Люди подняли сундук в комнате Дэнуца. В тишине, нарушаемой лишь стуком сапог, тени людей, которые несли сундук, выглядели зловеще.

* * *

На чердаке со старым хламом, при слабом свете свечи, Дэнуц резинкой стирал усы и бороду у куклы. Ничто не изменилось на чердаке с тех пор, как он расстался с Робинзоном Крузо. Тот же запах, тот же покой, те же персиковые косточки, сухие и пыльные.

Энергичные движения резинки вернули кукле ее былую женственность. На подбородке снова появилась ямочка; губы утратили дерзость мушкетерской улыбки, обретя нежность. Только отсутствие локонов еще напоминало о бедах, которые обрушились на ее бедную голову.

Держа куклу за талию, Дэнуц слегка отодвинул ее от себя, внимательно разглядывая. В душе у Дэнуца еще жил ночной сон, и в этом сне присутствовала кукла.

"Жалко, что я ее остриг", – покачал головой Дэнуц.

Во сне кукла была похожа на Монику; кукла, которую он держал в руках, была коротко острижена и не похожа на куклу из сна. Это и было досаднее всего, потому что только теперь он вспомнил, как во сне Бог дал ему куклу, похожую на Монику, и у него как-то странно билось сердце; но никто не знал об этом, потому что ему было стыдно перед Ольгуцей. И Дэнуц со вздохом поместил куклу в ящик с книгами, рядом с Робинзоном Крузо. Кукла в белом шелковом платье, одна среди стольких книг, напоминала принцессу в изгнании. Теперь ее ожидала пыль, как старость среди чужих людей. Дэнуц закрыл ящик.

Ночь для куклы началась вместе с пением петухов, – ночь и бессонница, потому что Дэнуц позабыл закрыть ей стеклянные глаза, которые с грустью поведали ему, почему поцеловал Фэт-Фрумос Иляну Косынзяну, оставшись с ней наедине.

* * *

На почетном месте во главе стола сверкал и шумно пыхтел медный самовар. В его желтоватых боках отражалась столовая, стол с тремя сотрапезниками, комически искаженными и похожими на монгол.

Ожидая, пока у него остынет чай, Дэнуц в задумчивости грыз посыпанные тмином рогалики, только что вынутые из духовки: кухарка встала раньше всех.

Госпожа Деляну рисовала пальцем на скатерти голову сына.

Господин Деляну пил чай с молоком, то и дело проверяя узел галстука. Он был в хорошем настроении. После бесконечно долгих и тихих каникул в деревне, в кругу семьи, его ждал Бухарест...

Машинально взяв со стола бутылку, он налил в стакан Дэнуца слишком много рома... так наливают не глядя, когда за спиной играют музыканты.

– Нет-нет-нет! Это нет!

– Ну почему, Алис? Он взрослый мальчик, что ты, право!

Взрослый мальчик! Эти слова не радовали, а пугали, как черный поезд, который должен был увезти его из дома. В чай с ромом упало несколько слезинок.

Наконец румяная, как цветущая молодость, заря осветила окна дома. Госпожа Деляну встала из-за стола и выглянула наружу.

В полной тишине пыхтел и насмешливо посвистывал самовар, чем-то неуловимо напоминая паровоз.

* * *

– С добрым утром, целую руки!

– А, дед Георге! Вот хорошо! – просиял Дэнуц, увидев его на козлах.

– Дед Георге! – погрозила ему пальцем госпожа Деляну. – Мы ведь договаривались, что ты побудешь дома.

– Так-то оно так, барыня! Только мне что в этом зипуне, что дома – все одно!

Все слуги высыпали на крыльцо. Лошади, стоя на месте, нетерпеливо перебирали копытами. Дэнуц уселся посредине, между господином и госпожой Деляну. Аника и Профира подоткнули с обеих сторон плед.

– Ну прямо князь! – громко воскликнула кухарка.

Дэнуц натягивал кожаные перчатки. Госпожа Деляну с улыбкой наблюдала за ним. Лошади тронулись. Дэнуц помахал на прощание дому и слугам и вдруг увидел на пороге Монику – или это ему показалось? – с распущенными волосами, в слишком широком кимоно, с зажатым ладонями ртом...

Поля побелели от инея; небо было серо-синее; заря на востоке золотисто-красная.

Али мчался следом за коляской. При въезде в деревню пастушеские псы набросились на него. Дэнуц встал во весь рост.

– Мама, смотри, мама! Давай возьмем его в коляску, – попросил он, гладя руку матери.

– Останови, дед Георге!

Али прыгнул в коляску и уселся на плед в ногах у Дэнуца. Лошади снова тронулись. Деревня осталась позади. И каникулы...

Илэ, Илэ,

Здоровила,

Дуб творожный,

Придорожный...

– Какой чистый воздух! – воскликнул господин Деляну. – Как подумаешь о Бухаресте...

– Тсс! Он спит! – шепнула госпожа Деляну, прижимая к себе тяжелую голову сына.

За ворота на прогулку

Вышла ночью дочка турка...

* * *

На одном конце вокзальной скамьи, держась за руки, сидели рядом Дэнуц и госпожа Деляну. Сидя на другом конце, господин Деляну спешно листал пачку вызовов в суд, копии и выписок из дел, слушая объяснения господина Штефли по поводу процесса, дошедшего до апелляционного суда... Господин Деляну требовал от своих клиентов, когда ему приходилось их выслушивать, быстроты и точности – качеств, которых был начисто лишен господин Штефля. Их диалоги были непрерывным столкновением экспресса с товарным поездом.

– Да ведь, господин Йоргу, мне теперь не сносить головы. Как же так?.. Что мне, целый уезд призывать в свидетели?!

– Сударь мой! – ледяным тоном перебил его господин Деляну, подымая глаза от бумаг.

Господин Штефля вытер мокрый лоб и вздохнул.

Госпожа Деляну шепотом беседовала с сыном.

– Напиши маме, как только приедешь... все-все-все, что ты делаешь. Слышишь, Дэнуц?

И она поправила ему галстук и берет.

– Господин Штефля! – произнес господин Деляну тоном, не допускающим возражений.

Господин Штефля почтительно поклонился.

– ...Я пробуду в Яссах до вечера. Сегодня я назначу вам дату суда и просмотрю досье. Вечером вы должны меня ждать у бухарестского поезда. Я вам скажу, что нужно делать.

Среди деревенской тишины перрона, совсем как в театре, прозвенел звонок. Двое крестьян встали со своих мест. Госпожа Деляну поднялась со скамейки. Рука Дэнуца крепко сжала ее руку.

Поезд подошел к перрону, длинный, дымный, зловонный. Вагон первого класса остановился далеко от того места, где они стояли. Они помчались туда. Из окон выглядывали сонные, бледные, неумытые лица.

– Быстрей, – торопил Иона господин Деляну, подталкивая ногой чемодан. Ты что же, не видишь?

Дэнуц проглотил обиду: отец нечаянно задел его ногу.

– Дэнуц, Дэнуц! – звала его госпожа Деляну, идя рядом с поездом, который уже тронулся.

У него едва хватило времени поцеловать протянутую руку.

– Мама, – попросил Дэнуц, вытирая глаза, – не бросай Али, возьми его в ко... в коляску, – крикнул он, уже не видя матери.

На опустевшее железнодорожное полотно села ворона и принялась что-то выклевывать среди мелких камешков.

– Барыня, – сказал дед Георге, поднимая с земли платок госпожи Деляну, – у нас еще кое-кто остался дома.

* * *

Столовая была слишком просторна для молчания втроем за завтраком и обедом; и слишком велика была маленькая гостиная госпожи Деляну для послеобеденного молчания, когда за окном уже совсем стемнело.

– Спать, дети!

Ольгуца и Моника поцеловали ей руку. Госпожа Деляну не пошла их провожать. Они расстались в коридоре.

В комнате Дэнуца была сделана основательная уборка. Дверь со всеми атрибутами русско-японской войны была настежь распахнута. Запах скипидара от свеженатертых полов проникал в комнату девочек, щекоча им ноздри.

Перед тем как начать раздеваться, Ольгуца закрыла дверь. Моника села одетая на край постели, глядя вниз.

– А ты не ложишься спать? – спросила Ольгуца.

– Сейчас лягу.

И усталыми движениями она принялась снимать платье. Ольгуца нырнула в постель. Моника быстрее, чем всегда, прочитала молитву.

– Спокойной ночи, Ольгуца!

– Спокойной ночи, Моника!

Ольгуца задула свечу. Моника долго еще стояла между своей кроватью и кроватью Ольгуцы... Сдерживая дыхание, подошла к постели Ольгуцы.

– Что ты? – вздрогнула Ольгуца, почувствовав слезу на своей щеке.

– Ольгуца, – сказала Моника, прерывисто дыша, – я предала тебя... Я люблю Дэнуца.

– Еще бы. Ты ведь мой друг... И я его тоже люблю.

* * *

Отяжелевший от собственного комфорта, покрытый, словно каплями пота, круглыми фонарями, пахнущий кожей и дымом гаванских сигар, спальный вагон постанывал и поскрипывал, пробегая один километр за другим.

В глубине коридора кондуктор в сдвинутой на затылок фуражке и расстегнутом у ворота кителе, сидя в кресле, занимался какими-то подсчетами, то и дело слюня химический карандаш.

В маленьком купе – № 10-11 – господин Деляну играл в экарте со своим бухарестским собратом. Рядом, на столике, покачивалась бутылка шерри-бренди; два стакана с монограммой компании "Вагон-Ли" тоненько звенели, ударяясь друг о друга.

Перед купе, сидя на откидном стуле, Дэнуц смотрел в окно, прижимая лоб к холодному стеклу. Никто ему больше не говорил: "Иди спать, Дэнуц", или "Как? Ты еще не лег?", хотя давно уже наступил час, когда "дети должны ложиться спать".

– Тут, брат, трудно выиграть!

Стук колес и мунтянский выговор партнера господина Деляну сопровождали мысли Дэнуца.

Паровоз пронзительно загудел. Поезд замедлил ход.

– Приехали, папа! – просиял Дэнуц, увидев у окна остановившегося вагона знакомое лицо господина Штефли.

– Что, брат, тебя клиенты и на вокзале поджидают?

– Да это один болван морочит мне голову!

Не выпуская из рук карты, господин Деляну поднял раму окна, у которого сидел Дэнуц, дал несколько коротких указаний господину Штефле и поспешил вернуться к игре. Потрясенный, господин Штефля остался стоять у окна. Дэнуц не находил себе места... Если бы это было в его силах, он отдал бы господину Штефле и котомку Ивана... Но он не знал что сказать! Прозвучал сигнал к отправлению.

В полном отчаянии Дэнуц вынул коробку с мятными конфетами и протянул господину Штефле. Тот взял ее и стоял, держа коробку в руках и с недоумением разглядывая ее... Поезд тронулся. Дэнуц, высунувшись из окна, долго махал платком начальнику станции, который, наконец опомнившись, бросился за поездом, чтобы вернуть коробку с конфетами.

Когда он скрылся из виду, Дэнуц снова уселся на откидной стул и заплакал, словно начальник станции был единственной и последней радостью за все время его горестного пути.

Какая-то дама, стоя в дверях соседнего купе, видела всю эту сцену. Она подошла к Дэнуцу с плиткой шоколада в руках.

– Как тебя зовут, мальчик?

– Дэнуц! – выдохнул он, поднимаясь со стула.

– Браво! Молодец мальчик! На тебя похож! – подмигнул господину Деляну его партнер, пальцем указывая на идиллическую сцену в коридоре.

...Три мысли мчались сквозь ночь за поездом, в поисках одного и того же путника.

IV

"ДЕД ГЕОРГЕ, ТЫ НЕ РАСКУРИШЬ ТРУБКУ?"

La tante Julie,

La tante Sophie,

La tante Melanie

Et l'oncle Leon*...

______________

* Тетушка Жюли,

Тетушка Софи,

Тетушка Мелани

И дядюшка Леон (фр.).

– Ox, папа! Ты опять фальшивишь! – упрекнула отца Ольгуца, ероша ему волосы ладонью.

Господин Деляну, заглядывая через плечо Ольгуцы в ноты на пюпитре, хриплым баритоном напевал песенку, которую привез из Бухареста вместе со своей хрипотой. Ольгуца аккомпанировала ему на рояле.

– Видишь, папа, ты поешь: си-соль-ми-до, а надо си-ля-си-до. Послушай меня!

И она заиграла снова, насвистывая мелодию и отбивая такт ногой. Господин Деляну подпевал вполголоса, покачивая головой.

– Ну, папа, опять?! Что скажет мама?

Господин Деляну сделал испуганное лицо, как школьник, пойманный с невыученным уроком.

– Почему ты все время спотыкаешься на "дядюшке Леоне"?

– Тайна сия велика есть! – притворно вздохнул господин Деляну. – Я думаю, что тетушка Мелани подставляет мне ножку!

Ольгуца рассмеялась.

– Ох, папа! Если бы ты знал, кто такая тетушка Мелани, ты бы так не говорил!

– А ты откуда ее знаешь?

– Очень просто!.. Я ее себе представила... Знаешь, папа, у нее очки на кончике носа, и она смотрит поверх них. Вот так, – изобразила Ольгуца тетушку Мелани, пальцем в воздухе рисуя ее силуэт.

– А чем еще она примечательна?

– Аа! У нее родинка... волосатая родинка над губой! И она тощая, как селедка...

– ...В очках, – уточнил господин Деляну.

– Постой, папа. У нее есть и усы!

– Подумать только!

– Правда, папа! Клянусь! Когда она ест яйцо всмятку, у нее на усах остается желток. Это ужасно! Ох, какая уродина!.. Папа, ведь тетушка Мелани – жена дядюшки Леона. Вот бедняга!

– А я что тебе говорил! Она собирается развестись и просит меня быть ее адвокатом.

– Не соглашайся, папа! Дядюшка Леон ни в чем не виноват. Тетушка Мелани – сущая ведьма. Она его совсем замучила.

– А что же делать?

– Помучаем ее в свою очередь.

– Тогда давай споем еще раз.

– Давай.

И опять сопрано и баритон принялись поминать всех тетушек.

Утро вливалось в окна, словно метель из цветочной пыльцы, окрашивая яркой позолотой ковры и зеркала. Моника сидела на диване, возле печки, держа на коленях книгу из серии "Bibliotheque rose".

– Бедная Ольгуца! – тяжело вздохнула она.

Моника случайно узнала истинную причину, из-за которой откладывался отъезд в Яссы, но обещала госпоже Деляну ничего не говорить Ольгуце.

...Et l'oncle Leon.

– Браво, папа!

– С такой учительницей я, пожалуй, далеко пойду!

– Знаешь что, папа? Давай я научу тебя аккомпанировать!

– Ты хочешь, чтобы я умер?

– Давай, папа... хотя бы одним пальцем.

Сам того не желая, господин Деляну уселся за рояль. Ольгуца принялась водить его неловкими пальцами по клавишам.

Дверь гостиной тихонько отворилась. Аника заглянула внутрь, как бы выжидая. Моника вышла из комнаты.

– Приехал доктор?

– Да, барышня, – всхлипнула Аника, вытирая глаза передником... – Барыня велела принести спирт из шкафа и чистое полотенце.

С полотенцем и склянкой в руке Аника помчалась вниз по лестнице. Моника вернулась в гостиную, наморщив лоб и опустив глаза.

La tante Julie,

La tante Sophie,

La tante Melanie

Et l'oncle Leon...

Госпожа Деляну вместе с доктором вышла из домика и остановилась под навесом.

– ..?

– Сударыня... не сегодня завтра, речь идет о нескольких часах.

– Может быть, перевезти его в Яссы, в больницу...

– Пустая трата сил! Он не выдержит.

– ...Аника, проводи господина доктора во двор... Господин доктор, сказала госпожа Деляну, проводя рукой по лбу, – моя дочка очень любит деда Георге... Я бы хотела, чтобы она ничего не знала... Мы внушили ей, что вы клиент моего мужа, который приехал по делам.

– Voyons!* Не извольте беспокоиться, – улыбнулся доктор, поднимая руку. – Не пройдет и пяти минут, как мы станем лучшими друзьями. J'en fais mon affaire**.

______________

* Ну, разумеется! (фр.)

** Положитесь на меня (фр.).

При виде доктора крестьяне, сидевшие на завалинке, встали с низким поклоном.

– Выздоровеет, господин доктор? – спросил один из них.

– Наследники? – пошутил доктор, пристально вглядываясь. – Не беспокойтесь. Ему не долго уж осталось.

В сопровождении Аники доктор отправился дальше; коляска ждала его у ворот с Ионом на козлах.

– Мразь! – сплюнула Оцэлянка, с ненавистью глядя ему вслед мокрыми от слез глазами.

* * *

Дед Георге пытался улыбнуться уголком рта и краем глаза; улыбка получилась вымученной и печальной на осунувшемся лице со страдальческим выражением глаз.

Госпожа Деляну тихо опустилась на край лавки.

– Ты чего-нибудь хочешь, дед Георге?

– Барыня, – еле слышно прошептал он, шевеля худыми пальцами, – зачем мне сделали еще укол?

– Так надо было, дед Георге. Это принесет тебе здоровье.

– Целую руку... только, по мне, пусть лучше придет батюшка.

Глаза деда Георге печально смотрели на госпожу Деляну, которая тихонько отвернулась.

– Хорошо, дед Георге, пускай придет батюшка... раз ты этого хочешь.

Тяжелый вздох нарушил воцарившееся молчание.

– Болит, дед Георге?

– ...

Глаза старика, устремленные на светлые окна, наполнились слезами.

– ...Я тебе приведу ее попозже, дед Георге.

Комната, в которой Ольгуца сразу же, по запаху, находила фрукты из сада Оцэлянки, теперь пахла йодом, эфиром и спиртом.

– Хороша цуйка, господин Деляну!

– Выдержанная, старая.

– Иногда и старость бывает хороша! – подмигнул доктор. И, повернувшись к Ольгуце: A la votre, mademoiselle!*

______________

* Ваше здоровье, барышня! (фр.)

Ольгуца невидящим взглядом посмотрела на него и опять уткнулась носом в книгу, прижавшись щекой к щеке Моники.

– Моника, ты заметила? Клиент бреет себе лоб! Хочет выглядеть умником, – прошептала она, делая вид, что читает.

Профира вышла из комнаты, неся пустой поднос, с отвращением взглянув на доктора: он съел все закуски.

– А чем же развлекаются наши барышни, если не секрет? – осведомился доктор, усаживаясь рядом с девочками на диван.

– Les malheurs de Sophie*, – ответила Моника, еще теснее прижимаясь к Ольгуце.

______________

* "Горести Софи", роман графини де Сегюр (1799 – 1874) (фр.).

– Les malheurs?* А! Нет! Надо изменить название ради таких читательниц. Я предлагаю: Les bonheurs de Sophie**.

______________

* Горести? (фр.).

** Радости Софи (фр.).

И доктор втянул носом воздух. Ольгуца нахмурилась.

– Так, значит, ваша Софи несчастлива? В чем же ее беды?

– Как в чем? – спросила Ольгуца, глядя ему прямо в глаза.

– Vous avez la parole*.

______________

* Вам предоставляется слово (фр.).

– Наша Софи, – сказала Ольгуца, откинув назад волосы, – была такой же девочкой, что и мы...

– Красивой, послушной, любящей книжки, – продолжил ее слова доктор.

– И благовоспитанной, – добавила Ольгуца.

– Словом, радостью для родителей, – заключил доктор.

– Откуда вам это известно?

– А что мне неизвестно?! Мне обо всем рассказывает мой мизинец.

– Да-а? Тогда скажите, пожалуйста, вашему мизинцу – вот только которому? – на левой руке, на правой... или на ноге?

– Вот этому!

Ольгуца долго и сосредоточенно рассматривала протянутый мизинец.

– Пожалуйста, передайте ему, что он лжет, а в наказание подстригите на нем ноготь.

Ногти у доктора были коротко острижены, а вернее – съедены. Только на мизинце правой руки, по-видимому, из эстетических соображений оставался ноготь.

– Ха-ха! А почему вы думаете, что он лжет, сударыня?

– Потому что наша Софи вовсе не была радостью для родителей!

– Трудно поверить!

– Вот послушайте и тогда сами увидите.

– Je suis tout oreilles*.

______________

* Я весь внимание (фр.).

– Приходит однажды в гости к ее родителям какой-то господин...

Господин Деляну внезапно пересел на диван к Ольгуце.

– Софи как раз играла на рояле. Что делать? Она встала навстречу гостю, ведь она была воспитанной девочкой, и гость, вместо того чтобы беседовать с ее родителями, как полагается взрослому человеку, принялся разговаривать с ней.

– Ольгуца, я предлагаю нам всем сесть за стол, – вмешался господин Деляну.

– А мы не будем ждать маму?.. И тогда, – упрямо продолжала Ольгуца, Софи не выдержала и прямо сказала ему: "Господин гость, вы мне несимпатичны, потому что вы бреете себе лоб, чтобы казаться умным, потому что от вас пахнет аптекой и потому что вы мне мешаете".