Текст книги "Смерть пиявкам!"

Автор книги: Иоанна Хмелевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Иоанна Хмелевская
Смерть пиявкам!

– …Мы с ней в одну школу ходили. Нет, не ходили вместе в школу, а учились в одной школе. Вместе, значит, учились… Ай нет, не вместе… О господи, и что я плету! Вместе, конечно, но не вместе, потому как она на десять лет моложе меня. Выходит, она только начинала учиться, а я уже школу заканчивала. Но одну и ту же школу. И я наткнулась на нее как-то раз, когда училась в выпускном классе. В туалете наткнулась. Такая худенькая малышка сидела там и ревела в голос. Так заливалась слезами, что воду в унитазе можно было не спускать, ее слез вполне бы хватило. Видать, дошла до крайности. В тот момент ей позарез надо было излить кому-то свое горе, а я как раз и подвернулась. Пришлось мне слушать исповедь.

Родители назвали ее Клотильдой, в школе обрадовались и иначе как Колодой не обзывали. А тут еще и фамилия дурацкая – Хлюпанек. Так что в школе она только и слышала: «Гляньте, Колода опять хлюпает», ведь глаза у девчонки вечно были на мокром месте. Самое нелепое заключалось в том, что у девочки имелось второе имя – Эва, но родители, отдавая дочь в школу, почему-то записали ее Клотильдой. В общем, в какой-то момент бедняжка решила, что хватит с нее и ничего ей не остается, как утопиться.

Лялька умолкла, чтобы перевести дух и глотнуть винца. Слушала я ее с огромным интересом.

– А я и говорю, – снова затараторила Ляля, – зачем искать какие-то водоемы, она сейчас в собственных слезах утонет, и я вместе с ней. Но девчонку мне стало ужас как жалко, и решила я ей помочь. Стать ее добрым ангелом. В школе я была на хорошем счету, отличница, активистка, так что со мной считались. Ну я и толкнулась к учителям. Тогда среди них в основном нормальные люди были, вот я и попросила их называть девочку Эвой, а не Клотильдой, да и с детьми побеседовать. И представь, все получилось. Нет, погоди, это еще не конец Эва просто влюбилась в меня, ходила за мной повсюду хвостом, ни на шаг не отставала, я стала ее кумиром. Да я и сама привязалась к соплячке, особенно когда поняла, до чего же она одинока. Я чувствовала, что дома у нее неладно, часто она в школу приходила на взводе, дерганая, места себе не находила. Выяснилось – всему виной драгоценный папочка. Похоже, из военных, дочь с малолетства слышала от него лишь команды. Точнее, одну команду «Марш!»

Еще в самом раннем детстве, когда вечерами мама говорила, что пора спать, отец тут же орал «А ну марш в кровать!» Или мать просила Эву помочь ей убрать со стола, и тотчас раздавался вопль: «Марш за уборку!» Мамуля предлагала: «Пошли, дочка, погуляем», а отец кричал вслед: «Гулять, шагом марш!» Словом, этот идиот издевался над ребенком, по имени дочь он не называл, исключительно Колодой да идиоткой. Не упускал ни одного промаха дочки, так и норовя унизить ее. Похоже, он был из тех папаш, что мечтают о сыне, а им дочку подсунули. Возможно, именно поэтому, став писательницей, она взяла псевдоним Эва Марш – назло папочке, чтобы знал: не удалось ему задавить дочь! Ну так как, сможешь достать мне ее книги?

Речь эту Лялька выдала на одном дыхании, не позволив мне и слова вставить.

Мы сидели в парижском бистро и угощались отличным вином. Удивительно, но я некогда училась в той же самой школе, что и Лялька с Эвой-Клотильдой. Ляля давным-давно перебралась в Париж, и теперь она известный дизайнер по интерьерам. Времени в нашем распоряжении было совсем немного, поскольку Ляльку ждала презентация очередного ее творения, я же собиралась в обратный путь, домой, в Варшаву, с заездом в Копенгаген. Уж не знаю почему, но еще со школьных лет мы с Лялькой вечно встречались в экспресс-режиме, в жуткой спешке, между какими-то важными делами.

– Так ведь она уже давно не пишет, – сказала я. – Новых книг сто лет не выходило. Как написала семь штук, так и замолчала.

– Видишь, а у меня только три. Вообще-то я не для себя их ищу, а для Каськи. Загорелось ей почитать произведения Эвы Марш, вынь да положь.

– Неужто твоя Каська читает по-польски?

– А как же! Я с малолетства ее приучала.

Эва Марш… Да, книги у нее и впрямь замечательные. Не оторваться. Проглотишь залпом и тут же хочется еще. Но, увы, последние годы Эва Марш держала своих читателей на голодном пайке. Так, может, Лялька в курсе, почему она перестала писать?

Лялька отрицательно покачала головой:

– Понятия не имею. Я потеряла с ней связь после того, как переехала во Францию. Подумать страшно, сколько лет прошло. Восемнадцать или девятнадцать. И у меня на душе такой осадок… словно бросила человека. До чего же неприятное чувство, ты представить себе не можешь. Хотя она к тому моменту давно уже была взрослой и самостоятельной. И вообще, характер у девочки должен был выработаться о-го-го какой, раз такой папаша не сломал ее. Я ее потом пыталась найти, но все тщетно, наверное, замуж вышла, фамилию поменяла. Ну так что, поищешь книжки?

– Поищу. Может, и саму Эву удастся найти…

Мы с Лялькой сидели за столиком на улице, наблюдая за утренней парижской жизнью. Вот за соседний свободный столик уселась пара с собачкой. Длинная упитанная такса вытянулась в проходе, носом уткнувшись в ноги хозяйки, а хвостом касаясь нашего столика. Тут из бистро выскочил официант с подносом, едва не наступил на развалившуюся таксу, заполошно перескочил через нее и, чтобы не упасть, быстро-быстро засеменил, этакой трусцой на цыпочках, да еще бочком, ну прямо танец маленьких лебедей. Все это произошло за какую-то секунду. Официант так быстро семенил, что едва не вылетел на мостовую, как раз под колеса автомобиля, но успел-таки затормозить, развернуться и с любезной улыбкой склониться над столиком, вот только в глазах его не было и следа любезности. Вылитая сценка из кино. Прелестная, милая и такая элегантная. Правда, нынешние режиссеры ничего такого снимать наотрез не умеют, они такую сцену всенепременно превратят в бездарную тягомотину, такую же бесконечно длинную, как вот эта такса. И непритязательная комедийность мигом обратится в пошлейший гротеск. Особенно если режиссер работает для телевидения…

Тут меня осенило.

– Слушай, а телевидение, часом, не сподобилось снять что-нибудь по ее книгам?..

– Вот! – обрадовалась Лялька. – Именно об этом я и говорю!

Народу в бистро прибавлялось. И всем приходилось переступать через таксу. Официант, который как заведенный носился туда-сюда с подносом, то и дело злобно зыркал на ленивую собаку. Меня эта суета начала раздражать.

– Убрали бы они свою псину, что ли, – пробормотала я, – ведь кто-нибудь непременно наступит! Ничего подобного ты не говорила, ни словечка ни про фильм, ни про телевидение.

– Нет? Не успела, значит. Бедная собачка… А вдруг и вправду наступят? Ой, вот и молодец, умненькая какая.

Такса сжалилась над нами и проворно заползла под столик своих хозяев, видимо, надеясь, что ей перепадет что-нибудь вкусненькое. Ей кинули кусочек сыра, и такса осталась под столом выпрашивать дальше.

– Ну! – поторопила я Ляльку. – Скажи, я права? Эти кошмарные телевизионщики ведь испаскудили какую-то из ее книг?

Лялька наконец оторвала взгляд от собаки и кивнула:

– И здорово испаскудили, во всяком случае, меня чуть не стошнило. Мы с Каськой фильм смотрели, я тогда все ругалась, что надо же так испоганить прекрасную книгу, что Каська даже заинтересовалась. Она у меня настоящая полиглотка. Французский – ничего удивительного, в конце концов, она здесь родилась и выросла. А еще знает английский, немецкий и итальянский, теперь взялась за испанский и подумывает о греческом.

– А польский?

Лялька вздохнула:

– То-то и оно. Польский она тоже знает. Но относится к нему как к остальным языкам. А я бы хотела, чтобы к польскому у нее было особое отношение. Книги на польском она читает, что правда, то правда, но такие, знаешь, о которых много пишут, но после этих шедевров остается ощущение, как от диетических блюд – никакого послевкусия, прочел и забыл. А романы Эвы Марш – совсем другое дело. Вот я и обрадовалась, когда мне прислали кассету с телефильмом. Решила заинтересовать дочь. Сели мы смотреть, так меня едва наизнанку не вывернуло от этой гадости. Каська же сказала, что обычная халтура, ничего особенного, и она, мол, не понимает, зачем ей непременно нужно почитать Эву Марш. Но тут я так завелась, так проклинала киношников, что Каська прочла три романа, которые к тому времени нашла.

– И что?

– Книги ей понравились, но умеренно.

– Все-таки странно, как ты смогла после плохого фильма убедить дочь прочесть оригинал.

– Xa! Да ведь я так орала, так размахивала руками, в Марселя запустила пультом от телевизора, а потом растоптала какие-то мелкие, но особо ценные запчасти от газонокосилки.

– Почему именно от газонокосилки? – поразилась я.

– А я коробку с этими запчастями приняла за кассету, они одного размера, и обе черные. Рассыпала по полу, да еще потопталась по ним, поскольку не в себе была от ярости. Так что газонокосилка ку-ку. Но не в том дело. Каську настолько заинтересовала моя реакция, что она желает прочесть всю Эву Марш и понять, что же в ней такого замечательного. И я тоже. Может, я излагаю не очень логично, но это исключительно по причине нехватки времени.

Я помотала головой, для меня все было логично, и ухватила пробегавшего мимо официанта.

– Encore une fois, – вежливо попросила я, указывая на пустые бокалы. – Нет, я тебя прекрасно поняла. Книги обязательно разыщу и пришлю тебе. Вот только не пойму – не подумай только, что я упрекаю тебя, – почему ты сама не купила их в Польше? Не такая уж это и редкость. Ведь ты же бываешь в Варшаве?

– Не бываю! – возразила Лялька, угрюмо уставившись на марсианина, с трудом загонявшего на тротуар у нашего бистро свою неимоверно разукрашенную «хонду».

– А почему?

– А потому что я подлая.

– Скажите пожалуйста! – вежливо удивилась я.

Со школьных лет Лялька ничуть не изменилась. Ну повзрослела, с тех пор как сдавала экзамены на аттестат зрелости, в темных волосах приятно поблескивали серебряные нити, на лице появилось немного морщинок, но и фигура, и характер остались прежними, не претерпев никаких изменений. Подлой она не была никогда, вспыльчивая и нетерпеливая – да, этого у нее не отнять, малость легкомысленная, иногда упрямая и требовательная до деспотичности, но никак не подлая.

Я молча ждала продолжения.

– Я перестала ездить в Варшаву, потому что уже не могла выносить нытья моей матери, – раздраженно пояснила Лялька. – Теперь пусть ее нытье выслушивает обезьяна, с меня достаточно.

– Какая обезьяна?

– Моя сестра. Ведь раньше все изливалось на меня, я и во Францию от этого сбежала, не помогло. Каждый приезд – отпуск, каникулы, праздники, – словом, каждое пребывание у мамули в Варшаве – одно сплошное нытье, а главное, ни на шаг не отойди от нее! В горы выбраться нельзя – слишком далеко, на море – только на один день. Разве это отпуск? Сплошное мучение. Я всегда возвращалась до предела вымотанной.

– А если поехать куда-нибудь вместе с матерью?

– Да окстись! Для нее путешествие – казнь египетская. Она их не выносит, красоты и достопримечательности ее не волнуют, в самолет не сядет ни за что на свете, на корабль – тем более, даже на лодочке на Черняховском озерце с ней морская болезнь случается, а в машине впадает в настоящую истерику.

– Так, может, это болезнь? Что-то с вестибулярным аппаратом?

– Какая там болезнь! По городу она может кататься на машине, на автобусе хоть круглые сутки, но предпочитает из дома не выходить. И я должна сидеть с ней в квартире, забавлять ее. Забава заключается главным образом в том, что она беспрерывно жалуется. Изливает свое недовольство, а я обязана со вниманием выслушивать, кивать и утешать. На что жалуется? Ты спроси, на что не жалуется. На воду, на свет, на унитаз, на дождь и солнце, на мороз и жару, на государственный строй, на еду, магазины, здоровье и медицину вообще. Рамы скрипят, телевизор барахлит, соседи ссорятся, танцуют, рычат…

– Соседи? Погоди-ка, она живет там же, где и раньше?

– Ну да. Только теперь одна. О, забыла, больше всего на приходящую уборщицу жалуется, но сменить ее не желает. Она у нее с тех времен, когда еще отец был жив и Миська, моя сестра, с ними жила. Но мамочка уже тогда жаловалась на одиночество. А людей она на дух не переносит, нет у нее ни подруг, ни знакомых, гостей терпеть не может…

Теперь я вспомнила. Четырехкомнатные апартаменты в довоенной вилле, толстенные стены, полная звукоизоляция, соседи только с одной стороны, с другой – сад. Кто же живет рядом? Духовой оркестр?

– Только дочки ей нужны, – продолжала Лялька. – Да, на Миську тоже жалуется, живет близко, а никогда к матери не заглянет. Так оно и есть. Миська всегда умела отделаться от нее. Талант! Но и с меня уже достаточно. Раз, знаешь… Она покоя мне не давала – приезжай немедленно! А у меня как раз аврал, пришлось всю ночь просидеть на работе, с трудом отпросилась на один день, полетела в Варшаву. А теперь слушай, зачем я ей понадобилась. Она принимает лекарство от давления, таблеток осталось всего на три дня, а сама пойти в аптеку не могла – насморк. Вот я и летела из Парижа, чтобы в аптеку сбегать! Холера! Нет уж, больше я ей не поддамся. Ну я взбунтовалась и перестала ездить на родину. Не совсем, конечно, на два дня в году все-таки выбираюсь. И эти два дня провожу безвылазно на улице Акации. Марсель с Каськой обычно едут со мной, чтобы морально поддержать, но я позволяю им заниматься в Варшаве тем, чем хотят. Сама свой крест несу.

Марсианину удалось наконец поставить свою «хонду» на тротуар, он снял с себя часть космического облачения и оказался молоденькой стройной блондиночкой. «Хонду» немедленно и с большим энтузиазмом пометил очаровательный сеттер, которого на поводке держала девушка. Если бы это была не хозяйка, а хозяин, бедного песика наверняка бы лишили возможности удовлетворить естественную потребность.

– Ну настолько-то подлой ты можешь быть, – милостиво разрешила я. – Такой вид подлости даже одобряю. Если я правильно понимаю, у мамули имеются средства на житье?

Лялька пожала плечами:

– Нам бы всем хватило половины. От дедушки с бабушкой у нее много осталось.

– А Миська что?

– Отбрыкивается. Пока ее дети были маленькие, я ничего не говорила, но теперь она могла бы хоть изредка… Ну да мамуля с ней запросто справится, у нее пробивная сила чудовищная. Ох, разболталась я что-то, но на душе полегчало. Впрочем, насколько я помню, у тебя в данной области всегда были весьма революционные взгляды. Погоди, сколько уже?..

Официант поставил перед нами бокалы с вином. Лялька нашла в сумке часы.

– О, еще успею. Отсюда на метро меньше десяти минут. Надо было заказать целую бутылку, вместо того чтобы с бокалами возиться. Кажется, именно от тебя я когда-то услышала о людях, которых никто не жалует…

– Ненавижу пиявок, – спокойно сказала я. – Считаю их самым омерзительным видом фауны.

– Фауны? – засомневалась Лялька.

– Ну не флоры же! Вот интересно, к кому они относятся – к земноводным, пресмыкающимся или вообще к моллюскам? Нет, не к моллюскам, это точно. Тогда, может, к червям? Черви ведь разные бывают. Или к насекомым?

– Насекомые летают.

– Смотря по обстоятельствам. Даже бабочки в виде гусениц ползают.

– А разве бабочка – насекомое?

– Холера, не поручусь… Но думаю, насекомое. А вот комар…

– Ты когда-нибудь видела гусеницу комара?

– Нет, а ты?

– Тоже нет.

– Слушай, ведь мы же не назюзюкались, правда? О чем же мы тут треплемся?

– О взглядах на характеры людей, – немного ядовито напомнила я. – И мы не назюзюкались, трезвые как свиньи и сейчас докажем это, разрешив проблему с пиявками. Вот скажи, чего у них наверняка нет?

Лялька так вся и всколыхнулась.

– Ну знаешь, ты таким голосом спросила… прямо как в школе. Наверняка у них нет ног. И скорлупы. Сама сказала – они не моллюски.

– Если говорить о внутренних органах, так у меня сомнения насчет сердца…

– Сердце! Точно, нет у них сердца! Безжалостно высасывают…

– Стоп! Я имела в виду орган как таковой, а не чувства.

Лялька упорствовала:

– Чувства я решительно исключаю. И пожалуй, мозга тоже нет. Хотя сомневаюсь…

– Я сомневаюсь также насчет печени, почек, селезенки и легких, – поддержала я. – Впрочем, насчет легких не уверена, мне и жабры не подходят. Желудок… о, вот! Она вся состоит из огромного рта и потом сразу кишечник, у нее и головы-то нет, один рот и кишечник, на конце которого дырка, через которую удаляется переваренная этим паразитом кровь. Да, правильно. Они кровососущие паразиты, вот кто такие пиявки!

– Так, говоришь, она вся состоит из пищеварительного органа, как змея из хвоста?

– Верно! У них есть пищеварительная система, а больше ничего нет.

– В это поверю, а что касается разных чувств – куда уж им. Наверняка нет у них моральной твердости… да и не только моральной…

Я во все глаза уставилась на Ляльку.

– Да ты не только не пьяная, но и очень умная! Твердости в них ни на грош. Потому что они беспозвоночные! И сдается мне, они каким-то боком относятся к плоским червям… Так?

Лялька охотно согласилась и предложила:

– Давай вернемся к началу. Сама удивляюсь, что я его так хорошо запомнила. Итак, пиявки тебе кажутся омерзительными…

– Ну да. И в эстетическом плане, и по части общения. Они паразиты. Не могут существовать без того, чтобы не сосать у кого-нибудь кровь.

– Ты вроде бы собиралась поговорить о людях, – напомнила Лялька.

– Вот и приступаю. К черту пиявки. Хотя из всех паразитов они самые мерзкие с виду, я собиралась обсудить других паразитов. Ведь некоторые очень даже привлекательны внешне. Взять хотя бы омелу. Или лианы. Но я не стала затрагивать омелу, ее паразитизм не всякий поймет, а вот пиявки всем понятны. А омелу редко кому…

– Допустим, я из редких…

– Ладно, допустим, – милостиво согласилась я. – Но я не выношу, когда людей используют без зазрения совести, обогащаются за их счет, эксплуатируют. Ненавижу паразитов. Ненавижу всех тех, кто внутри пуст и пытается заполнить эту пустоту чужим добром, материальным и интеллектуальным. Набить свое нутро чужим материалом, оказавшимся под рукой. Пусть потом этот материал, будучи использованным, превратится в переработанные отходы, отбросы, годные лишь на то, чтобы спустить их в унитаз. Паразиту это до лампочки. Он просто отправится на поиски новой жертвы. А ведь есть такие элементы, кто трогательно заботится о пиявках и тем самым наносит непоправимый вред обществу. Ослы безмозглые! А поскольку мы говорим о людях, которые в биологическом отношении во всем превосходят пиявок, то пусть они задумаются. О том, что они все же люди. Люди, а не какие-то ползающие кровососущие!

– Эк тебя задело! – удивилась Лялька. – Откуда в тебе это? Ведь мы же знаем друг дружку сто лет.

Вино все-таки явно способствовало искренним излияниям.

– Получается, что недостаточно знаем. Возможно, ты даже и не заметила, но и я в свое время отличалась некоторыми склонностями… использовать в своих целях ближних. Родных, знакомых. Паразитами становятся по лености, по расчету, по полнейшей собственной несостоятельности. Сдается, я одно время излишне часто прибегала к помощи людей, и не из лености, не по расчету, а просто потому, что вела такой интенсивный образ жизни. Словом, времени не хватало. Мне хотелось всего – и все было мне мало. Иной раз, даже не сознавая, что делаю, просто не подумав, обращалась с просьбой к человеку, в то время как он был занят не меньше моего. Ничего, мне очень скоро разъяснили неприличие такого поведения, и я устыдилась. Спасибо окружающим, они не горели желанием выступать в роли дойных коров и очень доступно дали мне это понять. Но ты не представляешь, сколько сил от меня потребовалось, чтобы сдержать свои паразитические наклонности! Я даже слегка перегнула палку и разрешила себя доить, потом опять спохватилась – тоже нехорошо, в общем, каторга и галеры. Вот откуда моя ожесточенность. Но зато я многое поняла.

Лялька молчала, уставившись на полураздетую девицу, соблазнявшую парня в машине. Похоже, они не договорились, парень уехал. Странно, девица-то вполне недурна собой. Лялька очнулась.

– Вот удивительно, в те давние времена я ничего такого в тебе не замечала. Наоборот, тогда я сама использовала тебя. Паразитировала на тебе, так следует говорить?

– Глупости! Мне даже удовольствие доставляло помогать тебе.

– Ну ты скажешь… Темно, зябко, ветер свистит, дождь со снегом. Бедная сиротка… Ладно, неохотно, но признаю – ты права.

Я удивилась:

– А почему неохотно?

– Потому что не столько из-за твоей правоты, сколько потому, что мне это приятно.

Интересно, до чего мы дойдем, если отхватим еще по бокалу вина? Мне-то что, отель в нескольких шагах, а вот Ляльке… Ну и что, на свою презентацию она поедет на метро, работу она уже закончила, сегодня ей нужно лишь купаться в похвалах и восторгах. А если возникнут какие-то проблемы, то вино как раз и сгладит неприятности. А у меня все должно выветриться к завтрашнему утру…

– Черт бы побрал эти бокалы! – вдруг гневно крикнула Лялька. – Куда гарсон подевался? Monsieur, route la bouteille, s'il vous plaot… Даже если я на пятнадцать минут опоздаю, ничего не случится, пусть себе посмотрят, понаслаждаются. Подумай, сколько лет прошло, пока мы смогли вот так, спокойно, все обсудить? А тебе обязательно завтра ехать?

Может, и не обязательно, но придется, иначе подведу сразу несколько человек. Пожалуй, и без меня могли бы обойтись, но уже договорились, и глупо, если из-за меня у девушки испортится карьера. Очень не люблю подводить людей.

– Жаль, но я и так…

Официант уже радостно откупоривал бутылку вина – сам сообразил, что мы захотим тот же «Совиньон». Ага, и сыру принес Смекалистый.

– Неизвестно, когда опять мы встретимся с тобой, – сказала Лялька, – поскольку кручусь-верчусь круглыми сутками… Ну ни секунды на личную жизнь!

– Прекрасно тебя понимаю, сама это пережила в свое время, – посочувствовала я. – Сколько недосыпала!

– Вот именно. И чего тут ходить вокруг да около, обе мы знаем, что речь шла о моей матери, так ведь? Классическая пиявка.

Приятно иметь дело с человеком, который понимает каждую твою метафору, каждый намек, которому нет нужды разжевывать каждую свою мысль, толкуя до одурения, как староста корове на меже.

И еще: очень приятно знать, что человеку можно довериться.

Лялька меня правильно поняла. Пиявка высасывает из человека кровь. А еще впрыскивает свой яд. Нет, это тогда не пиявка, а мошка Мошкара такая кусачая! До смерти человека может закусать.

– Все верно, – согласилась я. – Но это простейший и самый распространенный случай. Я же имела в виду более сложные, не мать – дитя, жена – муж, сестра – брат, две сестры – короче, обычные примеры. Я говорила о пиявках, так сказать, профессиональных, которые кровь сосут на работе. Этим пиявкам-профессионалкам нет никакого оправдания в отличие…

– А в семье еще и чувства всякие мешаются. Родственные чувства, я хочу сказать. Вот того же директора, коллегу или режиссера тебе любить вовсе не обязательно. А в семье все иначе: если пиявка не высосет из тебя всю кровь, то будет страшно несчастна, а ты сама этой пиявке…

– …запросто могла бы помешать, – перебила я. – Вот милый мальчуган в полном восторге забивает до смерти котенка молотком. Так что, хвалить его? Нет, лечить надо, потому как впереди его ждет серьезное психическое расстройство. А вот если бы у паршивца вовремя отобрали молоток, да еще надавали по заднице, он бы заорал не своим голосом и был бы таааакой несчааааастный…

Лялька возразила:

– Но детей воспитываем мы. А родителей – не мы!

– Вот потому и перестань думать об ответственности за нее. Дадим родным пиявкам столько своей кровушки, сколько здоровье позволяет, и хватит. Если же они захотят нас сожрать, то ничего не поделаешь, придется сбежать, вот как маленький львенок сбегает от своего голодного папочки или мамочки, когда те хотят его съесть с голодухи. Но ежели тебе удастся поймать антилопу, то притащи ее своей мамуле, пусть питается, пусть сожрет антилопу, а не тебя. Но мамуля – это одно, а чужой человек – другое. Чужой человек тебя не родил, не вырастил, не выкормил, не воспитал, не любил. И ты его тоже не должна любить. А он пытается использовать тебя. Да какое там пытается – высасывает до самых твоих потрохов. Вот ты что-то придумала, а он взял и присвоил идею! Что же, мириться с этим? Да ни за что!

– Ого, похоже, тут у тебя что-то очень конкретное, – оживилась Лялька. – Ладно, твои рассуждения про родных пиявок я приняла. И мне сразу полегчало. Спасибо, подруга. А что скажешь о чужих людях? В чем тут соль?

– В Эве Марш.

Лялька, не донеся бокала до рта, выжидающе уставилась на меня.

– Эва Марш – это символ и квинтэссенция моих рассуждений, причем в них она не одна, вокруг нее такая же толкучка, как в трамвае в час пик. Это ведь она написала книгу, не так ли? Придумала идею, разработала, нарастила на нее мясо, изложила на бумаге, родила образы. И передала нам – пользуйтесь, читайте, наслаждайтесь. Но тут в дело вмешался гад, пиявка-режиссер, харя немытая, все переворошил, все испортил, опошлил и выдал через свой задний проход – любуйтесь, люди добрые!

Лялька так энергично кивнула, что ткнулась носом в бокал.

– Судя по увиденному мною «шедевру», так оно и было. Но почему ты думаешь, что испаскудил режиссер? Может, сценарист?

– Мне ли не понять? Слишком много я видела прекрасных сценариев, испоганенных режиссерами. Нет, ко мне они не имели отношения, не думай, в данном случае не лично меня пожирали. Пострадали произведения – не моим чета. Сенкевич в гробу переворачивается, Крашевский, Реймонт, Прус, Диккенс… Дюма и вовсе в могиле извертелся. Не стану называть современников, которые еще живы…

– От живых трудно ожидать, чтобы они в гробу перевернулись, – справедливо заметила Лялька, – но их самоубийство меня бы не удивило.

– Меня тоже. А потом какой стыд переживает автор, ведь все валят на него! Вон как твоя Каська. И не сценарист, разрешите вам заметить, распределяет роли, а режиссер. Вот, скажем, вся книга построена на одной толстой блондинке, ну, она главная героиня, от ее внешности многое зависит в повести, а на экране мы видим худущую брюнетку и ничего не можем понять. Перепутаны реплики и диалоги, не говоря уже о сюжетных линиях. Повесть рассыпается как карточный домик. А все потому, что он, скотина этакая, не выносит полненьких блондинок и обожает тощих брюнеток.

Лялька кивала с какой-то автоматической регулярностью, соглашаясь с каждым моим словом. Не выдержав, перебила меня и принялась вспоминать любимые произведения, загубленные подонками от кинематографа.

За разговором и вином мы начисто забыли про время. Пока мы болтали, изящная хозяйка «хонды» встретилась с мужчиной, он был гораздо массивнее, но тоже в космическом облачении. Блондинка набросилась на него с кулаками. И вряд ли то было проявление любви. Сквозь уличный шум донеслись визги про идиота, дебила, кретина, урода. Похоже, кавалер припозднился, и теперь блондинка изливала на него свою ярость, и понять ее можно – ведь как бедняжка намучилась, ворочая свой огромный драндулет, пока затащила его на тротуар.

Лялька вдруг спохватилась и посмотрела на часы.

– А о пиявочном одиночестве мы как-нибудь поговорим, правда? Оставить тебе денежку?

– Да бог с тобой, я еще в состоянии заплатить за бутылку вина.

Лялька умчалась, а я продолжала сидеть над своим бокалом, размышляя об Эве Марш.

Как-то так получалось, что в последние годы, когда я возвращалась из длительного заграничного путешествия, меня непременно поджидало какое-нибудь из ряда вон выходящее событие. Фатум? Я смирилась с судьбой и уже заранее ждала новостей, от которых волосы на голове вставали дыбом, я вся цепенела, только в мозгу начиналась бешеная карусель. Или, напротив, голова делалась пустой, ну прямо космическая пустота воцарялась там, тогда как требовалось срочно найти верные решения.

Вот интересно, можно ли в космической пустоте вообще что-либо найти?

От цели своего путешествия я остановилась в четырех километрах, пришлось съехать с улочки, притворяющейся автострадой, на обочину. На этот раз сенсация требовала предельной сосредоточенности. Затормозив у какого-то подъезда, я прижала к уху сотовый и вся обратилась в слух.

– Повторите еще раз, пан Тадеуш, – попросила я своего литагента. – Это тот земельный участок, что при Кабатах?

– Именно тот, из-за которого вы… так сказать… нервничали…

– Из-за которого я закатила скандал, – нетерпеливо поправила я чересчур воспитанного пана Тадеуша.

– Пусть будет скандал, – согласился он. – Участок действительно продается, то есть будет продаваться. То есть его можно будет купить, если вы все еще хотите его приобрести. Тогда надо немедленно застолбить за собой право первенства ну как же, вы первая выразили желание его купить, короче – право первенства покупки. Такая оказия! Я надеялся застать вас дома, думал, пани уже приехала…

– А я и приехала. Подъезжаю к дому. Сколько за него хотят?

– Вот именно, в этом и состоит удача. Тридцать долларов за квадратный метр.

– Сколько?!

– Тридцать долларов.

– А земля выведена из сельхозоборота?

– В том-то и дело. За давностью могут опять ввести, да и вообще у нас законы меняются каждый день, но надо обязательно проверить немедленно. Отсюда и спешка.

– А почему так дешево?

– Продает дочка, очень торопится, у них там какие-то расчеты с мужем Мы с ними заключили предварительное соглашение, так что мы первые в очереди.

– Минутку. Две тысячи пятьсот квадратов по тридцать долларов. Трижды два и половина… пан Тадеуш, я не наскребу такую сумму. А срочный кредит не хочется брать…

– И не нужно! Сейчас требуется только задаток, чтобы гарантировать сделку. Но завтра будет уже поздно. Банки работают до восьми…

Несколько ошарашенная неожиданной новостью, я попыталась собраться с мыслями. Слишком уж выгодные условия, нет ли тут какого подвоха. Обычно цены болтаются в районе ста долларов за квадратный метр. А я так мечтала об этом участке! Рискнуть? В крайнем случае потеряю двадцать тысяч задатка. Кто не рискует, тот не ест… Но все-таки, что тут за крючок, на который хотят меня поймать?

– Минутку, пан Тадеуш, дайте подумать. Перечислить деньги я могу и из дома, буду там через восемь минут, вы мне продиктуете номер счета… Но почему так дешево? Может, там собираются провести железную дорогу? Или местность заражена радиоактивностью? В болоте что-то лежит?

– Да нет же, говорю вам, что продает дочь покойного…

– Ну и что же, что дочь… Стойте, какая дочь и какого покойника?

– Дочка Вайхенманна. Вы что, разве не знаете? Вайхенманн убит!