Текст книги "Меделень"

Автор книги: Ионел Теодоряну

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Плавными взмахами руки Моника отгоняла запах голубцов... Влажные губы Дэнуца потрескались, от дивного аромата раздувались ноздри и закрывались глаза, как у томной девы при первом поцелуе.

– Дэнуц, а ты разве не хочешь дыни?

"Конечно, хочу, конечно, хочу", – проносилось в его мыслях.

– Нет, merci.

Почему? Ответом было гордое молчание... Почему?.. Потому что так ему хотелось... Почему?.. Много раз уста Дэнуца были его врагами... Почему?.. Не важно, почему...

– Я съем его порцию, – вызвалась Ольгуца, болтая под столом ногами.

Дэнуц несколько раз сглатывал слюну, поглядывая на тарелку с голубцами – черт бы их побрал! – и душой устремляясь к вратам потерянного рая, где стояла на страже Ольгуца, скаля зубы и размахивая ножом.

– Дэнуц, мы оба не шутим. Составь мне компанию. Голубцы – еда серьезная.

– Хорошо, дядя Пуйу. Мне очень хочется есть.

– Боже мой! Как тебе не стыдно, Дэнуц! Ведь мы только недавно позавтракали!

– Пусть ест сколько хочется. В его возрасте...

– Ну, хорошо! Профира, дай ему тарелку, – сказала со вздохом госпожа Деляну... – И, пожалуйста, ешь как полагается! Хотя бы это!

– Плюшка, Плюшка!

Ольгуца шептала оскорбительное прозвище, смакуя золотую сладкую дыню, из которой вытекал ледяной медовый сок.

Дэнуц отвернулся, украдкой смахнув набежавшую слезу, и жестом самоубийцы вонзил вилку в голубец.

Тонкий аромат канталупы струился над горячей капустой с перцем.

* * *

Вдоль стен так называемой турецкой комнаты располагались диваны, покрытые яркими восточными коврами; у изголовья каждого дивана стоял столик с тонкой перламутровой инкрустацией, на столике – медный, с причудливым узором поднос и кальян с длинной трубкой. Толстый ковер на полу поглощал звуки шагов. Стены были увешаны старинным, богато изукрашенным оружием, иконами в золотых и серебряных ризах и фамильными портретами в овальных рамках.

Посреди комнаты стоял кофр-шкаф от Вертгейма, – новейшего образца. Вероятно, он и вызвал бы праведный гнев юных прадедов теперешних обитателей дома, а мирно дремлющие на стенах турецкой комнаты кривые кинжалы и ятаганы тут же бы сами ринулись в бой... Но берлинский кофр был доверху наполнен подарками. Поэтому в экзотической тиши старинной комнаты портреты предков продолжали спокойно висеть на своих местах, ожидая, что вот-вот распахнутся двери, вбегут дети, раскроется немецкий кофр, зазвенят детские голоса и улыбнутся им старомодные изображения тех, кто когда-то был тоже молод.

...Много лет тому назад Герр Директор, только что возвратившийся из Германии, с бритой головой, моноклем и шрамом в форме полумесяца, приехал с визитом в Меделень к своей невестке и ее отцу, почтенному Костаке Думше.

– Немец ты, немец! И куда мне тебя поместить? – чуть свысока глядя на своего гостя, обратился к нему хозяин дома после обеда в саду, под ореховым деревом, с музыкантами и котнаром.

– В турецкую комнату, – отвечал Герр Директор, не обращая внимания – то ли из-за монокля, то ли из-за котнара – на хмурое выражение лица достойного старца.

– И на что тебе пять диванов, язычник? Для твоей бритой головы и одного много.

– А вот на что: как лягу я спать в турецкой комнате, так и приснится мне, что я султан у себя в гареме. То-то славно будет! А как проснусь утром да увижу пять пустых диванов, так мне еще лучше станет. И всякий раз, что я буду ночевать в Меделень, буду я благодарить тебя, господин Костаке, точно Господа Бога.

– А и в самом деле, не так уж глуп этот немец! Пусть принесут еще бутылку котнара. Сыграй-ка ему еще одну молдавскую песню! Ай да немец! В душе как был молдаванином, так и остался!

С тех пор турецкая комната стала комнатой Герр Директора, и никто не входил туда в его отсутствие. Воля господина Костаке была законом в старом доме.

* * *

Ольгуца через голову перекувырнулась на диване, потом еще и еще, видимо, собираясь это делать до бесконечности.

– Ольгуца, что ты делаешь?

– Кувыркаюсь, мамочка, – отвечала Ольгуца.

– Слезай с дивана.

Ольгуца взялась за кальян.

– Ольгуца, угомонись же наконец!

– Тебе помочь, Герр Директор?

– Ни в коем случае! Женская рука у меня в сундуке?!

Он только что открыл кофр и, стоя на коленях, вытаскивал один за другим его ящики. В сундуках у Герр Директора царил полный и разумный порядок. С закрытыми глазами Герр Директор мог бы надеть на себя фрак, облачиться в пижаму, смокинг или пиджак.

Госпожа Деляну так же мастерски укладывала сундуки. Отсюда соперничество между ними.

– С таким сундуком нетрудно держать вещи в порядке!

– При таком порядке любой сундук хорош!

– Святая простота!

– Святая правда!

У Дэнуца бешено колотилось сердце. Он то и дело потирал руки, словно игрок в баккара, сделавший последнюю ставку. Он позабыл и про Ольгуцу, и про всех остальных. Он страдал в ожидании подарков... а все вокруг бурно выражали свой восторг: цц-цц-цц... В предвосхищении подарков радость обращалась в муку и переставала быть радостью. То же чувство испытывал он и при виде вкусных вещей на столе, когда их бывало слишком много: икры, копченой колбасы, маслин... и пирожного со взбитыми сливками на десерт. Разгоревшийся аппетит возбуждал его до такой степени, что ему уже не хотелось есть, он ел через силу, но много, чтобы потом не раскаиваться...

Моника тоже умела укладывать свои вещи и кукольное приданое. Но разве можно сравнивать скромную комнатку с роскошным дворцом!

– Tante Алис, это похоже на витрину!

– Браво, Моника! Ты слышал, Григоре? Вот суть твоего порядка: фанфаронство!

– Зависть в форме искренней похвалы! И это тоже чья-то сущность: разве нет? Будь здорова, Моника... Ну, начинаю со стариков. Это тебе, Алис: очки для почтенных кокеток.

– Как ты можешь!.. А! Face-a-main!* Merci, Григоре. Не забыл о моем поручении.

______________

* Лорнет (фр.).

– Каков сундук, такова и голова: все, что в нее попадает, не пропадает... если это не диктуется необходимостью.

– Наполеон!

– По части сундуков, – что правда, то правда... А вот и ноты.

– Бах?

– Понятия не имею! Я купил то, что ты просила. Бах или чулки, – мне все равно, – хотя, по правде говоря, я отдаю некоторое предпочтение чулкам!.. Уф! Отделался, как хорошо! От этой музыки у меня начинается мигрень.

– Вероятно, от другой музыки... более легкой... более берлинской!

– Она меня, напротив, вылечивает от мигрени.

– Бедная твоя голова!!

– Что ты на это скажешь, Йоргу?

– Я, душа моя, порой жалею о холостяцкой мигрени... Правда, у меня есть другие радости... и, разумеется, пирамидон.

– Хорошо!

– И еще Минерва, милая Алис!

– А кто такая Минерва, папа?

– Одна знакомая дама, Ольгуца.

– Какое странное имя!

– Да уж ничего не поделаешь, – таковы дамы!

– Конечно, папа.

Один за другим, наполовину развернутые госпожой Деляну, свертки были разложены Моникой на ближайшем диване. Общее детское воодушевление охватило всех присутствующих, словно птиц весной, когда они возвращаются в родные края. Только Дэнуц, засунув руки глубоко в карманы и сжавшись, как будто ему было холодно, сидел нахохлившись в стороне.

– Йоргу, помнишь, как папа возвращался домой после выездной сессии суда?

– Бедный папа! Он у меня так и стоит перед глазами. Бывало, еще и раздеться не успеет, а уж зовет нас к себе в кабинет: "Вы хорошо вели себя, дети?" "Хорошо", – отвечаем мы вместо мамы. Это был единственный случай, когда и я считался послушным мальчиком... Два пистолета с пистонами...

– ...Мятные рыбки...

– ...шарики, специально для маминых ушей... Григоре, помнишь львиные головы на спинке кресла?

– Как же, конечно, помню! Папа все пугал нас, уверяя, что они кусаются, и тогда ты положил им в пасть по кусочку сырого мяса, чтобы их задобрить. Помнишь? Мясо так и осталось там.

– Бедный папа!.. "Мальчики, откуда этот неприятный запах?" Разве он мог догадаться, что деревянные львы стали плотоядными животными?

– Мясо испортилось, папа?! – спросила Ольгуца с сияющими от радости глазами, погруженная в увлекательное прошлое отцовских шалостей и проказ.

– Да, Ольгуца, – улыбнулся господин Деляну. – Я как сейчас вижу маму в очках, заглядывающую под шкаф, под письменный стол, под ковер... Осматривающую подошвы: ничего!

– И ты молчал, папа?

– Молчал, что мне было делать?

– А дядя Пуйу не выдал тебя?

– Мыслимо ли! Братья, и вдруг предатели?

– И чем это кончилось?

– Мама все-таки обнаружила источник запаха! У нее был прекрасный нюх! Когда я начал курить – в четвертом классе гимназии, – я, бывало, съедал целый лимон и с разинутым ртом выбегал на улицу, чтобы избавиться от запаха табака, и все равно она меня уличала.

– Папа, а тебе попало за мясные консервы?

– Меня не смогли поймать. Я взобрался на крышу, угрожая, что брошусь вниз, если меня не простят...

– Йоргу! – упрекнула мужа госпожа Деляну.

– Вот как! Я был похож на Ольгуцу, когда был маленький!

– И теперь тоже, папа.

– Ольгуца!

– А теперь ты похожа на меня, – вздохнул господин Деляну.

– Герр Директор, расскажи, что еще выделывал папа.

– То же, что и ты: огорчал свою маму... Бедный папа! Как подумаешь, что из скромного жалованья честного судьи он умудрялся откладывать деньги на подарки... и на мое ученье в Берлине...

Монокль выпал из глаза Герр Директора, углубившегося в воспоминания.

Ольгуца присела на край дивана и задумалась: "Бедный дед Георге!"

– Дэнуц, принеси мне ножницы из несессера!

– А что у тебя там? – спросила госпожа Деляну.

Герр Директор вставил в глаз монокль.

– Сюрприз!

– Скажи что?

– Первое слово за ножницами.

– Какая-нибудь ткань?

– Нет!

– Конфеты?

– Нет.

– Карты?

– Игральные?

– Я спрашиваю. А ты отвечай!

– Напрасно. Ни за что не угадаешь!

Все собрались вокруг таинственного свертка, сосредоточенно его разглядывая. Герр Директор поглаживал безмолвную бумагу.

– Могу сказать вам, что это из тридевятого царства, тридесятого государства; что это среднего рода: honny soit qui mal y pense;* серое снаружи и красное внутри; мягкое на ощупь; полное изящных птиц, у которых есть одно ценное свойство: они молчат; что люди, которые это производят, жел... бледнолицы; и что это скоро войдет в моду.

______________

* Позор тому, кто дурно об этом подумает (фр.).

– Ну и ну!

– Вот вам, пожалуйста. Поэтичнее не скажешь! Угадайте!

– Уточни!

– Что вам еще сказать?.. В стране, из которой это привезено, пьют много чаю.

– Россия?

– Там пьют водку.

– Англия.

– Холодно, холодно!

– Уф! Ты невыносим со...

– ...своими подарками, – докончил Герр Директор.

– Со своими загадками.

– Душа моя, подарок, лишенный тайны, все равно что честная женщина: не представляет никакого интереса!

– Григоре!

– Ты представляешь интерес с другой точки зрения!

– Вот, пожалуйста, дядя Пуйу.

– Дэнуц, милый мой, ты принес щипцы для ногтей! А я просил ножницы.

– Григоре, это уже каприз. Довольно, мы и так заинтригованы.

– Ну, хорошо, я с вами расквитаюсь за щипцы.

– Прекрасно!

Герр Директор долго разрезал веревку, сматывая ее, потом развернул бумагу, под которой оказалась еще бумага, – тонкая, шелковистая, – сложил бумагу вчетверо...

– Это издевательство!

– Как вам угодно!..

– Я на твоей стороне, Герр Директор!

– Тебе суждено царствие небесное. Ну, смотрите! Раз, два, три...

Подброшенные кверху золотистые и красные японские кимоно в беспорядке рассыпались по полу, словно частицы легендарного японского неба.

Позабыв обо всем на свете, госпожа Деляну вместе с Ольгуцей и Моникой опустилась на ковер, разглядывая чудесные дары.

– Йоргу, с дамами покончено. Теперь – ты. А дети в последнюю очередь. Фуу! Как жарко!

– Ну, так сними сюртук!

– Почтенная сударыня, а вы не возражаете?

– После такого сюрприза ты можешь делать все, что тебе угодно.

– Вот, Йоргу, настоящие восточные папиросы. Превосходные. Они без картона, поэтому я привез тебе отдельный мундштук.

Желтый и блестящий, словно вырезанный из сердцевины ананаса, янтарный мундштук вызвал рождественские воспоминания у господина Деляну.

– Герр Директор, я бы хотела тебе кое-что сказать.

– Я в твоем распоряжении.

– Нет. На ушко.

– Вот, пожалуйста, ухо.

– Герр Директор, ты не рассердишься, если я отдам Монике свое кимоно? Оно мне очень нравится, но, я думаю, Монике понравится еще больше.

– Золотые твои слова! Дай я тебя поцелую!

– А я тебя!

– Ольгуца, не думай, что я о тебе позабыл! Теперь ваша очередь. Кимоно предназначались дамам.

– Герр Директор, – прошептала Ольгуца, – пожалуйста, подари ей сам. Так лучше.

– Дорогие мои, давайте покончим с тряпками, – произнес Герр Директор, прикрывая руками нижний ящик кофра... – Ольгуца, ты у нас дама?

– Нет, Герр Директор!

– Молодец. Ты входишь в мою партию... Так, значит, кимоно предназначаются дамам... Моника, надеюсь, ты не против? Ну-ка, посмотрим, как оно на тебе сидит. Вот кимоно поменьше, оно твое... Хокус-покус-флипус!

С удивительным проворством Герр Директор в одну секунду совершенно преобразил Монику.

– Ну-ка, ну-ка... какие красавицы эти японки! Пожалуй, я переселюсь в Японию.

– Моника, вытащи наружу косы... Вот так. Иди, я тебя поцелую.

– Tante Алис, а как же Ольгуца?.. Я так не хочу, – шепнула Моника госпоже Деляну.

– Не беспокойся, Моника. У Ольгуцы много всего.

– Merci, дядя Пуйу.

– Хоп!

Герр Директор приподнял Монику, посадил на диван и отступил на два шага, разглядывая ее в монокль.

– Алис, измени ей прическу. Сделаем из нее настоящую японку... Япония этого заслуживает!

– Ты хочешь, Моника?

– Да, tante Алис, – ответила Моника, словно во сне.

– Алис, будь достойна кимоно... и европейской женщины.

– С такими волосами это нетрудно.

– А теперь откроем ярмарку игрушек. Долой стариков!.. Итак, по порядку! Дэнуц у нас самый старший. Вот тебе ружье, Дэнуц. Оно на два года меньше тебя: девятого калибра. А это ящик с патронами. А вот и патронташ.

Настоящее ружье! Настоящее! О таком счастье он и не мечтал. Сердце Дэнуца, словно наполеоновский барабанщик, отбивало гимн славе... Крепко зажав ружье в руке, он бросил на Ольгуцу косой взгляд. Ольгуца смотрела на него, видимо, выжидая.

Встретившись с ней взглядом, Дэнуц отвернулся в сторону окна, оглядел потолок и еще крепче сжал ружье. Казалось, что глаза у Ольгуцы еще большего калибра, нежели ружье.

– Ты тоже можешь взглянуть, Ольгуца, если хочешь!

Не говоря ни слова, Ольгуца взяла ружье из дипломатических рук брата в свои военные. Ружье стало интернациональным.

– Дэнуц! Дэнуц! Вечно Дэнуц! Опять Дэнуц! Снова Дэнуц!.. Скажи спасибо своей сестре!

Свертки один за другим ложились на третий по счету диван.

– А теперь очередь Ольгуцы. Вот сапоги и брюки для верховой езды. Куртку тебе сошьет мама. А лошадь пусть даст тебе твой отец.

– Ну и ну! Замшевые! – изумилась госпожа Деляну, которая тем временем причесывала Монику.

– Еще бы! Для такой газели!

– Герр Директор...

– Ольгуца!.. На помощь, люди добрые! Тигрица, а не газель! – стонал Герр Директор, защищаясь от поцелуев племянницы.

– Смотри, Герр Директор!

Взяв в руки сапоги, Ольгуца с благоговением поцеловала их, каждый в отдельности, как когда-то воины целовали свои доспехи.

– Подожди, это еще не все. Вот два дьяболо, вот футбольный мяч; а это, это...

Пакеты, развернутые Ольгуцей и Дэнуцем, один за другим падали на диван.

– Ну, что скажете? – спросила госпожа Деляну, указывая на Монику.

– Отлично! – захлопал в ладоши Герр Директор.

Моника, розовая, словно окутанная коралловой дымкой, сидела по-турецки на диване, опустив ресницы и скрестив на коленях руки в широких рукавах. Робость и кимоно сковывали ее движения и делали похожей на настоящую японку. Густые золотистые волосы были собраны в японскую прическу и скреплены гребнями госпожи Деляну... Румяная утренняя заря, распустившийся цветок персикового дерева, облаченный в детское кимоно, дабы не было ему холодно ночью: мечта влюбленного в персики японского поэта. Вот какой была Моника, виньетка в начале легенды.

– Батюшки мои, чуть не забыл. Дети, откройте рот и протяните руки.

Герр Директор быстро развязал картонную коробку, засучил рукава и опустил руки в коробку.

– Va banque!*

______________

* Ва-банк! (фр.)

Сливы, черешни, абрикосы, персики, груши, яблоки, орехи, редиска, морковь, луковицы, каштаны, миндаль... из марципана градом посыпались на пол, подпрыгивая и перекатываясь.

– Лови, папа!

– Держи, Ольгуца!

– Ау, Герр Директор!

Анархический дух беспорядка, который чудом вырвался из аккуратного кофра, царил в турецкой комнате. Взрослые и дети, ползая по полу, собирали лакомства, боясь раздавить их.

Ольгуца с морковью в зубах; Дэнуц с оттопыренной щекой; госпожа Деляну – о чудо! – грызущая луковицу; Моника, путающаяся в полах кимоно и грациозно наклоняющаяся за фруктами; господин Деляну, подставляющий подножки Ольгуце, и Герр Директор, невозмутимо созерцающий происходящее.

– Воды! Умираю от жары!

– Хорошо бы принять душ! Мы все сошли с ума!

– Кто там? Войдите.

Вошла Профира, изумленно заморгала ресницами и застыла с открытым ртом под общий хохот сидевших на полу.

– Прохвира, гляди, немецкая луковица! На, попробуй, – крикнула Ольгуца, запустив в нее луковицей.

– Попробуй, Профира, заморские луковицы, – уговаривала госпожа Деляну.

Луковицы были завернуты в кусочки цветного шелка, имитирующего кожуру. Профира взяла луковицу, повертела в руках, то и дело поглядывая на смеющихся детей.

– Перекрестись и съешь, – посоветовала Ольгуца, видя, что она колеблется.

– Профира, скажи лучше: Господи помоги!

– Надо очистить ее, барыня... Что-то здесь нечисто.

– Полно! Ты что, лука отродясь не видывала?

Профира перекрестилась языком во рту и откусила от луковицы, не чистя ее. Ноздри у нее расширились от страха.

– Тьфу! – сплюнула она в фартук, вытирая язык тыльной стороной ладони.

– Ты отравилась!

– Господи, оборони! Это, видать, лекарство, барыня!

– Немецкий лук, Профира!

– Ну, так пусть и едят они себе на здоровье! А я посмотрю.

– Пойди принеси воды.

Морковь, запущенная в нее Ольгуцей, заставила Профиру уйти. Встав на ноги, госпожа Деляну вновь сделалась строгой хозяйкой дома.

– Ой-ой-ой! Что мы здесь натворили! Прямо стамбульский базар!

– Герр Директор, можно я сделаю тебе тюрбан, – попросила Ольгуца, найдя наконец предлог для продолжения беспорядка.

– Каким образом?

– Из полотенца.

– Согласен. Но тогда уж дайте мне и шаль.

– Вот что, – вмешалась госпожа Деляну, увлеченная игрой, – давайте нарядимся в разные костюмы. Кто как хочет! Полная свобода фантазии!

– Я так и останусь, tante Алис, – сказала Моника.

– Конечно, ты совсем готова. И я тоже буду японкой.

– А я, мама? – спросил Дэнуц.

– Ты... – размышляла госпожа Деляну, надевая кимоно, – ты...

– Мамочка, ведь у него есть японский костюм, – вмешалась Ольгуца со странной вкрадчивостью в голосе.

– На что он мне? А тебе какое дело!

– Хорошая мысль! Конечно! Ведь у тебя есть костюм Ками-Муры. Пойди надень его.

– Зачем, мама?

– Потому что и я японка и Моника.

– Да-а! У Моники красивый костюм, – насупился Дэнуц.

– Еще бы! Она ведь барышня. А ты бравый солдат.

– Да-а! В некрасивой одежде.

– Дэнуц, пожалуйста, не огорчай меня. Иди одевайся!

– А ружье? – еще больше насупился Дэнуц.

– Будет у тебя и ружье и даже пушка, если тебе так хочется! Иди.

– Алис, посоветуй и мне что-нибудь.

– Ты... вы с Григоре будете турками, ты будешь паша, я сделаю тебе тюрбан и все что нужно, – а Григоре будет евнухом гарема.

– Милая Алис, нет ли у тебя какого-нибудь монгольского предка?

– ..?

– Посмотри на себя в зеркало. Ты настоящая японка.

Черные, по-новому причесанные волосы, широко расставленные глаза и смуглая бледность продолговатых щек казались естественным добавлением к японскому кимоно.

– Кто знает?! – улыбнулась госпожа Деляну.

– Смотрите! – театральным жестом пригласила всех Ольгуца.

В импровизированном тюрбане из полотенца Герр Директор напоминал опереточного индуса. Турецкая шаль на плечах плохо сочеталась с моноклем и европейскими манерами.

– Ха-ха-ха! Поглядите-ка на Плюшку!

– Ками-Мура!

– Браво, Ками-Мура, ты в полном параде!

Дэнуц поспешил укрыться в укромном уголке, у стены, вместе со своей ржавой саблей, которая, позвякивая, волочилась за ним, словно металлический хвост.

Мундир японского адмирала был рассчитан на шестилетнего мальчика, а Дэнуцу было одиннадцать лет! Тесная фуражка с трудом удерживалась на кудрявой голове. Вид у ее владельца был самый жалкий!

– А мне не хватает только кофе и рахат-лукума! Кальян у меня есть, гарем и евнух тоже, – сообщил господин Деляну.

– Папа, ты настоящий Настратин Ходжа!

– Слишком велика честь!.. А ты, Ольгуца?

– А я надену сапоги и брюки для верховой езды. Я буду гайдуком и умыкну Монику.

– Ничего другого я и не ожидала! – вздохнула госпожа Деляну, больше думая о будущем, чем о настоящем. – Беги одевайся.

Вошла Профира, неся поднос с вареньем.

– О Господи!

– Что, Профира, испугалась?

– Я вас и не признала, барыня! Целую руку!

– Чему ты смеешься, Профира? – спросила госпожа Деляну, глядя на поднос, который сотрясался от взрывов вулканического смеха.

– ...

– Что, Профира?

– Не обижайтесь, барыня! Уж больно все красиво! Прямо как в балагане!

– Браво, Профира!

– Да здравствует Профира!

– Поднимем бокалы с водой в честь Профиры!

– И вы будьте здоровы. Веселья вам!

– Дэнуц, а ты разве не хочешь варенья?.. Ты что, Аника?

– Хэ!

Через полуоткрытую дверь Аника – одни глаза да зубы – впитывала все, что видела, и дивилась этому. Из-за ее плеча выглядывала кухарка, с улыбкой до ушей на круглом как луна лице.

– Что? Пришли смотреть представление?

– Хэ! Хэ!.. – прозвучали одновременно сопрано и баритон Аники и кухарки.

– Хи-хи! – подмигивая, вторила им Профира.

Послышался щелчок. Кухарка отпрянула назад. Аника шмыгнула в коридор. На пороге показалась Ольгуца с хлыстом в руке.

– Что ты с собой сделала, Ольгуца?

– Нарисовала усы. Как полагается гайдуку.

Черные усы украшали нежное личико маленького гайдука, – совсем в духе народной баллады:

Щеки у сынка

Пена молока,

Усы у сыночка

Вроде колосочка,

Кудри у него

Ворона крыло,

А глазами вышел

Он чернее вишен...

Замшевые сапоги, бриджи и особенно красная блуза с лаковым поясом были поэтической вольностью автора. Полем битвы для юного гайдука могла служить поляна красных маков, которые бы вполне заменили полчища мусульман в красных фесках.

– Я предлагаю вернуться к серьезным вещам.

– Почему, Герр Директор? – с укором спросила Ольгуца.

– Я умираю от жары в этой Турции.

– Постойте. Не переодевайтесь. У меня возникла идея.

– Какая, мамочка?

– Давайте сфотографируемся.

– Давайте. Браво!

– Прекрасно, душа моя. Чего не сделаешь ради детей!

– Поднимите шторы, а я принесу аппарат.

– Как нам лучше сесть, Йоргу?

– Да так, как мы сейчас сидим. Уж куда лучше!

– Ты что, Дэнуц? – спросила сына госпожа Деляну, встретив его в коридоре.

– Пойдем, Дэнуц!.. Ты хочешь меня огорчить? И надень фуражку.

Снова мобилизованный в потешные войска, Дэнуц уныло плелся по коридору, а за ним по пятам следовала мама с проклятым фотоаппаратом, который, как гигантская промокашка, должен был впитать в себя весь позор данной минуты, запечатлев его для будущего.

– Алис, иди сюда к нам.

– А кто же будет вас фотографировать?

– Приготовь аппарат, а остальное может сделать и Профира.

– Бог с тобой! Да она ни за что не дотронется до аппарата, хоть ты режь ее! Она боится!

– Позовем Кулека, – предложил Герр Директор. – Он в этом разбирается.

– Отлично, позови его, Ольгуца!

– А что мне ему сказать, Герр Директор?.. Komen sie, Herr Kulek... nach Herr Direktor*. Так правильно?

______________

* Идите, Герр Кулек... к Герр Директору (нем.).

– Можно и так, Ольгуца. Если ему станет смешно, ты не сердись!

– А теперь рассаживайтесь по местам, – предложила госпожа Деляну. Братья турки – вместе на диване. Вот так... Григоре, почему бы тебе не сесть по-турецки?

– Пожалуйста. Так хорошо? А la турка!

– Хорошо. Моника, ты сядешь у дивана, как и раньше... Опусти голову... немного. Дэнуц, садись рядом с Моникой... Бррр! До чего свиреп! Настоящий самурай!

– Kuss die Hand gnadige Frau. Was wollen sie, Herr Direktor?* произнес несколько озадаченный Герр Кулек.

______________

* Целую руку, почтенная сударыня. Вы меня звали, господин Директор? (нем.)

– Объясни ему, Григоре... Ольгуца, ты садись справа от Моники. Вот так.

Госпожа Деляну поместилась у подножья дивана среди детей. Герр Директор взял кальян и вставил монокль.

Господин Деляну подкрутил усы.

– Ruhing bleiben, bitte schon*.

______________

* Не двигайтесь, пожалуйста (нем.).

Ольгуца краем глаза иронически косилась на брата. Моника сквозь опущенные ресницы созерцала рукава своего кимоно.

Дэнуц, перейдя границы всякого приличия, отвернулся от объектива, оставив потомству профиль японского адмирала с девичьими кудрями, который замышлял страшную месть белокурой японке, надежно охраняемой смеющимся гайдуком с черными усами.

* * *

С верхней ступени лестницы госпожа Деляну – пытаясь компенсировать серьезностью тона несерьезность прически и кимоно – отчетливо произнесла:

– Григоре, ты мне за них отвечаешь! Держи в ежовых рукавицах всех, и особенно Ольгуцу... И не забудь о пари.

Ольгуца сохранила только костюм; усы были смыты ватой, смоченной одеколоном.

– Мама большая трусиха, Герр Директор. Она не похожа на меня.

– Быть этого не может!

– Я говорю серьезно, Герр Директор.

– Она боится за тебя, Ольгуца.

– Все равно.

– Когда-нибудь ты изменишь свое мнение.

– Я?? Не-е-ет!

– Да. И я на многое стал смотреть по-другому, с тех пор как у меня появились племянники.

– Но ты не трус, Герр Директор.

– Я, когда это нужно, бываю... осмотрительным.

– А что значит осмотрительность?

– Храбрость по чайной ложке.

– Как лекарство.

– Вот именно.

– Мне это не нужно. Я здорова.

– Ольгуца, зачем ты огорчаешь свою маму?

– Потому что она моя мама, Герр Директор.

Дэнуц шел впереди всех, опустив ружье дулом вниз – как полагается настоящему охотнику. Он вел в бой стотысячное войско. Начиналось оно там, где восходит солнце, и шло по горам и долам, по полям и лесам, во главе его – храбрый император, а за ним – послушные воины.

Войско Дэнуца состояло из Герр Директора, Ольгуцы и Моники. Ради этой охотничьей вылазки дети были избавлены от ритуального дневного сна, а Герр Директор облачился в легкий костюм из тюсора* и обновил тропический шлем. Не были забыты и перчатки, застегнутые на все пуговицы. Герр Директор ухаживал за своими руками, словно "какая-нибудь...", как говаривала госпожа Деляну.

______________

* Легкая шелковая ткань.

– Как какая-нибудь кто, мама?

– Как какая-нибудь почтенная дама. Мама именно это и хотела сказать, но не смогла найти подходящее слово.

– Merci, Григоре. Это слово ты найдешь с большей, чем я, легкостью.

– Оно меня найдет! – скромно улыбнулся Герр Директор.

– Григоре, ты просто смешон! Посмотри: у меня руки темнее твоих. Ведь солнце это здоровье. Столько кокетства у мужчины?!

– Милая Алис, мне нравятся руки цыганок, потому что они тонкие и сухие, а не потому, что они смуглые. А ваше солнце меня мало интересует! Я достаточно загораю над конторскими книгами!

Моника шла рядом с Ольгуцей. В душе у нее на цветущей ветке раскачивались райские птицы, надежно укрытые от ружей и глаз охотников.

...Воображаемое войско Дэнуца с императором во главе шло вперед, чтобы поразить змея, охраняемого драконами. Опасности подстерегали их на каждом шагу. Змей мог похитить солнце и опустить черную, как глухой лес, ночь на пути у войска. Но император ничего не боялся! Он готов был поджечь лес и идти дальше сквозь огонь. Бросаются же прямо в огненное пламя пожарные!.. Впереди Дэнуца бежал Али с гордо поднятым хвостом, похожим на лихо закрученный ус.

...У императора был чудесный пес. Он мог вырасти до размеров быка, превратиться в крылатого коня, до которого никто бы не посмел дотронуться... Но императору он повиновался беспрекословно.

Вход во дворец змея стерегли драконы, тут же висела богатырская палица... Ну и что? У императора есть ружье... Пусть только сунется змей!.. У императора в патронташе сидит смерть для сотни змеев и стольких же драконов... Патроны хранились у Герр Директора, но змей не мог знать того, что было известно Дэнуцу.

Войско Дэнуца – пожалуй, за исключением Моники – шло вперед, чтобы положить конец одной старой легенде и выиграть пари по случаю боевого крещения охотничьего ружья.

Вот как возникла эта легенда. В доме у Костаке Думши долгое время властвовала надо всеми и надо всем Фица Эленку, старшая сестра хозяина дома.

В семье, где все без исключения были красивы, одна только Фица Эленку отличалась такой безобразной внешностью, что ее уродства с избытком хватило бы на весь ее большой и старинный род. Однако никто в доме не смел и думать об этом, потому что зеленые глаза Фицы Эленку обладали способностью проникать в самые тайные глубины человеческой души. Она была столь же умна, сколь и безобразна, а ее коварство и жестокость превосходили даже ее ум и уродливость.

Когда она в своей двухместной карете уезжала в Меделень, где проводила время в обществе привезенных из-за границы книг на разных языках, патриархальные Яссы испытывали явное облегчение. Зато в Меделень наступали смутные времена. Через детство и юность госпожи Деляну и молодость ее матери Фица пронеслась, как саранча через цветущие поля. Один из помещиков прозвал ее "свекровью радости", многочисленные невестки не могли ужиться с ней под одной крышей. А в доме господина Костаке Фица жила и после его смерти.

Вместе с молодостью Фицы Эленку канула в Лету некая тайна, которую передавали друг другу шепотом, а потом и совсем позабыли. Любовь... Неужто?.. Молодой человек, влюбленный в Фицу Эленку... мыслимо ли это? Его измена с дородной цыганкой из Меделень. Прогулка в лодке на пруду и перевернутая лодка, из которой Фица Эленку вышла... овдовевшей; цыганка, битая арапниками...

Старые крестьяне говорили, что над прудом тяготеет проклятье.

Одна никому не ведомая слабость была у Фицы Эленку: Ольгуца. Черные глаза пятилетней девочки никогда не опускались перед зеленым взором Фицы. Не тронутые старостью зеленые глаза пристально следили за черными кудрями и низким дерзким лбом, словно пытались разгадать еще не расшифрованную надпись. Но вдруг произошло невиданное в долгой жизни Фицы событие, которое на многое открыло ей глаза.

Старость лишила Фицу ее естественных зубов. Она носила искусственные. Во время обеда и ужина на виду у всех присутствующих мальчик-слуга приносил в голубом бокале с водой белые и крепкие, словно оскал оборотня, зубы.

– Naturalia non turpia*.

______________

* Что естественно, то прекрасно (лат.).

Никто ей не прекословил. Аппетит пропадал, равно как и все другие чувства.

И вот в один прекрасный день Фица Эленку начала поститься, и этот пост продолжался больше двух месяцев и ускорил ее конец, – потому что вставные зубы вдруг очутились в пруду.