Текст книги "Молдавские сказки"

Автор книги: Ион Крянгэ

Соавторы: Михай Эминеску,Трифан Балтэ,Митрофан Опря,Данила Перепеляк
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц)

КОЗА И ТРОЕ КОЗЛЯТ

Жила-была коза с тремя козлятами. От старшего и среднего житья не было – до того они своевольными росли, а младший прилежным и послушным удался. Как говорится: пять пальцев на руке, и все разные.

Позвала однажды коза своих козлят и говорит:

– Милые мои детки! Я в лес пойду, вам еду принесу. А вы дверь за мной заприте, друг с дружкой не ссорьтесь и никому, глядите, не отпирайте, пока голоса моего не услышите. Как приду, сразу по песенке узнаете. Вот что я вам спою:

 
Детушки, козлятки,
Отоприте хатку.
Ваша мама пришла.
Молочка принесла,
И еще вам несет
Свежей травки
Полный рот.
Чечевицы
На копытце,
Меж рогов
Пучок цветов,
А под мышкой
Мамалыжку.
 

Слыхали, что я сказала?

– Да, матушка, – ответили козлята.

– Могу я не тревожиться?

– Будь покойна, матушка, – сунулись вперед оба старшие. – Мы ребята хоть куда, что сказала, то свято.

– Если так, дайте расцелую вас! Да хранит вас господь от дурного, прощайте, детушки!

– Добрый путь, матушка, – со слезами на глазах ответил меньшой, – и да поможет тебе господь поскорее вернуться и нам еды принести.

Пошла коза в лес, а козлята дверь за ней закрыли, засов задвинули. Но, как говорится, стены имеют уши, а окна – глаза. Разбойник-волк – да знаете, какой? тот самый, который козе кумом доводится – давно уже поджидал случая сцапать козлят. Вот и подслушал он теперь, притаившись за козьей хаткой, как мать-коза детушек своих наставляла.

«Ладно, – подумал он. – Мое время приспело. Только бы грех их толкнул дверь мне отворить, а там уже будет прок. Мигом с них шкурки сдеру!»

Сказано – сделано. Подходит волк к двери, песенку запевает:

 
Детушки, козлятки,
Отоприте хатку.
Ваша мама пришла.
Молочка принесла,
И еще вам несет
Свежей травки
Полный рот.
Чечевицы
На копытце,
Меж рогов
Пучок цветов,
А под мышкой
Мамалыжку.
 

– Ну-ка, ребятки, бегом открывайте! Бегом!

– Братцы, – закричал старший козленок. – Быстрее отпирайте, матушка нам еды принесла.

– Не отпирайте, братцы, – сказал младший, – а то нам худо придется. Это не матушка. Я по голосу узнаю. У матушки нашей голос не такой густой и не хриплый, а приятный и тоненький.

Услыхав такие слова, отправился волк к кузнецу, велел себе язык и зубы оточить, чтоб голос у него стал тоньше, и снова стучится к козлятам в дверь, напевает:

 
Детушки, козлятки,
Отоприте хатку…
 

– Слышите? – говорит старший. – И зачем только я вас слушаюсь? Болтаете, что не матушка это. Кто же, как не матушка? Тоже ведь уши и у меня. Пойду отопру.

– Братец! Братец! – снова закричал младший. – Послушай меня. Мало ли кто придет и споёт:

 
Скорее откройте,
Пришла ваша тетя!..
 

Что же, вы и тогда отпирать будете? Вы же знаете, что наша тетушка давно умерла и в прах обратилась, бедняжка.

– Ну что, разве не говорил я? – рассердился старший. – Хорошее дело, когда яйца курицу учат… Станем мы матушку столько времени за дверью держать! Нет, пойду и отопру…

Младший тогда проворно юркнул в печную трубу, ногами в шесток уперся, носом в сажу уткнулся, молчит, как рыба, дрожит со страху, как лист. Средний тоже – прыг под квашню; съежился, бедняжка, в комок, как мог. Молчит, как земля, с перепугу шерсть на нем дыбом: кто лежит – не герой, зато живой! А старший у двери стоит: отпереть, не отпереть? Все-таки отодвинул засов. И кого же он видит? И увидеть-то не успел, бедняжка, ибо у волка в животе урчало и глаза с голодухи сверкали. Раз-два, впился зубами волк козленку в горло, сразу голову оторвал и так его живо сглотнул, будто на один зуб ему было. Облизнулся потом смачно и стал по хате шарить, приговаривая:

– То ли почудилось мне, то ли и впрямь я несколько голосов тут слышал? Но что за черт, словно сквозь землю провалились… Где они, где?

Заглянул туда, заглянул сюда – нет козлят да и только!

– Чудеса в решете! Что же мне делать-то? Впрочем, некуда спешить, дома нечего косить! Лучше присяду вон там, дам отдохнуть старым костям..

Кряхтя и охая, уселся кум на квашню. Сел, и то ли квашня скрипнула, то ли кум чихнул, но только козленок под квашней не стерпел. Видать, грех его толкал и спина у него чесалась!

– На здоровье, крестненький!

– Ах ты… ах ты, проказник! Вот где пристроился? Иди, дорогуша, к крестненькому, он тебя расцелует!

Приподнял квашню, вытащил козленка за уши, и только пух пошел от бедняги! Как говорится: каждая пташка из-за своего языка погибает.

Покрутился, покрутился волк по хате, авось еще что раздобудет, но больше ничего не нашел: младший сидел смирнехонько, молчал, как рыба.

Видит волк, что нечем больше поживиться, другое задумал: выставил обе головы в окошках – морды зубы оскалили, словно смеются; после вымазал стены кровью, чтобы еще больше козе насолить, и пошел восвояси. Как только убрался разбойник из хаты, младший козленок тут же из трубы выскочил, накрепко засов задвигает. Шерсть стал на себе рвать, горько плачет, по братцам своим убивается:

– Милые братцы мои! Кабы не послушались волка, не съел бы он вас! А бедная матушка и не знает, какая с вами беда стряслась!

Стонет он, причитает, чувств едва не лишился.

Но что тут поделаешь? Не его вина, что вышла братцам дурь боком. А пока он стонал да плакал, коза домой спешила, еду козлятам несла, запыхалась. Подошла к хате, а из окон на нее две головы глядят, зубы оскалив.

– Славные детушки мои! Ждут меня, не дождутся, так и смеются мне навстречу!

 
Милые мои козлятки.
Как люблю я вас, ребятки!
 

Велика была радость козы. Однако подошла поближе, – что такое? Ледяной озноб пробежал по телу, ноги подкосились, помутилось в глазах. Что это? Может, показалось ей только? Подошла она к двери и зовет:

 
Детушки, козлятки,
Отоприте хатку.
Ваша мама пришла.
Молочка принесла,
И еще она несет
Свежей травки
Полный рот.
Чечевицы
На копытце,
Меж рогов
Пучок цветов,
А под мышкой
Мамалыжку.
 

На ее голос выскочил меньшой – теперь уже был он и старшим и младшим, – дверь распахнул, бросился матушке в объятия, залился горькими слезами:

– Матушка, матушка! Беда с нами стряслась! Хуже пожара, хуже потопа!

Повела коза глазами по хате, ужас и трепет охватили ее. А потом овладела собой и спросила:

– Что же случилось, детка?

– А вот что, матушка. Как ушла ты из дому, спустя немного, слышим, как кто-то в дверь стучит и поет:

 
Детушки, козлятки,
Отоприте хатку…
 

– А дальше что?

– Старший братец, по глупости и упрямству, сразу побежал отпирать.

– И что же тогда?

– Тогда я живо в трубу залез, средний братец под квашней спрятался, а старший, не долго думая, засов отодвинул.

– И тогда?

– Тогда-то беда и стряслась! Волк, наш крестный и твой друг, забежал в хату!

– Кто? Мой кум? Да ведь он шерстью своей поклялся, что детушек моих не тронет!

– Да, матушка, он! Крепко злодей их тронул!

– Так я ж его проучу Он думает, если у бедной вдовы полон дом детей, то можно над нею глумиться? С ребяток шкуры сдирать? Нет, не уйти ему от расплаты! Ах, он злодей, ах, разбойник! А еще зубы скалил, подмаргивал мне… Но только не из тех я, что он думает, отроду через плетни не скакала. Ну, да уж ладно, куманек, я с тобой посчитаюсь! В мой плуг своих волов впрягать вздумал? Знай же, что без рогов их выпряжешь!

– Ох, матушка, ох! Лучше уж молчи, ну его к богу! Знаешь ведь поговорку: и черта видеть не хочу, и креста мне не надо.

– Нет, нет, сыночек, пока до бога дойдешь, святые одолеют. Вот тебе мое слово, сынок: не сдобровать злодею! Только смотри, не проговорись кому, чтобы он ее проведал.

С той поры искала она только случая, чтобы с кумом расквитаться. Думает-думает, – придумать не может, как отомстить ему

– Кажется, нашла на него управу, – сказала она наконец. – Такое ему устрою, что лапы себе кусать будет.

Была перед ее хатой яма глубокая. На нее-то и понадеялась коза.

– В дубильный чан тебя, куманек-волк, не иначе!.. Скоро расплачиваться будешь, А тебе, кумушка-коза, за дело пора приниматься, задал тебе куманек-волк работу!

С этими словами подоткнула она подол, рукава засучила, огонь развела и давай стряпать. Наготовила голубцов, пилава, пирогов, куличей на сметане и яйцах и других всевозможных блюд; яму потом угольями горящими и гнилушками наполнила, чтоб тлел под спудом огонь, ветками крест-накрест накрыла, сверху листьев набросала, а на листья землю посыпала и рогожкой прикрыла. И еще стульчик восковой смастерила для куманька, дорогого гостя.

Оставила она стряпню на огне, а сама в лес подалась – волка на праздник звать. Идет по лесу, идет, возле оврага волк ей навстречу выходит.

– День добрый, кума, каким тебя ветром сюда занесло?

– Да будет добро у тебя на сердце, как добр твой взгляд. Что, разве не знаешь, что ветер заносит, куда душа не просит? Побывал, видишь ли, кто-то в моем дому, натворил мне бед!

– А что, кумушка милая?

– Козляток одних застал и растерзал бедняжек! Вот что значит быть вдовой беззащитной!

– Да что ты, кума, говоришь?

– Уж теперь говори-не говори – легче не будет. Отправились они, бедняжки, к господу богу, и надо нам об их душе позаботиться. Вот и решила я по своим силам поминки устроить и тебя, куманек, пригласить, чтоб утешил ты меня, бедную…

– Охотно, кумушка милая, но охотней к тебе бы на свадьбу пришел.

– Верю, куманек, да что поделаешь? Не так оно, как нам хочется, а как богу угодно.

Пошла коза, рыдая, к дому, а волк – за ней, тоже делает вид, что плачет.

– Ах, куманек, куманек, – всхлипывает коза. – Что нам всего дороже, то и теряем!

– Что делать, кума, знали бы мы, какая беда нас ждет, береглись бы наперед. Но не терзайся так, рано или поздно все там будем.

– Так-то так, куманек. Но ведь бедным крошкам моим только бы жить да жить!

– Да, кумушка милая, но, видать, господу богу тоже молоденькие по вкусу.

– Если бы сам господь их к себе прибрал, дело другое… Но так ли это?

– Знаешь, кума, как подумаю… уж не Топтыгин ли к тебе домой пожаловал? Помнится, повстречал как-то я его в малиннике. Вот, говорит, кабы отдала мне коза сыночка скорняжному делу обучать…

Слово за слово, добрались они до кумушкиной хаты.

– Прошу, куманек, – говорит коза, а сама на рогожку восковой стульчик ставит. – Садись, угощайся, чем бог послал!

И пододвинула ему полную миску голубцов.

Накинулся жадно волк на голубцы. Чав-чав! целиком отправляет их в глотку.

– Господи, помилуй покойничков, уж больно, кумушка, твои голубцы хороши!

Сказал – и бух прямо в яму с горящими угольями: стульчик-то восковой расплавился, а веточки на одном честном слове держались, как раз сколько для дорогого гостя требовалось.

– А ну-ка! Теперь отдавай, волк, что съел! С козой тягаться вздумал? Коза тебя и доконает!

– Ой, кума, ой, горят мои пятки! Скорее вверх тяни, душа горит?

– Нет, куманек! Тоже во мне ведь душа горела, когда козлятки мои погибли! Господу богу, говоришь, самые молоденькие по вкусу, а мне по вкусу и те, что постарше, были бы только хорошо поджарены. Знаешь, чтобы насквозь огонек их пронял.

– Ой, горю, погибаю, кума! Спасай!

– Что ж, гори, куманек, погибай! От тебя и от живого добра не дождешься! Пускай же горит на тебе шерсть, которой ты клялся, что детишек моих не тронешь! Помнишь, как клялся, зверюга лютый?! А ведь сожрал-таки козляток моих!

– Ой, жжет, горит все нутро во мне, кума! Вытащи, смилуйся надо мной!

– Смерть за смерть, куманек, ожог за ожог! Ведь ишь ты, словечко какое давеча из святого писания подпустил!

Схватили коза с козленком по охапке сена и в яму на волка бросили. Потом стали камни в него швырять и что под руку попадалось, пока не прикончили. Так-то лишилась коза двух козляток своих, зато и волка, кума своего, утратила! Не велика утрата!

Услыхали все козы в округе про такое дело, взыграло у них сердце! Сошлись они все на большой пир, стали есть да пить, и такое у них веселье пошло, что и не описать…

И я там был, а как время подошло, сел верхом на седло и поведал все, как произошло; потом колесо оседлал, сказочку вам рассказал; а под конец оседлал чечевицу и понес, люди добрые, несусветную небылицу.

КОШЕЛЕК С ДВУМЯ ДЕНЕЖКАМИ

Жили-были дед и баба. Была у бабы курица, а у деда петух. Курица каждый день по два яйца несла. Старуха ими сыта была, а деда хоть бы одним попотчевала! Терпел, терпел дед, да и говорит:

– Слушай, баба, у тебя что ни день, то масленица. Дайка ты и мне парочку – другую яичек, очень уж меня охота разбирает.

А старуха скупа была.

– Как бы не так! – говорит. – Хочешь яичек, возьми да побей петуха, пусть яйца несет, тогда и ешь себе досыта. Я-то свою курицу побила, так она вишь как несется!

Старик уж больно разлакомился. По бабиному наущению тут же петуха поймал и давай его лупить.

– Либо, – говорит, – яйца неси, либо убирайся вон из хаты. Нечего даром хлеб есть.

А петух как вырвется из рук, как выскочит из хаты и побрел, куда глаза глядят. Шел он, шел по дороге, вдруг видит – кошелек с двумя денежками. Подхватил он его клювом и поворотил назад к дедовой хате. Глядь – катят ему навстречу боярин да боярыни в коляске. Боярин так и вонзился глазами в петуха, увидал кошелек и говорит кучеру:

– Ну-ка слезь, посмотри, что там петух в клюве несет!

Кучер живо с козел соскочил, изловчился, поймал петуха, отобрал кошелек и подал боярину. Боярин взял его, недолго думая положил в карман и поехал себе дальше. Обидно стало петуху, – бежит он за коляской, не отступается и кричит без умолку:

 
Эй вы, бояре! Кукареку!
Отдайте две денежки петуху!..
 

Разозлился боярин, и когда проезжали мимо колодца, говорит кучеру:

– А ну возьми-ка этого нахала-петуха да брось в колодец.

Кучер немедля соскочил с козел, поймал петуха и швырнул его в колодец. Видит петух – пришла беда! Что тут делать? Давай воду пить! Пил, пил – пока всю воду в колодце не выпил. Потом вылетел наружу, снова за коляской гонится и кричит:

 
Эй вы, бояре! Кукареку!
Отдайте две денежки петуху!..
 

Видя это, боярин очень удивился и говорит:

– Ах ты, чертов петух! Вот задам я тебе жару! Ишь ты, щеголь хохлатый да хвостатый! – И когда приехал домой, велел кухарке изловить петуха, бросить в печь, полную горячих углей, а заслонку камнем привалить. Кухарка, ведьма этакая, сделала, как хозяин велел. Видит петух – новая беда! Начал он колодезную воду отрыгать, пока весь жар не залил. Огонь погас, и печь остыла. А петух полную кухню воды налил, так что старая карга совсем осатанела. Тут петух как дал по заслонке, вышиб её и вышел из печи цел и невредим. Подлетел он к боярскому окошку, застучал клювом в стекло и закричал:

 
Эй вы, бояре! Кукареку!
Отдайте две денежки петуху!..
 

– Вот нажил я себе беду с этой диковиной! – сказал боярин, еще больше удивившись. – Эй, кучер! Унеси ты моё горе! Брось петуха в стадо. Авось какой-нибудь бешеный бык с ним разделается – подымет его на рог, – избавлюсь от этой назолы.

Кучер тут же петуха схватил да и швырнул в середину стада. А петух тому и рад: давай глотать быков, волов и телят, пока все стадо не поглотал. Раздулся он, стал ростом с гору. Подступил опять к боярскому окну, растопырил крылья – солнце заслонил – темно стало. И начал свое:

 
Эй вы, бояре! Кукареку!
Отдайте две денежки петуху!..
 

Увидал боярин такое чудище – чуть не умер со страху, не знает, что и делать, как спастись от петуха.

Думал, думал и придумал наконец:

«Посажу-ка я его в подвал с казной, начнет он червонцы глотать, авось какой-нибудь золотой ему поперек горла станет, он и подавится. Вот я от него и отделаюсь».

Сказано-сделано: взял петуха за крылья и бросил его в подвал с деньгами. А деньжищ у этого боярина столько было, что он им и счету не знал. Бросился петух червонцы клевать – все до одного склевал. Потом выбрался из подвала (как – про то ему знать!), да опять к боярину под окно.

И завел:

 
Эй вы, бояре! Кукареку!
Отдайте две денежки петуху!..
 

Тут уж видит боярин – делать нечего, и кинул ему кошелек. Поднял его петух и пошел своей дорогой, а боярина на радостях оставил в покое. Как увидела домашняя птица на боярском дворе такую храбрость петушиную, вся, сколько было, за ним следом двинулась, – что твоя свадьба! Приуныл боярин, глядя, как петух всю птицу со двора сводит.

– Ну ладно, – говорит, – ступай себе, проваливай! Еще я дешево отделался от этакой беды. Тут, видать, дело было нечисто!

А петух идет себе гордо, и вся птица за ним. Шел он, шел, пока не дошел до дедовой хаты, и запел у ворот:

 
Кукареку! Кукареку!
 

Дед, как услышал петушиный голос, обрадовался, вышел из хаты. Смотрит за ворота – диву дается. На петуха глянуть страшно: против него и слон – блоха! А следом за ним стая птиц несчетная, одна другой красивее, одна другой хохлатее да пышнее. Увидал дед, что петух такой здоровенный, да еще вокруг него такая туча птицы, и кинулся ворота отворять. А петух говорит:

– Расстели-ка ты, хозяин, рядно вот тут посреди двора.

Бросился старик опрометью – разостлал рядно.

Стал петух на рядно и изо всей силы крыльями захлопал. И сразу двор наполнился всякой скотиной и птицей, а на рядне петух целую кучу золота навалил – так и горит на солнце, глазам больно! Увидал дед все это богатство – не знает, что делать от радости, целует-милует петуха.

Тут, откуда ни возьмись, – баба. Увидала она такое, и глаза у нее загорелись, от зависти чуть не лопается.

– Дед, а дед, – а сама робеет, – дал бы и мне червончиков!

– Держи карман! Ты мне что сказала, когда я у тебя яиц просил? Побей теперь ты свою курицу, чтоб червонцев тебе принесла. Я побил своего петуха – за что, сама знаешь… И вот что он мне дал.

Пошла баба в курятник, поймала курицу, ухватила ее за хвост и давай бить, – кто бы увидел – заплакал! Вырвалась бедняжка у бабы из рук и побежала по дороге. Вот шла она, шла, нашла стеклянную бусинку и проглотила. Потом скорей поворотила домой к бабе и закудахтала от ворот: «Куд-куд-куд-куд-кудах!» Баба обрадовалась, вышла курице навстречу. А курица – прыг в ворота, да мимо бабы, да скорей на гнездо! Часу не посидела, соскочила с гнезда и кудахчет. Баба кинулась смотреть – что там курица снесла? Глянула – и что же видит? Курица снесла стеклянную бусинку. Поняла баба – посмеялась над ней курица, и давай ее бить. Била, била, пока до смерти не убила.

Так и осталась жадная дура-баба ни с чем. Пришлось зубы на полку положить. Поделом ей, а то мучила курицу, ни за что, ни про что убила горемычную!

А дед разбогател: поставил хату большую, сад развел красивый, живет – горя не знает. А бабу из милости в птичницы взял. И с тех пор дед петуха всюду за собой возил наряженного: золотое монисто на шее, желтые сапожки со шпорами, ни дать, ни взять – царь Ирод из балагана на ярмарке, а не петух, что в борщ кладут.

ДАНИЛА ПРЕПЕЛЯК

Жили-были в одном селе два брата, оба женатые. Старший был трудолюбив, бережлив и богат и за какое дело ни брался, господь за него заступался, но детей у него не было. А младший брат был беден. Не раз бежал он от счастья и счастье от него, потому что был он ленив, неповоротлив в хозяйстве и неудачлив в делах; да и детей имел целую кучу! Жена у бедняка была женщина работящая, добрая, а у богатого – скупая и злая-презлющая. У бедного брата – был бы он беден грехами! – все же пара волов имелась, да еще каких: сизых, молодых, высоченных, рога острые, на лбах отметины, а сами ширококостные, жирные, лучше не сыщешь – хоть в телегу впрячь, хоть на люди показаться, хоть землю пахать. Зато ни плуга, ни бороны, ни телеги, ни саней, ни тынжалы[6]6
  Тынжалэ – добавочное дышло при запряжке двух пар волов.


[Закрыть], ни косы, ни вил, ни граблей – ничего нужного в хозяйстве и в помине не было у этого непутевого человека… Всякий раз, когда была в них нужда, шел он к другим, особливо к брату, у которого всего было вдоволь. А тому жена покою не давала.

– Брат не брат, – говорила она, – а денежки не родня.

– Так-то так, жена, да ведь кровь не вода. Уж если не я, то кто и поможет?

Жена, не зная, что и сказать, умолкала и губы себе кусала. И все бы ничего, кабы не телега. Двух-трех дней, бывало, не пройдет, как снова Данила на пороге, просит телегу одолжить: то дров из лесу привезти надо, то муку с мельницы, то копны с поля, то еще невесть что.

– Слышь, брат, – сказал однажды старший меньшому. – Уже воротит меня от родства-то нашего! Есть у тебя волы, почему телегу не справишь? Мою ты вконец искалечил. Трах сюда, тарарах туда – пропадает телега. И потом знаешь, как говорится: отдай, поп, шпоры, сам кобылу пятками гони.

– Так-то оно так, – отвечал меньшой, почёсывая голову, – но что же мне делать?

– Как что делать? Ты меня послушай. Волы у тебя рослые да красивые. Ступай на ярмарку, продай их и других возьми, поменьше и подешевле. На остаток телегу купишь и станешь хозяином.

– А ведь совет-то неплох. Так я и сделаю.

Побежал он домой, вывел волов на веревке и побрел на базар. Но, как уже сказано, был он одним из тех, у кого собаки на ходу кусок из котомки тянут, и все дела свои делал навыворот. Город был неблизко, ярмарка подходила к концу. Но Даниле Препеляку сам черт не брат! Недаром же его Препеляком прозвали[7]7
  Перепеляк – в крестьянском дворе сучковатый кол, на котором хозяйки вешают горшки и посуду для просушки.


[Закрыть] – только и было добра у него во дворе, что кол, сделанный его руками. Нахлобучил он кушму на голову, натянул на уши, и море ему по колено:

 
К дяде Ване —
Ноль вниманья;
К дяде Сене —
Пуд презренья!
 

Идёт он, идет с Думаном и Телешманом[8]8
  Думан, Телешман – клички волов.


[Закрыть] на ярмарку; как стал подыматься по холму пологому, видит – шагает навстречу человек, перед собой новую телегу катит, только-только на рынке купленную; в гору толкает, под гору осаживает.

– Постой, приятель, – говорит Данила, у которого волы так и рвались с веревки к сочной и пышной гречихе, что у самой дороги росла. – Придержи-ка свою телегу, словом с тобой перекинусь.

– Я бы постоял, да она стоять не хочет. А о чем речь-то?

– Ишь, телега у тебя словно сама идет?

– Да вроде… Почти что сама. Не видишь разве?

– А знаешь что, приятель?

– Буду знать, если скажешь.

– Давай меняться: ты мне телегу, я тебе волов. Хватит мне с ними мороки: то сена им подавай, то в загон ставь, то как бы волк не задрал, то еще чего… Уж как-нибудь ухитрюсь телегу толкать, особливо, если сама идет.

– Шутишь, человече, или правду говоришь?

– Не шучу, – отвечает Данила.

– Однако вижу, ты малый себе на уме… – говорит хозяин телеги. – Твое счастье, что я добрый сегодня; что ж, по рукам! счастливо тебе телегой владеть, а мне волами!

Оставил ему телегу, сам с волами к лесу свернул и вскоре пропал из виду. А Данила про себя думает:

– Здорово же я его подковал… Только бы он не раздумал. Но вроде не цыган, не пойдет на попятный.

Впрягся он в телегу, под гору домой топает.

– Го, телега чудная, го! Вот когда нагружу доверху, повезу мешки с мельницы или сено с поля, тогда не хуже катись!

А телега все вперед, вперед, словно обогнать его хочет.

Вот окончился спуск, подъем начинается. Толкай ее в гору, кто может! Данила туда, Данила сюда – обратно телега катится.

– На! Вот и вышла мне боком телега!

С большим трудом подал он телегу в сторону, подпер на месте, присел на дышло, думу думает:

– Вот так так! Коли я Препеляк Данила, то волов загубил, а коли нет, то телегу нашел. То ли я Препеляк, то ли нет…

Глядь человек мимо шагает, гонит козу на ярмарку продавать.

– Слушай, приятель, – говорит Данила. – Не отдашь ли козу взамен телеги?

– Да видишь ли… Коза у меня не попрыгунья какая-нибудь, к тому же и молочная.

– Что толковать впустую? Молочная-немолочная, бери телегу, отдавай козу!

Тот, конечно, спорить не стал; отдает козу за телегу. Потом других телег дождался, к одной из них свою привязал и отправился восвояси, а Данила с разинутым ртом на месте остался.

– Ладно, – сказал себе Препеляк. – Его-то, по крайности, здорово я обставил…

Потащил он козу на ярмарку. Но коза козой остается! Так во все стороны дергает, что вовсе ему опостылела.

– Поскорей бы до базара добраться, – говорит Препеляк. – Отделаться от такого добра.

Идет он, идет, а навстречу человек с базара возвращается с гуской под мышкой.

– Здорово, добрый человек, – говорит Данила.

– Дай боже здоровья!

– Не хочешь ли меняться? Бери у меня козу, давай взамен гуску.

– Вот и не угадал. Не гуска, а гусак. Я на семя его купил.

– Давай сюда! Я тебе тоже доброе семя дам…

– Коли еще добавишь чего, может, и уступлю. А нет, так счастье моим гусыням: такое потомство заведут через него, что только держись!

Словом, туда-сюда, один прибавляет, другой уступает – просватал-таки козу Препеляк! Хватает он гусака и дальше шагает, к ярмарке; а гусак у него в руках гогочет во всю: га, га, га, га!

– Вот те на! От черта избавился, на батьку его напоролся! Оглохнуть можно. Ничего, сейчас и тебя поженю, негодник этакий!

Рядом человек кошелями торговал. Променял у него Данила гусака на кошель, что на длинных ремнях на шее носят. Берет он кошель, крутит, вертит в руках, потом говорит:

– Фу ты, пропасть, чего ж я наделал! Была пара волов таких, что любо-дорого посмотреть, а остался с пустым кошелем. Мэй, мэй, мэй! Ведь не впервой я в дорогу пускаюсь. А сегодня словно черт разум отнял.

Походил, походил он еще, глаза на ярмарку пяля, и к дому затопал. До села добрался и на радостях прямо к брату:

– Здравствуй, брат!

– Добро пожаловать, брат Данила! Долго же ты на ярмарке пропадал!

– Да вот так, брат; туда поспешил, обратно людей насмешил.

– Ну, а вести какие с базара несешь?

– Не ахти какие. Волы мои, бедняжки, как в воду канули.

– А что, зверь какой напал или выкрали их тебя?

– Какое? Своей рукой их отдал, брат.

Рассказал Данила все, как было, по порядку, от начала до конца. – Словом, – говорит, – чего там долго болтать? Была пара волов, а теперь один кошель, да и в том ветер свищет, дорогой брат.

– Ну, по правде сказать, большой ты простак!

– Что ж, брат, зато теперь набрался я ума-разума. Хотя и то сказать, толк-то какой?

 
Коль есть умишко,
То нет излишка.
Коль мед есть сладкий,
То нету кадки.
 

На, бери себе кошель, нечего мне с ним делать. Но Христом богом тебя заклинаю, в последний раз одолжи мне твою телегу с волами; дровишек из лесу привезу жене и детям, а то у них, у бедняжек, ни искры в печи! А уж дальше – будь что будет, не стану тебя больше тревожить.

– Тьфу! – молвил брат, выслушав его до конца. – Видно, господь населил эту землю кем смог. Ступай, бери телегу, только знай, что это в последний раз.

Даниле только того и надо. Сел в телегу, погнал волов. Приехал в лес, приглядел дерево потолще, вплотную подал телегу. Не выпряг волов, стал дерево рубить, чтобы сразу оно в телегу свалилось. Уж таков был Данила Препеляк! Стучит он по дереву, стучит и – пыррр! валится тяжелый ствол, телегу в щепки, волов насмерть!

– Ну вот! Насолил же я брату! Что теперь делать-то? Я так думаю, что хорошо, то не худо: Данила напутал, Данила и распутай. Может уломаю брата, даст он мне кобылу. Убегу с нею куда глаза глядят; жену с ребятишками оставлю на милость всевышнего.

С этими словами пошел он и, по лесу идучи, заблудился. Долго плутал, пока, наконец, не найдя дороги, набрел на какой-то пруд; увидев лысух на воде, запустил в них топором, чтобы хоть одну птицу убить, отнести брату в подарок… Лысухи, однако, не будучи ни слепыми, ни мертвыми, улетели; топор пошел ко дну, а Препеляк стоит на берегу, рот разинул.

– Эх! Не везет мне сегодня! Вот так денек! Видать, кто-то за мной по пятам ходит!

Пожал он плечами и дальше пошел. Брел, брел, еле-еле дорогу отыскал. Приходит в деревню к брату и такую околесицу несет – ни в какие ворота не лезет.

– Брат, пособи мне еще и кобылой, верхом волов погонять! Ливень большой прошел по лесу, и такая теперь грязь да гололедь – на ногах не устоишь.

– Мэй, – отвечает брат, – видно, тебе в монастырь идти надо было, а не среди людей жить, всем досаждать, жену и детей мучить. Вон с глаз моих! Ступай, куда глухой колесо отнес, а немой кобылу погнал, чтоб духу твоего здесь больше не было!

Кобылу! Уж Данила-то знает, куда ее гнать – волам поклониться и с телегой попрощаться. Вышел он во двор, схватил топор, вскочил на кобылу, и поминай как звали! Когда спохватился брат – ищи ветра в поле! Уже Препеляк у пруда, топор свой ищет; и тут-то припомнились ему слова брата: что, дескать ему бы, Даниле, монахом быть.

– Поставлю-ка я монастырь на этой лужайке, да такой, чтобы слава о нем по всему свету пошла, – сказал он. И тут же взялся за дело. Сперва крест смастерил и всадил в землю – место отметить. После в лес отправился, стволы подходящие высматривать: один для столба пригоден, другой для фундамента, третий на балку, четвертый на сваю, пятый на било; а пока он про себя бормочет да бормочет, вылезает из пруда черт и прямо к нему:

– Ты чего тут строить собрался, человече?

– Сам не видишь разве?

– Да ты погоди! Не валяй дурака. Пруд, и лес, и все это место – наше.

– Может, скажешь, что и утки на воде тоже ваши, и топор мой, что на дне озера? Вот я вас научу все на свете к рукам прибирать, отродье рогатое!

Что было черту делать? Бултых в воду, докладывает самому Скараоскому про человека божьего с норовом чертовым. Затревожились черти, посовещались меж собой, и Скараоский, чертов начальник, отправляет к отшельнику Даниле одного из них с буйволовым бурдюком, полным золота, только бы Данила убрался из этих мест.

– На, бери деньги! – говорит чертов посол Даниле, – сматывайся по добру-по здорову.

Глянул Препеляк на крест, глянул на черта, на золото… пожал плечами и говорит:

– Ваше счастье, нечисть поганая, что деньги мне дороже отшельничества, а то бы я вам показал!..

Отвечает черт:

– Не противься ты, человече, владыке ада; бери лучше деньжата и уходи восвояси.

Оставляет черт деньги и возвращается в пруд, а там Скараоский вне себя от утраты денег таких огромных, на которые множество душ купить можно.

Препеляк между тем думу думает, как бы деньги поскорее домой переправить.

– Ладно, – говорит Данила. – Как-никак, деньги такие на дороге не валяются. Монастыри надо строить, коли охота, чтобы черти тебя уважали, сами золото к ногам тебе клали.

Пока прикидывал он, как бы деньги домой свезти, является к нему из пруда другой черт и говорит;

– Слышь, человече! Передумал мой господин: надо сперва силами померяться, а уж потом деньги возьмешь.

«Вот так так!» – вздохнул про себя Препеляк. Но как говорится: молодой красив, а богатый сметлив. Нахватался уже Данила ума-разума.

– Померяться? А как же нам меряться-то?

– А вот как: перво-наперво, кто из нас двоих кобылу твою на спину взвалит и трижды пруд обежит, не передохнув и на землю ее не поставив, тому и деньги достанутся.

Сказал, кобылу себе на плечо вскинул, мигом трижды пруд обежал. Стало Препеляку от чертовой прыти не по себе, однако взял он себя в руки и говорит:

– Ну, Микидуца[9]9
  Микидуца – так называют чертенят в молдавских сказках.


[Закрыть], я думал ты посильнее будешь. Ты кобылу себе на спину взвалил, а я ее меж ногами держать буду. – Вскочил он на кобылу и сразу же, без передышки, трижды вокруг пруда объехал. Подивился черт и – что было делать? – другое придумал:

– Наперегонки давай побежим.