Текст книги "Молдавские сказки"

Автор книги: Ион Крянгэ

Хлопнул себя Белый Арап ладонью по губам и говорит:

– Не приведи господь с сумасшедшим встретиться, уж очень беднягу жаль! Хоть смейся над ним, хоть плачь. Но видать, уж таков он отроду. Может, это и есть знаменитый Окила, родной брат Орбилы, двоюродный брат Кьорилы, племянник Пындилы, из деревни Китилы, через дорогу от Нимерилы, или из города Сэ-л-каць, по соседству с Каутац-ши-де-ур-мэ-ну-й-май-даць[19]19
  Окила, Орбила, Кьорила, Пындила – герои молдавских сказок (окь – глаз; орб – слепой; кьор – кривой; пынди – подстерегать). Далее следуют вымышленные названия городов и сел (кити – искать; нимери – попадать; сэ-л-каць – ищи его; каутац-ши-де-ур-мэ-ну-й-май-даць – ищите да не отыщите).


[Закрыть]. Словом, один только есть на земле Окила, что весь свет навыворот видит – не так, как все люди, только себя не видит – до чего пригож! Урод – кривой рот, во лбу один глаз, чтоб не сглазить как раз!

– Смейся, Белый Арап, смейся, – покосился на него Окила, – только там, куда идешь, не поздоровится без меня. Не так-то легко дочь Рыжего царя раздобыть, как тебе кажется. На чертов праздник отдаст тебе ее царь, если меня там не будет.

– Ступай же и ты с нами, – сказал Белый Арап. – Не за ручку же тебя вести, как слепого.

Увязался Окила за Белым Арапом. Дальше отправились впятером. Отшагали еще кусок пути, видит Белый Арап новую диковину, всех чудней: ублюдок какой-то из лука на птиц охотится. И думаете, вся его сила и сноровка в одном только луке? Не тут-то было! Владел он таким искусством и такой прытью, каких сам черт не вообразит: когда хотел, так раздавался вширь, что всю землю руками охватывал. Или так страшно вытягивался, что рукою доставал до луны, до звезд, до солнца и до чего хотел. И ежели случалось ему, стреляя из лука, промахнуться, то птица все равно от него не спасалась: рукою хватал ее на лету, сворачивал шею со злости и живьем проглатывал вместе с перьями. Вот и на этот раз лежала перед ним груда птиц, которых пожирал он с алчностью изголодавшегося орла. Изумился Белый Арап и спросил:

– А этого, черт возьми, как еще звать?

– Вспомни, тогда скажу, – ответил Окила, улыбаясь себе в усы.

– Поди догадайся, как его окрестить. Назову Пэсэрилой[20]20
  Пэсэрэ по-молд. – птица; лэци – ширить; лунжи – удлинять.


[Закрыть] – не ошибусь… Лэцилой – и того меньше… Лунжилой – тоже… А вот – Пэсэрь-Лэци-Лунжила – самое, пожалуй, подходящее имя при его повадках да нраве, – сказал Белый Арап, тронутый участью бедных пташек. – Видать, это и есть знаменитый Пэсэрь-Лэци-Лунжила, сын стрелка и внук лучника, пояс земли и небесная лестница, гибель пернатых и бич людей, а то как же назвать иначе?

– Смейся надо мной, Белый Арап, смейся, – сказал Пэсэрь-Лэци-Лунжила, – а лучше бы над собой посмеялся, ибо не знаешь ты, какая беда тебя ждет. Думаешь, так уж и дастся тебе в руки дочь Рыжего царя? Видать, неведомо тебе, что за чертова ведьма она: захочет – жар-птицей обернется, хвост покажет – ищи ветра в поле. Если меня там не будет, то зря себе ноги бьешь.

– Ступай же и ты с нами, – ответил Белый Арап. – Может статься, ухватишь Жерилу за чуб, носом в солнце уткнешь, пусть хоть на столечко согреется, перестанет лязгать зубами, как старый аист, у меня от этого спину сводит.

Увязался Пэсэрь-Лэци-Лунжила за Белым Арапом, дальше отправились вшестером. Где пройдут – беда и разор: Жерила леса и рощи огню предает, Флэмынзила землю с глиной пожирает и клянется, что помирает с голоду, Сетила воду выхлебывает из болот и прудов, так что рыба на суше бьется, лягушки стоном стонут, сетуя на жестокую засуху, Окила все навыворот видит и такую несет околесицу, что только держись:

 
Плел такие небылицы,
Что со смеху подавиться.
Тыщи глупостей таких,
Что хоть выноси святых,
 

А Пэсэрь-Лэци-Лунжила приманивал пернатых и глотал без разбору – с пером, без пера – так что никто уже не отваживался домашнюю птицу близ дороги держать.

Один только Белый Арап зла никому не причинял. Но как товарищ все с ними делил, и убыток и прибыток, и приветлив был с каждым, ибо нуждался в них, направляясь к Рыжему царю, о котором твердила молва, что был он лют и жесток до крайности – с людьми обращался хуже, чем с собаками. Но как говорится: на бездушного бессовестный нужен. Думаю, из пяти неумытых, что за Белым Арапом пошли, хоть один на Рыжего управу найдет. Нарвется Рыжий царь и на людей, не только на чурбанов, как до сих пор. Однако не стану вперед забегать. Кто его знает, как еще оно обернется?

 
В этом мире, как на грех,
Все идет ногами вверх,
Лишь немногим суждено
Молоть на мельнице зерно.
 

Зато уж у тех немногих – и хлеб, и нож в руках; режет как и сколько хочет, комар носа не подточит. Как говорится: кто может – кости гложет, а что нет – не разжует и котлет. Вот то-то же и с Белым Арапом и его товарищами: может, удастся им дочь Рыжего царя добыть, а может и нет; покамест идут они да идут, а уж дальше будет, как счастье присудит. Мне-то что? Мое дело – сказку сказывать, а ваше – слушать.

Идет Белый Арап со своими товарищами, идет и наконец-то

 
К царству привела дорога,
Мы ж положимся на бога,
Потому что путь у сказки
Не короткий до развязки…
 

И как только прибыли, все шестеро – на царский двор: Белый Арап впереди, остальные позади, один другого наряднее и пригожее – нитки и лохмотья за ними стелются, как за войском папуковым[21]21
  Войско папуково – сброд, голытьба.


[Закрыть].

Явился Белый Арап к Рыжему царю, поведал, кто они, откуда и зачем прибыли. Изумился царь дерзости и бесстыдству оборванцев, пришедших за его дочерью от кого бы то ни было. Однако не ответил он ни так, ни этак, только попросил переночевать под его крышей, надеясь, что до утра надумает, как ему быть… А сам втихомолку вызвал своего верного слугу и приказал уложить гостей в доме из раскаленной меди, чтобы заснуть им навеки, по примеру других женихов, может, почище этих.

Разжег царский слуга под медным домом костер – двадцать четыре сажени дров; огненным жаром раскалился дом. Когда же настал вечер, приходит слуга к гостям, просит располагаться на ночлег, а вещий Жерила товарищей в сторону отводит, на ухо им шепчет:

– Мэй, как бы не дернул вас черт раньше меня сунуться, куда поведет нас слуга рыжего пса, а то не видать вам завтрашнего дня. Один только на свете Рыжий царь. Славен он в этом краю невиданной добротой своей и неслыханным милосердием. Известно мне, как радушен он и щедр… за чужой счет. Вот бы только околеть ему поскорее; пусть живет три дня, считая с позавчерашнего. А дочка-то, дочка его! Приказал дьявол, она и родилась. Вылитый батька во весь рост, и даже почище… Как говорится: козел – через стол, а козленок – через дом. Но нашла коса на камень. Если уж я с ними в эту ночь не слажу, то, значит, и сам сатана не справится.

– Я тоже так думаю, – сказал Флэмынзила. – Запряг Рыжий царь волов в упряжку с чертом, но только выпряжет их без рогов.

– И еще, может, в придачу и плуг и телегу отдаст, лишь бы от нас избавиться, – добавил Окила.

– Слушайте, – сказал Жерила, – язык наш – враг наш. Пошли лучше спать, а то нас царский слуга ожидает, стол накрыл, объятья раскрыл. Ну-ка! Навостри зубы и марш за мной!

Затопали они – топ, топ, топ! Дошли до двери, остановились маленько. Как подул Жерила трижды – стал дом и не горячим и не студеным, как раз впору спать в нем. Ввалились они гурьбой, улеглись кто где – и молчок. А царский прислужник, проворно дверь заперев снаружи, злобно сказал:

– Вот и разделался я с вами. Спите, голубчики, вечным сном непробудным, потому постелил я вам на славу. До утра как раз в пепел успеете обратиться.

Сказал – и отправился восвояси. А Белому Арапу с друзьями и горя мало. Поразмякли у них от теплыни кости, стали друзья потягиваться и нежиться, назло Рыжему царю и его дочери. Один Жерила от холоду ежится, колени ко лбу поджал, сам ворчит:

– Только ради вас я дом остудил. Для меня он как раз впору был. Вот с недоносками спутался! Да ладно, отзовется вам это счастье. Вам, значит, млеть от тепла, а мне от стужи трястись? Не бывать этому, не стану себя покоя лишать ради черт знает кого. Сейчас вас за волосы таскать буду, никого не пощажу. Раз уж мой сон по ветру развеяли, пускай и от вашего проку не будет!

– Придержи-ка язык, эй, Жерила! – закричали остальные. – Ночь на исходе, а ты все языком треплешь. Чертово племя! Хватит, уже голова от тебя распухла! Кому еще взбредет с тобою связываться, тот пускай и несет свой крест, а нас ты совсем заговорил, ни минуты от тебя покоя! Словно разбитая мельница. Мелет и мелет по всякому пустяку, будто умом повредился. В лесу тебе жить, с волками и медведями, а не в царских палатах с порядочными людьми!

– Но-но-но! Вы с каких это пор помыкать мною стали, – обиделся Жерила. – А ну-ка, потише со мной, не то плохо придется. Я добр, пока добр. А попробуй меня из терпенья вывести…

– А ты не шутишь, эй, Губастый? Тьфу ты, храбрый какой! Как осерчает, так и в штаны делает, – сказал Флэмынзила. – До чего ж ты мне люб. Сунул бы тебя за пазуху, да уши не лезут. Лучше успокойся маленько, язычок придержи за зубами. Просто так, чтобы после не жалеть – ведь не один же ты в этом доме.

– Ах так! Как сказано: одолжи добром, уплатят злом, – сказал Жерила. – Поделом мне, зачем вас вперед себя не пустил? Будет мне наука. И пускай все так поплатятся, кто поступит, как я!

– Верно говоришь, Жерила, только зря не лечишься, – молвил Окила. – Проболтал ночь напролет, загубил нам сон. Ты бы что сказал, если бы тебе сон разбили? Скажи спасибо, что на кротких напал, другие бы тебе всыпали по десятое число!

– Вы что ж, не замолчите? Вот я сейчас протиснусь сквозь стены, выйду с крышей на голове, – сказал Лэци-Лунжила. – И как это вас даже в эту пору черт унять не может? Эй, Губастый, сдается мне, ты один тут причина раздора.

– А то кто же? – сказал Окила. – Придется ему, кажется, прописать средство.

– Причеши-ка ему вихор, поиграй на спине, попляши на брюхе, – молвил Сетила. – Иначе шалопая не угомонишь.

Увидал Жерила, что все против него, как хватит по стенам инеем в три ладони толщиной – все затряслись от стужи, зуб на зуб не попадает.

– Нате! Проучил я вас! В другой раз сами скажете, чего вам надобно, – расхохотался Жерила. – Как тут со смеху не лопнуть? Ну, о Белом Арапе другой разговор, но вы-то, кривляки, негодники, сколько ночей в соломе, на свалке отхрапели, – иметь бы мне столько монет в кошельке, больше не надо! Так пристало ли вам, валетам червонным, на кухне рожденным, из себя благородных корчить!

– Снова семя раздора ищешь, эй, Губастый! – сказали остальные. – Черт бы побрал тебя и весь род твой, на веки вечные, аминь!

– Вот и я тоже о том вашей милости бью челом, отправить бы вас на слом, – сказал Жерила. – А теперь давайте-ка спать, а то скоро вставать, Белому Арапу помогать, верой и правдой ему служить, меж собою дружить, ибо спорами да раздорами рая нам не нажить.

Бубнили они, бубнили, а тут и заря занялась!.. А когда занялась, то царский слуга, считая, что от гостей начисто избавился, явился золу во двор выметать. И что же он видит? Медный дом, с вечера как жар раскаленный, ледяной глыбой стоит; не отличишь подо льдом, где тут двери, где решетки, где ставни на окнах – ничего! А из дому – шум столбом валит. Это гости по дверям что есть мочи колотят, как шальные орут:

– Что за царь, нас без капли огня оставил! Этак и вовсе замёрзнуть можно. В самых убогих лачугах так на дрова не скупятся. Вот беда, так беда! Да у нас язык к нёбу пристыл, мозг в костях перемерз!..

Царский слуга, услыхав такое, перепугался не на шутку, но и злость его тоже взяла. Силится дверь открыть на ходу. С петель сорвать – и того меньше. Что тут делать? Бежит к царю, обо всем докладывает. Тут и царь прибегает, и пропасть народу, с кирками острыми, с котлами кипятку. Одни лед кирками ломают, другие льют кипяток на дверные петли и в замочную скважину. Изрядно намаявшись, с большим трудом открывают двери, гостей выпускают из дому, а гости-то, гости! Головы у них, и бороды, и усы в инее, не поймешь, люди это, или черти, или призраки какие… Дрожмя дрожат – зубы так и лязгают. А Жерилу словно все черти ада трясут; такое губами выделывал, что сам Рыжий царь ужаснулся при виде его красы.

Выступил Белый Арап вперед, поклонился царю и сказал:

– Ваше величество! Его светлость, племянник могущественного Зелен-царя, верно, ждет меня, не дождется. Теперь-то уж, думаю, отдадите мне вашу дочь, а мы вас в покое оставим и уйдем восвояси.

– Что ж, удалец, – хмуро ответил царь, – придет и такое время. А пока подкрепиться вам надо, чтоб никто не сказал потом, что ушли вы из дворца моего, как из голодного дома.

– Золотые слова, ваше величество, – сказал Флэмынзила, – давно уже у нас с голодухи кишки марш играют.

– Может, и выпивка будет, ваше величество? – спросил Сетила, – а то ведь глотки у нас пересохли от жажды.

– Перестаньте, – сказал Окила, то и дело моргая, – знает его величество, чего нам надо.

– Так и я думаю, – сказал Пэсэрила, – не зря же попали мы в царский дворец. Не бойтесь, не допустит его величество, чтоб терпели мы голод, стужу и жажду.

– Какой тут может быть разговор? – вмешался Жерила, лязгая зубами. – Разве не знаете, что его величество – отец голодных и жаждущих? Оттого-то и радуюсь при мысли, что наконец-то согреюсь малость, хлебнув крови господней.

– Придержите-ка языки, – сказал Флэмынзила. – Довольно одной палки на целый воз горшков. Не приставайте к его величеству, тоже ведь он человек… Нашему брату, бедняку, не под силу, конечно, дело такое провернуть, а для царства это все равно, как если бы блоха укусила: даже и незаметно.

– Я так думаю, что еда – пустая забава, – сказал Сетила. – вот выпить – другое дело. Я попросил бы его величество, если уж угодно попотчевать нас, пускай поднажмет на выпивку, ибо в ней вся суть и сила. Но сдается мне, слишком мы заболтались, так что его величество и не знает как нам угодить.

– Да хоть бы уж дали поскорей, что дать решено, – сказал Флэмынзила. – Так и сосёт с голодухи под ложечкой.

– Потерпите маленько, – сказал Окила. – Не мыши у вас ночевали в желудке. Сейчас и вино подадут и еду, только брюхо готовь.

– Тотчас же все поднесут, – сказал им царь, – лишь бы вам управиться! Не покажете себя едоками и выпивалами – на себя пеняйте. Хлебнёте со мной горя.

– Другой заботы не дай нам, боже, – сказал Флэмынзила, держась за живот.

– А его величеству дай он мысли благие и щедрую руку, чтоб побольше перепало нам еды и питья, – сказал Сетила, у которого слюнки так и текли. – Потому что по этой части едва ли нас кто за пояс заткнет. Зато на работе мы на рожон не лезем.

Царь слушает все это молча, с досады слюной давится. А сам про себя думает:

«Ладно, ладно, пытайте пальцем море. Выйдет вам все это боком».

Повернулся и пошел домой.

Проходит немного времени, подкатывают двенадцать фургонов с хлебами, и тут же приносят двенадцать жареных коров и двенадцать бочек крепленого вина, от которого, только глотни, ноги вдруг отнимаются, глаза стекленеют, язык прилипает к нёбу и начинаешь лопотать по-турецки, не зная ни бельмеса. Сетила с Флэмынзилой сказали тогда остальным:

– Ну-ка, поначалу ешьте и пейте вы, сколько влезет. Но не вздумайте всю еду и питье ухлопать, не то узнаете, почем фунт лиха.

Сели Белый Арап, Жерила, Окила и Пэсэрь-Лэци-Лунжила за стол, наелись, напились досыта. Но куда там! И незаметно, откуда ели-пили, ведь еды там было и питья со всего царства, не шутка!

– А ну-ка, бездельники, в сторону! Только еду искромсали, – сказали Флэмынзила и Сетила, которым от голода и жажды совсем невмоготу стало.

И как начнет Флэмынзила в рот себе по фургону хлеба сразу пихать, да по целой корове, знай жует да глотает, жует да глотает. Глядишь, словно их и не было. А Сетила как выбьет днище из бочки – одним глотком осушает. Раз-раз, все бочки подряд выхлебал – капли вина не осталось на клепках.

Стал тогда Флэмынзила орать, что, дескать, пропадет с голоду, начал швырять костями в царских людей.

А Сетила тоже вопит, что от жажды ему конец приходит, и тоже клепки и днища во все стороны, как полоумный, швыряет.

Услыхал царь такой шум, выбежал из дому. Как увидел, за голову схватился.

– Вот беда на мою голову! – сказал он, вне себя от досады. – Видно, не сдобровать мне – нашла коса на камень!

Тогда подошел к нему Белый Арап, поклонился и сказал;

– Ваше царское величество! Теперь, я думаю, отдадите вы мне свою дочь, а мы вас в покое оставим и отправимся восвояси, ибо племянник Зелен-царя, верно, ждет не дождется нас…

– Что ж, придет и такое время, удалец, – пробормотал царь сквозь зубы. – Однако ж имейте терпенье, дочь моя не из тех ведь, что на перекрестках валяются – только подбирай. Как же так получается? Правда, ели и пили вы каждый за десятерых, а все же дело еще не сделано. Вот вам мера макова семени, перемешанная с мерой тонкого песка. До утра надо вам мак от песка отобрать, зернышко к зернышку. Если найду хоть зернышко мака в песке или в маке одну песчинку – не будет меж нами мира. Головой поплатитесь за свою дерзость, чтобы и другим не повадно было глядя на вас. Если же с делом управитесь, тогда еще погляжу я…

И ушел, предоставив им головы себе ломать сколько влезет.

Белый Арап с товарищами только плечами пожали, не зная, как им быть.

– Вот так штука! Коварен все-таки этот Рыжий царь, – сказал Окила. – Я-то, конечно, и в темень легко различаю маковины от песчинок; но муравьиная тут сноровка нужна, чтобы за этакий срок всю мелочишку отобрать Верно сказал кто-то, что остерегаться нужно рыжего человека, потому что и впрямь сатана он во весь рост.

Вспомнил тогда Белый Арап про муравьиное крылышко, достал и высек искру из кремня, поджег крылышко трутом. И чудо чудное! Откуда ни возьмись, тучами муравьи собрались. Было их, сколько пыли и пепла, травы и листьев. Шли они под землей и по земле, летели по воздуху, и не видно было им ни конца, ни края. В миг они отобрали песок от мака. Тысячи лей[22]22
  Леи – румынские деньги.


[Закрыть] отдай – не отыщет никто маковины в песке или песчинки в маке. А на зорьке, когда сон до того сладок, что сама земля под человеком спит, видимо-невидимо муравьев, самых мелких, проникли в царскую спальню и давай кусать царя – словно огнем его жгут. Чувствуя зуд во всем теле, поспешно поднялся царь с постели – нечего было и думать, чтобы спокойно поспать, как в другие дни, до полудня. Встал, всю постель перерыл – что бы это было? Однако ничего не нашел, муравьи словно сквозь землю провалились.

– Экая чертовщина! Глянь, сыпь какая на теле выступила. Неужто без всякой причины? Что-то не верится. Но кто его знает?.. Либо я ошибаюсь, либо это к перемене погоды, – сказал царь, – одно из двух непременно. А покамест пойду, посмотрю, выбрали из мака песок те бездельники, что уши мне прожужжали – отдай да отдай им дочку?

Пошел он, а когда увидел, что отменно выполнен его приказ, возрадовался… И не зная, к чему бы еще придраться, задумался.

А Белый Арап выступил вперед, поклонился царю и сказал:

– Ваше царское величество, теперь, я думаю, отдадите мне вашу дочь, а мы оставим вас с миром и уйдем туда, откуда пришли.

– Что ж, придет и такое время, удалец, – обронил царь, словно нехотя, – однако до того еще дельце есть. Дочь моя вечером спать ляжет, где всегда ложится, а вы ее охраняйте всю ночь. Если к утру будет она все там же, то, может, я ее и отдам; а нет – на себя пеняй. Понял?

– Так точно, великий царь, – ответил Белый Арап. – Только бы нам не слишком замешкаться. Господин мой ждет меня не дождется, и, боюсь, страшная кара может меня постигнуть, если опоздаю.

– До твоего господина мне дела нет. Что тебе от него достанется, то будет впридачу, – хмуро сказал царь. – Пусть хоть шкуру сдирает с вас, я-то тут причем? Вы старайтесь меня не прогневать. Стерегите дочь мою, как зеницу ока. А нет, напрасна вся ваша прыть – не сносить вам головы.

Сказал – и отправился восвояси, оставив их в полном смятении.

– В этом деле тоже, конечно, черт замешан, – сказал Жерила, качая головой.

– И даже старый чертяка – Ночная стрела или Южный бес, – отвечал Окила. – Однако сдаётся мне, недолго уже ему дурака валять.

Но вот наступает вечер, царевна ложится спать, Белый Арап становится на страже у самых ее дверей, остальные выстраиваются один за другим до самых ворот.

А перед самой полуночью оборачивается царевна пташкой-невидимкой, пролетает мимо пяти сторожей. Долетела до Окилы, а тот ее сразу приметил, Пэсэриле подмаргивает:

– Ишь, обвела нас царская дочка вокруг пальца. Чертова девка! Обернулась пташкой, стрелой мимо наших дружков пролетела, а они хоть бы что! Ну и ну! Положись на них, если без головы остаться желаешь. Только нам под силу теперь ее обнаружить и обратно доставить. Никому ни слова – и за ней! Я тебе покажу, где она прячется, а ты знай хватай ее, да шею маленько намни, чтобы в другой раз не повадно было людей морочить.

Отправились за нею, много не прошли, и говорит Окила:

– Глянь, Пэсэрила, где она! Позади земли, под заячьей тенью! Хватай ее, не упускай!

Как раздался вширь Пэсэрила что было мочи, поворошил бурьяны, только изловчился – збрр! вспорхнула пичуга на вершину горы, за скалой схоронилась.

– Вот она, – говорит Окила, – на вершине горы, за той скалою!

Приподнялся маленько Пэсэрила, стал шарить за скалами; только изловчился – збрр! и оттуда упорхнула, за самый месяц спряталась.

– Вон она где, Пэсэрила! За месяцем притаилась, – говорит Окила, – жаль, не дотянусь, а то бы задал ей трепку.

Тут как вытянулся Пэсэрила, – до месяца достал, обхватил месяц руками, нащупал птичку, ухватил за хвост, еще немного – шею свернул бы. Тогда обернулась птичка девушкой, закричала в испуге:

– Не губи ты меня, Пэсэрила, а я тебя милостями осыплю и дарами царскими; честью тебе клянусь.

– Вот уж осыпала бы ты меня царскими милостями и дарами, кабы не приметил я тебя, ведьма! – ответил Окила. – Здорово намаялись, пока тебя изловили. Ну-ка, спать отправляйся, а то вот-вот рассветет. После разберемся.

Подхватили ее, один под одну руку, другой – под другую, и ходу! На рассвете добрались до дворца, прошли мимо стражи, втолкнули царевну в спальню.

– Ну, Белый Арап, – сказал Окила, – не будь меня с Пэсэрилой, что бы с вами теперь сталось? Видишь ли, есть у каждого человека и прок и упрек. И где прока больше, там на упрек не смотрят.

 
Да, прока не было б от вас,
Не будь сегодня, к счастью, нас.
Вы нам едва не удружили
Тем, как царевну сторожили!
 

Что могли ответить на это Белый Арап и другие? От стыда повесили они головы и сказали спасибо Пэсэриле и знаменитому Окиле за то, что были им как братья.

А тут и сам царь явился, орел орлом, дочь свою отобрать; как увидел ее под стражей, так глаза у него засверкали от гнева, но делать было нечего.

Подошел Белый Арап к царю, поклонился ему и сказал:

– Пресветлый царь, на этот раз, думаю, отдадите вы мне дочь, а мы оставим вас с миром и пойдем восвояси.

– Ладно, удалец, – нахмурился царь, – придет и такое время. Но только есть у меня еще и приемная дочь, одних годов с родной моей дочерью, и ничем они друг от дружки не отличаются – ни красотой, ни ростом, ни обращением. Сумеешь отгадать, которая из них мне родная, бери ее и ступай от меня прочь, а то я уже поседел от вас. Ну, пойду, подготовлю их, а ты приходи немного погодя. Отгадаешь – твое счастье, а нет – забирайте свои пожитки и убирайтесь отсюда скорее, потому что встряли вы у меня поперек горла.

С этими словами ушел царь к дочерям. Велел их на один лад причесать и нарядить, а потом послал за Белым Арапом, чтобы тот отгадал, которая из них царская дочь.

Видит Белый Арап, что плохо ему приходится, не знает, что делать, куда податься, чтобы теперь, под самый конец, маху не дать. Стоит он, задумавшись, и вспоминает вдруг про пчелиное крылышко. Достает он то крылышко, высекает искру из кремня, трутом крылышко поджигает. Откуда ни возьмись – перед ним царица пчел.

– По какой нужде позвал ты меня, Белый Арап? – спрашивает она, садясь к нему на плечо. – Говори, я готова служить тебе.

Рассказывает ей Белый Арап обо всем, слезно просит помочь ему.

– Не печалься, Белый Арап, – говорит ему царица пчел. – Помогу тебе царевну из тысячи узнать. Смело входи в дом, я тоже там буду. Как войдешь, стой и смотри на обеих. Которая платочком помашет – та и есть царская дочь.

Входит Белый Арап с пчелой на плече, а там уже царь его поджидает с обеими дочерьми. Отошел Белый Арап в сторонку, то на одну глядит, то на другую. А царица пчел между тем как вспорхнет, да как сядет на царевнину щечку, вздрогнула царевна, вскрикнула – и давай ее гнать платком. Только того и надо было Белому Арапу. Приблизился он проворно к ней, взял ее легонько за руку, говорит царю:

– Светлейший царь, теперь, я думаю, не станете вы мне больше препятствий чинить, раз уж я выполнил все, что вы повелели.

– Что до меня, то хоть сейчас ее забирай, Белый Арап, – ответил царь, бледнея от стыда и досады. – Коли не сумела она вас перехитрить, сумей хоть ты владеть ею, а я теперь от всего сердца ее тебе отдаю.

Поблагодарил Белый Арап царя и говорит царевне:

– Что ж, пойдем, пожалуй, а то господин мой, его светлость племянник Зелен-царя, поди, состарился, меня поджидаючи.

– Погоди-ка маленько, нетерпеливый ты этакий, – молвила царская дочь и, взяв с руки горлинку, что-то ей на ухо шепнула и нежно поцеловала. – Поспешишь, людей насмешишь. Еще нам толковать с тобой надо. Пусть твой конь и моя горлица отправятся сперва за тремя яблоневыми веточками и за живой и мертвой водой туда, где горы меж собою смыкаются. Если прилетит моя горлинка первой с веточками и водой, тогда и думать обо мне позабудь, не пойду, упаси господь! Если ж посчастливится тебе и первым конь твой воротится и все принесет, знай, что пойду за тобой хоть на край света. Вот тебе мой последний сказ!

И тут же, с места, пустились конь и горлинка наперегонки – по воздуху, по земле ли, как придется.

Легкая горлинка примчалась первой и, уловив мгновение, когда солнце достигло высоты и отдыхали горы, ринулась, будто через пламя, к трем яблоневым веточкам и живой и мертвой воде, схватила и стрелой полетела назад. Но вот у горных ворот выходит ей навстречу конь, ласково ей говорит:

– Гор-гор-горлинка хорошая, пташка пригожая, отдай-ка мне три яблоневые веточки и воду живую и мертвую, а сама вернешься, другие добудешь, и меня в пути догонишь, ибо резвее ты меня. Не раздумывай, дай поскорее, и будет тогда всем хорошо – и моему господину и твоей госпоже, и мне и тебе; а не отдашь – не сдобровать тогда моему господину, Белому Арапу, да и нам не сладко придется…

Горлинке вроде и не охота было, но не стал ее спрашивать конь; кинулся, выхватил воду и веточки, помчался обратно в путь к царевне и отдал ей все, а Белый Арап тут же стоял, и сердце его наполнилось радостью.

Скоро, правда, и горлинка прилетела, но что толку?

– Ах ты, изменщица, – сказала ей царевна. – Ловко же ты меня подвела. Но уж так и быть, тотчас же лети к Зелен-царю, дай знать ему, что мы за тобой следом прибудем.

Умчалась горлинка, а царевна бросилась отцу в ноги и сказала:

– Благослови меня, отец, и прощай! Так уж было мне, видно, на роду написано. Делать нечего, должна я с Белым Арапом пойти и все тут!

Собралась царевна в дорогу, села на вещего коня своего, а Белый Арап, забрав своих друзей, тоже вскочил на коня, и

 
Вместе двинулись в дорогу,
Мы ж положимся на бога,
Потому что путь у сказки
Не короткий до развязки…
 

Ехали они дни и ночи, а сколько – никто не знает; только однажды Жерила, Флэмынзила и Сетила, Пэсэрь-Лаци-Лунжила и вещий Окила:

 
Вдруг в пути остановились,
Поклонились, прослезились:
– Белый наш Арап, прощай,
Лихом нас не поминай.
– Лихо помнить не годится.
Иногда и лихо может пригодиться. —
Тот сказал и дальше едет
С девушкой в ночной тиши.
Им спасибо от души,
Месяц яркий в небе светит,
А в сердцах стучится кровь…
Возникает в них любовь,
Чувство яркое, как солнце,
Дорогое, как алмаз,
Что рождается от искры
Милых глаз!
 

Вот снова едут они, и чем дальше, тем больше забывает обо всем на свете Белый Арап, глядя на девушку – до того она была молода, хороша и полна очарования.

Салат из Медвежьего сада, шкуру и голову Оленя с радостью отдал он своему господину, но дочь Рыжего царя очень уж не хотелось ему отдавать, потому что полюбил он ее без ума. Была она как бутон майской розы, утренней росой умытый, первыми лучами солнца обласканный, дуновением ветра колеблемый, мотыльками не тронутый. Или по-нашему, по-простецки, – была она чертовски хороша; на солнце и то смотреть можно, а на нее – никак. Потому-то Белый Арап глаз с нее не сводил, от любви таял. Правда, и она подчас на Белого Арапа заглядывалась, и в сердце ее словно происходило что-то… Какое-то тайное чувство, которого не решалась она высказать. Как в песне говорится:

 
Уходи от меня, будь со мною!
Смирным будь, не давай мне покою!
 

Или как уж и сказать, чтоб не ошибиться? Одно знаю, что шли они, не чувствуя, что идут, и казался им путь коротким, а время и того короче, день – часом, а час – мигом; ну, как бывает с нами, когда идем мы в пути с любовью рядом.

Не знал, не гадал Белый Арап, бедняга, что его дома ждет; а кабы знал, не о том были бы его думы.

Как в песне сказано:

 
Знали б люди, что их ждет,
Береглись бы наперед!
 

Впрочем, не буду вперед забегать. Лучше о том расскажу, как прилетела горлинка к Зелен-царю и оповестила, что едет следом Белый Арап с дочерью Рыжего царя.

Стал Зелен-царь готовить для царской дочери достойную встречу, а безбородый зубами со злости скрипел, думая только о мести.

Едет, едет Белый Арап с дочерью Рыжего царя, и вот приезжает он, наконец, в то царство.

Выезжает навстречу ему Зелен-царь с дочерьми; с безбородым и всем царским двором. Увидел безбородый, до чего прекрасна дочь Рыжего царя, кинулся к ней с коня ее снять, на руках понести, а она оттолкнула его и воскликнула:

– Прочь от меня, безбородый! Не ради тебя прибыла я сюда, а ради Белого Арапа, племянника Зелен-царя!

Услыхав эти слова, обомлели Зелен-царь и его дочери; безбородый же, видя, что обман и коварство ею раскрыты, кинулся, как бешеный пес, на Белого Арапа и одним ударом меча отсек ему голову.

– Вот тебе, пускай так погибнет каждый, кто нарушает клятву.

Тогда кинулся конь Белого Арапа на безбородого.

– Хватит, безбородый, – крикнул он, схватил его зубами за голову, взлетел вместе с ним до неба и выпустил. Упал безбородый на землю, в пыль и прах превратился.

А дочь Рыжего царя, в суматохе, голову Белого Арапа на плечи ему поставила, трижды вокруг шеи провела тремя веточками яблоневыми, мертвой водой окропила, чтобы кровь остановить и рубец зарубцевать, потом живой водой обрызгала, – и ожил Белый Арап. Протер он глаза, вздохнул и сказал:

– Крепко же я заснул!

– Спал бы ты долго и не проснулся, Белый Арап, не будь здесь меня, – сказала дочь Рыжего царя, нежно целуя его и возвращая ему меч.

Склонили они оба колени перед Зелен-царем, поклялись один другому в верности и тут же от дяди благословение приняли вместе с царством.