Текст книги "Смерть пиявкам!"

Автор книги: Иоанна Хмелевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

– Это такое новое направление, – поучающе заметила я. – Ну вот как в «Огнем и мечом» вместо фляги знаменитого выпивохи пана Заглобы нам показывают бюст трактирной девки. Знаковые символы заменяются зрительными.

– Что?!

– Ничего. Женджян в полузабытьи таращит глаза и оживает при виде такого.

– А диалоги в ее экранизации хуже рекламного бреда. Клянусь, я давно такого не видела. А может, и никогда!

Тут вдруг мне многое стало понятным.

– Кто это делал?

– А, один восходящий гений, Юлиуш Заморский, кто-то его силой нам навязал. Разумеется, кто-то из варшавских. С большими амбициями мальчик…

– А чем он занимался до сих пор?

– В муках породил пять или шесть фильмов, стругает их из старых детективов, переделывает по своему вкусу, и получается у него… ну как у Агаты Кристи в «Восточном экспрессе», когда Пуаро появляется в виде огромной снежной бабы с ноутбуком. Про это иначе и не скажешь…

Тут вдруг в трубке раздался вой, дикий хохот, ужасающие стоны и хрип… Это Мартуся, не найдя подходящих слов, заменила их звуками, которые в экстазе издают певцы-любители на эстраде…

– Поняла? – донеслось до меня через какое-то время.

– О да! Теперь я начинаю почти все понимать, – подтвердила я.

Адам Островский настоятельно просил разрешения навестить меня. Я с радостью согласилась, без сожаления плюнув на запланированную работу, поскольку и мне тоже хотелось побеседовать с ним. По телефону он ни словом не намекнул на тему интервью, но я догадалась, о чем пойдет речь. Почему-то обычно мы с ним встречались там, где происходили какие-нибудь неприятности, и он никогда не имел возможности по-человечески записать все, что хотелось. В моем же доме обстановка спокойная, говори и записывай сколько хочешь.

Островский был хорошим и – редкий случай – честным журналистом. В своих интервью он никогда не перевирал сказанного собеседником, не приписывал ему чужих мыслей, не фантазировал. Вопросы задавал продуманные и на тему. Кроме того, он был просто симпатичным человеком, остроумным и находчивым. Мы знакомы уже много лет, он взял у меня два больших интервью и одно маленькое, и мне абсолютно не к чему было придраться.

Я приготовила и кофе, и чай. Островский предпочел кофе.

– Ну а вы что скажете? – начал он без предисловий. – Такой шум вокруг всего этого подняли!

– А что, разве по моему лицу вы не видите? Мне еще не мешало бы подпрыгивать от радости и заливисто хохотать?

Островский полез в свою сумку и предупредил:

– Это еще не интервью. Но все знают, что вы дважды на одну тему не беседуете. Разрешите, я стану записывать?

Я лишь плечами пожала:

– Ясное дело. Только прошу не злоупотреблять моими фразами, вырывая их из контекста.

– Разумеется. Откровенно говоря, мне и самому любопытно знать, кого вы подозреваете. Так сказать, в личном плане любопытно.

– В личном плане бабка ворожила. Мне он был противен до такой степени… Минутку, а вы про кого спрашиваете? Про Вайхенманна или про Држончека?

– Меня интересуют оба.

– Вот я и радуюсь из-за них обоих и не намерена скрывать своих чувств. Я до такой степени не переносила этих мерзавцев, что старалась поменьше о них думать, а потому практически ничего не знаю об их частной жизни. Држончек – это такая маленькая, раздувшаяся от спеси жаба, а вот Вайхенманн… Черт его знает, что он кому сделал плохое и кто его ненавидел до такой степени, чтобы укокошить. Полагаю, все! Наверняка все. Разве что вам известно о каком-то исключении?

– Ни о каких исключениях я не слышал.

– Вот я и говорю. Значит, не ошиблась. И тут такое дело. С одной стороны, пострадавший – человек, которому поломали карьеру, отогнали от кормушки, а с другой – человек, которому все это «творчество» поперек горла встало. Не выдержал и в ярости пришиб мерзавца. Третьего варианта не нахожу.

– А Држончек? Вы полагаете, что он тоже кому-то мешал?

– Об этом вам известно больше, чем мне. Я лишь могу придумать. Например, какому-нибудь рекламщику или составителю программ – неважно, как они правильно называются на телевидении, – он вбил в голову, что работает над шедевром, хитом столетия, мол, начальство огребет все награды. Кретин поверил и подмахнул не глядя, принялся рекламировать вовсю. А увидев, наконец, разрекламированный шедевр Држончека рванул к нему высказать все, что думает… Короче, когда опомнился, узрел перед собой бренные останки.

Островский слушал с большим интересом.

– Отличный получается у пани детектив, хотя я несколько сомневаюсь насчет подобного перехлеста эмоций… А не полагаете ли вы, что, напротив, какой-нибудь патриот…

– Патриот? Вы имеете в виду всякие фестивали и конкурсы…

– Именно. Мы же посылаем фильмы на фестивали. Ублюдочные фильмы Држончека тоже посылали, и мне лично было стыдно за уровень нашей культуры…

– Мне бы тоже было стыдно. А что о них на всех этих фестивалях говорили?

– Тактично молчали.

Мы тоже помолчали.

– Если бы Држончек специализировался на экранизациях, я бы скорее сделала ставку на автора произведения. То же самое в случае с Вайхенманном. Если бы он измывался над живыми писателями…

– Так ему же удалось нескольких изуродовать!

– Вот они у меня и занимают первые места в списке подозреваемых. Разве что они посчитали, что реклама их шедеврам не помешает.

– Ну что пани такое говорит, уши вянут, ей-богу… Разве это реклама? Чистая антиреклама! Для каждого автора это лишь компрометация. После неудачной экранизации стремительно падает спрос на книгу. Автор теряет популярность, им больше никто не интересуется. Несколько очень неплохих авторов пострадали от этого, среди них Бенинья, Дышинский, Марш…

Я так и подскочила:

– Эва Марш?

– Ну да. Из-за того, в каком виде увидели на экране ее творения. А разве вы сами…

– Лучше и не напоминайте! Я, можно сказать, поставила рекорд, большая часть моих книг никогда не появлялась на экране и была вычеркнута из списков экранизаций. Иногда из-за вражды постановщиков, иногда из-за противоречий в творческом коллективе… Может, с Држончеком кто-то и ссорился, а вот с Вайхенманном не посмел бы… И встать ему поперек дороги тоже никто не решился бы. А неужели правда, что после провала фильма падают продажи книги?

– А то вы не знали! Я лично сколько раз сталкивался с этим явлением. Происходит явное охлаждение публики к автору. А вас это удивляет?

– Напротив! То есть удивляет факт, что реакция читателей так похожа на мою. Если честно, такой поддержки я не ожидала.

– Не понимаю я вас, – нахмурился журналист. – Ведь вам же это давно известно, да и вы сами не единожды говорили, что всегда оказывается виноват автор.

Он прав, и я несколько раз утвердительно кивнула.

– Откровенно говоря, если бы сначала я посмотрела некоторые экранизации Агаты Кристи, в руки бы не взяла ее книг. Действительно антиреклама. Впрочем, она сама именно так и оценивала эти кинематографические шедевры. Точно так же обстоит дело с произведениями Мэри Хиггинс Кларк. Счастье еще, что я много читаю и всегда опережаю фильм. А Эва Марш? Маленькая пухленькая блондиночка в роли Агнешки Дигант! Надо же такое отмочить! Интересно, что за кретин подбирал актеров на роли?

– Могу сказать. Разумеется, режиссер.

– Какой режиссер?

– Гениальный постановщик Юлиуш Заморский. Недавно его даже наградили.

Заморский! Тот самый… Пробормотав под нос несколько слов, которые не принято произносить в обществе, я жестом предложила Островскому еще кофе. Он охотно согласился.

– И вы думаете, что именно поэтому она перестала писать? – спросила я, ставя перед гостем чашку.

Островский, уже запустив ложечку в сахарницу, замер, глядя на меня:

– Вы имеете в виду Эву Марш? Интересный вывод. Но мне казалось, вам лучше знать.

– Почему мне…

– Да такое у меня создалось впечатление, что вы с ней как-то связаны. Нет, не то слово. Знакомы. Нет?

– Нет, вы ошибаетесь, я ничего о ней не знаю, но очень хотела бы узнать. И вообще, с чего вы взяли, что я как-то связана с Эвой Марш?

Островский помолчал, помешивая кофе.

– Наверное, от кого-то услышал. Про какие-то кассеты в связи с вашим именем…

Я еще успела подумать, что на телевидении сплетни не разносятся, их рассеивает бешеный вихрь, как вдруг хлопнула входная дверь, и грохот в прихожей заставил нас вскочить с мест. В гостиную со скоростью смерча ворвалась Магда. Не позвонила у калитки, не постучала в дверь! Затормозила, уцепившись обеими руками за буфетную стойку.

Что с ней? Всегда элегантная, ухоженная, с аккуратным макияжем, Магда сейчас не походила на себя: волосы растрепались, макияж размазался. Тяжело дыша она таращилась на нас.

– Магда? Это ты? Что случилось? – тихо спросил Островский.

– Магда? Езус-Мария! Что стряслось?! – дико заорала я.

Магда с трудом попросила:

– Дай мне что-нибудь! Водки, коньяку, что там у тебя найдется? А должна бы ты сама, а не я… Трупы – твое хобби, не мое! Дай же выпить!

Я бросилась к серванту. Под руку попал кальвадос, подходящий, серьезный напиток. Схватив большую коньячную рюмку, я щедро плеснула в нее успокоительной жидкости и преподнесла Магде. Не чванясь, та осушила ее одним махом и протянула мне посуду.

– Я видела машину… Адам меня довезет в случае чего… Надеюсь… Дай еще немного.

Я повторила операцию. Теперь Магда проявила некоторую умеренность. Островский робко снял с ее плеча сумку и усадил в кресло. Магда сделала глубокий вдох и пригладила волосы.

– Говори же! – потребовала я.

– Я сбежала! – сообщила Магда. – Так ужасно выглядело… Ну я и сбежала.

– Откуда сбежала?

– Как – откуда? С телевидения. Подальше от трупа.

Детектив они, что ли, ставят? И переборщили с реализмом? Да ведь Магде уже пора бы и привыкнуть.

– Несмотря ни на что, телевидение все-таки не морг и даже не прозекторская. Откуда там взялся труп?

– Сейчас расскажу. Только имей совесть, могла бы посочувствовать, вместо того чтобы допрос учинять.

Островский предложил Магде рассказать все по порядку. Она затравленно уставилась на него:

– А мы, случаем, не в претензии друг к другу? Что-то мне такое вспоминается…

Смутившись, журналист не очень уверенно ответил – вроде бы нет. После того не слишком удачного ужина в Лодзи…

Нашли время разводить церемонии!

– Теперь уже не в претензии. И вообще, какое это имеет значение? Адам прав, расскажи обо всем по порядку, с самого начала. Итак, ты пошла на телевидение и».

– А ты откуда знаешь, что я пошла туда?

– Раз ты оттуда сбежала, значит, перед этим требовалось туда прийти. Не отвлекайся! Итак, ты пошла на телевидение. На Воронича?

– Да, в студию на Воронича. Из-за тебя отправилась, чтобы поискать там кассеты. По телефону мне ничего не удалось узнать.

– В благодарность в случае чего труп я возьму на себя! – пообещала я.

– Тебе не справиться, он слишком большой. Хотя нет, скорее такой… средний. Но толстый. Жуть!

Слегка вздрогнув, я торопливо налила и себе кальвадоса. Заодно подлила Магде. Кальвадос еще никому не навредил. Островскому пить нельзя, он за рулем.

На всякий случай вопросительно взглянула на журналиста, но он этого не заметил.

– Вот странно, – задумчиво проговорил он. – Не могу припомнить, чтобы хоть раз видел толстый труп.

– А худые трупы ты видел?

– Бывало пару раз…

– Толстые трупы встречаются крайне редко, – со знанием дела заметила я, хотя вовсе так не думала. Может, как раз часто? – Ну, рассказывай, – поторопила я Магду. – Итак, отправилась ты на студию…

Тяжело вздохнув, Магда немного подкрепилась и начала:

– Поговорила там кое с кем, охмурила знакомого охранника и спустилась в архив. Разумеется, посторонним туда вход воспрещен, но код остался старый. Хотя я и боялась: а вдруг установили сигнализацию и сейчас как завоет! Успокоила себя тем, что все равно ничего мне не сделают, ведь я уже там не работаю, уволить меня нельзя.

– Получается, тебе повезло.

– А я как раз начинаю считать, что не повезло. В архив ведет очень крутая и узкая лестница, темнота хоть глаз выколи, я принялась шарить по стенам в поисках выключателя. Ничего не нашла, зажгла зажигалку, а он там лежит! Прямо у меня под ногами. Я сама чуть трупом не свалилась.

Мы с Островским дружным дуэтом выразили ей свое сочувствие. Магда поежилась и потянулась за сигаретой.

– Ведь я чуть не наступила на него! Хорошо, что остановилась, зажигая огонь, а то еще один шаг – и в подвале два трупа. При свете зажигалки рассмотрела, что труп лежал у подножия лестницы, весь в крови. Жуть, не дай бог еще приснится! Лежал он на спине, лицом вверх, и я узнала его!

– Так кто же это был? – Взгляд Островского метнулся к диктофону.

– Ты уверена, что он был мертвый? – одновременно спросила я. – Ведь мог слететь с лестницы и только малость разбиться.

Магда, оказывается, проявила чудеса мужества и самообладания, чем не преминула похвастаться.

– А я потрогала его! Был холодным, как труп. И вообще невозможно, чтобы живой человек так выглядел!

– Так кто же это был? – повторил Островский.

– А что, разве я не сказала? – удивилась Магда. – Заморский!

– Юлиуш Заморский?

– Вот именно, Юлиуш Заморский.

– Ты уверена?

– Разве что у него есть брат-близнец. Так о нем мы никогда не слышали.

– Сущий падеж пиявок! – вырвалось у меня.

Мои гости замерли.

– Как вы сказали? – не понял Островский.

А Магда сразу навострила уши.

– Это можно воспринимать как оскорбление?

– Если пиявки ведут себя как паразиты, высасывают из живых людей пропитание и, переваривая, разбухают, извергая его в виде дерьма…

Тут Магда смекнула, что к чему, и похвалила мое сравнение:

– Полностью согласна с тобой, знаю одного такого, что разбух до того – вот-вот лопнет.

Островскому хотелось задать нам сразу сто вопросов, по нему было видно, но я не дала журналисту такой возможности. Тут дела поважнее.

– А теперь, Магда, слушай меня внимательно. Вот я вижу – на тебе узкая юбка. Ты нагибалась, когда ощупывала его? Или присела?

И опять умница Магда мигом все поняла.

– Нет, не приседала, только нагнулась. Понимаю, почему ты спрашиваешь. Я с самого начала вспомнила о необходимости соблюдать осторожность, чтобы ничем не измазаться.

– Я не совсем это имела в виду, ну да неважно. Ты спустилась до конца лестницы?

– Иоанна, уж слишком ты хорошего обо мне мнения. Я где остановилась, там и вросла в землю. Голова его лежала на последней ступеньке, так что я все прекрасно разглядела. Пощупала его и стала подниматься. Задом. И ни разу не споткнулась, что просто поразительно.

Я разразилась настоящим водопадом похвал ее мужеству и осмотрительности, в основном чтобы Островский не успел влезть со своими вопросами.

– Тебя кто-нибудь там видел?

– Не знаю. Очень надеюсь, что нет.

– А что ты сделала потом?

– Попыталась думать, но это у меня не получилось. В студии есть медпункт. Приоткрыв дверь, я крикнула, что на лестнице лежит труп, и убежала. Возможно, меня и не узнали. Чувствовала себя так паскудно, что мне ничего лучшего не пришло в голову, как помчаться за помощью к тебе, что я и сделала. Тем более ты ближе всех живешь к студии.

Тут наконец вмешался Островский:

– Может, лучше было, не называя себя, позвонить в полицию?

– Ну да, мой голос легко вычислят, ведь я много раз записывала свои передачи, – резонно возразила Магда.

– Столько всего лезет в голову, не знаю, с чего и начать, – продолжал Островский – Ты права, Магда, я вот тоже ломаю голову, почему он там оказался. Зачем полез в архив? Сам, по доброй воле, или его кокнули в другом месте и уже потом сбросили с темной лестницы? Если так, то кто и почему? Мне бы следовало уже там быть, но не могу. Каким образом, спрашивается, я в курсе происшествия? Сами знаете, как к прессе относятся, а я ведь та самая пресса, которую никто не любит. И выдумать никакой подходящий предлог не получается, ну ничегошеньки в голову не приходит! А я даже намекнуть не имею права.

– He переживайте, в другой раз намекнете. Зато если на Магду выйдут, то у вас сведения из первых уст!

– Ты думаешь, на меня могут выйти? – встревожилась Магда – Очень бы не хотелось, ведь что я им скажу? Зачем я туда поперлась?

– Как зачем, ты поперлась в медпункт. Понятия не имею, что они там делают, но уж ты сама придумай предлог. Что-нибудь у тебя со здоровьем не в порядке… В крайнем случае все вали на меня. Но если ты скажешь правду, тогда сразу привлечешь внимание к Эве Марш.

О холера. И в самом деле. Эва Марш… Несчастье всей ее жизни, самый ненавистный ей человек обнаружен в виде трупа в подземельях телецентра. Враг номер один! Любой дурак решит – это она руку приложила. Даже если так, я буду последним человеком, кто привлечет внимание к ее особе. Скорее уж попытаюсь на себя бросить подозрение.

– Вот именно! – воскликнул Островский. – Вы полагаете, пани Иоанна, что это как-то связано с Эвой Марш? Ведь в последнее время только и слышишь, что пани усиленно ею интересуется… Вот мы говорили тут о мотивах. Правда, ни Вайхенманн, ни Држончек пока не трогали ее книг, хотя надо бы проверить. Но Заморский… Тот очень много зла ей причинил.

Магда тут же подхватила:

– Ты считаешь, что тех, первых двух, она убила для отвода глаз, чтобы незаметно подобраться к Заморскому?

И чего пристали?!

– Даже если и так, – раздраженно рявкнула я, – то она почти добилась своего. Представляю, что сейчас делается на Воронича от радости все телевидение на ушах стоит. Да только где она сама Эва Марш?

– Так вы действительно этого не знаете?

– Никто не знает! Даже ее родители!

– Интересно, – покачал головой журналист. – А может, ее муж знает?

– У нее есть муж? – удивилась Магда – Иоанна, найдется у тебя зеркало? Мне надо бы привести себя в божеский вид.

– Есть у меня зеркало, и не одно, но, полагаю, тебе больше всего подойдет то, что в ванной. Иди в спальню, ванная за ней. А муж у Эвы был, только, кажется, они давно развелись.

Тут мне вспомнилось, что Лялька что-то говорила о фамилии Эвы, которую она сменила, выйдя замуж, а потом вроде бы и от мужа сбежала, как от отца. Нет, это Вишневская наговорила… наверняка мужем ее не был Ступеньский, и вообще этот тип появился очень некстати и неожиданно во всей этой истории с Эвой, ну вот как чирей на заднице… А может, она не от мужа сбежала, а от хахаля, к тому же, по мнению соседки Вишневской, сбежала именно от Ступеньского. Тогда где же муж?

Островский оказался более информированным.

– Был у нее муж, они развелись, но ведь какие-то контакты должны сохраниться, хотя бы из-за ребенка… Да, у нее есть сын, он остался с отцом. И вообще все произошло тихо, культурно, никто не вмешивался. Тогда еще Эва Марш была мало кому известной начинающей писательницей. А сын ее сейчас уже подросток, имени его я не помню, но знаю, что вместе с отцом они уехали из Польши. Кажется, в Швейцарию. Бывший муж Эвы врач, специализировался в области ортопедии. Возможно, потому в Швейцарию и подался.

Задержавшись в холле, Магда выслушала эту информацию, заметила, что Швейцария очень подходящее место для ортопедов, и удалилась в ванную.

– А его фамилию вы помните? – спросила я журналиста.

– Помню, потому что случайно у моей бывшей тещи была такая же. Седляк. Нет, с тещей они не родня, а если и существовал общий предок лет триста назад, какое это имеет значение? Только вот интересно, как этого Седляка произносят в Швейцарии?

Мы принялись строить предположения, как именно в двуязычной Швейцарии могли изменить польскую фамилию, трудную для иностранцев и в произношении, и в написании, Schedlak или Saidlaque… Вернулась Магда.

Она навела красоту и причесалась, стала опять элегантной. Услышав, чем мы занимаемся, вежливо поинтересовалась, не спятили ли мы из-за всех этих преступлений.

– Ничего удивительного, – вздохнула я. – Просто мы прикидывали, как мне этого Седляка разыскать в Швейцарии.

– А через Интернет?

– Рука у меня бы отсохла! – гневно начала я и вдруг вспомнила о Ляльке. Пусть она ненавидит Интернет не меньше моего, зато может использовать мужа или Каську. Каська – интернетное поколение, по уши увязла в этой забаве, да к тому же знает языки. А Лялька знакома с Эвой. Очень хорошо, велим Каське искать.

У Островского что-то закончилось в его записывающем устройстве, он попытался его незаметно отключить и спрятать, что, несомненно, свидетельствовало не только о тактичности журналиста, но и о его предусмотрительности.

– Я не собираюсь ничего советовать, чтобы не говорили потом, что это я подзуживал. Вайхенманн… получил удар в спину, значит, самоубийство исключается… В случае Држончека тоже…

– А он тоже застрелен? – перебила я журналиста.

– Тоже. И кажется, из того же самого оружия, хотя об этом я могу лишь догадываться по замечаниям полицейских, впрямую они ничего такого не говорили. Но вернемся к нашему трупу. По-моему, тут кто-то другой руку приложил, решил воспользоваться случаем и шлепнуть Заморского в расчете на то, что подозрение падет на убийцу первых двух. Как вам такая версия, уважаемые пани?

Пани придерживались разных мнений. Магде было все равно, она бы охотно согласилась и с наличием трех преступников, мне же больше всего подходил один. И я бы всячески приветствовала также и мотив лишь один, да-да, три трупа, а мотив один. Чтобы они перестали паскудить! Раз нет другой возможности пресечь их «творчество», значит, следует самому действовать решительно!

На разные лады обсуждали мы сложившуюся ситуацию. Островский не во всем соглашался со мной, ему казался сомнительным литературный мотив, он делал ставку скорее на карьерные дела. Магда не очень настойчиво придерживалась романтических и вообще любовных причин, которые весьма живо рисовались ее воображению.

Островский любезно поделился с нами сведениями, которыми располагал, в том числе и о Држончеке. Только тут я поняла, почему он убрал диктофон. Не вся информация была добыта законным путем, а выводы он уже делал сам и даже самокритично заметил, что такие выводы не лучшим образом характеризуют его собственный моральный облик.

А было так. Кто-то в Лодзи подслушал, как Држончек сговаривался о встрече с кем-то в Варшаве, назвал день и час, а место – «как всегда». Все и без того знали, что в Варшаве он обычно останавливается на улице Нарбутта, там в одном доме в его распоряжении пустая квартира, короче – малина. Хозяйка померла, а сын и муж постоянно проживают за границей, за квартирой присматривает соседка, она же и сдает Држончеку квартиру за весьма умеренную сумму. Так что он устроил себе гнездо в удобном и безопасном месте. Вот только входная дверь без захлопывающегося замка, так что, выходя, приходится орудовать ключом, что в определенной степени разъясняет ряд последующих событий, уже известных нам и финал которых я лично видела, оказавшись на улице Нарбутта.

С кем Држончек договаривался о встрече, сначала не знали. Когда его расспрашивали, он раздувался от спеси и напускал на себя таинственность. Но все его глупые мины и многозначительность ни к чему не привели, потому как раскололась другая сторона. Всем известно, каким пышным цветом расцвели у нас мошенничество и расхищение государственного имущества, за воровство никто не несет ответственности и никто его не стыдится. Так вот, второй персонаж – а это всем известный аферист, недавно и явно незаконно отхвативший крупный куш, – прилюдно бахвалился, что теперь может спать спокойно, никто к нему не придерется, потому как он законнейшим путем отмоет свои денежки. Да, да, если у человека есть голова на плечах, – не пропадет. Он, к примеру, решил стать спонсором. Не кого, а чего – художественного творчества. Как раз сейчас начинаются переговоры, он профинансирует мировой шедевр. А постановщиком шедевра будет известный мастер Држончек. Именно он снимет новую версию «Старого предания», поскольку предыдущая махинатора не устраивает…

Я удивилась:

– А разве найдется хоть один человек, которого она бы устраивала?

– Один найдется. Ее режиссер, – едко заметила Магда.

Я уже завелась. О таких вещах вообще не могу слышать спокойно. И, едва сдерживаясь, почти закричала:

– Так ведь уже само название у него плагиат! У нашего национального классика Яна Крашевского произведение называется «Старое предание», а этот недоумок дал название экранизации «Когда солнце было Богом», – но ведь так называется книга Косидовского, и говорится в ней, между прочим, об ацтеках. Почему у нас все промолчали?

– Потому что Косидовский, вероятнее всего, уже умер.

– Ну так что? А плагиат живет, процветает и аж хрюкает от удовольствия!

Магда только плечами пожала. Журналист продолжал рассказывать, не обращая на нас внимания:

– А вот теперь этот недоделанный продюсер на ушах стоит, пытаясь доказать, что он у Држончека не появлялся. Он просто не пошел на условленную встречу, потому что от кого-то услышал, будто мастер мирового класса Држончек вовсе и не такой уж мастер, есть и получше, вот он и решил не спешить. Отправился совсем в другое место, встретился с кем-то еще, и я склонен ему поверить. И было бы у него железное алиби, да вот беда – человек, с которым он встречался в роковое время, ни за что не признается в этом, поскольку является одним из замминистров польского правительства.

– А как известно, замминистров у нас что муравьишек…

– Уж это точно, особенно если к ним добавить бывших. Но в любом случае из подслушанного разговора можно сделать вывод, что в условленное время Држончек находился дома и ждал. Ну и дождался. Только кого-то другого. А этот другой лишил его жизни точно таким же способом, каким был убит Вайхенманн, только стреляли в упор, а не в спину. Два выстрела. Сделав свое дело, убийца тут же ушел. Очень спешил, так спешил, что забыл о дверях, хотя мог бы взять ключи Држончека и запереть квартиру, тем самым отодвинув момент обнаружения трупа. Глазастая соседка, которая присматривала за квартирой, заметила, что дверь приоткрыта. Она толкнула незапертую дверь, обнаружила за ней труп и в жутчайшей истерике выскочила на улицу…

А это я уже почти видела собственными глазами.

– И тут, – злорадно добавил журналист, – у бедняги сразу же возникла проблема: придется признаваться, что сдавала чужую квартиру. Если бы этот Држончек хотя бы самоубийством покончил! Тогда еще можно попытаться доказать, что некто проник в квартиру, чтобы именно в ней лишить себя жизни, просто с целью подложить свинью порядочным людям.

– Да, не позавидуешь бедной женщине, – согласилась Магда.

Я задумалась на минуту, затем спросила, где же проклятый Држончек договаривался о встрече со спонсором.

– Я же сказал – в Лодзи.

– Нет, в каком именно месте? В забегаловке, на телевидении, у каких-то знакомых?

– На телевидении, в буфете. Говорил по своему сотовому. Народу в буфете было много.

– Ну, в таком случае через час об этом мог знать весь мир, не только весь город. Я-то надеялась, беседа была более камерной, тогда удалось бы, возможно, сузить круг подозреваемых. А еще лучше, если бы разговор слышал всего один человек.

– И ты полагаешь, что этот человек…

– Что этот человек сразу понял: представился удобный случай кокнуть Држончека, а преступником пусть считают как раз того, с кем договаривался Држончек. Может, он их обоих не любил.

– Очень, очень вероятно, – похвалил мою гипотезу Островский.

После того как гости ушли, я позволила себе отдаться всепоглощающей радости. Вот и третий вредитель погиб! Да еще на пороге осуществления позорного замысла! Не успел напаскудить. По сравнению с Вайхенманном, который сполна заслужил смерть, Држончек – мелкая сошка и пакостил только в пределах отпущенных ему возможностей, однако, учитывая его способности к гнусностям, мог запросто вскоре начать действовать более масштабно. Обнаглевший рекламщик наверняка перешел грань, и это кому-то не понравилось.

Но к радости моей примешивалась тревога. Черт возьми, куда же подевалась Эва Марш?

Телецентр и в самом деле переживал очень беспокойные дни.

Загадочный душераздирающий вопль про «труп на лестнице» слышали все находившиеся в тот момент в медпункте. Вряд ли кто поверил в ту секунду, что где-то рядом лежит труп, но любопытство одолело абсолютно всех. Люди дружно сорвались с места и кинулись в указанном направлении. Кто-то включил свет, и глазам любопытствующих предстало жуткое зрелище.

В толпе, разумеется, были и медики. Врач и стайка медсестер тут же бросились к трупу и в мгновение ока затоптали все следы. Прибывшую почти сразу – редчайший случай! – полицию чуть удар не хватил. И откуда сразу такая толпа зевак?!

Полицейских наперебой стали просвещать.

Во-первых, того, кто в приоткрытую дверь крикнул о наличии трупа, никто не видел.

Во-вторых, это наверняка был человек, а не какой-нибудь другой представитель фауны вроде говорящего попугая.

В-третьих… Вот тут среди присутствующих наметились разногласия, они уже отвечали не хором, а вразнобой, ибо, по мнению некоторых, крик был писклявый, вроде бы ребенок кричал, такой, знаете ли, дискант, по мнению других, кричали пропитым баритоном, а по мнению третьих, вообще не разберешь пола кричавшего, да и не кричали вовсе, а страшно хрипели!

«Басом, басом кричали!» – утверждали четвертые, из чего следовал вывод: кричащим был, конечно же, мужчина.

«Да нет же, явно женский голос!» – настаивали на своем другие, причем кричавшая наверняка профессиональная певица, у нее такое полнозвучное меццо-сопрано.

Кто-то услышал не голос, а звон колокола, возвещавшего о пожаре. С ними спорили те, кому звон колокола показался явно погребальным.

И выходило, что человек, который сообщил о трупе (а скорее всего, он и есть убийца), мог быть кем угодно – начиная от пьяного слесаря и заканчивая секретаршей директора. Правда, у секретарши было не меццо-сопрано, а, напротив, очень высокое сопрано, но под влиянием стресса ее голос запросто мог измениться. После такой инсинуации секретарша до того разволновалась, что ее голос и в самом деле изменился до неузнаваемости.

Оглушительный шум на первом этаже студии привлек внимание высокого начальства, каковое спустилось и стеной встало на защиту секретарши. После чего на полицейских, и без того опешивших от количества и разнообразия показаний, обрушилась лавина новых предположений, по большей части грязных, как и положено селю.

А когда убитого опознали, крик поднялся совсем уж небывалый.

– Езус-Мария! Заморский!!!

– Заморский?!! А он кому встал поперек дороги?

– Нет, вы обратили внимание – убивают режиссеров, какой-то мор на них напал!

– А я вам говорю, все это связано с Вайхенманном!

– Минутку, не скажете, под нож идут только наши режиссеры или иностранные тоже?

– Да откуда Заморский мог там взяться? Что он мог делать на лестнице перед архивом?

– Его же отродясь в архиве никто не видел! Притащили откуда-то…

– Ну вы даете! Чтобы такого притащить, понадобились бы три сильных мужика. Так вы полагаете, что трое мужиков с трупом болтались по всему телецентру и никто их не заметил?