Текст книги "Меделень"

Автор книги: Ионел Теодоряну

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

– А если она больше, чем Румыния?

– Ничего! А в Румынии сделаю царем деда Георге.

– А ты?

– Я буду царицей... Но я буду и на качелях качаться.

– А что ты сделаешь с королем Каролем?

– Не знаю... Превращу его в статую, и дело с концом!.. Дед Георге, ты забыл про меня! Дед Георге, пить хочу!

– А вот он, дедушка!

Спрятавшись за дверью, он медлил, выжидая, пока Ольгуца немного успокоится.

– Нехороша вода, барышня. Я оставил открытым ведро, и в него попали мухи. Испортили воду.

– Дед Георге!

– Правда, барышня!

– Дед Георге, умираю, хочу пить!

– А груши, барышня?

– У тебя еще есть?

– Есть у дедушки еще корзинка.

– Давай съедим, дед Георге.

– И я так думаю.

– Вкусные!

– Сладкие!

– Лучше, чем вода, мои барышни!

– И вода тоже хороша, дед Георге, да мухи в нее, говорят, попали.

– Раз дедушка говорит...

– Ты их, видно, во дворе поймал, потому что в доме нет мух, дед Георге!

– Вот ей-ей!

– Пожалуй, поверю тебе на слово, дед Георге. Когда хочется пить, и груши бывают хороши!

– Все-то знает дедушкина барышня!

– Дед Георге, что это за шум?

– Да ребятишки... Видать, повздорили. Ребята!

– Они дерутся, дед Георге?

– Да нет! Так, балуются.

Ольгуца вскочила на ноги, огляделась вокруг и бросилась к воротам.

– За что ты его бьешь, не стыдно тебе?

Двое мальчишек, чуть повыше ростом, чем Ольгуца, молча яростно дрались, слышалось только их тяжелое дыхание. Рядом с ними совсем маленький мальчик в одной рубашке так кричал и вопил, словно его для этого наняли.

– А ты что кричишь?

Малыш замолчал, вытирая нос тыльной стороной ладони.

– Вот я вам сейчас покажу! Вы почему деретесь?

– ...

Оба мальчика свирепо уставились на Ольгуцу, как два бычка при виде красного плаща тореадора.

– Вы что, языки проглотили, не слышите? – вмешался дед Георге.

– Да я его трахнул!

– Я его маленько саданул!

– Как тебя зовут?

– Ионикэ.

– А тебя?

– Пэтру.

– А ты почему плакал? – обратилась Ольгуца к малышу.

– Он мой брат, – пояснил по-прежнему мрачный Пэтру.

– А что вы ему сделали?

– Ольгуца, скажи, чтобы он вытер ему нос. Смотри, какие у него глаза, прошептала Моника, указывая на голубые глаза и несчастный нос малыша.

– Слышишь, вытри нос брату!

– Зачем?

– А затем, что он твой брат! – насупилась Ольгуца, передразнивая его.

Рубашка малыша, превратившись в носовой платок, открыла голое пузо...

– Ты, лягушонок, не плачь! А вы ступайте за мной.

– А что мы такое сделали? – испугались мальчишки, не зная, как лучше поступить: подчиниться приказанию или пуститься наутек.

– Делайте, что вам барышня велит!

Дед Георге ласково прихватил обоих за загривок и повел к себе во двор. Моника шла следом, держа за руку малыша. Все остановились у завалинки. Ольгуца, усевшись по-турецки на ковер, строго посмотрела на них и отчетливо проговорила:

– Дед Георге, а теперь оставь их со мной.

Дед Георге отпустил мальчишек и тихонько подтолкнул их к Ольгуце. Малыш снова заплакал.

– А ты замолчи! Моника, дай ему грушу... Я вас сейчас буду судить.

Мальчики враждебно поглядели друг на друга и потупились. Дед Георге посмеивался, поглаживая белые усы.

– Кто первый начал драку?

– ...

– Пэтру, ты начал? – пристально взглянула на него Ольгуца.

– Будто я один!

– Скажи, почему ты полез в драку?

– Пускай он скажет!

– Нет, ты скажи, ведь я тебя спрашиваю.

– Он меня свиньей обозвал, – пробурчал Пэтру, стиснув кулаки.

– А ты зачем обозвал меня цыганом? – вскипел Ионикэ.

– Ты стянул у меня ушки!

– А откуда у вас пуговицы? – рассердилась Ольгуца.

Пэтру поглядел на Ионикэ. Ионикэ смерил взглядом Пэтру... Потом обе головы одновременно повернулись к деду Георге... Дед Георге встретился глазами с Ольгуцей и поник головой.

– Ага!.. Значит, вы играете в пуговицы вместо того, чтобы заниматься делом.

– ...

– Сколько у вас пуговиц?

– У меня ни одной; он меня обокрал! – закричал Пэтру на Ионикэ, внезапно охрипнув.

– А у тебя сколько пуговиц?

– Что я, считал?!

– А у тебя, Пэтру, сколько было пуговиц?

– Ему лучше знать, он меня обокрал!

– Давай сюда пуговицы!

Ионикэ покосился на ворота, готовясь задать стрекача.

– Делай, как велит барышня, Ионикэ. Она твоя хозяйка, – посоветовал дед Георге.

Ионикэ тяжело вздохнул, пожал плечами, так что стала видна его тонкая талия, перетянутая красным поясом, и вытащил узловатую связку, звеневшую пуговицами, словно детский кошелек.

– Больше у меня нет!

– Давай сюда!

Лоб у Ионикэ покрылся морщинами...

– Моника, развяжи ты...

Ионикэ не сводил глаз с Моники. По мере того как развязывались один за другим узелки, кулаки у Ионикэ сжимались все крепче... Пэтру отошел в сторону.

– Хэ... хэ... ххх! Хэ... хэ... ххх! – опять захныкал братишка Пэтру.

– Дед Георге, дай ему еще одну грушу... дай две, только пусть замолчит!

Моника протянула Ольгуце в сложенных ковшиком ладонях развязанный узелок с пуговицами.

– Моника, ступай в дом и подели их пополам.

– Не пускай ее, дед Георге, – в один голос завопили мальчики, готовые броситься за Моникой.

– Ну-ка!

Ольгуца встала с ковра и внимательно разглядывала их.

– Так, значит, дед Георге дал вам пуговицы...

– Он дал нам! – встрепенулись мальчишки.

– Вам, вам! А зачем он вам их дал?..

– Для игры! – ударили они себя кулаками в грудь.

– А вы что делали?

– Как что?

– Как что?.. Кто дрался, я или вы? Ну-ка, отвечайте...

Голые пятки Ионикэ буравили землю... Большой палец на ноге у Пэтру с недоумением поднялся вверх.

– Значит, вместо того чтобы играть в пуговицы деда Георге, вы воровали их друг у друга.

– Он воровал у меня!

– Это мои ушки! Говори, чего стоишь, как истукан!

– Ты воровал у меня!

– А теперь моя очередь говорить... Значит, вы друг у друга воровали и подрались... А вот дед Георге возьмет назад пуговицы, раз вы его не слушаетесь. Верно, дед Георге?

Дед Георге оказался под обстрелом трех пар глаз.

– Выходит, так! – вздохнул он, не спуская глаз с Ольгуцы.

– А теперь дайте мне на вас поглядеть!

Пэтру выдохнул. Ионикэ почесал у себя в затылке.

– Значит, вы молчите! Хорошо. Тогда буду говорить я... В каком ты классе, Пэтру?

– Откуда я знаю?

– Не знаешь? Тогда я отдам Ионикэ твои пуговицы. Скажи, Ионикэ, ты в каком классе?

– В четвертом, – поспешил ответить Ионикэ.

– А я будто не в четвертом! – встрепенулся Пэтру.

– Значит, в четвертом, как и я. Хорошо. А теперь я задам вам вопрос: кто сразу ответит, получит пуговицы деда Георге. Поняли?

Мальчики напряглись, словно перед соревнованием по бегу.

– Я готова, Ольгуца, – сообщила Моника, показывая сжатые кулачки.

– Я тоже... Сколько будет пятьдесят три помножить на семьдесят один? Пожалуйста.

Моника, Пэтру и Ионико вытаращили глаза и раскрыли рты, глядя на Ольгуцу. Дед Георге в изумлении покачал головой.

– Единожды три равно трем. Единожды пять равно пяти, – начали считать вслух Пэтру и Ионикэ, повернувшись спиной друг к другу и записывая в воздухе цифры.

– А ты-то сама знаешь, Ольгуца? – шепотом спросила Моника.

– А ты?

– Я не знаю.

– И я тоже.

– Ой, Ольгуца!

– Будто они знают! Вот дураки! Ты посмотри, как они ломают себе голову.

– У меня нет ни доски, ни грифеля! – с горечью сообщил Пэтру.

– Я пойду в деревню и принесу готовый ответ, – вызвался Ионикэ.

– Значит, не знаете! Вы учитесь в четвертом классе и не знаете таблицы умножения. Почему вас не оставили на второй год?

Мальчики слушали ее со страхом и покорностью.

– Значит, только я знаю. Ну-ка, скажите, чьи будут пуговицы?

– ... – горько вздохнули они.

– Мои, потому что только я знаю ответ. Моника, давай их сюда.

– И даже платок не отдадите? – робко спросил Ионикэ.

– Отдай ему платок, Моника... А теперь уходите! Ну, чего вы ждете?

– Пошли!

– Пошли!

– Эй, Пэтру, будешь в следующий раз драться?

– Зачем?

– А ты, Ионикэ?

– Эгей! – вздохнул Ионикэ.

– Идите сюда... Да идите же, а то я рассержусь.

Мальчики подошли, понурив головы.

– Ну-ка, протяните руку.

Кулак Пэтру поглотил пуговицы. Ионикэ смотрел на свою долю с таким выражением, словно собирался сказать "прощайте" вместо "добро пожаловать", и переводил взгляд со своей ладони на кулаки Пэтру.

– Моника, дай мне шесть груш.

Моника выбрала груши и, держа их за хвостики, протянула Ольгуце.

– Пэтру, вот тебе две груши, и не давай больше Ионикэ пуговицы, а тебе, Ионикэ, я дам четыре груши, ты таких никогда не пробовал. Положи пока пуговицы, – никто их не возьмет, – и ешь груши... И уймись, не то я рассержусь!

– Благодарите барышню, медведи!

– Целую руку!

– Цел... рку!

– Поцелуйте барышне руку, она ведь вас рассудила.

На руках Богини Правосудия с завалинки дома деда Георге запечатлелся поцелуй подсудимых.

– Моника, дай мне платок!

– Вот. Зачем он тебе?

– У меня руки липкие, – сдержанно улыбнулась Ольгуца, сходя со своего пьедестала.

– Барышня, вон идет за вами Аника.

– Опять Аника!

– Она вас зов...

– Я знаю. Ты зачем пришла?

– Вас зов...

– Я знаю. Пойдем со мной.

Аника вошла в дом следом за Ольгуцей.

– Я потеряла платок. Поищи-ка его. – И Ольгуца захлопнула за собой дверь, оставив Анику внутри. – Повесь замок, дед Георге.

– А когда ее можно выпустить? – развеселился дед Георге.

– Когда мы дойдем до ворот дома.

– Так и сделаем.

– Дед Георге, ты обещал мне напомнить!

– ...

– Вот видишь!.. Почему ты не кладешь в табак морковь, как папа?

– Я положу, барышня.

– Положи, дед Георге, морковь вбирает в себя влагу, – серьезно пояснила она.

– Барышни, когда вы опять придете к дедушке?

– Когда ты нас позовешь, дед Георге?

– Я вас зову!

– Тогда мы придем завтра.

– Барышня, я поправил забор! – многозначительно подмигнул дед Георге.

– Свиньи войдут в сад!

– Ну и пусть их! Теперь у дедушки есть качели.

– Барышня Ольгуца, а платка нигде нет, – сообщила Аника, выглядывая из окна.

– Поищи как следует!

С порога барского дома красное и синее платья помахали деду Георге.

– Теперь можешь идти, – улыбнулся дед Георге, выпуская на свободу Анику.

– А где барышни?

– Ищи ветра в поле!

Дед Георге отправился следом за Аникой. Спустились прозрачные сумерки. Первая вечерняя звезда глядела на землю светло и приветливо, подобно той, что воссияла когда-то над яслями в Вифлееме.

Дед Георге обернулся и посмотрел назад. В ворота деревенских домов на закате въезжают обычно телеги, запряженные волами, и входят люди с серпами, мотыгами или топорами.

В ворота дома деда Георге вошла, а потом вышла сказка.

Над домом деда Георге склонился ангел или, быть может, аист.

* * *

– Ну, как было в гостях, Моника?

– Очень хорошо, tante Алис! Жалко, что не было Дэнуца.

III

ГЕРР ДИРЕКТОР

– Мама, ты слышишь? – спросила Ольгуца, жуя сливу.

– Что?

– Прислушайся, мама...

– Цц! Я слышу, как Дэнуц ест арбуз. Дэнуц, так едят только раков, и то если не умеют иначе.

Госпожа Деляну заставляла сына каждое блюдо есть так, как принято. Дэнуц путал эти правила или забывал их. Поэтому стоило ему почувствовать на себе пристальный взгляд матери, как он принимался торопливо есть, обжигаясь, суп или целыми кусками, не разжевывая и давясь, заглатывал мясо.

Ольгуца ногой толкнула под столом Монику. Моника в ответ только вздохнула, сохраняя нейтралитет. В этот момент Дэнуц как раз дошел до сочной, огненно-красной сердцевины арбуза. Раздавив языком о нёбо холодный кусок, он вытер губы и внимательно посмотрел на сестру.

– Ты мне не даешь спокойно есть!

– Я? Хм! Мама тебе сделала замечание!

– Да! У меня от твоих слив в ушах гудит, но я тебе ничего не говорю.

Брови у Ольгуцы поднялись вверх.

– ...! Я каждый день слышу, как ты ешь, то же говорит и мама; я уже привыкла... Я имела в виду другое.

Брови опустились на место. Ольгуца раскусила еще одну сливу. Щеки у Дэнуца сделались пунцовыми, как сердцевина арбуза.

– Папа, ты ничего не слышишь?

– ..?

Все прислушались к шуму за окном. У Ольгуцы от напряжения сощурились глаза, как бывает у близоруких людей... Громкий, басистый рев быков заглушал стрекотание кузнечиков и пение цикад, словно басы в церковном хоре – нежное сопрано.

– Бээ-бээ... Неужели вы не слышите? – вышла из себя Ольгуца.

– Быки как быки! – с сарказмом произнес Дэнуц.

Ольгуца поглядела на брата, энергично тряхнула головой и снисходительно улыбнулась.

– Дэнуц, ты груб. Я тебе уже говорила.

И она торжественно встала из-за стола, держа в руках салфетку, словно глава присяжных заседателей – судебный приговор.

– Ведь это Герр Директор на автомобиле. Спорим? Неужели не слышите? Бээ-бээ!.. Разве быки так ревут? – спокойно осведомилась она у брата.

Позабыв про арбуз и про оскорбление, Дэнуц выбежал во двор, даже не сняв салфетку, за ним – госпожа Деляну и Профира.

– Я совершенно уверена, папа! Ну почему ты мне не веришь?

– Я верю, Ольгуца! – улыбнулся господин Деляну, стряхивая салфетку. – У тебя, как и у мамы, абсолютный слух.

– Ты надо мной смеешься?

– Вовсе нет! Но скажи, как ты научилась отличать автомобильный рожок от мычания коровы? Ведь автомобили у нас можно пересчитать по пальцам!

– Я их не люблю, папа.

– Ерунда!

– Правда, папа, я люблю лошадей.

– А как же Григоре? Ведь он автомобилист!

– Я его очень люблю!..

– Ольгуца, а кто такой Герр Директор?

– Ваш второй отец, – отвечал с улыбкой господин Деляну, стоя на пороге.

– Моника, ты слышишь, что говорит папа? Ты должна полюбить Герр Директора.

– Я ведь даже не знаю его, Ольгуца!

– Что за важность! Зато я его знаю. А ты мой друг.

– Ольгуца, почему ты зовешь его Герр Директор? Он немец?

– Ни в коем случае!.. Это папин брат!.. Я его так в шутку зову, но ему нравится. И ты зови его Герр Директор.

– Он директор школы?

– Как тебе не стыдно так говорить?.. Я бы этого не вынесла!..

Заметив недоеденную сердцевину арбуза, Ольгуца принялась втыкать в нее зубочистки.

– ...Он директор очень крупной компании... не знаю какой... что-то связанное с электричеством и немцами.

– Он похож на дядю Йоргу?

– Нет. Не знаю, на кого он похож! На папа он совсем не похож... Вот ты увидишь. Я его люблю.

– И я, – дипломатически согласилась Моника... – Что ты сделала с арбузом?

– Дэнуц меня оскорбил! Я мщу.

Символические зубочистки терзали сердцевину арбуза, замещающего Дэнуца, словно семь стрел – библейское сердце Марии.

– Арбуз жалко! – пыталась убедить Ольгуцу Моника.

Следующая зубочистка проникла еще глубже.

– Как бы tante Алис не рассердилась!

Еще одна зубочистка вонзилась в арбуз.

– Ольгуца, выйдем во двор, я тоже хочу увидеть автомобиль.

– Подожди, увидишь. Время есть. У нас в Меделень живет эхо, поэтому я и услышала рожок. Моника, мне кажется, ты не лишена хитрости!.. Как и я, конечно.

Покончив с отмщением, Ольгуца съела еще одну сливу.

– Ольгуца, позволь, я выну зубочистки?

– Как хочешь! Я кончила.

Моника очистила сердцевину, собрав все зубочистки в своей тарелке.

– Merci, Моника.

Безо всякого аппетита, но с большим энтузиазмом Ольгуца съела сердцевину, которую Дэнуц очистил от семечек, а Моника от зубочисток.

* * *

Крестьяне и домашние животные, чьи души породнились, вероятно, в одну и ту же, весьма отдаленную геологическую эпоху, со страхом глядели на ярко-красную коляску, без лошадей, которая на большой скорости поднималась вверх по склону, оставляя позади вонючий дым и грохоча так, будто внутри у нее находились барабаны, по которым били все черти ада. А у кучера – фу-ты, господи! – вместо глаз были черные стекла, точно у слепых, вместо вожжей колесо на дышле, а вместо кнута и "ну вы, залетные!" – бычье мычание.

Мужики и бабы крестились, глядя то на страшного зверя, то на церковь. Дети на руках у своих матерей дрожали в испуге – не унес бы нечистый! – и хныкали, пристально глядя вдаль своими женскими глазами.

Дед Георге однажды в Яссах видел это бог знает что на колесах. Поэтому он только плюнул с досадой.

– Бедный барин, упокой его душу! К нему во двор – такая штуковина!.. Ну, ничего, вот научит дед барышню верхом ездить!

Стайки птиц на шоссе порхали перед красным чудищем и позади него...

И вот наконец покрытое пылью, огромное, на дутых колесах быстроногое чудовище, пыхтя, рыча и фыркая, остановилось у самого крыльца. Собаки лаяли, подвывая, словно это был медведь. Все слуги высыпали во двор.

– С приездом, Григоре!

– Guten Tag*, Герр Директор!

______________

* Добрый день (нем.).

– Дядя Пуйу! Дядя Пуйу! – повторял Дэнуц, не выпуская из рук салфетку.

Герр Директор, с головы до ног закованный в автомобильные доспехи круглые очки в оправе из красной резины, парусиновый шлем, такой же халат, герметически закрытый у ворота и на запястьях, – с невозмутимым спокойствием вылез из задней дверцы, хлопнув откидным сиденьем. Потопал, чтобы размять затекшие ноги, потянулся, зевнул, открыл лицо, оставив очки висеть на шее, сощурился и вставил в глаз монокль, потер руки, не тронутые пылью и солнцем... и с улыбкой склонился перед ступеньками крыльца с видом английского адмирала, с восторгом встреченного в небольшом дунайском порту.

– Рад всех вас видеть!

С глаз шофера тоже слетели черные очки – на сей раз при виде Аники. Берлинский механик, выписанный из Германии вместе с автомобилем, был, по всей видимости, изготовлен на фабрике блондинов с голубыми глазами и розовыми щеками.

Аника стыдливо потупилась.

Герр Директор оживился. Казалось, он собирается произнести тост, держа бокал шампанского в руке.

– Kulek, dieser ist mein Sohn*.

______________

* Кулек, это мой сын (нем.).

– Und ich bin sein Vater!* – скромно добавил господин Деляну, спускаясь с крыльца.

______________

* А я его отец! (нем.)

– Das ist gut!*

______________

* Хорошо! (нем.)

Сотрясаемый приступом безудержного смеха, свойственного любителям пива, Герр Кулек ударял себя ладонями по коленям в такт вибрирующему мотору.

– Григоре, ты меня компрометируешь, – пошутил господин Деляну, целуя брата.

– Это вы меня компрометируете! – возразила госпожа Деляну.

– Дэнуц, правда ведь, ты мой сын?

– Ты же старый холостяк, Герр Директор, – заметила Ольгуца с крыльца.

– А ты все такой же чертенок!

– Ты даже не поздоровался со мной, Герр Директор!

– Прошу прощения, сударыня!

Поднявшись по ступенькам, он склонился перед Ольгуцей и поцеловал ей руку.

– Можешь поцеловать меня в щеку, Герр Директор. Я не возражаю.

– Ух! Какая ты тяжелая! – вздохнул он, поднимая ее.

– У меня крепкие мускулы.

– Не может быть!

– Правда. Плюшка толстый, а я крепкая.

– Барышня?..

– Моника, – представила девочку госпожа Деляну, обнимая ее за плечи.

– Моника?

Госпожа Деляну значительно посмотрела на него.

– Моника наша дочка... как Дэнуц твой сын. Ах ты, липовый отец!

– Так, значит, у меня есть теперь еще одна племянница?

– Можешь этим гордиться!

– Я пропал! Я приготовился только к двум племянникам... Ну и хорошенькая у меня новая племянница! Моника, так ведь?

– Да, – шепнула смущенная Моника, беря Ольгуцу за руку.

– Ты позволишь дяде Пуйу тебя поцеловать?

– Конечно, как и меня, – одобрительно отозвалась Ольгуца.

– Ты завтракал?

– Нет!

– Тогда пойдем прямо в столовую. Напрасно ты не предупредил, мы бы тебя специально ждали.

– Это было невозможно! Дайте мне воды.

– Сейчас сядем за стол.

– Воды, чтобы умыться, сударыня!

– Да, конечно! Я совсем забыла про твои привычки! Тебе хватит часа, чтобы умыться?

– Барыня, а господина немца куда поместить? – осведомилась Аника.

– Господин немец, господин немец! – запела Ольгуца.

– Дядя Пуйу, можно я буду поливать тебе воду? – спросил Дэнуц, поднимая чемодан.

– Конечно! Аника тебе разрешит! – заметила Ольгуца.

– Я не с тобой разговариваю.

– Почему? Ведь ты слуга: носишь чемоданы, поливаешь воду, чистишь одежду... Тебе полагается молчать и слушать то, что я говорю.

Дэнуц, красный как рак, спотыкаясь, тащил тяжелый чемодан.

– Помочь тебе? – спросила Моника, догоняя его в прихожей.

– Не мешай! Ступай к Ольгуце.

Монике и в голову не приходило, насколько дерзкой была ее просьба! Только Дэнуц имел право нести тяжелый чемодан, лить воду на большую и косматую, как голова белокурого готтентота, губку и поливать одеколоном руки дяди Пуйу. Он же чистил щеткой его одежду, аккуратно складывая брюки. Это было делом настоящего мужчины, а не слуги, как утверждала Ольгуца.

"Она мне завидует", – думал Дэнуц, чувствуя себя, тем не менее, оскорбленным.

– Ты сердишься, Дэнуц?

Дэнуц возвращался с пустыми руками, испытывая чувство глубочайшей гордости, словно после ратного подвига. Не отвечая Монике, он прошел мимо, а она смиренно и печально смотрела ему вслед.

– Целую руку, барин. С приездом вас... Отведайте голубцов с гусиной грудкой! – томно проворковала краснощекая кухарка, появляясь на пороге позади Дэнуца и Моники.

– Здравствуй, старая! Вижу, ты меня встречаешь не с пустыми руками! Раз, два, три, – считал Герр Директор тех, кто стоял на крыльце, включая и Кулека. – У меня для тебя есть гостинец, ты, видать, постаралась! Девять, Йоргу, – крикнул он с азартом страстного игрока в "железку". – Мы в выигрыше!

– Барин, пожалуйте умываться.

– Ай-яй-яй! Профира, ты все испортила! Я проиграл... Йоргу, какие мы все неудачники!

– Не говори!

– Ступай, Профира! Ступай домой.

– Ольгуца, разве так говорят?! – нахмурилась госпожа Деляну.

– Мамочка, я ведь хочу помочь Герр Директору.

– Молодец, Ольгуца! Но мы все равно в проигрыше, потому что кухарка стоит двоих!

– Четверых, Герр Директор!

– Дорогого стоит, – услужливо подтвердила кухарка.

– Однако пора садиться за стол!

– Сперва надо умыться, сударыня!

– Да умойся же наконец!

– Пойдем, Дэнуц!

– Не забудь вынести ведро! – прошептала Ольгуца на ухо брату... – А об арбузе не беспокойся... я все устроила.

Бритая наголо круглая голова Герр Директора казалась серой, как глыба соли. Госпожа Деляну утверждала, что не казалась, а действительно была из-за чрезмерного увлечения одеколоном.

– И ты, Дэнуц, станешь таким же седым и старым, как дядя Пуйу!

Подражая дядюшке, Дэнуц злоупотреблял одеколоном, правда принадлежащим не ему, а госпоже Деляну.

– Клевета! – запротестовал Герр Директор.

– Доказательство!

– Свидетельство о рождении, которое я не скрываю; монокль, который я открыто ношу; и успехи... которые всем известны!

– Та-та-та! Отпусти сначала волосы. Вот тогда и посмотрим.

– Я предпочитаю клевету!

По мнению Герр Директора, волосы, длиннее трех сантиметров, превращались в космы – поэтические, а следовательно, неопрятные, некрасивые и к тому же неудобные. Он не признавал волос и в виде бороды и усов. "Волосы – сущее мученье даже для мужчины, а уж о женщинах и говорить нечего".

– Герр Директор, а когда ты выйдешь замуж, ты ведь острижешь свою жену? – как-то однажды спросила его Ольгуца.

– Ольгуца, сколько раз я говорила тебе, что только женщины выходят замуж! – вмешалась госпожа Деляну.

– Почему, мама? Я, например, хочу жениться. Кто мне запретит?

– Я.

– Но я хочу жениться... Я не женщина... Скажи, Герр Директор, ты ведь острижешь свою жену?

– Нет.

– Почему?

– Потому что я не выйду замуж, как ты выражаешься.

– И не женишься, как говорит мама?

– Нет... Umberufen!* – добавил он, постучав пальцем по дереву, как это делают суеверные люди.

______________

* Чтоб не сглазить! (нем.)

– И я тоже, – присоединился Дэнуц.

– Тогда остригись, – жестко и логично заключила Ольгуца.

Дэнуц лишился дара речи. Чтобы не стричься, он даже готов был жениться...

– Кто там?

– Я, целую руку, – отрекомендовалась невидимая Профира по ту сторону двери в ванную комнату. – Барыня спрашивает, окончилось ли у вас крещение... – И, чувствуя, что ее одолевает смех, Профира постучала ладонью по преступным своим губам... – А то, может, позовем батюшку из деревни: так барыня говорит.

– Передай хозяйке дома, что мне мало одного священника, пусть пришлют care* священников. Так и скажи.

______________

* Каре (фр.).

Дэнуц то и дело смачивал губку водой из большого кувшина; засучивал непослушный рукав; протягивал полотенце... Наконец наступила очередь одеколона. Дэнуц отвинтил металлическую пробку.

– Кто там?

– Каре священников или гора священников, как говорит Профира. Можно войти, Герр Директор?

– Нельзя, – дерзко ответил Дэнуц, держа флакон с одеколоном в руке.

– А тебя не спрашивают, Плюшка! – крикнула Ольгуца.

– Входи, Ольгуца. А вы, я вижу, все еще в состоянии войны?

Дэнуц насупился. Ольгуца мгновенно оглядела ванную комнату и тут же позабыла о том поручении, которое ей дали в столовой.

– Герр Директор, хочешь, покажу, как ты обливаешься одеколоном?

– Ну-ка, ну-ка!

– Лей, – приказала она смиренному чашнику.

– Лей сама.

– Нет, ты. Герр Директор велел.

– Налей, Дэнуц.

– Вот, слышишь?.. Лей как следует; это не шутка!

"На его месте я бы притворилась, что наливаю, а сама ударила бы его горлышком флакона... или бы плеснула ему в глаза", – замышляла Ольгуца месть брату, который лил яростно, но честно.

– Герр Директор, сначала ты брызгаешь на ковер...

Раскрыв соединенные ковшиком ладони, она потерла их одну о другую: едкие капли пролились на ковер.

– ...Потом ты массируешь голову от бровей вверх и стонешь: Ы-ы-ы-ы-ы-ы!.. У тебя по-прежнему бывают мигрени, Герр Директор?

– Дьявол во плоти, из-за тебя-то у меня непременно будет мигрень!

– Потом, дорогой Герр Директор, ты просишь налить еще одеколону.

Дэнуц смотрел в окно, заслонившись флаконом, словно щитом.

– Лей, слышишь?

– Налей, Дэнуц, я попал в плен!

– Вот. А теперь ты протираешь одеколоном лицо, вздыхаешь и трешь веки... Не очень жжет? Ффф-хаа! – вздохнула она прерывисто, как после ожога.

Дэнуц улыбнулся: "Обожглась! Так ей и надо! Ничего!.."

Глаза Ольгуцы следили за ним сквозь пальцы.

– Напрасно радуешься, Плюшка. Я пошутила.

– А что же я делаю дальше, Ольгуца?

– Ты думаешь, я не знаю! Дай мне флакон, Плюшка!

Дэнуц остался с пустыми руками.

– А теперь, Герр Директор, наступает очередь платка. У меня его нет. Пусть мое платье будет платком.

– Пусть... но что скажет Алис?

– Мама скажет, что ты во всем виноват.

Одеколон журнал, заливая платье Ольгуцы.

– Григоре, придется тебе самому готовить себе еду! – раздался голос госпожи Деляну.

– Входи. Я кончил.

– Что ты здесь делаешь, Ольгуца?

– Мамочка, у меня на платье было пятно, и Герр Директор сказал, что его можно вывести одеколоном.

– Ты портишь мне детей, Григоре!

– Вот видишь, Герр Директор!

– Лучше скажи, чем ты собираешься меня кормить?

– Одеколоном... Вот чего ты заслуживаешь.

– В таком случае, я уверен, что все будет очень вкусно!

– Попробуй пообедать в Бухаресте так, как у меня!

– В Бухаресте много лакомых блюд!

– Тех самых!..

– Каких, Герр Директор?

– Тебе о них расскажет Дэнуц... через несколько лет.

– Григоре!

– Я-то знаю, а вот Плюшке не скажу.

– Ольгуца!

– Но если я и правда знаю, мамочка! В Бухаресте можно покутить.

– Кто тебе это сказал?

– Ты, мама.

– Я?!

– Конечно. Разве ты не говорила, что папа кутит в Бухаресте?

– ...Я пошутила!

– Ну и я пошутила, мамочка!

– Tante Алис, яичница стынет, – сообщила Моника, с видом застенчивого пажа появившись на пороге.

– Вот единственный в этом доме послушный ребенок!

– Ничего, я тебе покажу! – пробормотал Дэнуц, на которого никто не обращал внимания, локтем задевая Монику, державшуюся позади всех.

Глаз Герр Директора, оснащенный моноклем, не делал существенных различий между красивыми женщинами и изысканными блюдами. Он глядел на них с одинаковой дерзкой любезностью, в то время как его полураскрытые губы, казалось, колебались между словом и делом.

Все уселись за стол на свои обычные места. Перед одиноким прибором Герр Директора трепетало розовое золото яичницы; рядом подремывала томная мамалыга; чуть дальше – масло, татуированное ложкой и украшенное двумя ярко-красными редисками; потом сметана цвета лика мадонны...

– Одобряю!

– Да ты, батюшка, лучше ешь, а не одобряй! Сейчас время завтрака!

– А вы будете на меня глядеть?.. Нет уж, увольте!

– Что же нам прикажешь делать? Повернуться к тебе спиной?

– Тоже есть... Иначе вам придется платить за вход!

– Мама, а может быть, нам подадут дыню, – любезно предложила Ольгуца.

– Хм! – посоветовалась госпожа Деляну с господином Деляну.

– Аминь. Сегодня у нас байрам!

– Прохвира, принеси канталопу... Вот видишь, Герр Директор, я тебя не покинула!

– Узнаю тебя, Ольгуца: ты любишь жертвовать собой! – пошутила госпожа Деляну.

– Мама, скажи честно, разве тебе не нравится холодная дыня?

– Нравится!

– Значит, мы обе жертвуем собой!

– Ольгуца!

– Дорогая Алис, все прекрасно в твоем доме, начиная с тебя самой! Но почему у вас...

– ...нет пепельниц? – перебила его Ольгуца, вставляя в глаз монокль, чтобы точнее изобразить дядюшку.

За завтраком пепельница у Герр Директора стояла рядом с тарелками, а папироса входила в меню.

– Ольгуца, вынь монокль: только этого недоставало!.. Курево! Курево и снова курево! И это ты называешь едой, Григоре?

– Оно убивает микробов и способствует пищеварению!

– Поставь на место пепельницу, Дэнуц!

– Дай мне ее, Дэнуц!

– Не давай!

Ольгуца выхватила пепельницу из руки, колебавшейся между двумя противоположными магнитными полюсами, и поставила ее на стол.

– Мама, смотри, что делает Ольгуца!

– Так тебе и надо, раз ты не слушаешься!.. А ты, Ольгуца, почему не делаешь так, как велит мама?

– Разве ты мне что-нибудь говорила, мамочка?

– Я сказала. Довольно!

– Мама, ты всего только мама, в то время как Герр Директор...

– Что именно?

– Гость... а ты хозяйка дома.

– Какая дерзость!

В столовую вошла Профира, торжественно неся голубцы; следом за ней Аника с бледной морщинистой канталупой, похожей на голову христианского мученика.

– Кто хочет дыню, пусть поднимет палец.

Ольгуца двумя пальцами боднула канталупу.

– Видишь, Моника, это прием джиу-джитсу! Если бы на месте дыни была ты, – прошептала Ольгуца на ухо Монике, опасаясь, что ее услышит Дэнуц, тебе бы пришлось ладонью разделить мне пальцы. Иначе я выцарапала бы тебе глаза. Так отбивают удар. Теперь ты все знаешь!

Моника подняла вверх согнутый палец, чтобы получить свою скромную порцию.

– Не так. Посмотри-ка на меня!

Ребром ладони, коротким, резким движением Ольгуца рассекла воздух.

Господин Деляну склонился над дыней, понюхал ее, потом, сжав губы и расширив ноздри, мечтательно посмотрел на потолок и помахал рукой.

– Vous m'en direz des nouvelles!* А все мои бедные иудеи! Они-то уж знают толк в хороших вещах. Поистине, каков адвокат, такова и дыня у адвоката... Пойду принесу curacao**. Григоре, ты будешь пить cognac?***

______________

* Сейчас вы сами убедитесь! (фр.)

** Кюрасао (от фр.) – ликер из апельсиновой цедры.

*** Коньяк (фр.).

– Ни в коем случае! Я доедаю вторую порцию голубцов! Так что можете заказывать кутью.

Дэнуц незаметно, под скатертью, поднял вверх палец. Ведь он, слава богу, не в школе! Конечно, он тоже хочет дыню. Более того, он один в состоянии съесть целую дыню.

Из разрезанной пополам дыни, как из восточного сосуда, вытекал бледно-розовый сок.

– Хм-хм-хм! – изъявила свою готовность Ольгуца, постучав ножом по своей тарелке.