Текст книги "Меделень"

Автор книги: Ионел Теодоряну

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

– За что ты сердишься на Дэнуца?

– Я?.. Это он на меня сердится.

– Ты права! – согласилась Моника. – Он тебя побил; так не делают!

– Он меня побил? – спросила Ольгуца с угрозой в голосе.

– Да, сегодня утром!

– Ну, это положим!.. Если бы не мама, я бы ему показала!

– Ты умеешь драться, Ольгуца?

– А ты не умеешь?

– Нет.

– Я очень хорошо умею драться!

– И тебе нравится?

– Еще бы... Хочешь, покажу?

– Нет.

Они помолчали. Ольгуца вздохнула...

– Моника, почему ты не отрежешь себе косы?

– А зачем?.. Они нравились бабушке... она мне их заплетала.

– Да!.. Но они мешают драться. За них можно ухватиться.

– А зачем драться?

– Как зачем?

– И с кем драться?

– С Плюшкой... Нет, ты права! – спохватилась Ольгуца. – Я ему не позволю!

Ольгуца приподнялась на локте и стала болтать ногой.

– Моника, у тебя есть мускулы?

– Не знаю!

– А у меня есть! Вот смотри: я сгибаю ногу!.. Моника, я больше не буду спать!

Спрыгнув с кровати, она принялась скакать по комнате...

– Моника, – вдруг закричала она, как Колумб, когда он открыл Америку.

– Что? – испуганно вскочила Моника.

– Ничего! – быстро ответила Ольгуца, закрывая печную дверцу.

Она уселась на стул, прямо на платье Моники, и погрузилась в размышления...

– Послушай, Моника, я тебе открою один секрет.

– Хорошо.

– Не так! – тряхнула Ольгуца головой, усаживаясь на кровать Моники.

– Сначала поклянись, что никому не скажешь.

– Я и так никому не скажу! – возмутилась Моника.

– Не сердись! Я тебе верю. Но все равно ты должна поклясться!

– ...

– Клянешься?

– Зачем мне клясться? Я и так никому не скажу, – заупрямилась Моника.

– Не хочешь?!

– Нет.

– Хорошо!

Ольгуца встала с кровати и принялась ходить по комнате, избегая Монику... Потом села на край постели.

– Ты обиделась, Моника? – ласково спросила Ольгуца.

– Нет! – смягчилась Моника... – Но почему ты мне не веришь?

– Тогда прошу тебя, поклянись!.. Пожалуйста, Моника: доставь мне удовольствие! Ну, давай, Моника!

– Ну, хорошо... клянусь!

– Вот видишь? Молодец!.. Чем клянешься?

– ...

Окинув взглядом комнату, Ольгуца на миг задержалась на ночном столике. Моника заметила этот взгляд.

– Портретом бабушки? – спросила она, широко раскрыв глаза.

– Нет! Это нет! – сказала Ольгуца. – Поклянись своей куклой.

– Клянусь своей куклой Моникой... – быстро заговорила Моника...

– Что никому не скажу... – продолжила Ольгуца, отбивая такт указательным пальцем.

– ...что никому не скажу... – повторила Моника, кивая головой.

– ...то, что мне скажет Ольгуца.

– ...то, что мне скажет Ольгуца.

– Подожди! – нахмурилась Ольгуца. – Повтори еще раз за мной!.. А если я скажу...

– А если я скажу... – с трудом повторила Моника, пожимая плечами.

– ...то пусть умрет у меня кукла.

– ...то пусть умрет у меня кукла. Ты кончила?

– Подожди, этого мало... Скажи еще раз!.. А если я скажу... ну, говори!

– ...А если я скажу, – вздохнула Моника...

– ...то пусть Ольгуца...

– ...то пусть Ольгуца...

– ...разобьет голову моей кукле Монике.

– ...разобьет голову моей кукле Монике, – повторила Моника с возмущением.

– А теперь скажи "аминь"!

– ...Аминь.

– Перекрестись.

– Перекрестилась.

– А теперь я открою тебе секрет!

Она молча улыбалась.

– Ну, говори, Ольгуца!

– Сейчас скажу! Погоди... Ну, давай скажу! Вставай и следуй за мной.

И она за руку подвела ее к печной дверце.

– Так никому не скажешь?.. – попыталась Ольгуца добиться от нее торжественного обещания.

– Ой! Ольгуца!

– Открой и загляни внутрь, – широким жестом пригласила Ольгуца.

– Это и есть секрет?

В прохладном сумраке печи стояли две банки с вареньем, закрытые белой бумагой.

– Что? Может, тебе не нравится?.. Смотри не проговорись, Моника! погрозила Ольгуца пальцем.

* * *

– Хорошо спали? – спросила госпожа Деляну, входя в комнату в сопровождении Профиры с подносом, на котором стояла вазочка с розовым вареньем.

Моника покраснела и опустила глаза.

– Очень жарко, мамочка! – оправдывалась Ольгуца, размахивая руками.

– Она не давала тебе спать, Моника?

– В такую жару спать невозможно! – уклончиво отвечала Ольгуца, помешивая ложечкой варенье.

– У вас бессонница, сударыня?

– А что такое "бессонница", мама? – с подозрением отнеслась Ольгуца к новому слову, вежливому вопросу и сопровождавшей все это улыбке.

– Это не для тебя. Лучше скажи прямо, почему ты не спала?

– У меня не бывает бессонницы! Это у него бессонница! – запустила Ольгуца новым словом в дверь Дэнуца, который спал без задних ног...

Дверь бесшумно отворилась... Вошедшие ступали на цыпочках; скрипнули ботинки, послышался хорошо известный Дэнуцу звук "цц". Госпожа Деляну произносила "цц" (морща нос и резко вскидывая голову), когда волновалась по мелким или крупным причинам и старалась сдержать себя... Например, когда нитка не вдевалась в иголку, когда лампа коптила и никто этого не замечал, или когда плохо воспитанный гость ел брынзу ножом...

– Спит... Не шуми!

Профира ходила босиком так, словно на ней были сапоги: пол гудел под ее ногами... Дети прозвали ее "Святая святого Ильи".

– Тик-так, тик-так, тик-так... банг... – произнесли настенные часы, не обращая внимания на призыв к тишине.

Пробило половину пятого...

– Разбудить его?.. – колебалась госпожа Деляну, взвешивая опасность, которая угрожала ночному сну, и хорошие стороны послеобеденного сна.

Шторы поднялись тихо, совсем не так, как бывало, когда их открывал Дэнуц; поднялись осторожно, придерживаемые рукой госпожи Деляну; за окном было раскаленное от солнца небо и листья гигантской яблони.

Дэнуц с трудом сдерживал улыбку... Солнце проникало сквозь его опущенные веки, расцвечивая серые шелковые одежды едва закончившегося сна сотканными из света оранжевыми хризантемами...

Сон, как и болезнь, делал его неуязвимым и избалованным. Поэтому Дэнуц так любил болеть и лежать с закрытыми глазами после пробуждения.

Госпожа Деляну со вздохом опустилась на край постели... Ее присутствие наполнило ароматом комнату, – совсем другим, чем тот, который шел из сада...

"Она смотрит на меня... Ха-ха!.. Ку-ку, я здесь!" – мысленно восклицал Дэнуц, и эта мысль тайно билась в его теплом, наполненном счастьем теле.

Ресницы Дэнуца дрогнули, он моргнул...

– Вставай, лентяй!.. Вставай, соня! – уговаривала сына госпожа Деляну, отводя кудри с его лба.

Дэнуц потянулся и сладко зевнул, широко раскрыв глаза...

– Открой рот!.. Скорее, а то потечет мимо!

Полная ложка над стаканом с водой, в которой она отражалась, мягко вошла в открытый рот и с трудом вышла через сомкнувшиеся губы, – ложка была чисто вылизана... Госпожа Деляну обхватила рукой голову Дэнуца, приподняла ее, помогая ему, словно выздоравливающему, который недостаточно окреп для того, чтобы пить воду из стакана.

Дэнуц принимал как должное это вознаграждение за дневной сон.

Шелковая блузка маковым цветом окрасила летнюю неуемность Ольгуцы. Она поспешно затянула лаковый поясок, отделявший блузку от шотландской юбочки.

– Готово! – вздохнула она с облегчением, радуясь, что обогнала Монику.

– Подожди, Ольгуца, ты не надела чулки!

Глядя в зеркало через плечо, стоя на носках, Моника застегивала на спине пуговицы своего черного платья.

– Моника, ты не видела мои чулки? – крикнула Ольгуца, вне себя от ярости, ища чулки повсюду, даже под подушкой.

– Может быть, ты положила их на стул?

– Положить-то положила, но их нет! – швырнула Ольгуца подушку.

– А может быть, Профира взяла их, чтобы заштопать?

– Я ей покажу... Как это взяла?.. Я не позволю рыться в моих вещах!.. Я не маленькая!.. – пробурчала Ольгуца и бросилась на кровать.

– Я дам тебе пару чулок... Посмотри, годятся? – спросила Моника, кладя чулки у изголовья кровати.

– Ничего не хочу! Не возьму!.. Не встану, пока мне не дадут мои чулки!.. Вот они, Моника! Нашла...

Чулки висели на вешалке поверх шляп.

– Ты готова, Ольгуца?

– Сейчас!

Обеими ладонями она приглаживала волосы направо и налево от небрежно проведенного пробора.

– Посмотри! Так хорошо?

– Почему ты не причесываешься перед зеркалом, Ольгуца? – спросила Моника, поправляя ей пробор.

Ольгуца кротко подчинилась рукам Моники.

Закончив, Моника прижала волосы ей к вискам, на секунду задержав в руках хорошо причесанную голову, похожую на огромное, сильно поджаренное зерно цейлонского кофе... Ольгуца посмотрелась в зеркало.

– Ну-ка, поглядим, кто из нас выше?

– Как тебе идет красная блузка! Какая ты красивая, Ольгуца!

– А ты выше!.. Зато я крепче! – утешила себя Ольгуца, расправляя плечи и выпячивая грудь перед зеркалом...

– Поправь чулки, Ольгуца!

– Ничего, и так хорошо! Пошли!

У самой двери она вдруг повернулась, озаренная внезапной мыслью.

– Послушай, Моника, вот увидишь, сегодня случится что-нибудь особенное!

– Кто знает? – пожала плечами Моника, пальцем поправляя резинку от шляпы.

– А я тебе говорю! – уверяла ее Ольгуца.

– Хорошо, только что именно?

– Что-нибудь! – загадочно нахмурилась Ольгуца.

– А я разве могу помочь?

– Можешь!

– Я?!

– Конечно! – отчетливо произнесла Ольгуца, глядя ей прямо в глаза.

– Но что?

– Ты должна быть на моей стороне.

– Почему?

– Потому что ты мой друг.

– Конечно...

– Значит, обещаешь?

– Да, Ольгуца, – вздохнула Моника.

Дэнуц во весь дух мчался по дому. Руки у него прямо-таки стосковались: так давно ожидали они веревку со змеем! Тем не менее, хлопнув дверью и собираясь бежать дальше, он вдруг замедлил шаг... и уселся на теплые, нагретые солнцем ступени крыльца. Змей был там, Дэнуц здесь... Перед тем как приняться за игру, Дэнуц всегда радовался, что ему предстоит играть. И выжидал. У каждой радости, по мнению Дэнуца, как и у каждой недели, была своя суббота и свое воскресенье... Во время школьных занятий еженедельные каникулы приходились на воскресенье. Суббота была их кануном. Но радость от предстоящего воскресенья всегда омрачалась приближением самого скверного дня недели – понедельника, черного дня календаря, идущего непосредственно за красным, а радость от наступающей субботы усиливалась близостью воскресенья, которое отделяло ее от понедельника. Дэнуц гораздо больше ценил субботу, нежели воскресенье... Он словно боялся воскресенья...

"Знает!" – подумала Ольгуца, увидев брата, сидящего на ступеньках. Она откусила от бутерброда с маслом, попросила Монику подержать бутерброд и, освободив таким образом руки, спустилась вниз. Моника следовала за ней с бутербродами в руках, не осмеливаясь откусить от своего бутерброда. Они прошли мимо Дэнуца, задевая его своей тенью. Дэнуц повернулся в другую сторону.

"Трус!" – прошептала Ольгуца недавно выученное вместе с патриотическим стихотворением слово, смысл которого объяснил ей отец.

– Что такое "трус", папа?

– Да как тебе сказать?.. Ну, например, кто-нибудь дает тебе пощечину, а ты на нее не отвечаешь, – значит, ты трус!

– Так, значит, я была трусихой, папа!

– Почему?

– ...Помнишь, мама шлепнула меня туфлей? – сказала Ольгуца, глядя на него из-под насупленных бровей.

– Это совсем другое дело! – рассмеялся господин Деляну.

– ...А если бы я поступила так же? – спросила Ольгуца после некоторого колебания и не слишком убежденно.

– Это было бы с твоей стороны дерзостью, и папа тоже рассердился бы на тебя!

– Я не поняла. Повтори еще раз, папа!

В конце концов Ольгуца уяснила себе, что трусом можно быть только среди тебе подобных и что при этом трусом быть не следует.

– Пошли, Моника; здесь нам делать нечего.

Смутное беспокойство овладело Дэнуцем после появления девочек. Тут только он понял, что чего-то не хватает... но чего именно: а! не было слышно трещотки змея. С отчаянно бьющимся сердцем он помчался к дубу.

Под небом, на котором не было ни Бога, ни змея, Дэнуц обнаружил записку, пришпиленную к свисавшей с дуба перерезанной веревке:

"Это тебе за вокзал, Плюшка!

Ольгуца Деляну".

Сердце у Дэнуца упало, подрезанное, как веревка змея.

Чувствуя, что у него не осталось сил, он уселся у подножья дуба... На этот раз котомка Ивана наполнилась слезами.

– Оставь змея, Дэнуц!.. Иди съешь чего-нибудь, – крикнула ему госпожа Деляну, стоя на крыльце.

– ...

– Дэнуц, ты разве не слышишь?

– ...

Госпожа Деляну спустилась с крыльца...

– Ты ушибся, Дэнуц? Почему ты так сидишь?

– ...

– А! Так вот зачем Ольгуце понадобились ножницы!

Госпожу Деляну очень огорчали некоторые слезы. Слезы Дэнуца принадлежали к их числу... Жестокость Ольгуцы возмутила ее до глубины души.

– Иди к маме, Дэнуц... Ты что, не доверяешь маме?

Дэнуц тщетно ждал чуда.

Госпожа Деляну обняла его за шею и повела в дом... По мере того как они удалялись от дуба, Дэнуц все чаще подносил руки к глазам... На лестнице он споткнулся, ничего не видя от слез, словно оказался на пороге темницы.

– Барышня Ольгуца! Барышня Ольгуца! – разносился по саду тревожный крик.

– Ага! – насторожилась Ольгуца... – Я здесь! – смело встретила она свою судьбу.

– Барышня Ольгуца, – проговорила запыхавшаяся от бега Аника, прижав руки к груди, – барыня зовет вас.

– Скажи, что сейчас приду.

– Нельзя, барышня! – в испуге замотала головой Аника. – Барыня велела сказать, чтобы вы сейчас же шли... а если нет, – Аника смущенно опустила глаза, – так чтобы я принесла вас на руках!

– Только этого недоставало!.. Иди и скажи, что я сейчас приду! распорядилась Ольгуца.

– Ладно, я пойду!.. Только уж вы приходите, барышня Ольгуца! – жалобно попросила Аника.

Ольгуца подождала, пока алая косынка Аники не скрылась из виду.

– А теперь пошли!

Ольгуца как герой шествовала впереди; Моника шла за ней следом с видом мученицы.

* * *

– Барышня сказала, что сейчас придет, – тихо и кротко сообщила Аника.

– Я жду... она сама знает, что ожидает ее! – сухо проговорила госпожа Деляну.

– Фуу!

Госпожа Деляну укоризненно посмотрела на отца виновницы и, скрестив руки на груди, с возмущением пожала плечами. Господин Деляну до такой степени был адвокатом, что не мог судить даже детей, а тем более Ольгуцу.

Заседание родительского трибунала открылось на балконе, увитом виноградом, пронизанном солнцем и пением птиц.

С тяжелым, как замок на дверях пустой церкви, сердцем Дэнуц стоял позади плетеного соломенного кресла, в котором праведным гневом кипела его мать.

Господин Деляну, откинувшись на спинку своего кресла и положив ногу на ногу, смотрел вверх, с любопытством и нетерпением ожидая, что скажет Ольгуца в свое оправдание. Янтарный мундштук с неначатой папиросой лежал на столе, ожидая момента, когда, гордясь Ольгуцей, он подзовет ее к себе, чтобы без слов выразить ей свое восхищение. Ольгуца в одиночестве поднялась по ступенькам крыльца. Увидев Дэнуца позади баррикады, она нахмурилась и тряхнула кудрявой головой.

– Я пришла.

– Я вижу.

– Я знаю, зачем вы меня позвали. Я права.

– Ты думаешь?

– Я уверена.

– Тогда помолчи.

– Если так, я лучше уйду.

– Нет, пожалуйста, останься... и стой прямо.

– Алис, – вмешался господин Деляну, – дай ей возможность защищаться!

– У нее в этом нет необходимости! У нее и так достаточно адвокатов!

– ...Но ей необходим и судья! – подчеркнув это, как он иногда выражался, абстрактное существительное, сказал господин Деляну.

– Пожалуйста, будь ей судьей!

– Нет! – воспротивился он... – Ты ведь знаешь, я...

– Я знаю. Цц!.. Так что ты собиралась сказать? – обратилась госпожа Деляну к Ольгуце.

– Я молчу.

– Ольгуца, не выводи меня из терпения!

– Я молчу.

– Дэнуц, скажи, что она тебе сделала?

– Я ее простил! – мрачно и хрипло пробурчал Дэнуц.

– Нет, – вскинулась Ольгуца. – Прощения мне не нужно. Я права. Он первый меня ударил. Верно, Моника?

– Это правда. Я сама видела... на вокзале.

– Вот видите? – обрадовалась Ольгуца.

– Ты лжешь! – возмутился Дэнуц.

– Это ты лжешь!

– Неправда!

– Нет, правда!

– Ты меня оскорбила!

– А ты меня ударил! – крикнула Ольгуца, готовая взять реванш.

– Зачем ты назвала меня "Плюшкой"?

– Потому что ты и есть плюшка.

– Я?!

– Ты, Плюшка!

– Пускай она отдаст мне змея, мама! – пожаловался Дэнуц.

– Возьми! – улыбнулась мефистофельски Ольгуца, показывая на небо.

– Довольно. Предоставь это мне, Дэнуц! – сказала госпожа Деляну.

– Конечно! Все против меня!

– Ольгуца!

– Я права!

– Прекрасно... Ты отправишься в свою комнату – где пробудешь весь день – и сто раз напишешь "Я права" и двести раз "Я не права". Завтра утром придешь ко мне и в присутствии Дэнуца скажешь, кто прав – если ты хочешь, чтобы я позволила тебе играть и получать конфеты.

– Сидеть до завтрашнего утра в комнате!.. Мне?! – Голос Ольгуцы звучал все громче, достигнув высшей степени возмущения.

– Да! Тебе... и немедленно!

– Раз так, я ухожу из дома.

– Уходишь из дома?!

– Да.

– И куда, если не секрет?

– К деду Георге. Он меня не преследует за то, что я права и что я не мальчик.

Господин Деляну закурил папиросу. Ольгуца с блеском проиграла процесс.

– Ольгуца, ты должна слушаться маму...

Ольгуца нахмурилась.

Господин Деляну сделал паузу, чтобы дать возможность фразе приобрести необходимый вес... Он выпустил в сторону Ольгуцы колечко ароматного дыма.

– ...Когда тебя об этом просит папа.

Ольгуца вошла в дом с высоко поднятой головой, чихая от дыма.

– Вот так ты портишь детей!

– Алис... – начал господин Деляну, расправляя усы. – Скажи честно, Алис, без гнева, без раздражения... разве Ольгуца не чертенок... из породы ангелов! – улыбнулся он глазами Ольгуцы.

– Что верно, то верно! – вздохнула госпожа Деляну, едва сдерживая тайную гордость.

И поспешно погладила по голове побежденного Дэнуца.

– Правильно делает tante Алис, – шепотом сказала Моника, готовая поступить так же.

– Ничего, Дэнуц, мама купит тебе большого змея... Вот я сейчас сяду и напишу в "Универсальный магазин". А теперь возьми за руку Монику и идите играть.

Дэнуц схватил за руку робеющую заместительницу змея и потащил ее в сад.

Госпожа Деляну встала с кресла и направилась к двери... По дороге она погладила выпуклый упрямый лоб откинувшегося на спинку кресла мужа.

– И тебя тоже следовало бы поставить в угол! – ласково улыбнулась она.

– Жаль, что уже поздно! – печально вздохнул господин Деляну, стряхивая пепел папиросы.

* * *

Ольгуца вышла из своей комнаты, с шумом захлопнув за собой дверь. Она направилась к двери напротив, уверенно шагая по мягкому ковру. Постучала согнутым пальцем в дверь спальни госпожи Деляну два раза, с ледяным спокойствием.

– Можно войти?

– ...

Снова постучала, резко и нетерпеливо.

– Ой!

И в ярости принялась сосать ушибленный палец... Потом ударила в дверь кулаком.

– ...Разве нельзя войти? – спросила она у дверной ручки.

– ...

И она стремительно вошла в комнату.

– Я пришла, чтобы...

– ...

Спальня была пуста.

– Ага! – обрадовалась Ольгуца.

И отправилась в маленькую гостиную... Поскользнувшись на хорошо натертом полу, Ольгуца едва не упала. Сурово посмотрела на пол – думая об Анике, которая натирала пол до зеркального блеска, – и повернула обратно. Разбежалась и прокатилась по красноватого цвета катку... Буф, ударилась она руками о дверь гостиной.

– Что такое?

– Я споткнулась! – запыхавшись сказала Ольгуца, держась за ручку двери.

– Ты не ушиблась? – вскочила госпожа Деляну.

– Нет! – ответила Ольгуца, обретая чувство собственного достоинства.

– Что тебе нужно?

– Я пришла попросить бумагу, чернила, ручку, перо, промокашку... и транспарант! – добавила Ольгуца, переводя дыхание.

– Для чего? – рассеянно спросила госпожа Деляну, заложив рукой страницы книги, которую она дочитала до середины...

– Для того, чтобы сто раз написать, что я права!

– И двести, что не права! – добавила госпожа Деляну, кладя книгу обложкой вверх.

Ольгуца провела рукой по лбу, отбросив назад непослушные пряди волос... Госпожа Деляну открыла ящик маленького бюро розового дерева. Вынула пенал из японского лака и тонкими пальцами пианистки принялась разбирать его содержимое. От красного пиона ярким пламенем отделился лепесток. Ольгуца поймала его на лету, надула и хлопнула себя по лбу: пок! Госпожа Деляну вздрогнула от хлопка.

– Ты опять за свое... Смотри, какая красивая ручка.

Лоб у Ольгуцы нахмурился.

– ...И новое перышко.

– Дай мне еще одно! – потребовала Ольгуца, протягивая руку с видом пикколо, недовольного полученными чаевыми.

– Пожалуйста... Это "клапс", – пояснила госпожа Деляну.

– Я не могу писать "клапсом"!

– Ну вот!.. А что тебе в таком случае нравится? Скажи!

– "Алюминиум", – обрадовалась Ольгуца, пряча "клапс".

– Вот, пожалуйста, "алюминиум"! А теперь ступай!.. И возьми чернильницу... да смотри не урони!.. Что тебе еще нужно, Ольгуца? – вышла из себя госпожа Деляну, видя, что она не уходит.

– Бумагу.

– Уф!.. У меня нет бумаги! – коротко ответила госпожа Деляну, закрывая свой бювар.

– Значит, можно не писать?

– Как это?.. Ступай сейчас же к папе и скажи ему, чтобы он дал тебе бумаги... сколько тебе надо!

– Мама, я не могу открыть дверь!

В сердцах бросив книгу на бюро, так, что помялись страницы, госпожа Деляну распахнула дверь перед ее величеством Царицей Баловницей.

– Папа, мама послала меня к тебе за бумагой.

– Для чего, девочка моя? – спросил господин Деляну, складывая газету.

– Меня наказали, папа! Разве ты не знаешь?

Поставив чернильницу на стол, Ольгуца заботливо сняла пепел с папиросы, положила на ладонь и дунула в сторону виноградника.

– Пойдем ко мне в кабинет, Ольгуца, я тебе дам бумагу.

– И транспарант, папа.

– И транспарант.

Ольгуца протянула руку к хрустальной чернильнице.

– Подожди, я отнесу ее, – галантно предложил господин Деляну.

– Merci, папа.

Ольгуца сунула газету под мышку и с величайшей готовностью отправилась следом за господином Деляну.

Дубовый письменный стол был похож на своего хозяина: завален книгами по юриспруденции и набит лакомствами для детей.

– Вот, Ольгуца, это от мамы...

И он протянул ей стопку белой бумаги и транспарант в чернильных пятнах.

– А это от меня, угощайся...

Он протянул коробку с ярко-зелеными мятными конфетами.

– ...И обещай, что будешь слушаться маму и не будешь ее огорчать.

– А если я права, папа! – сказала Ольгуца, грызя конфету.

– Полно, Ольгуца... Когда бывает права мама, ты не можешь быть права.

– Почему ты смеешься, папа? – спросила Ольгуца.

– У меня мелькнула одна мысль!..

– А я знаю, какая!

– Ольгуца, пусть взрослые знают... А ты себе играй!.. Вернее, иди и пиши то, что тебе велела мама...

– Папа, ты на меня сердишься?

– Нет! За что?

– Значит, я была права. Merci, папа!

* * *

Дэнуц вошел в сад, крепко сжимая руку Моники, – так грозный муж ведет домой свою неверную жену. Моника послушно шла за ним, глядя в небо... Вечерняя заря была красная, точно опрокинувшаяся на небе корзина черешен.

Дэнуц знал, что он должен отомстить, но не знал, с чего начать. Гнев у него мало-помалу проходил. И это-то его и возмущало!

– Почему ты идешь так медленно? Ты что, не можешь идти быстрее? прикрикнул он на Монику, ускоряя шаг.

Моника пошла быстрее. Они почти бежали, словно на них вот-вот должен был хлынуть проливной дождь, а зонта у них не было.

– Куда мы идем, Дэнуц?

– Не твое дело!

"Сердится, бедняжка!" – посочувствовала ему Моника.

– Знаешь что? Побежали наперегонки, Дэнуц?

– Нет.

– Ну, тогда сядем на траву.

– Нет.

– Ну, как хочешь!

– Я так хочу!

– Ты сердишься на меня, Дэнуц?

– ...

– Почему ты мне не отвечаешь?

– ...

– Ты не хочешь со мной разговаривать?

– Нет.

– Тогда я уйду.

– Постой.

– Даже если я не хочу?

– Да.

– Как? Ты меня не пустишь?

– Не пущу.

– Дэнуц, что это значит?

– Ничего!

– Ты плохо воспитан!

– Ага, ты меня оскорбляешь?.. Ну, погоди, я тебе задам!

Резким движением он схватил ее за косы и дернул. Моника сжала зубы; глаза ее под насупленными бровями потемнели...

– Ты хочешь меня побить? – задыхаясь, спросила она.

– Да! – буркнул Дэнуц, не зная, как поступить с человеком, который разговаривает вместо того, чтобы драться и кричать.

И он еще раз неловко дернул ее за косы... И, не успев понять, почему косы вдруг выскользнули у него из рук, он почувствовал боль в пальце...

– Ой!

Моника отпустила его палец.

– Кусаешься? – грозя кулаками, спросил Дэнуц.

– И царапаюсь.

Взгляд Моники и ее поднятые руки заставили его отступить. Совсем другая Моника стояла перед ним, защищая прежнюю.

– Я с девчонками не дерусь!.. Иди домой и скажи, что я тебя побил, сказал он с вызовом. Он был очень бледен.

– А я не ябедничаю... как ты наябедничал на Ольгуцу. И я еще тебя пожалела, вместо того чтобы встать на ее защиту... Поделом мне! – всхлипнула Моника, вытирая рукавом глаза.

– ...Ты обиделась? – в растерянности спросил Дэнуц, видя, что она плачет.

– Не разговаривай со мной.

Дэнуц долго глядел на светлые косы, которые вздрагивали на спине у Моники... Потом он потерял ее из виду.

"Лучше бы поиграли в лошадки, – вздохнул он, понимая, какими прекрасными вожжами могли быть косы Моники и как трудно ему теперь будет вновь завладеть ими. – До чего же я был глуп..."

Вдруг он опять почувствовал боль в пальце: Моникины зубки оставили болезненный след.

"...И я не побил ее!"

– Почему она назвала меня ябедой? – крикнул он с досадой и топнул ногой... – Ну, я ей покажу! Белобрысая! – И Дэнуц обратил весь свой гнев против спелого абрикоса, потому что в саду, кроме Моники, только абрикосы были светлые.

* * *

Ольгуца вынула изо рта последнюю мятную карамель и положила на промокашку. Потом поплевала на новое перышко "алюминиум", опустила его в чернила, тряхнула им над промокашкой и старательно вывела на бумаге:

"Ольгуца права".

И так энергично подчеркнула фразу, что линия, вначале прямая, в конце превратилась как бы в две тонкие рельсы, точно экспресс, который по ним шел, сорвался в пропасть. Ольгуца посмотрела на них с явным удовлетворением... Она еще раз обмакнула перо в чернила и каллиграфическим почерком принялась писать одно за другим утверждения... Красные виражи ее языка, который все сильнее и сильнее высовывался наружу, сопровождали черные виражи пера... После десятого утверждения Ольгуца нахмурилась, раздраженная теми двумястами отрицаниями, которые ждали своей очереди в черном гнездышке хрустальной чернильницы... Пахло чернилами.

Ольгуца опустила ручку и принялась дергать себя за нос.

И снова взялась за перо. Под каждым словом последнего утверждения она выводила кончиком пера две прямые кавычки. Под ними – другие, и еще другие, и еще... Движение пера доставляло ей радость. Она как бы скребла им бумажный лист. Постепенно бумага до самого низа наполнилась ярко-синими жучками.

Но это не удовлетворило ее. Она снова отложила ручку, снова подергала себя за нос. Взяла мятную карамельку и положила в рот. Начала делать пальцами шведскую гимнастику, сжимая и разжимая пальцы, сжимая и разжимая...

И вдруг послышался как бы щелчок кастаньет, пальцы хлопнули, с силой ударившись о ладонь. Мятная карамелька хрустнула на зубах. Ручка поднялась вверх и вдохновенно опустилась на нетронутый лист бумаги:

"Ольгуца двести раз неправа".

Ольгуца с жалостью посмотрела на этого представителя двухсот отрицаний как на немого полномочного поверенного. Она специально сделала орфографическую ошибку, написав "неправа" в одно слово.

"Ольгуца сто раз права".

И она с гордостью посмотрела на прекрасно и грамотно написанное выражение ста утверждений. Провела внизу черту, произвела вычитание и написала:

"Ольгуца сто раз не права".

Таким образом, у нее получилось сто отрицаний. Прекрасно!

Но оставалось еще сто... Хорошо! Коли так?!.

"Ольгуца сто раз не права,

а Плюшка

вообще не прав".

Ольгуца перевела дух, глядя на эпитафию своему наказанию... Дверь тихонько отворилась... Моника вошла в комнату, опустив глаза, держа руку у рта.

– Моника, посмотри, что я написала!

– Ольгуца, – сказала Моника, позабыв снять шляпу, – я тебя предала.

– Кто?! Ты?!

– Да, я.

– Не верю! – тряхнула она головой.

Моника вздохнула.

– Я была в саду вместе с Дэнуцем.

– И он тебя побил?

– Нет.

– Что же вы тогда делали?

– ...Мы шли по саду...

– Не-ет! Ты меня не предала! – заявила Ольгуца. – Ты была на моей стороне, когда я тебя спросила там, на балконе. У тебя было полное право идти с ним в сад! – с безразличием пожала она плечами, изменив тон. – Лишь бы он тебя не побил... Он знает, что ты на моей стороне! – заверила она ее конфиденциально.

– Да, знает! – вздохнула Моника.

– Он тебе это сказал?

– ...Нет... не знаю!

– Конечно, ты права.

– Да.

– Он тебе что-нибудь сказал?

– ...Нет. Я больше с Дэнуцем не разговариваю!

– Почему?

– Так.

– Очень хорошо! – одобрила Ольгуца. – Ты мой друг.

– Да, Ольгуца, обещаю тебе, что отныне и впредь буду только твоим другом.

– Хорошо! – согласилась Ольгуца. – Ты не видела, что я написала?

– Как? Ты уже написала?!

– Посмотри.

– Аа! Так мало! – успокоилась Моника.

– Что? Тебе не нравится?

– Не то чтобы не нравится... Я напишу за тебя!

– Но я не хочу!.. Именно так я и собиралась написать!

– Tante Алис видела?

– Я так хочу! – заявила Ольгуца.

– Ольгуца, доставь мне удовольствие... Я ведь тебе доставила! Я поклялась ради тебя.

– А мне что же делать? – пошла на уступку Ольгуца.

– А ты смотри!

– Нет!

– Тогда промокай то, что написано!

– Цц!

– Ну, тогда еще что-нибудь! Ну же, Ольгуца, позволь мне начать.

– Знаешь что?

– ..?

– Я буду писать вместе с тобой!

– Я этого не хочу.

– Но зато я хочу!

– Почему, Ольгуца?

– Потому что мне нечего будет делать!.. Ты напишешь "Ольгуца не права" два раза, а я напишу, что права.

– Давай попробуем.

– Моника, у меня нет ручки! – пожаловалась Ольгуца, давая Монике возможность завладеть ее ручкой.

– Видишь, Ольгуца! Предоставь это мне!

– Делай как хочешь! – вздохнула Ольгуца. – Я подожду!

И она принялась ходить по комнате вдоль и поперек, все убыстряя шаг. Задержалась у печки, открыла дверцу, осмотрела банки с вареньем, снова закрыла дверцу.

– Послушай, Моника, ты ставишь цифры перед фразой?

– Нет.

– А откуда же ты знаешь, сколько ты написала?

– Я помню.

– Ага!

– Хочешь, чтобы я ставила цифры?

– Нет... когда дойдешь до двадцати, скажи мне.

– Зачем?

– Увидишь!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Она склонилась над Моникой, проверяя...

– Вот! Двадцать!

– Да.

– Напиши вначале пятьдесят.

– Ой, Ольгуца!

– Делай, как я говорю!

– A tante Алис?

– Она не станет проверять... Напиши крупно "пятьдесят"... Так. Тебе осталось написать двадцать строчек, и моя сотня закончится.

– Мама, что у нас на ужин? – спросил Дэнуц госпожу Деляну, входя в гостиную. Он изнывал от одиночества.

– Ты проголодался?

– Не знаю!.. Мне нечего делать!

– А почему ты не играешь с Моникой?

– Она ушла к Ольгуце.

– И ты иди.

– К Ольгуце?

– Ну хорошо! Тогда возьми книгу и почитай.

– А какую книгу?

– Дэнуц!.. Ты ведь большой мальчик!.. Послушай музыку, раз ты не хочешь читать.

"Плохо быть большим", – зевнул Дэнуц, разваливаясь на диване. Из-за Ольгуцы и Моники ему до самого ужина предстояло наказание в виде бетховенской сонаты. И ему захотелось самому заключить перемирие... Но он не позволил себе. "Раз ты большой мальчик..." – начал он беседовать с самим собой...