Текст книги "Смерть пиявкам!"

Автор книги: Иоанна Хмелевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

А сама уставилась неподвижным взглядом на сорняк, нагло выросший прямо перед террасой. Давно полагалось бы его выдернуть, да мне было интересно, что из него вырастет.

Я решила идти до конца, чтобы не осталось никаких недомолвок.

– А как же твой мексиканец-техасец?

– Он там.

– И не торопит тебя? – спросила я напрямик. Магду я хорошо знала, она не из беспомощных лилий.

Вот и теперь встряхнулась и отвела взгляд от сорняка.

– Ладно, чего там, скажу. Только очень прошу – никому!

– Был у меня где-то мегафон, да лень искать. Валяй!

– Вообще-то дело не в нем, просто я изменила свои взгляды. Да, он восхитительный самец, огонь-парень, но нельзя же всю жизнь провести в одной сплошной страсти. Признаюсь, хотелось испытать истинное упоение, но, понимаешь… надоел, что ли… А в его постоянстве я и с самого начала не была уверена. Был он тут в Варшаве, и выяснилось – он женат. А у меня эти женатики уже в печенках сидят, и меня сразу как-то заморозило, что ли… Нет, ни о какой депрессии и речи быть не может, но отвратило от него. Напрочь. Похоже, я вышла из себя и позволила себе больше, чем следовало. Оказывается, я совсем не гожусь для таких… отношений.

И тут ход моих мыслей уже был логичным и понятным. Я тихонько произнесла:

– Островский.

Магда развернулась ко мне всем телом:

– А ты как догадалась? Неужели так видно?

– Нет, просто флюиды. Ведь у вас взаимно…

– И не заикайся о взаимности! Не стану тебе рассказывать всего в подробностях, но Адам занозой застрял в моей биографии.

– Из этого следует, что вы давно знаете друг друга?

– Больше десяти лет. Я его много лет не видела – и вдруг встречаю его у тебя. Не знаю, хочется ли мне, чтобы все снова вернулось…

Я тактично промолчала, хотя и дураку понятно, что уже вернулось. Дело тонкое, и я не знала, как себя вести, ведь мне же было яснее ясного – Островского вовсю тянет к Магде, в глаза бросается. Мое же вмешательство зачастую выходило боком Может, в данном случае самое разумное – тихонько посидеть на заднице и не рыпаться…

– Я бы предпочла хоть что-то услышать от тебя, – жалобно произнесла Магда. – Почему ты молчишь?

– Потому как изо всех сил стараюсь подавить в себе бесцеремонность и нахальство, – вежливо пояснила я. – Есть у меня такие врожденные черты, которые меня же не раз доводили до беды. И бывало, после моих слов собеседник срывался с места и с проклятиями уносился прочь. С Островским такого не случилось…

Лицо Марты порозовело.

– Ну вот, я всегда знала, что ты способна оживить человека! Но может, на него так повлиял труп Заморского?

– Может, и труп. Островский – журналист, а журналисты, пренебрегающие трупами, недостойны своей профессии.

Довольно долго мы дискутировали на тему трупов и журналистов, но все же решили, что труп здесь ни при чем.

– И вообще в том, что ты пришла ко мне, не было ничего необычного, ведь ты же не вернулась из какого-то длительного путешествия, скажем, из ЮАР…

– Да, но меня выперли со второго канала! – напомнила Магда.

– Ну и что? Разве я принимаю только представителей государственного телевидения? А мне казалось, как раз наоборот.

– Ладно, допустим, ты права. Так ты думаешь, что он… О боже, я скольжу рядом с темой, как на обледенелом шоссе, лучше скажу прямо. Ведь сейчас я верчу-кручу, а собиралась прийти к тебе поговорить серьезно и начистоту. Давно я его не видела…

Так, а как у нас насчет еды? Хорошо бы продукт сам возникал на столе и не приходилось то и дело бегать в кухню и копаться в холодильнике. Красное вино и коньяк, креветки, сыр… Вот и славно, теперь можно и послушать излияния подруги.

– Если честно, то я почти решила остаться с моим десперадо, смирилась с тем, что он женат… Жена… ну что ж, пусть будет жена, как-нибудь свыкнусь. И тут вдруг появился Адам, и во мне все перевернулось.

Вздохнув, Магда глотнула коньяка, посмотрела на сорняк.

– Мы любили друг друга, – почти сухо заявила она – И что касается меня, то оказалось, что это чувство не осталось целиком в безвозвратном прошлом.

– С его стороны тоже, – еле слышно произнесла я.

– Может быть, – согласилась она – Но сила этого чувства слабее. Для него жена – самое главное, я могу занять лишь почетное второе место. Знала бы ты, как меня тошнит от этих почетных мест!

– Была, – еще тише заметила я.

– Что была?

– Жена, говорю, была…

– Брось, он мне тоже в свое время заливал. Мол, я для него свет в окошке, а жена ненавистна, если бы не ребенок, ушел бы не задумываясь. И не хочу я никаких чувств, ненавижу себя за то, что все еще трепыхается внутри что-то.

«А если Островский за это время нашел себе еще кого-то?» – мелькнула у меня мысль, но я отмахнулась от нее и сообщила.

– Он развелся.

Магда пожала плечами:

– Не верю я, слова одни.

– А ты поверь. Развелся официально – и фактически, и юридически.

Магда наконец повернулась ко мне:

– А ты откуда знаешь?

– Сама видела.

И вдруг меня осенило.

– Так ведь он специально высыпал на стол бумажки из своей папки, чтобы я увидела свидетельство о разводе! Фотография Яворчика, тоже мне важность, нужна она мне как дыра в мосту. Вот видишь, как я поглупела, а все эти пиявки ненасытные!

Магда не на шутку встревожилась:

– Иоанна, ты в порядке? Что-то такое плетешь…

– Я говорю о разводе Островского. Он специально копался в своей папке с бумагами, чтобы якобы нечаянно уронить под стол свидетельство о разводе, знал ведь, что я тебе расскажу.

– А я все равно не верю! Он мне пятнадцать раз обещал – вот, уже развожусь, и шиш! Жена стояла насмерть, ни за что не хотела развода, прикрывалась ребенком. А ребеночек-то давно уже вырос, студент, а этот – ну такой благородный, такой благородный… Ненавижу! Вот мы и разошлись. Погоди, говоришь, сама видела эту бумагу? По-твоему, нарочно уронил?

– О чем я тебе и толкую! Самое свидетельское свидетельство о разводе, на гербовой бумаге, все как полагается.

– Думаешь, настоящее? Не фальшивка?

– Да кому надо такой ерундой заниматься? Одна морока. На дату, правда, я не посмотрела. Даже если вчерашнее, то какая разница.

И тут я вспомнила – ведь Адам же отвозил Магду на своей машине в тот день, когда она нам тут рассказала о трупе Заморского.

– О чем вы тогда говорили? Ты что, из машины его сбежала?

– Нет, он высадил меня в Виланове, попрощались, и я ушла. Все тихо-мирно, без эксцессов. Мы же хорошо воспитанные люди.

– И он даже не упомянул тогда о разводе?

– Не осмелился, наверное. Никаких личных тем, вот о трупах можно поговорить, всегда пожалуйста.

– А он не подумал, что у тебя уже кто другой завелся?

Магда уткнула взгляд в бокал.

– Вино все же легче пьется, – вздохнула она. – Коньяк – штука коварная. Знаешь, я сделала все, что могла, чтобы он в этом уверился. И думаю, он убежден, что я несвободна.

Тут уж я взорвалась:

– На то человеку и дан язык, чтобы им пользоваться! Для коммуникации. Можешь передать Островскому эту мою глубокую мудрость.

– Сама передавай. Слушай, ты и в самом деле думаешь, что он тогда нарочно уронил эту бумагу? Чтобы ты мне доложила? Расскажи, как это происходило, в деталях.

Пришлось повторять еще раз. Пустячный случай занимал нас так, словно речь шла о страшном пожаре или каком-нибудь катастрофическом явлении природы.

Спас меня телефон.

– Есть чем писать? – вопросила Лялька. – Тогда записывай. Первая дата, если не ошибаюсь, Вайхенманн. Она ночевала в мотеле под Парижем, не сезон, так что место нашлось. Отель при казино. И только на следующий день приехала в Париж. По дороге заправлялась, расплачивалась карточкой…

Проклятая шариковая ручка с трудом писала, и я кое-как нацарапала на обратной стороне какой-то официальной бумаги, чем занималась Эва Марш во время убийств. И с каждой записью легче становилось на сердце, но тут выяснилось, что в случае Ступеньского алиби у нее нет.

– А что она говорит? – нервно спросила я. – Где она тогда была?

– Говорит, что сидела дома. Она снимает крошечную комнату в пансионе, вместе с ноутбуком едва помещается в клетушке.

– И что, целый день ни разу не выходила, ничего не ела?

– Пока убирали комнату, выскочила в ближайшее бистро. Так что уборщица ее тоже не видела.

– Но могла видеть мокрое полотенце в ванной, мокрое мыло…

– По словам Эвы, баба несообразительная, вряд ли обратила внимание на такие вещи. Так что алиби очень сомнительное… Знаю, знаю, все сомнения толкуются в пользу обвиняемого, не трудись разъяснять. А фамилия ее Хенрика – Вежбицкий, она дала номер его мобильника, записывай… Но о нем никому ни слова до тех пор, пока все не успокоится и она не сможет вернуться.

– А что она сказала, когда ты ей сообщила, что я все знаю?

– Сначала ничего. Долго молчала. А потом наговорила столько, что мне пришлось бы висеть на телефоне до вечера. Знаешь, у нее такие странные и… ужасные подозрения… Догадываюсь, о чем ты подумала! Сразу говорю – ее Хенрик тут ни при чем… Кто он по профессии? Адвокат по гражданским делам.

Почему адвокат не мог совершить убийства ради любимой женщины, я не поняла, но расспрашивать не стала. Мне хватило твердого подтверждения алиби Эвы на момент остальных убийств. Но Ступеньский… Вот я на ее месте точно бы кокнула его!

Лялькин звонок несколько отвлек меня от переживаний Магды, и она вскоре укатила на такси.

Адвокат Хенрик Вежбицкий излучал спокойствие. Было в этом человеке что-то умиротворяющее. Он из тех, кто во время бушующего пожара скажет: «У нас нет иного выхода, как прыгать из окна. Ничего, что шестой этаж. Прошу вас, господа, без паники, спокойно, по очереди, и все будет хорошо». И все послушно, задыхаясь от гари, становятся в очередь и один за другим сигают вниз. А что самое смешное, ведь и вправду все приземляются целыми и невредимыми. И вообще, в присутствии таких людей все кончается хорошо. Непонятно, как они этого добиваются, но таким людям просто нет цены.

А к тому же он был умен и очень хорош собой.

Встретилась я с ним в маленьком кафе своего Виланова в тот же вечер. Мне просто необходимо было что-то сделать, а я, как нарочно, никого не могла отловить – ни Петрика, ни Островского, ни Миськи, ни тем более Гурского. Только один адвокат Вежбицкий отозвался на мой звонок, и выяснилось, что у него через полчаса встреча недалеко от моего дома и он уже в кафе, приехал туда с запасом, опасаясь пробок.

В кафе я примчалась минут через пять. Я там была постоянной посетительницей: у них отменный кофе, к тому же столики стоят на улице, под деревьями – словом, во всех отношениях приятное место.

– Откуда у вас такой интерес к этому делу? – мягко спросил адвокат. – Насколько мне известно, вы с Эвой не знакомы. Эва давно хотела с вами познакомиться, но как-то все не получалось, и, уверяю вас, она была бы в восторге, узнай о вашем участии…

Я сразу же оборвала этот цирлих-манирлих.

– Уже знает! А что я о ней думаю, я уже несколько лет назад не только высказывала вслух, но и писала пару раз. Наше знакомство получилось через нашу общую подругу Ляльку. Эва любит Ляльку со школьных времен, а я тоже дружу с Лялькой. Эвины неприятности нас обеих взволновали, и в результате Лялька настроила меня… уговорила… нет, просто после общения с ней я решила вплотную заняться этой историей. Впрочем, сейчас некогда вдаваться в подробности, да и вы торопитесь, как-нибудь расскажу вам обо всем подробнее.

– Понятно, – сказал Вежбицкий. – Итак, место пребывания Эвы стало известно…

– Кому известно, а кому и нет, – опять перебила я адвоката. – Известно лишь мне и Ляльке, но мы ни разу не назвали гостиницу, где проживает Эва, а в том районе Парижа отелей и пансионов – что муравьев. Я сама в последние годы жила там в восьми гостиницах. И очень скоро, надеюсь, о месте проживания Эвы узнает полиция в лице самого замечательного и самого порядочного своего представителя.

– А почему вы лично с таким пылом занимаетесь этим делом?

А он неглуп и уловил самую суть!

– По двум причинам, – объяснила я. – Первая не столь важна. Видите ли, меня в последнее время упорно поливают грязью, и мне любопытно, кому это я дорогу перешла. Вторая же причина связана с Эвой. Ликвидация пиявок, паразитов, короче, всяких кровососущих гадов, которые высасывают из писателей все соки. И где-то рядом постоянно возникает имя Эвы Марш.

Адвокат молча смотрел на меня. Уверена, не моя красота вдруг его сразила. Из дома я выскочила как была, не причесав всклокоченные волосы, не припудрив наверняка блестевший нос, в домашних шмотках. И в тапках, что заметила только что, взглянув на свои ноги. Ну и пусть, у меня же не было цели отбить у Эвы поклонника!

При мысли, что в таком случае интерес в собеседнике возбудил мой интеллект, я испытала истинное удовольствие.

– Ну! – подогнала я пана адвоката.

– Я принимал во внимание и такого рода мотивы. Но в невиновности Эвы я абсолютно уверен. Так что виновным должен оказаться кто-то другой, кто пострадал точно таким же образом. А что, такие особы имеются?

Меня так и подбросило на стуле.

– Вы сумели оценить Эву Марш, так что если теперь на коленях станете клясться, будто вы пустоголовый идиот, безмозглый олух, чурбан и вообще кретин, я вам не поверю! Ведь невозможно, чтобы вы с детства ничего не читали, книг в руках не держали, в кино не ходили, телевизор не смотрели. И даже если вы за Хемингуэем света божьего не видите, так ведь его тоже испаскудили. Уж на что я его не люблю, но экранизации его творений – это просто ужас! Вы что, так и не разобрались, с кем тут у нас расправляются? Под нож идут пиявицы ненасытные, высасывающие всю душу из лучших литературных творений человечества! «Великие режиссеры», разбогатевшие на вдохновении истинных гениев, нажившиеся на чужом таланте! Покойный Диккенс им не опасен, но те, кто еще жив, могут запросто отомстить. Я все никак не соберусь подсчитать литераторов, которым эти паразиты испортили всю жизнь, но как-нибудь непременно подсчитаю. Вы хоть знаете, что после этого телевизионного дерьма резко упала популярность книг Эвы? Знаете? А сколько таких, как Эва? И многие просто бросили писать! Так знаете вы об этом или нет?!

– Значит, все-таки…

– Да, все-таки!

Адвокат осторожно заметил, что столь сильная реакция все же редкость.

– Почему-то убийство ради денег у нас никого не удивляет, – парировала я. – И ради карьеры тоже.

– Вот именно! – подхватил адвокат. – И меня меньше бы удивила обратная ситуация, то есть убийство автора, который не желает продать свое произведение для экранизации. А режиссер или там сценарист предвидит грандиозные барыши, уже со всеми договорился, и теперь препятствием у него на пути становится лишь автор. А кроме того, убивая бездарных постановщиков, автор как бы наказывает их даже не за намерение, а за их бездарность, неумелость, даже небрежность в работе.

– Сдается мне, пан адвокат, что вы сейчас мне немножко навесили лапши на уши, ведь вы наверняка что-то такое подозревали, когда заставили Эву покинуть Польшу. Боялись, что станут ее подозревать? Ну признайтесь же!

Теперь адвокат ответил сразу, не раздумывая:

– Раз уж вы столько знаете, нет смысла скрывать остальное. Не хотелось бы, чтобы добрые намерения предстали в искаженном виде.

– А могли бы! – безжалостно добавила я, решив уж идти до конца. – Ведь можно предположить, что Эву вы отослали в безопасное место, чтобы самому их прикончить!

Пан адвокат не потерял хладнокровия и не уронил чашку с кофе, хотя рука его предательски дрогнула. Пристально глядя на меня – не шучу ли? – и поняв, что отнюдь, он возразил:

– А вот тут вы ошибаетесь. Я говорю только о случае с Эвой. Не знаю, как далеко простирается ваша осведомленность, но тогда по всему фронту началась яростная кампания против Эвы, ей мешали во всем, не давали и шагу ступить, всячески старались испортить ее имидж. Что оставалось делать? Нервное состояние ее дошло до того, что она не только писать – спать и есть не могла. В ней развилась какая-то болезненная склонность ото всех скрываться и вообще бежать на край света. Но мне представлялось, что прежде всего следует изолировать ее от…

– Ступеньского! – вырвалось у меня.

Похоже, пан адвокат приспособился к моим убийственным познаниям, поскольку на этот раз очередной мой залп выдержал относительно спокойно.

– И не только. Отослав Эву в безопасное место, я решил разобраться в причинах такой агрессии. Теперь вижу, что вы, уважаемая пани, могли бы многое мне рассказать.

– Но только с разрешения Эвы! – объявила я. – Мне ведь неизвестно, в какой степени она ознакомила вас с тем, что ей пришлось пережить, так сказать, внутренне. По себе знаю – иногда до того муторно, хоть вешайся. И даже самой себе трудно в таком признаться. Может, ей не хотелось так выворачиваться наизнанку, особенно перед мужчиной.

– А ей и не надо! Простите, вы знаете ее… родителей?

– А вы знаете? Лично?

– Имел удовольствие один раз…

– Странное у вас понятие об удовольствиях, пан адвокат… И сдается мне, вы и без меня уже достаточно осведомлены. Фирма «Ступеньский и папочка» запросто могла прикончить стаю крокодилов. У меня с самого начала создалось ощущение, что Эву Марш затаскивают в омут, и, похоже, ее гонители не знали, что ее нет в стране. Она уехала без лишнего шума?

– Я бы даже сказал – украдкой.

– Вот это правильно. Так чего вам не хватает?

– Мнения профессионала. Каким образом ее несомненно талантливые произведения превратились в невыносимо пошлые поделки? Ведь, насколько мне известно, она лично принимала участие в работе над сценарием. Я, естественно, предложил ей подать в суд, но она наотрез отказалась. «Меня просто публично выпотрошат» – так она выразилась.

Я кивала столь энергично, что голова чуть не отвалилась.

– И она права! Поймите же, Эва как писательница самодостаточна. Любое сотрудничество с кем-то, любое партнерство ей только мешает. Заставляет вносить изменения, которые она не предвидела, и инициатива партнера никак не укладывается в ее литературный замысел, а ее идеи вызывают критику партнера. Он бесцеремонно корректирует ее текст, вносит поправки, в корне искажающие первоначальный замысел. Поверьте, это не работа, а мука! И если она все же настоит на своем, никакой гарантии, что это останется в конечном варианте. Чаще получается все наоборот, и у автора опускаются руки. Кому пожаловаться, как доказать? Неужели вам самому, пан адвокат, никогда не приходилось иметь дело с режиссером, который по-своему претворяет созданный автором образ?

– Лично никогда.

– А интервью? Неужели не выпадало такое счастье? Вот вы даете интервью, что-то там говорите, а журналист переделывает все на собственный лад, как ему нравится.

– Я не даю интервью.

– Так закажите благодарственный молебен, – мрачно посоветовала я. – Это как раз тот случай. Тактичность, деликатность, нюансы – все оборачивается примитивом. Вот, скажем, автор пишет, что героиня сидела рядом и изредка несмело касалась его локтем. Режиссер же бросает героиню ему на колени и крутит смачную порнографию. И как вы объясните суду, что имели в виду нежные чувства, а не сексуальное пособие для распалившихся подростков? Какой суд в состоянии понять ваши претензии?

Вежбицкий внимательно слушал.

– Разумеется, мне приходилось сталкиваться с таким подходом, – признался он. – И не только у Хемингуэя. Допускаю, что некто, доведенный до отчаяния такими искажениями, мог решиться на месть…

Но я уже понеслась:

– И не только автор художественного произведения, страдает и сценарист. Режиссер берет его сценарий, выхватывает сюжет, а все остальное перекраивает как пожелает. Ведь режиссер – первый после Бога, больше никто не смеет и слова сказать, приструнить разошедшегося режиссера можно лишь деньгами, тогда он согласен отказаться от своих идиотских затей, но от этого бывает еще хуже, потому как обнажается дно – его полная творческая импотенция. Нет, у нас есть, конечно, и хорошие режиссеры, есть и просто замечательные. Я же говорю о паразитах-пиявках. О «великих художниках» с пустой головой, кровопийцах, разжиревших на высосанных жертвах!

– Очень образно. Вы, пани Иоанна, весьма доходчиво формулируете. Признаюсь, и Эва говорила нечто подобное, только другими словами. А мне удалось выяснить, что упомянутый вами Флориан Ступеньский очень ловко и умело вредил ей и при каждой встрече преподносил какую-нибудь неприятность, старательно эти встречи организовывая…

Я не выдержала:

– Хватит, давайте уж говорить прямо, к черту дипломатию! Ведь он давно жил в одном доме с ней, вы не могли не знать об этом. Как такое случилось? Он подружился с ее родителями?

Мне очень хотелось услышать, что Вежбицкий знает об этом. А тот как-то заговорщически осмотрелся, убедился, что нас никто не подслушивает, жестом попросил у официанта еще чашку кофе и наклонился ко мне:

– Да, я хотел обратить на это ваше внимание…

– Нет необходимости, – опять невежливо перебила я. – Я охотно беседую с любопытными бабами. Знала ли семья Эвы ее адрес – вот что интересно, ведь Ступеньский мог и скрыть его от папочки…

– Из вашего вопроса следует, что в агрессивной кампании против Эвы вы чувствуете и руку ее отца?

– О, и вы тоже?

– Да, и безо всякого сомнения.

– Но о том, где она живет, он узнал, кажется, лишь совсем недавно?

Пан адвокат, поколебавшись, решил, что все же может выдать мне эту тайну. С проживанием Эвы после ее бегства от родителей все не так просто. Сначала она жила в квартире мужа – после того, как они развелись и он уехал из страны. И тут совпали во времени знакомство с Флорианом, экранизация ее книг и проклятый сценарий – в той квартире она жила около двух лет. А затем, воспользовавшись отъездом Ступеньского в Краков, сделала попытку исчезнуть из поля его зрения и перебралась в квартиру на улице Винни-Пуха. А Ступеньский через какое-то время тоже поселился в том доме – совершенно случайно. Эва понятия об этом не имела, прожив бок о бок почти три года, они ни разу не встретились. Фамилия Седляк негодяю ничего не говорила, а чистое везение помогло Эве не пересекаться с соседом по лестничной площадке. Но так длиться вечно, конечно же, не могло. И когда они все же столкнулись, Ступеньский чуть в пляс не пустился, а Эва едва не ударилась в панику.

И не нашла ничего лучшего, как не появляться в собственной квартире, ютилась где придется. Эва боялась, что объявится отец. С Вежбицким она была знакома уже несколько лет, с момента ее развода, познакомились случайно в суде. И сдается мне, адвокат влюбился в нее сразу и навсегда.

Я попыталась с помощью Вежбицкого прояснить кое-какие измышления Ступеньского, которые оставались для меня неясными. В жизни не встречала человека, который слушал бы меня так внимательно, как адвокат Вежбицкий. На месте Эвы я бы отнеслась к этому пану как к великой милости судьбы. Надеюсь, она так и сделала. Когда я закончила рассказывать, он задумчиво заговорил:

– Состояние Эвы было ужасным. Она боялась выходить на улицу, не спала ночами, вздрагивала от каждого звонка в дверь. Это было не просто нервное расстройство, боюсь, нечто более серьезное. И тогда она стала искать спасения в работе. Принялась писать, но публиковать свои произведения не собиралась. Я был единственным ее читателем. И знаете, на мой взгляд, они прекрасны. Думаю, любое издательство, любой журнал обеими руками ухватился бы за предложение сотрудничать с Эвой. Да она и сама это понимала и как-то призналась мне, что боится успеха. Даже собиралась сменить псевдоним. Было в ней и упорство, и какая-то непонятная мне сила. То есть физически она совсем ослабела, и сил в ней не осталось ни на грош, но творчески она стала лишь сильнее. И вот так сама себя загнала в замкнутый круг. И если бы мне пришлось кого-то убивать – хотя нет у меня таких склонностей, – то только этого Флориана Ступеньского.

– На вашем месте я бы нашла и вторую цель, – выпалила я, не успев удержать язык за зубами. – Нет, нет, я ничего не говорю, меня всегда считали малость ненормальной, пусть так и остается.

– Вы – прелесть, пани Иоанна, – произнес торжественно Эвин поклонник.

А я никак не могла забыть слова пани Вишневской и рассказ Ляльки. И вдруг пожалела, что не могу раздвоиться, тогда вторая «я» смогла бы пообщаться с Гурским, тут уж наверняка мы бы пригодились друг другу и достигли грандиозных успехов.

А вслух я убежденно заверила пана адвоката, что самым великим и мудрым его деянием была отправка Эвы за пределы Польши, к чертям собачьим. Ничего не поделаешь, у меня нет другого выхода, как ознакомить со всеми этими нашими тонкостями одного мента, и вам придется с этим согласиться. Да, а как сейчас обстоит дело с Эвиным папочкой? Он вроде бы отбыл на лечение в санаторий, ревматизм у него. Вы знаете, в какой санаторий?

– Понятия не имею… Мне надо узнать?

– Нет, он уже должен скоро вернуться. Холера, будь я на тридцать лет моложе!

Оглушив напоследок адвоката этим выкриком, я наконец оставила его в покое.

Прямо из машины я позвонила Мартусе, позабыв, что ее телефоны прослушиваются.

– Мартуся, ты просто обязана сказать мне правду! Ты убила этого подонка или не ты? Если ты – признайся, мне до смерти надо знать, а от меня ни одна душа не узнает. Так ты шлепнула его или не ты?

– Нет! Христом Богом клянусь, на коленях, вот те крест – не я! Ведь знаешь же, я по природе брезглива, такие вещи не для меня. Почему тебе так необходимо, чтобы именно я?

– Потому что он мне портит все мое расследование! Я бы распутала все эти убийства, все доказала. Если бы не этот подонок. И если ты – у меня все получается, а если нет – полетят к черту все мои построения. Говори правду, не то вообще не хочу знать тебя!

Что-то грохнуло в мобильнике – не иначе, Мартуся плюхнулась на колени. И точно. Послышался жалобный голос:

– Вот, на коленях клянусь – не я! Хочешь, поклянусь… чем бы таким… да пусть у меня до конца жизни будут болеть зубы, если я тебя обманываю! Не убивала я этого гада ядовитого, пусть у меня рука отсохнет! Я ведь даже его паршивый труп в глаза не видела! Клянусь жизнью моей собаки и моих кошек – не я!!!

Ну, это решает дело. И выходит, во всем этом нет ни малейшего смысла.

Факс от Гурского я нашла на полу. Это устройство почему-то любило сбрасывать всю получаемую информацию на пол, и не просто на пол – а под стол, где заметить листки можно было, лишь встав на четвереньки.

Ясное дело, до этого я позвонила Гурскому на работу с твердым намерением устроить скандал, но, по счастью, его самого не застала, а секретарша поспешила сообщить, что факс отправлен. Эта особа добавила, даже с некоторой обидой в голосе, что факс отправляла она лично, причем уже несколько часов назад.

Ладно, я встала на четвереньки и заглянула под стол.

Целый список. Даже в алфавитном порядке, со всеми данными, часть из которых, я знала, являлись секретными. Только вот какие? Место рождения? Адрес проживания? Место рождения пусть остается государственной тайной, кому оно нужно, но вот актуальный адрес бывает очень даже необходим, иначе как договориться, например, с человеком о встрече? Договорилась я встретиться с журналистом, а куда ему приезжать – секрет, тайна за семью печатями. Образование? От кого его утаивать? От будущего работодателя? Разве что у меня диплом садовода-огородника, а претендую на место технического директора аэропорта. Имена родителей?.. Я что, боюсь расистов, потому как мамулю звали Мба By Пси… Но не в том случае, когда потомку Мба By Пси достаются в наследство золотые копи…

Обо всем этом я успела подумать, выбираясь из-под стола. А выбравшись, жадно набросилась на список, начав с какого-то Антония Болончика, но до последней фамилии не доехала, резко застопорив где-то в середине перечня.

Оказывается, в Буско лечился от ревматизма Дышинский, мой хороший знакомый, прекрасный, серьезный писатель, увенчанный многими наградами. Правда, после того как телевидение изуродовало его лучшее произведение, он поклялся, что бросит писать, но вряд ли вместо литературного труда занялся угоном машин.

Задержавшись на нем и как следует поразмышляв, я поехала дальше и где-то в самом конце списка наткнулась на супругов Хлюпанек.

Хлюпанек Ромуальд и Хлюпанек Ядвига. Постоянное место проживания: Варшава, ул. Чечота. Родители Эвы Марш. И многие лица из полицейского списка оказались связаны невидимыми нитями. А некоторых я связала в своем воображении, очень уж напрашивалось. Если, допустим, пан Хлюпанек крадет машину у этого, как его… я заглянула в список… ага, Маевского, жена которого содержит пансионат в Буско… а Маевский лежал в гипсе… и вообще все они уже старые пни трухлявые, кстати, Дышинский тоже, выходит, живет в Буско… но Хлюпанек, так же как и Дышинский, не очень-то годятся на роли угонщиков автомашин.

И вообще, чего я так привязалась к той автомашине на Чечота? Может, просто кто-то приехал по делам к Ступеньскому. Правда, тот уже наверняка был в Кракове, а Эва обосновалась во Франции, так чего я прицепилась к несчастной машине? Автомобиль Маевского, это полиция установила, Маевский с супругой проживает в Буско и лежит в гипсе. Ну и что, Маевский мог кому-то одолжить машину, а полиции не признается, потому что не хочет называть человека. Почему – его дело, вполне могут быть на то основания.

Вот интересно, как выглядит ревущий подонок. Кто может знать? Ну Ступеньский, но его уже не спросишь. Парень Миськи, Петрик! Ведь орущий отец Эвы – его крестный. Должен же он знать своего крестного! А еще, разумеется, пани Вишневская.

Ах, какая жалость, телефона Петрика у меня нет, вот шляпа, не догадалась раньше позаботиться. Значит, ловлю Миську. А та, как всегда, отключила сотовый, а у нее дома никто не поднимает трубку.

Адвокат Вежбицкий тоже должен знать, ведь он упомянул, что один раз встречался с отцом Эвы.

Когда у калитки брякнул звонок и встревоженный сторож поинтересовался, почему перед моим домом не включен свет, уж не померла ли я случайно, я очнулась и глянула на часы. Скоро одиннадцать. И хотя я нашла номер телефона адвоката Вежбицкого, но звонить не стала. Порядочные люди в такую пору не звонят, если не хотят, чтобы потом и им тоже звонили в ночь-полночь. Никуда не денется пан, подожду до утра.

На улице Чечота я оказалась ни свет ни заря и первое, что увидела перед интересующим меня домом, – старенький зеленый «опель». Я припарковалась сразу за ним и задумалась.

Значит, вернулся, голубчик. Могу тут постоять, подождать, пока не выйдет из дома, и осмотрю его как следует. Хотя, раз он только что вернулся, возможно, будет отдыхать и вообще выйдет не сегодня, а только завтра, а в машину не сядет, пойдет себе пешком, может, ему только в киоск за сигаретами? И как я тогда узнаю, что это именно он? А с пани Вишневской мне все равно не мешало бы поговорить. Бесценная женщина, никаких подслушивающих устройств не надо, она и без них все прекрасно слышит и охотно выложит. Или все же пойти к этому извергу? А вдруг Вишневская отправится за покупками, а сейчас у меня есть шансы застать ее дома. И вообще, под каким предлогом я к нему пойду? Ах, извините, ошиблась, ищу портниху, перепутала адрес… А откроет жена, он же и вовсе не покажется, ему портниха до лампочки…