Текст книги "Меделень"
Автор книги: Ионел Теодоряну
Жанр:
Прочая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)
Когда дед Георге рассказал им сказку об Иване Турбинке, Ольгуца потребовала у него такую же, что у Ивана, котомку.
– Был бы я святым Петром, непременно бы подарил, барышня!
– Добудь мне такую же, дед Георге!
– Где же я ее возьму?
– Добудь, дед Георге!
Ольгуца покраснела от досады. Дэнуц молчал, улыбаясь про себя, одними глазами... Вечером, у себя в комнате, при свете свечи, Дэнуц ощупывал свой лоб, заглядывая в таинственную глубь зеркала. Он даже погладил его, словно подарок. Там скрывалась котомка Ивана Турбинки, которая заключала в себе весь ад и всю землю. Это несказанно радовало Дэнуца, потому что ни у кого даже у Ольгуцы – не было котомки. И никто не знал, что она есть только у него, – для этого ему нужно было лишь закрыть глаза...
Внезапно Дэнуц ощутил солнце и ветер в своих волосах.
– Что случилось?
– Остановите, барин, остановитесь... у барчука упала шляпа.
Его бескозырка катилась по земле, ленточки развевались по ветру. Ион соскочил с дрожек.
– Папа, поехали! – крикнул Дэнуц в предчувствии новой остановки.
– Подержи вожжи, Ион... А ты все торопишься? Это никуда не годится! Постой, я сверну себе папиросу. Держи-ка!
И с детской улыбкой господин Деляну нахлобучил свою шляпу на голову сына, превратив его в вешалку и лишив собственной головы.
– Хоэээ! – шумно зевнул он, лениво потягиваясь.
Дэнуц приподнял шляпу и мрачно уставился на отца, который сворачивал папиросу, – так смотрят жены, не понятые своими мужьями.
– Уу! Уу-уу! Уу-уу!..
– Кто так делает, дед Георге?! – спросила Ольгуца, повторяя эти звуки.
– Кони, барышня; они много воды выпили.
– Ну да! У них в брюхе завелись лягушки.
Моника погладила руку госпожи Деляну.
– Tante Алис!
– Что, Моника?
– Ничего, tante Алис, – улыбнулась Моника и глубоко вздохнула.
– Ты мне что-нибудь хочешь сказать, Моника?
– Нет... Как красиво, tante Алис!
– Девочка моя!.. Сними шляпу, пусть солнышко подрумянит тебе щеки...
– Tante Алис, смотрите, ромашки! – узнала Моника примятые цветы во дворе школы.
Ромашки смеялись на солнышке, у них тоже были каникулы.
– А это что, tante Алис?
– Вьюнок!
– А это?
– Пастушья сумка!
– А это?
– Лютик!
– ...Вьюнок, – повторила Моника легкое, как дуновение ветра, короткое слово.
Они замолчали.
Нежно ворковали невидимые голуби... Лошади, покачивая головами, шагом поднимались по склону... Порхали голубые бабочки... Ласточки сушили в траве свои намокшие от росы одежки... Дорога шорохов и запахов шла к небу, до которого было рукой подать, увлекая за собой Монику с ее золотистыми волосами, бледными щеками, тяжелыми косами, перекинутыми на спину, сложенными на коленях руками.
Там, где дорога сходится с небесной синевой, с минуты на минуту мог появиться святой Петр в белых одеждах, с улыбкой на устах, с тяжелой связкой ключей от небесных врат – в руках.
– Я проголодалась, – заявила Ольгуца.
Давно ждал дед Георге этих слов!
– Тсс! – шепнул он на ухо Ольгуце. – У дедушки кое-что припасено!
– Покажи! – попросила Ольгуца, понизив голос.
Дед Георге вынул из кармана бумажный кулек.
– Что там?
– Сладкий горох! – сказала Ольгуца.
– Ну вот, а я об этом и не подумал, – огорчился старик.
– Что у тебя там, дед Георге? – изнывала от нетерпения Ольгуца.
– Да леденцы, – печально вздохнул дед.
– Моника! Леденцы! – закричала Ольгуца, подпрыгивая на козлах...
– Ох, дед Георге, видно, ты все деньги хочешь пожертвовать зубным врачам! – шутливо посетовала госпожа Деляну.
– Пусть их грызут, барыня... Разве я вам не давал леденцов, когда вы были маленькая!..
Госпожа Деляну улыбнулась. Так оно и было. И она тоже... Много воды утекло с тех пор.
– А сейчас угостишь, дед Георге?
– Да ведь, барыня! Как скажет барышня!
Ольгуца ломала длинные, матовые палочки леденцов... Начался пир: Ольгуца, сидя на козлах, ломала, грызла, сосала и глотала, снова ломала и так без конца; Моника, в коляске, тихонько грызла леденцы. Госпожа Деляну неумело сосала ванильный лед и думала о прежних каникулах... Дед Георге дергал себя за усы и улыбался. Ольгуца и о нем не забыла: подсунула ему в рот леденец; дед Георге бережно спрятал его в карман, словно драгоценный дар.
– Дед Георге, ужасно хочется огурчика... знаешь, с солью и перцем! хрустя леденцами, сетовала Ольгуца.
– А вот как приедем домой, так и приготовит дедушка огурцы так, как только он и умеет.
– Дед Георге, давай купим гороху в корчме... Сто лет не ела! В кафе гороху не бывает! Слышишь, дед Георге?
– Слышу!
– Купим?
– Купим, как не купить!
– И съедим.
– Были бы у меня зубы, я бы тоже ел, мышка!
– Как, дед Георге? Ты не будешь есть горох? Тогда сварим его.
Ржание коня возвестило о приближении дрожек; лошади, запряженные в коляску, воинственно заржали в ответ. Ольгуца обернулась назад, посмотрела, нахмурилась и опустила руку на кнут.
– Дед Георге! Помоги! Они нас догоняют!
Крепко любил дед Георге своих лошадей, – и тех, что были впряжены в коляску, и тех, что в дрожки. И все же пустил их во весь опор, как в былые времена, когда господа не знали удержу ни в ярости, ни в веселье и когда возницы, потрясая кнутами, въезжали на кореннике в ворота дома, дабы возрадовалось сердце господ от восторженных вскриков дам. Дед Георге еще помнил те времена, и Ольгуца знала о них по его рассказам.
– Хии-хии!.. – гикнула Ольгуца.
Дед Георге только усмехнулся; зашипел змеей кнут; кони перешли в рысь, встряхивая тяжелыми гривами и размахивая длинными хвостами... И восемь копыт начали выбивать барабанную дробь.
– Обернись назад, Моника! – кричала Ольгуца во все горло, не помня себя от восторга.
Моника встала на колени и выглянула из-за опущенного верха коляски.
– Догоняют?
– Пожалуй... – последовал уклончивый ответ.
– Догоняют?
– Пожалуй, да, – с опаской отвечала Моника.
– Догоняют? – гаркнула Ольгуца, выхватывая кнут из рук деда Георге.
– Да-да! – испуганно сказала Моника.
Длинные и изящные, как стрекоза, дрожки оказались рядом с коляской, готовясь обогнать ее.
– Скорее, дети! Поторапливайтесь: я очень проголодался! И хочу пить! крикнул на полном ходу господин Деляну.
Дэнуц, сияя от счастья, краем глаза косился в сторону коляски. Так он демонстрировал Ольгуце свое презрение, предвидя ее неминуемое поражение.
"Хорошо быть мужчиной!" – подумал Дэнуц, с наслаждением вдыхая запах табака, который исходил от одежды его отца, от рук и дыхания Иона за его спиной.
– Дед Георге, остановись! – шепотом попросила Ольгуца.
– Эх-эх, ребята! Э-эх!
Дрожки летели вперед, будто сани на колесах.
– Да, да! Мчитесь, если вам угодно! А нам коней жалко, – крикнула им вслед Ольгуца, словно бросая в них камень.
Лошади остановились, тяжело дыша; их дыхание еще бежало вперед, они волновались, стоя на месте.
Все сидевшие в коляске поднялись, глядя вслед удаляющимся дрожкам. Ольгуца вертела в руках кнут и размышляла... Прозрачные призраки засухи маячили вдали. И вдруг их окутал аромат донника и запах скошенного сена, словно доброта и печаль небесных ангелов.
– Я больше не могу! Умираю от жажды! – шумно вздохнула Ольгуца, бросая в коляску огромную охапку донника.
– Сейчас поедем, – успокаивала дочь госпожа Деляну, вытирая платком ее пылающие влажные щеки.
– Посмотрите, tante Алис! – сказала Моника, неся в руках зеленый букет, сверкающий желтыми искорками, а на щеках – яркие краски полей, собранные ею вместе с донником и воткнутыми в золото волос синими васильками.
Огибая коляску сзади, чтобы сесть с левой стороны, Моника внезапно остановилась, словно ей в голову вдруг пришла неприятная мысль... Черное платье, неподвижно стоящая коляска! В ее представлении все коляски двигались в сторону кладбища; все неподвижно стоящие коляски ожидали отправления похоронной процессии.
– Tante Алис! А у коляски нет номера!
– Конечно, нет! У домашних колясок не бывает номера.
– У тебя нет номера! – шепнула Моника, обращаясь к коляске, и радостно похлопала по ней рукой.
С помощью Моники госпожа Деляну положила в опущенный верх коляски букеты донника, бережно расправив веточки... Лошади тронулись... Долго еще верные пчелы летели следом за донником... Ароматные звездочки сверкали на солнце, роняя лепестки на головы сидевших в коляске людей.
– Tante Алис!
– Что, Моника?
– Нам еще далеко до дому?
– Сейчас приедем!
– Ой!
– Ты этому не рада?
– Не-ет, tante Алис!
Конечно, она была рада! Но все же... ей бы хотелось никогда не выходить из коляски, у которой не было номера и в которой лежали букеты донника: из коляски летних каникул.
– Дед Георге, ты слышишь что-нибудь? – спросила Ольгуца, глядя в небо и держа ладонь козырьком над глазами.
– Лают собаки!
– Ну да! Собаки! Сверху, дед Георге!
– Ах ты, Господи! Змей барчука.
– Ага! – пробурчала Ольгуца.
– Ничего, дедушка тебе еще лучше сделает!
– Мне не надо!
Лошади замедлили свой ход и, натянув поводья, рысью въехали в ворота под жужжание змея, которого охранял дуб и маленький матрос. Да что матрос! Адмирал, у которого на устах играла улыбка того, кто принял шпагу у побежденного Наполеона.
Белая россыпь домиков во дворе с господским домом в середине, хозяином всех домов, в глазах Моники была похожа на светлый монастырь без церковных глав и монахов.
Лошади, фыркая, остановились у крыльца... Шелестела зеленая виноградная лоза на балконе, нежно раскрыли свои лепестки разноцветные ипомеи.
– Я проголодалась! – яростно крикнула Ольгуца. – Ты где, матушка Мария?
Услышав ее голос, с крыльца спустилась кухарка, раскинув руки так, что в них свободно мог уместиться целый двор, смеясь животом и выщербленным ртом, в белом платке и белом фартуке, с широким лицом и огромным туловищем евнуха.
– Тут я! Хорошо, что все вместе приехали, у меня цыплята на вертеле жарятся, будь они неладны.
* * *
Влажная простыня, прикрепленная к уголкам открытого окна, медленно надувалась и сдувалась, превращая жару, от которой вяли абрикосы в саду, в приятную прохладу.
В комнате девочек не было ни души... Вбежала босоногая Аника, поставила на стул легкий чемодан Моники и выбежала, хлопнув дверью и мимоходом поглядев в овальное зеркало шифоньера красного дерева и сверкнув белозубой улыбкой молодой цыганки.
Чемодан с бабушкиными инициалами остался один. В нем лежали портрет бабушки и кукла, одетая в черное, – в скором времени им предстояло увидеть новое жилище Моники...
Моника сидела за столом в столовой на стуле с двумя подушками и ела так, как учила ее бабушка: прикрепив салфетку к корсажу платья, опустив локти и держась очень прямо...
Если бы бабушка вошла в комнату девочек да надела бы очки, то, даже не притронувшись пальцем ни к шифоньеру, ни к ночным столикам возле кроватей орехового дерева, тут же увидела бы, что нигде нет ни пылинки, ни единой мухи, и с облегчением бы вздохнула; она услышала бы запах натертых воском полов, аромат прохлады, который бывает только в тиши старых домов, где зимуют яблоки и айва, и с добротой и лаской покачала бы головой; с трудом наклонившись над чисто застланными постелями и откинув уголок покрывала, увидела бы, что постельное белье – голландского полотна, что прачка трудолюбива, что в платяном шкафу лежит донник и лаванда; а если бы открыла шифоньер, то обнаружила бы в нем кукол, которые поджидали девочек, получивших похвальные грамоты за экзамены в третьем классе; сняла бы очки, протерла их и перекрестилась перед образом Пресвятой Богородицы, потом осенила бы крестом комнату и тихонько удалилась бы... потому что с минуты на минуту могла войти Моника.
В комнате у девочек не было ни души...
– Дети, позвольте мне снять пиджак; невозможно жарко!
Сняв чесучовый пиджак, господин Деляну остался в чесучовой рубашке с низким и мягким воротником. Подняв кверху руки, тряхнул ими; рукава соскользнули вниз. Эта привычка сохранилась у него с тех пор, когда адвокаты еще носили мантии. Он хранил мантию в надежде, что когда-нибудь Дэнуц наденет ее перед судом... Быть может, к тому времени "эти кретины" поймут наконец, – кретинами именовались все те, кто оспаривал профессиональные убеждения господина Деляну, – что мантия дает полет слову, и опять введут ее в обиход. Ну, а если нет, так пускай висит в шкафу и напоминает Дэнуцу о прежних временах.
Господин Деляну любил свою профессию, "как любовницу", – так сказал он однажды в своей речи перед кассационным судом, произнеся недозволенное слово со страстью и дерзостью, чтобы разбудить задремавшего советника, – и хотел, чтобы Дэнуц думал так же и когда-нибудь смог бы сказать то же самое о себе... Вот если бы Ольгуца была мальчиком!..
– Ну, Дэнуц, теперь ты гимназист! Взрослый мальчик! Теперь ты можешь сам решать. Хочешь быть адвокатом, как твой отец?
Госпожа Деляну пожала плечами.
– Дай ему сначала поесть!.. Дэнуц! Опять ты положил локти на стол!.. Посмотри на Монику, как она красиво ест. А ведь она меньше тебя!
Ольгуца с улыбкой сняла локти со стола. Дэнуц покраснел. Сверкнул взглядом в сторону Моники и Ольгуцы... Вот уже целый год ему ставили в пример Монику; это началось, когда Моника и Ольгуца готовились вместе, с одной и той же преподавательницей, к экзаменам в начальных классах... И кто открыл Монику? Ольгуца! Кто же еще! Это она, к ужасу кухарки, подбирала брошенных под забором котят. Но это еще куда ни шло! А вот Монику он терпеть не мог! Узурпаторша! Союзница Ольгуцы! Белобрысая!.. Дэнуц давно выжидал удобного случая, чтобы отодрать ее как следует за косы!
"Ничего!" – мысленно успокоил себя Дэнуц. И представил, как он бежит по дороге со змеем в руках.
Глаза Ольгуцы следили за ним сквозь опущенные ресницы. Он заметил это. Моргнул, встрепенулся. Ольгуца не сводила с него взгляда. Он тоже стал пристально смотреть ей в глаза.
– Почему ты на меня смотришь?
– Я? – удивилась Ольгуца.
– Да, ты! – ответил он, решив не давать ей спуску.
– Я смотрю не на тебя! Я смотрю на Монику! – объяснила Ольгуца, глядя на Монику. – Правда, мама?
– Нет, смотрела! – вышел из себя Дэнуц, указывая на нее пальцем и переводя все в прошедшее время.
– Ну и что? Разве нельзя?
– Хорошо! Посмотрим!
– Успокойся, пожалуйста! – укоризненно взглянула на него госпожа Деляну.
– Фуу! – обрадовалась Ольгуца, вытирая рот салфеткой.
– И ты тоже успокойся!
– А я ничего не делаю!.. Я чуть не подавилась! – вздохнула Ольгуца.
– Ну уж, ну уж!
Напрасно господин Деляну прикрывался салфеткой; все заметили, что он смеется. Пожав плечами, не выдержала и рассмеялась госпожа Деляну. Смех, словно веселая хора, окружил сумрачного Дэнуца. Он встал из-за стола, швырнул салфетку и направился к двери.
– Дэнуц, куда ты? Ты разве уже кончил? Разве мы встали из-за стола?.. Пожалуйста, вернись!
– Не хочу! – вполголоса ответил Дэнуц.
– Не хочешь сесть за стол?! Хорошо!.. Тогда, пожалуйста, становись в угол... Ты слышишь, Дэнуц? – коротко и энергично приказала госпожа Деляну.
Дэнуц, сгорбившись, повиновался... В столовой воцарилась торжественная тишина... Госпожа Деляну ласково улыбнулась, встретив испуганный и влажный взгляд Моники, устремленный на нее.
– Ты хочешь, чтобы я его простила, Моника?
Моника энергично кивнула головой.
– Садись за стол... И скажи спасибо Монике! Да, да!
– Merci!* – саркастически дрогнули губы у Дэнуца, его ладонь нехотя задержалась в ладонях Моники.
______________
* Спасибо (фр.).
– А теперь принимайся за свои абрикосы.
Дэнуц раскусил абрикос и терпеливо ждал, чтобы у него прошел спазм в горле... Другая половинка вместе с косточкой и залетевшей в столовую осой осталась лежать на тарелке вместе с остальными абрикосами.
– Спасибо... Я пойду прилягу!
– Дэнуц, и ты пойди приляг.
– Зачем?
– Так нужно!
– Пойдем на боковую! – примирительно сказал господин Деляну, сладко зевая.
– А змей? – жалобно спросил Дэнуц.
– Он тебя подождет.
Радость от предстоящей игры со змеем на солнце затуманилась горечью нежеланного сна.
"Черт бы побрал это спанье!" – мысленно пробормотал Дэнуц, проклиная Молоха послеобеденного времени.
– Ты кончила, Моника?
– Да, tante Алис, спасибо! – ответила Моника, складывая салфетку и стряхивая крошки с платья.
– Пойдем, я тебе покажу вашу комнату...
Ольгуца, склонившись над тарелкой, старательно и сосредоточенно ела абрикосы, словно учила наизусть стихотворение.
– И ты, Ольгуца, кончай!
– Я сейчас приду; смотри, у меня осталось четыре штуки, – взмолилась она.
– Я буду ждать в твоей комнате, Ольгуца! Смотри, чтобы мне не пришлось искать тебя в саду!
– Раз я сказала, – приду!
– Хорошо, хорошо!
Оставшись одна, Ольгуца прислушалась, чтобы удостовериться, что никто не идет назад в столовую, и пристально посмотрела на Профиру. Профира повернула к Ольгуце лицо, которое казалось еще более широким из-за белого цветка в волосах. Подождала... помахивая салфеткой.
– Профира... Слушай внимательно... Принеси мне прямо сейчас ножницы, карандаш и листок бумаги! – сказала Ольгуца, грозя пальцем и постукивая по столу после каждого существительного.
– Зачем, барышня? – пыталась понять Профира.
– Это тебя не касается! Я так хочу!
Ожидая, пока вернется Профира, Ольгуца положила подбородок на край стола, раздвинула локти, прижала ладони к щекам и сосредоточенно размышляла.
– Принесла?
– Принесла!
– Надеюсь, что ты не у мамы взяла все, что я просила? – вдруг встревожилась Ольгуца.
– У мамы!
– Ой, Профира! И ты хочешь, чтобы я тебе верила!
– Почему же нет, барышня? Вот, я принесла!
– А что сказала мама?
– Она сказала, чтобы я посмотрела у нее в комнате, я так и сделала и принесла вам.
– Ага! Хорошо!.. Спасибо.
Ольгуца улыбнулась. Склонившись над столом, она принялась что-то писать на изящной бумаге, взятой Профирой из бювара госпожи Деляну, – крупно, размашисто, с сильным нажимом – высовывая язык при каждом повороте буквы.
– Хорошо!
И решительно вышла из комнаты с туманным взглядом Саломеи, с раскрытыми ножницами Парки в руках.
– Ну и дьявол! – восхищенно произнесла Профира, надкусывая абрикос.
* * *
Комната Дэнуца находилась в опасном соседстве с комнатой девочек. Пограничным пунктом служила закрытая дверь с ключом в замочной скважине с противоположной стороны. На той части двери, которая была обращена в комнату девочек, располагалась вешалка с соломенными шляпами, шелковыми лентами, трехцветным кругом, сеткой с разноцветными мячами и двумя пальто в мелкую клетку. На обратной стороне двери, обращенной в комнату Дэнуца, висел кусок зеленого сукна с коллекцией оружия, которая состояла из ружья, мишени из белого картона с красными кольцами вокруг синего центра, палочек с шариками из липкой резины на концах; двух сабель из жести в ножнах, испещренных пятнами ржавчины, изрядно пострадавших в дуэлях с Ольгуцей и образующих букву икс, сигнальной трубы с испорченным свистком.
Под коллекцией висели два мундира, разделенные вертикально расположенной саблей: один – японского адмирала с фуражкой, но без панталон, по прозвищу Ками-Мура; другой – русского адмирала, окрещенный Потемкиным.
Тогда была в моде русско-японская война.
Ольгуца была на стороне русских, Дэнуц – японцев. Поэтому орден, ленточка от подвязки госпожи Деляну, пришитая Профирой к груди японского адмирала, – был вырван с мясом и хранился в кармане у русского адмирала, награжденного "звездой подкладки". Фуражка русского адмирала сильно пострадала от кулака Дэнуца. Ольгуца склеила фуражку гуммиарабиком и крепко пришила веревкой ее верх, украсив при этом золотыми галунами. Она произвела свою фуражку в чин контр-адмирала и отпраздновала это событие тем, что в свою очередь изуродовала – спокойнее и методичнее, нежели Дэнуц, – фуражку японского адмирала. Госпожа Деляну реставрировала фуражку, а Дэнуц возвел ее в ранг контр-контр-адмирала, что, по мнению Ольгуцы, было совершенно невозможно.
А вот как выглядел конец русско-японской войны в семье Деляну:
– Ну, что скажешь? Ты потерпела поражение! – заявил Ольгуце Дэнуц, облаченный в мундир японского адмирала.
– Неправда!
– Спроси у папа.
– Что поделаешь, Ольгуца! Русские потерпели поражение; вот газеты.
– Русские, но не я!
– А разве ты не Потемкин? – с вызовом спросил Дэнуц.
– Я? Никогда не была и не могла быть.
– Как?!
– Девочки не служат в армии. А я девочка... хочешь, спроси у папа... И потом твоим японцам просто повезло, потому что они все трусы.
– Ты лжешь!
– Я лгу? А тогда почему они желтые?
– Как почему? Потому что желтые; японцы есть японцы!
– А я тебе скажу: они желтые от страха. У них у всех желтуха! закричала Ольгуца так, чтобы слышала вся Япония... – А если хочешь сражаться, сражайся со мной, а не с русскими, – закончила Ольгуца с высоко поднятой головой.
За обедом в честь обоих адмиралов господин Деляну огласил следующее коммюнике:
Ками-Мура и Потемкин
Стали храбро воевать
Дым и пламя, гром и грохот,
Вопли, крики – не унять.
Бьются, бьются как умеют,
Пыль столбом стоит окрест,
И в столовой, и в гостиной,
Вплоть до отдаленных мест.
Жаркий бой они ведут
И руками, и ногами.
"Зуб за зуб!" – звучит призыв.
Не разнять их даже маме.
Боже, адмирал Потемкин,
Что с фуражкой вашей стало?
Но быть супер-адмиралом
Ками-Муре слишком мало.
Супер-супер-адмирал
Начинает наступленье!
На фуражке у него
Боевые украшенья.
Ками-Мура побеждает,
Оттеснив Ольгуцу в зальчик,
Но Ольгуца утверждает:
Девочка она, не мальчик.
И не может потому
У Дэнуца стать вассалом:
Он ведь не был никогда
Настоящим адмиралом.
Посвящение I
Легендарный Ками-Мура,
Ты смотри, чтоб не споткнуться!
И не русских берегись,
А сестры своей Ольгуцы.
Посвящение II
Нет, японцам не владеть
Дальним морем – ходят слухи,
Им придется умереть
Поголовно от желтухи*.
______________
* Здесь и далее стихи в переводе Ю.Кожевникова.
В комнате у Дэнуца стоял также флот! Флот в тазу, изготовленный дедом Георге из ореховых скорлупок: спички служили мачтами, листочки вощеной бумаги – парусами, губы Дэнуца – ветром, а губы Ольгуцы – циклоном.
Флот для лужи: жалкие кораблики, нагруженные, как Ноев ковчег, животными из целлулоида. И флот для пруда, купленный в "Универсальном магазине" в Бухаресте дядей Пуйу: длинное и широкое судно, похожее на булку, с колесами, флагом, пушками и оловянными матросами, намертво приделанными к палубе.
* * *
Дэнуц с такой силой хлопнул дверью, что ему на плечи посыпалась штукатурка. Он отряхнулся, библейским жестом Самсона взлохматив каштановые кудри.
– Пускай-пускай! – покачал он головой.
Взгляд его остановился на недавно полученном лавровом венке первого ученика, который висел над его кроватью; он сдернул венок с гвоздя, бросил на пол и поддел ногой.
– Выходит, я только затем и учусь, чтобы меня всячески преследовали! Погодите... я вам покажу! – погрозил он кулаками в сторону комнаты девочек.
Сняв ружье, он зарядил его стрелой с резиновым наконечником и выстрелил... Фуражка русского контр-адмирала вздрогнула, на ее дне осталась темная вмятина.
Хлоп! Вылетела вторая стрела и прилепилась к двери, как телефонный штепсель... Дэнуц отодрал ее... На двери остался матовый след. Хлоп!.. Хлоп!.. Хлоп!..
– Что там за шум? Что ты делаешь, Дэнуц? Ты не спишь? – раздался из-за двери голос госпожи Деляну.
Дэнуц онемел. Ступая на цыпочках, он повесил ружье на место... Поднял венок, замел под шкаф отвалившиеся листья и повесил остатки своей былой славы на гвоздь.
– Ты спишь?
Дэнуц ударил кулаком по подушке и растянулся на кровати.
– Вот, Моника... Это ваша комната... Нравится тебе?
Рука Моники еще крепче сжала ее руку.
– Как хорошо пахнет, tante Алис!
Обхватив Монику ее руками, госпожа Деляну приподняла ее.
– Ты что-нибудь там видишь?
– Да... Аа!.. Merci, tante Алис!
На шифоньере стоял серебряный поднос с донником.
– А теперь скажи, на какой кровати ты хочешь спать?
– А какую выбрала Ольгуца, tante Алис?
– Не думай об Ольгуце, – ласково сказала госпожа Деляну, – выбери ту, которая тебе по душе... Ту, что у окна, или ту, что у двери?
– Мне все равно, tante Алис...
– Хорошо, тогда я сама тебе выберу ту, что у окна... Ольгуца будет поближе к моим ушам! – улыбнулась госпожа Деляну.
Дверь ее спальни и дверь в комнату девочек располагались напротив и были разделены большим и тихим коридором.
– А теперь давай распакуем вещи... Где же ключ?
– Вот, пожалуйста, tante Алис! – протянула ей Моника кончик серебряной цепочки, висевшей у нее на шее и скрытой под корсажем платья.
– Но что это, Моника?.. Какой красивый крестик!
Рядом с никелированным ключиком висел медный крестик, на котором сияло распятие.
– Вам нравится, tante Алис?
– Очень... Это у тебя от мамы?
– Не знаю... мне дала его бабушка... Tante Алис...
– Что, Моника?
– Пожалуйста, возьмите его! – попросила девочка, вспыхнув от смущения, и сняла цепочку... – Я хочу его подарить вам, tante Алис! – настаивала она, высоко подняв брови, готовая расплакаться.
И вложила цепочку с крестиком в руку госпожи Деляну.
– ...Спасибо, Моника, – успокаивала ее госпожа Деляну, гладя ей волосы. – Но такие вещи не дарят, девочка моя! Это память о твоих родителях... Я для тебя это сохраню.
– Вам я могу подарить, – спокойно и серьезно сказала Моника, глядя в землю.
– Ты так любишь tante Алис?
– Да.
– И tante Алис тебя тоже очень любит... как Ольгуцу с Дэнуцем.
– Я знаю, – прошептала Моника.
– А где же Ольгуца? Пойди-ка посмотри!
Госпожа Деляну моргала ресницами... и долго безуспешно пыталась попасть в замок чемодана никелированным ключиком.
– Я не нашла ее, tante Алис! – вернулась встревоженная Моника.
– Ничего, она сама придет... Она, видно, у деда Георге! Смотри, Моника, я поставила тебе на столик портрет бабушки... Если хочешь повесить его на стену, я дам тебе другую рамку.
– Нет-нет, так хорошо, tante Алис.
– Твои вещи я положила в шифоньер... Смотри: верхние полки – твои...
– Tante Алис, – взволнованно спросила Моника, – а вы не видели куклу в чемодане?
– Видела! – улыбнулась госпожа Деляну. – Я уложила ее спать...
И она извлекла из полумрака шифоньера кроватку, в которой спали две куклы в шляпах.
– Это мне, tante Алис? – не поверила своим глазам Моника.
– Ну, конечно, Моника... А вот и шифоньер с платьями для твоих кукол.
– А Ольгуца? – застыла девочка с протянутыми руками.
– И у нее то же самое!
Ручка двери щелкнула, как ружейный курок, дверь с шумом распахнулась и оглушительно захлопнулась.
– Что такое? Что?
Ольгуца с размаху бросилась на кровать и принялась раскачиваться на скрипящих пружинах, которые целый год никто не тревожил.
– Ольгуца, разве так входят в дом порядочные люди?.. В грязных башмаках на кровать! Ой, ой, ой!
– Я больше не могу!
– Где ты была?
– У деда Георге.
– А чем ты еще занималась? – спросила госпожа Деляну, вдруг заглянув ей в глаза и, видимо, о чем-то смутно догадываясь.
– Разве я не сказала?! Я была у деда Георге!
– Ольгуца, опять какая-нибудь шалость!
– ...
– Скажи честно, Ольгуца!
– Я сделала то, что должна была сделать! – отчеканила Ольгуца.
– Ольгуца, что за глупости! И разве так отвечают?
– ...Ножницы я положила на место, – закончила Ольгуца на словах то, что у нее было в мыслях.
– Ножницы!! А кто их тебе дал?
– Да ты сама... Конечно! Ты сама дала! – просияла Ольгуца, испытывая радость виновного, который, после того как совершил проступок, внезапно обнаружил сообщника.
– Я!! Ольгуца, приди в себя!.. Лучше раздевайся и ложись... Поскорее, поскорее!
– Мама, у меня порвался чулок! – радостно сообщила Ольгуца, держа один башмак в руке и высунув большой палец из дыры в чулке, которая все увеличивалась от участия этого розового и озорного существа.
– Вижу и радуюсь... Оставь чулок в покое, Ольгуца! Сними-ка его!
– Тебе помочь, Моника?
– Нет, merci, tante Алис! Я сама.
Заведя руки за спину, повыше лопаток, Моника расстегивала пуговицы платья... Чулки Ольгуцы, тем временем, оказались в противоположном конце комнаты... Платье Моники, скользнув вниз, открыло стройную мальчишескую фигуру... Почувствовав на себе взгляд госпожи Деляну, Моника прикрылась платьем.
– Я ухожу... Раздевайся, Моника.
– Мама, как хорошо в одних панталонах! – сообщила Ольгуца, спрыгивая с постели на пол.
И, стоя в позе фехтовальщика, она принялась разглядывать себя в зеркале.
– Дьявол во плоти, ложись наконец спать!.. До свидания, Моника.
Закрыв глаза, Дэнуц тут же открыл котомку Ивана...
...Дэнуц – паша или султан: не важно, кто именно! На голове у него чалма, из-под которой виднеются усы, точно два ятагана, и пара свирепых глаз... Два длинных клыка торчат изо рта. Клыки позаимствованы у оборотня!..
Султан Дэнуц был настолько страшен, что сам Дэнуц не выдержал, открыл глаза и повернулся на бок... Из комнаты девочек доносился голос Ольгуцы. Дэнуц в ярости закрыл глаза!
...Султан восседает на золотом троне. По правую и левую руку от него две черные невольницы с ослепительно белыми зубами, – точно взбитые сливки поверх кофейного крема, – машут яркими опахалами. У подножья трона – тысячи тюрбанов, припавших к земле. Все поклоняются султану. Только два голых арапа, с толстыми губами и густыми, курчавыми, – как черная икра, волосами, стоят навытяжку с секирами наготове. Все молчат. Султан подымает палец... Появляется конь, который вздрагивает и скалит зубы... Султан делает знак... Арапы привязывают косы Моники к конскому хвосту... Моника ест абрикос. Ей все равно! Ну, ничего, султан ей покажет!.. Сто тысяч арапников опускаются на спину жеребца...
Арапы хватают Ольгуцу. Ольгуца брыкается и строит рожи султану. Так! Хорошо!.. Арап поднимает секиру... Ольгуце становится страшно... И некому вступиться за нее, кроме ее брата Дэнуца... И вот, во главе войска, словно сам Михай Храбрый, появляется Дэнуц, убивает султана и арапов, – тюрбаны спасаются бегством, – и избавляет от смерти Ольгуцу и Монику. Ольгуца и Моника преклоняют колени и целуют ему руки. Он сажает их на свое седло и уезжает...
На дне Ивановой котомки оставался только сон...
– Ты спишь, Моника?
– Нет.
– И я не сплю.
Ольгуца подняла кверху ноги и похлопала ладонями по пяткам.
– Слышишь, Моника?
– Что?
– Я хлопаю себя по пяткам.
– Зачем?
– Просто так!.. И ты сделай так же...
– ...
– Моника, что мы будем делать?
– Спать!
– Зачем?
– Так велела tante Алис.
– Ну и что! Разве ты спишь!
– Я стараюсь уснуть! – оправдывалась Моника.
– И не пытайся... Никто ни о чем не узнает! Мама спит.
– ...
– Моника?
– Что?
– Ничего...
Ольгуца притворно зевнула... И принялась изучать белый потолок, считая неровности.
– Моника, ты бы хотела быть мухой?
– Мухой?
– Да, мухой! Я бы ужасно хотела... Я прогуливалась бы по потолку вниз головой...
– Я бы хотела вырасти большой, – мечтательно сказала Моника.
– И я, – постаралась не отстать от нее Ольгуца... – А что бы ты сделала, если бы стала большой?
– ...Не знаю! – нерешительно сказала Моника.
– А я бы стала кучером... как дед Георге!.. И вывалила бы Плюшку из коляски.
