Текст книги "Меделень"

Автор книги: Ионел Теодоряну

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

– Очень туго, Дэнуц?

– Да, туго... Нет. Не туго!

– Скажи маме, Дэнуц. Если туго, я перевяжу.

– Нет, мама. Так очень хорошо. Merci.

Повязка начиналась чуть выше колена и доходила до середины икры, казалось, что Дэнуц получил тяжелое ранение и достоин боевой награды.

"Il pressent quelque chose!.."*

______________

* Он о чем-то догадывается! (фр.)

Было время, когда госпожа Деляну разговаривала с мужем по-французски, особенно когда хотела, чтобы ее не поняли дети. Эта привычка – теперь, когда дети знали французский – сохранилась у нее, хотя и ушла глубоко внутрь, для выражения сокровенных мыслей.

– Тебе грустно, Дэнуц? – спросила она, поглаживая ему лоб.

– ...

Вопрос сделал свое дело, Дэнуц опечалился.

"Pauvre petit! Quel sourire navrant..."*

______________

* Бедняжка! Какая у него страдальческая улыбка (фр.).

Весь во власти поэтического тщеславия и лирической грусти, Дэнуц принимал как должное то, что его гладили по лбу, по щекам, – словно это были аплодисменты.

– Хочешь чего-нибудь вкусного? Ну! Попроси у мамы...

– Мама, а сегодня не нужно спать днем? – спросил Дэнуц. В его голосе оставалось все меньше и меньше уверенности.

– Ты устал, Дэнуц? Хочешь спать?

– Не-ет!

– Тогда зачем тебе ложиться! Разве тебе плохо здесь, с мамой?

– Хорошо.

– Давай, мама тебя причешет.

"Может я заболел", – с надеждой подумал Дэнуц, чувствуя себя у власти.

Гребень легко скользил по мягким и крутым завиткам, подчиняясь скорее печальному направлению мыслей госпожи Деляну, чем движению ее рук, которые преследовали практическую цель.

Любой человек сказал бы, что у Дэнуца вьющиеся каштановые волосы. Любой, но только не госпожа Деляну! Глаза чужих людей отличаются рассеянностью и достаточно равнодушны: ни дать ни взять, глаза паспортных чиновников!

"Каштановые и вьющиеся!" То есть такие же, как у сотен и тысяч людей!.. Бедные мальчики! Вот уж поистине надо быть женщиной, чтобы внушить людям, что у тебя красивые волосы!

Сердце госпожи Деляну болезненно сжалось при мысли о человеческом равнодушии. И материнские руки попытались хотя бы на миг уберечь от чужих глаз и ножниц роскошные кудри Дэнуца.

– Сядь, Дэнуц. Мама тебя хорошенько причешет.

Дэнуц сел на кушетку у изножья составленных вместе кроватей.

– Ляг поудобнее... Вот так. Знаешь, Дэнуц, когда ты был совсем маленький...

Он вытянулся на кушетке, положив голову на колени матери. Пыльные башмаки покоились на турецкой шали, и – вот удивительно! – никаких замечаний! Напротив, смеющиеся из-под опущенных ресниц глаза.

"Израненный в сраженьях..."

– Хочешь, мама расскажет сказку?

– Да-а!

– Что же тебе рассказать?

– ...

– Дэнуц, – вдруг опечалилась она, – у мамы уже нет для тебя сказок! Ты вырос, Дэнуц!.. Как летит время!

Госпожа Деляну вздохнула и, оставив гребень в волосах, погладила голову, для которой у нее уже не было сказок.

Глаза госпожи Деляну знали оттенки кудрей Дэнуца так же хорошо, как ноты шопеновского ноктюрна...

Каштановые кудри!.. Каштановые снаружи – да. Но сколько огоньков тлело внутри! Сколько ржавых ручейков! Какие изящные медные кольца сияли на кончиках прядей!

В конце каникул кудри у Дэнуца были совсем другие, чем в начале. В их чуть приглушенном блеске чувствовался скрытый жар, ощущалось приближение осени, – так на некоторых картинах Рембрандта в ярком луче света угадывался нимб Христа.

"И кудрявые!" Каждый завиток вился на свой лад. Утром, когда Дэнуц просыпался, – в тот момент, когда у всех людей волосы всклокочены и лежат в беспорядке, – его кудри напоминали куст тюльпанов, только что распустившихся в тихом саду сна.

Столько утренних часов! Столько пробуждений! В один миг череда ушедших лет превратилась в темно-золотую грядку круглых тюльпанов...

...И вот начнется гимназия... школьная жизнь... гимназическая форма... стриженые волосы... старость для одних, молодость для других... и мальчик с девичьими кудрями, лежащий на кушетке, никогда, никогда не вернется назад, в свое прошлое...

– Дэнуц.

– ...

Углубившись в свои мысли, госпожа Деляну не заметила, как Дэнуц задремал у нее на коленях. Приподняв его голову, она положила ее на изголовье кушетки, осторожно, словно драгоценный сосуд с цветами и бабочками.

Джик... Дэнуц в испуге проснулся, ему померещился звон сабель.

– Что такое?

– Ничего, Дэнуц. Смотри...

– Ты меня стрижешь, мама? – встревожился он, увидев прядь волос и ножницы в руках у матери.

– Нет, Дэнуц, – улыбнулась она, с грустью думая о том, что другие руки остригут его волосы. – Я только отрезала прядку... для себя.

– Зачем, мама? – спросил Дэнуц, сладко зевая.

– Так... чтобы ты увидел, когда вырастешь большой... Дэнуц!

– Да?

– Ты ведь уже совсем большой, Дэнуц?

– Да, мама.

– А ты не хотел бы навсегда остаться таким, как сейчас?..

– Нет!

– ...и вместе с мамой.

– Да-а.

– А если это невозможно, Дэнуц!.. Хочешь, мама даст тебе сладкого?

– Из шифоньера?

– Из шифоньера, – улыбнулась госпожа Деляну, открывая шифоньер красного дерева, когда-то принадлежавший ее матери и ее бабушке.

...Аромат легкой грусти, который исходит от шифоньеров нашего детства в спальнях наших матерей, любивших и баловавших нас! Аромат, который исчезает вместе с прошлым... Аромат, который вспоминаешь, проходя торопливо по старой улице с цветущими абрикосовыми деревьями... Внезапно ты замедляешь шаг, ощутив как бы легкое дуновение весны из незнакомого окна, в котором, кажется, вот-вот появится лицо молодой девушки – из этого ли дома? или из твоего прошлого? – кто знает...

Аромат лаванды и донника из цветных мешочков, которые подвешены к полкам и кажутся изящным вместилищем воспоминаний... Аромат девясила, одеколона и духов с позабытыми названиями – аромат счастья... Стопки ослепительно белого белья в лиловом полумраке полок...

...И серебряный звон ключей, и легкий скрип отворяемых белой рукой шифоньеров, и короткое мгновение, когда в зеркале вдруг отражается спальня и мальчик с влажными губами и веселым блеском глаз, – вдруг в шифоньере спрятан шоколад...

– Мама, а сколько мне можно взять? – спросил Дэнуц, разгрызая круглую дольку шоколада "Маркиз" и поедая глазами коробку, которую он держал в руках.

– Возьми все... пусть будет у тебя в комнате.

– Правда?

– Правда.

После некоторого колебания Дэнуц прикрыл коробку крышкой: он был взволнован.

– А теперь, давай мама тебя подушит.

Дэнуц склонил голову, словно для коронования. Влажная стеклянная пробка прошла по его кудрям, задержалась на висках и за ушами, оставив после себя запах цветущего луга и кислых леденцов.

– Дэнуц...

– Да?

– Дэнуц...

Руки госпожи Деляну быстро сновали по полкам, вороша стопки носовых платков.

– Дэнуц, – прошептала она с трудом, – иди в столовую... Тебя ждет дядя Пуйу.

Дэнуц вышел. Дверь захлопнулась от сквозняка, который вырвал ее из рассеянных рук. Оказавшись за дверью, Дэнуц ожидал замечания: "Двери закрывают, а не хлопают ими!" Ничего не услышав, он слегка удивился и отправился в столовую, прихрамывая, с оттопыренным карманом, в котором лежала коробка шоколада.

В зеркале шифоньера на короткий миг возникло отражение руки, которая прикрывала лицо...

* * *

– А вот и Ками-Мура! – радостно объявил Герр Директор, отбрасывая карты.

В ожидании Дэнуца, которое несколько затянулось, Герр Директор сыграл несколько партий в ecarte* с господином Деляну.

______________

* Экарте (от фр.) – карточная игра.

– Что с тобой, Ками-Мура?

– Ободрал колено, дядя Пуйу.

– И в подарок получил повязку... Молодец! Ну, садись.

Герр Директор пододвинул свой стул поближе к Дэнуцу... Ольгуца, которая терпела муки вынужденного молчания, уперлась подбородком в стол и настороженно всматривалась. Господин Деляну уставился в потолок. Моника опустила глаза.

– Мама сказала тебе, зачем я тебя позвал?

– Нет.

– Очень хорошо. Тогда поговорим как мужчина с мужчиной... как двое друзей: да?

– Да, – произнес Дэнуц, крепко сжимая ладонью коробку с шоколадом.

– В твоем возрасте – сколько тебе лет? Двенадцать?

– Неполных, – с сожалением сказал Дэнуц и покраснел.

– Не важно! В двенадцать лет ты уже не дитя. Ты громадный детина! Таким ты, по крайней мере, должен быть.

Голос Герр Директора звучал решительно и властно. Дэнуц приготовился к многочисленным "да".

– Ты ведь знаешь, Дэнуц, что дядя Пуйу тебя любит... как и мама и папа...

– Да.

– ...и желает тебе добра, только добра...

– Да.

Ольгуца умирала от любопытства.

– Хорошо, Дэнуц. Посмотрим, любишь ли ты дядю Пуйу так, как он любит тебя...

Дэнуц только моргал глазами. Столько слов, обращенных к нему, и только к нему, кружили ему голову. Ему казалось, что между его головой и ногами пролегли километры. Голова поднялась высоко, высоко, вместе с потолком; ноги опустились глубоко, глубоко, вместе с полом. И над пропастью между головой и ногами все мчался и мчался оглушительный поезд из слов...

– Скажи-ка, Дэнуц, ты хочешь когда-нибудь стать, как дядя Пуйу?..

– Да.

– Зарабатывать – сколько угодно, тратить – сколько хочешь, иметь автомобиль, носить монокль, одним словом, быть самому себе хозяином, а это значит, что стоит тебе сказать одно слово, и другие будут трепетать перед тобой, слушаться тебя и подчиняться тебе, словно королю...

– Да.

– В таком случае, Дэнуц, ты должен поступить так, как тебе скажет дядя Пуйу.

– Хорошо.

– Но поскольку ты большой, умный, образованный и послушный мальчик...

Безотчетный страх словно молния пронзил Дэнуца.

– ...Дядя Пуйу хочет, чтобы ты сам решил... И решение, которое ты примешь, будет свято. Как ты скажешь, так мы и поступим. И папа, и мама, и дядя Пуйу послушаются тебя, как если бы мы все были твоими детьми... Но ты, Дэнуц, должен серьезно взвесить все и ответить, как подобает мужчине. Если ты сделаешь так, как думаем мы, мы полюбим тебя еще больше и будем относиться к тебе, как к взрослому и умному человеку, а не как к ребенку... Договорились?

– Да, – одними губами ответил Дэнуц.

– А теперь слушай внимательно...

"Солдат, израненный в сраженьях..." Что же случилось?

– Начиная с этого года, – потому что ведь каникулы уже кончаются...

Дэнуц еще крепче сжал коробку с шоколадом.

– ...ты будешь учиться в гимназии... Эге! Ты даже не представляешь себе, Дэнуц, что значит быть гимназистом! Что такое начальная школа? Пустяк! Это для маленьких детей!.. Гимназия – совсем другое дело! И папа и я – мы были гимназистами. И как нам жалко, что мы уже не гимназисты!..

Дэнуц покосился на Ольгуцу, но встретил только печальные и удивленные глаза Моники.

– Теперь ты будешь всегда носить длинные брюки со стрелкой! Слышишь, Дэнуц? Длинные брюки. Как папа и я. Что же еще человеку нужно?

Дэнуц начал внимательно слушать.

– Но вот в чем дело: мы все хотим, чтобы ты получил от жизни все самое лучшее... И поскольку в Яссах нет ни одной порядочной гимназии, нам бы хотелось, чтобы ты учился в бухарестской гимназии. В столичной гимназии, Дэнуц! В том городе, где живет король! По воскресеньям я буду брать тебя домой, и после... обеда у Энеску, где ты сможешь заказать себе все, что тебе вздумается, мы с тобой будем ездить гулять на шоссе в коляске с вороными рысаками... И может случиться, Дэнуц, что извозчик, которого я выберу, обгонит королевскую карету! Гей-гей! Бедный король! Мы с тобой впереди, рысью, а за нами он следом... Ты ведь знаешь, дядя Пуйу в этом разбирается!.. А через год – после того, как ты хорошо его закончишь, чтобы не осрамить дядю Пуйу – мы оба поедем за границу. Поездом и на пароходе!.. А когда вернешься, зная много языков, Ольгуца только рот раскроет от удивления, – пошутил Герр Директор, подмигивая Ольгуце. – Так вот, Дэнуц, что предлагает тебе дядя Пуйу: или ты останешься в Яссах – в обшарпанной гимназии, где учатся одни оборванцы и где нет даже порядочной гимназической формы, – или вместе с дядей поедешь в Бухарест, в сказочную гимназию, в город, где живет король, в город, где по воскресеньям мы будем пировать в ресторане и откуда, как только наступят каникулы, мы с тобой – прыг в поезд и поехали в дальние края... А теперь подумай хорошенько и выбери... Ты сам знаешь, что лучше и чего хочет дядя Пуйу. Решай.

– Пойдем, Моника. Нам здесь делать нечего.

Дверь хлопнула... Герр Директор раскурил сигару... Дэнуц обвел взглядом комнату... Господин Деляну хмуро смотрел в потолок, как будто там было изображено предательство Иудой Иисуса.

Взгляд Дэнуца остановился на бритой голове Герр Директора, на его шраме; испуганно уперся в буфет... Бедный буфет! Когда Дэнуц был маленький, он прятался в буфет... А теперь он стал большой!.. И мамы в столовой не было...

Он судорожно глотнул, снова глотнул... Сидит он на стуле, один-одинешенек на всем белом свете... И надо ответить "да".

Он посмотрел на Герр Директора. Взгляд его выражал покорность.

– Не торопись, Дэнуц, – ободрил его Герр Директор. – Подумай хорошенько.

В голове Дэнуца звенело.

Рука сжимала коробку в кармане... Прилетевшая в комнату оса жужжала перед самым его носом. Он тряхнул головой, отмахнулся от осы руками. Оса опустилась на виноград. Рука Дэнуца снова судорожно вцепилась в коробку.

"А!.. Так вот почему мама..."

И папа и Ольгуца! Все знали, один только он не знал!.. Его изгнали из дома... Все его бросили... Никому не было до него дела... даже маме! Даже маме!.. У Дэнуца никого больше не было...

Он закрыл увлажнившиеся глаза... И вдруг котомка Ивана приоткрылась. Из нее стремительно выпрыгнули – точно гигантские тени из пустынного мира Барбара Убрик, Женевьева Брабантская, Золушка, все несчастные царевны и царицы... и среди них собака солдата, погибшего на войне, – пес Азор.

"Так вот оно как! Вот как!.."

По щекам Дэнуца покатились две слезы и упали в толпу жалких теней... Дэнуц рукой яростно вытер глаза... Потому что из Ивановой котомки вдруг вышел Фэт-Фрумос из слезы, с черными, развевающимися на ветру кудрями, с горящими глазами, с палашом в одной руке и булавой – в другой.

Дэнуц вытащил из кармана коробку с шоколадом и положил на стол.

"Она мне не нужна! Раз так, пусть!.. Погодите, я вам покажу!.."

Громко, необыкновенно звонко и решительно Дэнуц произнес великие слова:

– Да, дядя Пуйу, я поеду с тобой в Бухарест. Я так хочу.

– Браво, Дэнуц, браво! Вот это я понимаю! Иди, я тебя поцелую.

– Дэнуц! – вскрикнула госпожа Деляну, которая заглядывала в полуоткрытую дверь, но не решалась войти, точно ожидала результатов операции.

"Что я сделал?"

Подобно утренней росе, Фэт-Фрумос растворился в потоке слез, хлынувших из глаз Дэнуца.

– Алис! Иди сюда, Алис! Дело сделано! Да здравствует наш Дэнуц! Бутылку котнара!

– Ничего, ничего, родной мой, все будет хорошо, – утешала сына госпожа Деляну, обнимая его так, как, вероятно, обняла бы на перроне темного вокзала, услышав гудок паровоза, который должен был увезти его на войну.

* * *

В один миг столовая полностью преобразилась. Профира, получив соответствующее приказание, живо сняла со стола скатерть с пеплом и крошками, подмела пол, недружелюбно поглядывая на шуструю Анику, которая приносила и уносила тарелки и столовые приборы, постукивая ими, словно кастаньетами. Другая скатерть, белая, вышитая, покрыла стол, придав ему воскресный вид. Герр Директор помогал госпоже Деляну, с галантным видом поправляя края скатерти.

Господин Деляну спустился в погреб. Дэнуц, сидя неподвижно на стуле, с серьезным и отсутствующим видом наблюдал за всей этой суетой, точно статист за сменой декораций пьесы, в которой он тоже является декорацией.

– Алис, бьюсь об заклад на икс килограммов засахаренных каштанов, что у тебя не найдется бисквитов к шампанскому.

– Ты думаешь? Вот, полюбуйся...

На верхней полке буфета, рядом с традиционной корзинкой мускатного винограда и миндаля, горой высились посыпанные сахарной пудрой бисквиты, словно желтые весла в праздничной ладье.

– Я проиграл. Приказывай!

– Когда начнется сезон каштанов, ты пришлешь нам из Бухареста целый вагон... А мы устроим пир на весь мир. Верно, Дэнуц?

– Что?

– Ничего... Мама болтает глупости.

Сердце у нее сжалось... Когда созреют каштаны, Дэнуц уже будет в Бухаресте... Пустота в доме, пустота в душе...

Послышались удары ногой в дверь.

– Откройте!

Аника распахнула дверь. Задыхаясь, в шляпе и пальто, накинутом на плечи, вошел господин Деляну.

– Это для Алис и для детей.

– Какого года?

– Ммм, девятьсот шестого.

– Принято, – воскликнул Герр Директор, внимательно изучавший этикетку, в то время как его пальцы исследовали пробку с проволочной сеткой.

– Григоре, взгляни...

– Счастлив видеть настоящую пыль на бутылке с вином!

– ...на бутылке с вином из Котнара, – уточнил господин Деляну тоном непревзойденного знатока геральдики.

– Посмотрите, что вы сделали с моей скатертью!

Посреди стола господин Деляну поместил бутылку, подложив под нее салфетку. Темная бутылка с залитой воском пробкой была покрыта пылью и паутиной, накопившимися за те годы, что она стояла в погребе.

– Аника, пойди в комнату к девочкам и позови их.

– Давайте садиться за стол.

– Как мы рассядемся?

– Дэнуц со мною рядом, – решила госпожа Деляну, обнимая сына за плечи.

– Значит, меня вы гоните вон! – возмутился Герр Директор.

– Ты сядешь поближе к шампанскому. А мы, молдаване, – вместе с Дэнуцем и котнаром.

– Отрекаюсь от Сатаны!

– Зато он не отрекается от тебя!

– А где же Ольгуца? – обратилась госпожа Деляну к Монике.

– Tante Алис, Ольгуца... Ольгуца говорит, что она спит, – прошептала Моника, почти проглотив слово "говорит".

– Это не годится. Ольгуца должна обязательно быть здесь.

– У нее голова болит, tante Алис.

– Ну-ка, пойду посмотрю, что с ней, – поднялся господин Деляну, чувствуя, что здесь что-то нечисто.

Можно войти?

– ...

– Ольгуца.

Господин Деляну приоткрыл дверь, огляделся и тихонько направился к постели Ольгуцы.

– Ты спишь? – спросил он, гладя ее волосы.

– Нет, – ответила она, не открывая глаз и не разжимая стиснутых кулаков.

– У тебя болит голова?

– Нет.

– Тогда почему ты отказываешься выпить бокал шампанского за Дэнуца?

– Не хочу.

– Посмотри-ка на папу.

Из-за черных ресниц сверкнули черные глаза. И, словно открытые глаза непременно требуют от человека определенной позы, Ольгуца поднялась и села на кровати. Она смотрела, не мигая, прямо перед собой.

– А! Я вижу, ты огорчена! Ну-ка скажи папе: что случилось?

– Я правда огорчена.

– Почему?

– Потому что я права.

– Да ведь это радость, Ольгуца, а не огорчение!

– Нет. Я права, а ты нет... а я хочу, чтобы ты всегда был прав.

Господин Деляну с трудом сдерживал улыбку. Ольгуца погрозила ему пальцем: это означало, что обида проходит.

– Ну-ка, объясни в чем дело.

– Папа, – сердито сказала Ольгуца, – кто я по-твоему?

– Ты-ы? Моя дочь.

– А еще кто?

– Дочка своей мамы.

– А кто еще, папа?

– ...приятельница деда Георге.

– Перестань, папа! Тебе хочется меня рассмешить, а мне не до шуток! Ну, скажи, папа.

– Я уже дошел до конца! Скажи лучше ты сама.

– Папа, а кто по-твоему Дэнуц?

– Ага! Твой брат.

– Так, значит, он мой брат?

– Конечно.

– Папа, ведь Дэнуц для меня такой же родственник, что и для вас с мамой?

– Да, Ольгуца, – улыбнулся господин Деляну.

– И, значит, если бы я была такой же взрослой, что и мама, я была бы мамой Дэнуца?

– Да. У него было бы две мамы. Бедняга!

– Папа, я ведь не шучу... Значит, я его сестра только потому, что я маленькая...

– Нет, Ольгуца! Ты сестра Дэнуца, потому что вы оба наши дети.

– Конечно, папа. А я что говорю!.. Значит, я все равно что мама для Дэнуца, только я маленькая, а мама большая. Но и я тоже буду большая.

– Ты обиделась на папу за то, что он отправляет Дэнуца в Бухарест?

– ...

– Скажи, Ольгуца, ты ведь знаешь, что папа тебя слушает с большим интересом.

– Папа, а почему вы меня не спросили?

– Ты очень любишь Дэнуца?

– Конечно!.. Я его сестра. Но почему вы меня не спросили?

– ...Право, не знаю!.. Уж таковы родители, Ольгуца: нет у них доверия к детям. И, возможно, они не всегда... правы.

– Ты рассердился, папа?

– Нет. Я, может быть, нахмурился, сам того не желая.

– Папа, я не хочу тебя огорчать. Мне хочется, чтобы ты был прав... А почему плакала мама?

Рука господина Деляну ласково коснулась ее руки.

– Тебе ведь тоже не по себе, папа. Я уверена.

– И тебе, Ольгуца! И вообще всем родителям! – грустно пошутил он.

– Вот видишь, папа! А меня вы и не спросили!

– Ольгуца, а ты знаешь, что Дэнуц хочет ехать? Он сам решил, никто его не принуждал... Ну, что же, в конце концов...

– А я знаю: он поступает так, как хочет Герр Директор.

– Дядя Пуйу любит Дэнуца так же, как и все мы. Он желает ему добра... иначе, нежели мы... но, я думаю, он прав.

– Ты говоришь правду, папа?

– Да, да!

– Разве ему плохо у нас?

– Хорошо, Ольгуца... Но мальчику лучше расти среди мальчиков... в определенной строгости.

– Лучше бы я была мальчиком.

– Почему, Ольгуца?

– Да так!.. И мама тогда бы не плакала.

– Ты ошибаешься, Ольгуца. Мама вас обоих одинаково любит.

– Я знаю, папа, я и не говорю, что не любит!.. Но я не хочу, чтобы мама плакала.

– Значит, ты бы оставила папу, если бы была мальчиком?

– Ведь ты мужчина, папа!

– И что же?

– ...Я бы никогда не оставила тебя, папа, – горячо сказала она, потому что я девочка.

Господин Деляну поцеловал ее.

– У тебя прошло плохое настроение?

– Если ты прав, то конечно.

– Прав, Ольгуца. Адвокаты всегда правы!

– И родители, папа!

– Вот и умница! Такой я тебя и люблю: веселой. Пойдем в столовую.

– Папа, ведь Герр Директор строже, чем ты: правда?

– Мне кажется, нетрудно быть более строгим, чем я... Что ты на это скажешь?

– А, правда, ты совсем не строгий!.. И не должен быть!

– Да? Ты так считаешь?

– Да, папа. Если бы ты был строгим, я...

– Ты?..

Ольгуца лукаво посмотрела на него.

– Я бы спрыгнула с крыши... и ты тоже, если бы ты был маленьким и тебе было бы не по себе!

– Неужели?

– Но ты не строгий. Ты ведь даже сердиться не умеешь, папа.

– Ну?!

– Не умеешь. Это я тебе точно говорю! Тебе всегда смешно, когда ты сердишься, и поэтому тебе еще больше хочется рассердиться...

Господин Деляну весело рассмеялся.

– Ты похож на меня, папа.

– Да, Ольгуца. Тебе следовало бы поставить своего папу в угол за то, что он не умеет быть серьезным.

– Ну что ты, папа! Я-то ведь тебя слушаюсь. Ты знаешь, как-то раз я тебя обидела, и ты мне ничего не сказал, и тогда я сама поставила себя в угол... Видишь! И мне не стыдно! Я тебе об этом говорю... Но я хочу знать, строгий ли Герр Директор?

– Ровно столько, сколько нужно, Ольгуца. Григоре вас любит.

– Я знаю, папа... Ну, ничего, я сама поговорю с Герр Директором... Зачем ты пришла? Почему ты не стучишься в дверь, Аника?

– Барыня велела спросить, почему вы не идете...

– Пойдем, папа... Я рада, что ты пришел меня проведать. Я научусь варить кофе. И когда ты в следующий раз придешь ко мне, я угощу тебя черным кофе.

– Ах ты, чертенок, ведь мне достанется от Алис!

– И вареньем, папа.

– А у тебя есть варенье?

– Конечно. Смотри, папа... Только не выдавай меня!

Глаза у господина Деляну искрились от смеха при виде банок с вареньем, спрятанных в печке.

– Там у тебя буфет!

– Да, папа, там же я буду прятать кофе и кофейник.

– А где ты возьмешь кофе с кофейником?

– Ты мне купишь, папа... чтобы я могла принимать гостей.

– А если нас обнаружит мама?

– Она тоже попробует кофе... и увидит, что я хорошая хозяйка!

– А если она рассердится?

– Она поставит нас обоих в угол!

– Куда вы запропастились? – встретила их госпожа Деляну, выходя из задумчивости.

– Тишина! – провозгласил Герр Директор. – Тот, кто боится шума, пусть заткнет уши!

– Григоре, не разбей зеркало.

– Будь спокойна, Алис! Пробки от шампанского представляют большую опасность для твоих ушей! Впрочем, не волнуйся...

Госпожа Деляну и Моника заткнули уши. И все же праздничный выстрел заставил их испуганно вздрогнуть. Пробка птицей вылетела из бутылки вместе с целым букетом цветов, внезапно распустившихся и так же внезапно уронивших все свои лепестки в хрустальные бокалы.

– Безупречно! – похвалил себя Герр Директор, наполняя бокалы... – Пейте на здоровье! Самый полный бокал – Ками-Муре.

– Налей мне еще, Герр Директор, не обижай меня! – потребовала Ольгуца, пальцем указывая на истинный уровень шампанского по отношению к декоративному, – пене.

– Алис, что ты на это скажешь? Твоя дочь жаждет возлияний!

– Бог с ней, Григоре! За счастье Дэнуца!

– Повремени, Ольгуца... Не беспокойся, ты непременно захмелеешь!

– Ты произнесешь речь, Герр Директор? – спросила Ольгуца. Губы у нее были в пене шампанского.

– Не прерывай меня! Ты всегда в оппозиции... Мои дорогие, – начал Герр Директор, поднимая бокал, – сегодня я навсегда утратил племянника и обрел сына при тех же обстоятельствах, что и Дева Мария. Прежде всего я пью за новоиспеченного отца – весьма достойного! – который своего сына крестит не в воде, а в шампанском... И в каком шампанском! – добавил он, касаясь губами светлой пены. – Gaugeamus igitur*.

______________

* Итак, будем радоваться! (лат.)

Все чокнулись, бокалы пропели свою чистую нежную арию.

– Ну же, Алис, не будь мачехой! Чокнись с отцом вашего сына!

– Наполни мой бокал, Григоре.

– Как? Ты уже все выпила! Ты, Алис!

– Я.

Герр Директор наполнил весельем бокал, в котором его явно было слишком мало. Пена с шумом поднялась вверх. От этого бокал сделался высоким и трепещущим, словно балерина, окутанная легкой дымкой и стоящая на пуантах.

– А теперь, дорогие мои, – продолжал Герр Директор, чокаясь с госпожой Деляну, – выпьем за здоровье приемного сына. Мое самое горячее желание чтобы лет через десять, собравшись за этим уютным столом, мы все снова выпили шампанского. И чтобы ты, Дэнуц, посмотрел на меня сквозь монокль как я сейчас смотрю на тебя – и сказал: "Этот жалкий безумец, который за всю свою жизнь не удосужился родить собственного сына... сумел создать человека". В ожидании этого дня, выпьем за сегодняшний день, выпьем за матерей!

– У тебя хорошее настроение, Герр Директор! – сказала ему Ольгуца, держа в руке бисквит.

– По-моему, мы с тобой оба в хорошем настроении... Хорошее шампанское! Что ты на это скажешь, Ольгуца?

– Хорошее, Герр Директор! Пощипывает язык!

– В таком случае произнеси тост.

– Думаешь, я боюсь?

– Посмотрим! – поддразнил ее Герр Директор, откинувшись на спинку стула.

Ольгуца встала.

– Мама, позволь мне влезть на стул.

– Что ты собираешься делать?

– Я хочу произнести речь... в честь Герр Директора.

– Влезай. Только не упади!

– Ты прямо как статуя! – воскликнул, любуясь ею, Герр Директор.

– Не прерывай меня, Герр Директор!

Господин Деляну не находил себе места. Ему был хорошо знаком страх перед публичными выступлениями и, хотя это была шутка, дебют Ольгуцы волновал его.

Ольгуца провела ладонью по лбу и запачкалась крошками, потому что у нее в руке был кусочек бисквита.

– Дорогой Герр Директор, – произнесла она уверенно, смело глядя на него, – мы с тобой и до сих пор были родственниками, потому что ты мой дядя. Я об этом ничуть не жалею.

– Я тоже, Ольгуца.

– Нам обоим везет на родственников!

– Браво, Ольгуца! – захлопал в ладоши господин Деляну.

– Очень везет, Ольгуца! Запомни!

– Я знаю, Герр Директор, недаром я была в родстве с Фицей Эленку...

– С сегодняшнего дня мы еще больше родственники! – Герр Директор возвел в превосходную степень сравнительную степень Ольгуцы.

– Нет! Очень родственники мы только с мамой, папой и еще кое с кем...

– Кто же этот таинственный кое-кто?

– Сейчас узнаешь, Герр Директор.

– Не перебивай ее, Григоре, – вступился за дочь господин Деляну.

– Ничего, папа, я ему отвечу... Теперь ты отец моего брата. Мы еще больше родственники, потому что два больше, чем один, и потому что теперь ты дважды мой родственник.

– Ты этому рада, Ольгуца?

– Конечно, рада!

– Тогда давай чокнемся.

– Подожди, я еще не кончила!.. И я хочу, Герр Директор, чтобы и моему брату повезло с родственниками так же, как нам с тобой.

– A bon entendeur, salut!* – воскликнул Герр Директор, обнимая ее.

______________

* Имеющий уши, да слышит! (фр.)

– Браво, Ольгуца! Я ставлю тебе десятку за твою речь.

– Мои дорогие, – произнес Герр Директор, усаживая Ольгуцу на ее прежнее место, – то, что я обрел сына, еще не самое главное! Я лишний раз убеждаюсь, что ни один человек не может уйти от того, что ему на роду написано. Бог уберег меня от жены, но зато, как я вижу, послал мне тещу!.. Выпьем за самую юную на земном шаре тещу, и пусть все тещи будут похожи на нее!

...Дэнуц безо всякого аппетита съел несколько бисквитов, смоченных в шампанском. Он слышал звон бокалов, разговоры, шутки, но все это проходило мимо его сознания... Так, значит, произошло что-то хорошее. Всем было весело оттого, что Дэнуц сказал "да". Дэнуц мог сказать "да" или "нет"... Он сидел в столовой на стуле, высоком, странно высоком – как все стулья в торжественные минуты, – и от него ждали, чтобы он сам решил свою судьбу...

Да.

Когда-то давно зубной врач вытащил у него зуб, и Дэнуц, держа в руке этот зуб, плакал и глядел на него с недоумением и враждебностью. И тогда, как и сейчас, родители поздравляли его и смеялись, стоя рядом с креслом, в котором он испытал такие мучения... Странно! Тогда – зуб, теперь – короткое словечко "да", слетевшее с его уст. И всем очень весело! А если бы он сказал "нет"? Всем было бы грустно... Бедный Дэнуц! Ему одному только и было грустно... и в то же время словно бы и нет... Жил-был император, у которого одна половина лица смеялась, а другая плакала...

Удобно откинувшись на спинку стула, господин Деляну вдыхал аромат котнара.

– Григоре, – улыбнулся он с грустной иронией, – уж очень ты чернил сегодня нашу бедную Молдову!..

– Цель оправдывает средства!

– Нет, нет! Критика твоя была искренней, и к тому же никто лучше детей не сможет разглядеть соломинку в глазах родителей... А я, дорогой Григоре, выпил шампанского и теперь пью это вино, которому пятьдесят девять лет: оно – тысяча восемьсот сорок восьмого года!.. Я в свою очередь пью за Молдову, которая подарила нам это горькое и доброе вино, за Молдову, в которой еще рождаются души, подобные этому вину, и потому что они горькие, и потому что – добрые, и потому что редкостные. Одного желаю я своему сыну: пусть он будет одной из таких душ даже тогда, когда этого вина уже не останется в погребах Молдовы.

– Папа, а вино лучше табака?

– Хочешь попробовать, Ольгуца?

– Раз ты предлагаешь!

– Ну-ка, посмотрим.

Ольгуца смочила вином губы, потом отпила с напряженным вниманием, поморщилась и пожала плечами.

– Оно горькое, папа! Шампанское гораздо вкуснее!

– Тебе этого не понять, Ольгуца! – улыбнулся господин Деляну. – Оно для таких старцев, как мы!

– Папа, но все-таки скажи, оно лучше табака?

– Ну, еще бы! И, главное, реже!

– Тогда я тебя попрошу о чем-то.