Текст книги "Смерть пиявкам!"

Автор книги: Иоанна Хмелевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

– А, так вот почему у него те искусительницы так странно выглядели?

– Да у него все странно выглядит. А фамилии его я не помню. Впрочем, его никто не называет по фамилии, зовут попросту – Пустобрех. Снимать он категорически не умеет, даром что оператор. Дошло до него, что ты разнесла в пух и прах творение Држончека, так он принялся на тебя наговаривать.

– Да пусть наговаривает, может, язык онемеет. И на других тоже грязь льет?

– Ой, главный источник гадостей – Флориан Ступеньский. И чего только не несет! И права, мол, незаконно получены, и автор врет, что ему не заплатили, и все в таком духе. А тут появляется Войлок…

У меня голова шла кругом Господи, ну и клубок лжи и клеветы! И постоянно всплывают авторское право и гонорары, которые автору выплачены не были… Как тут не вспомнить издателей Эвы Марш!

А Ступеньский наверняка затаил злобу на Эву. И пытается именно на нее направить все подозрения, вот изощренная скотина! В принципе, он и на Мартусю зуб имеет, она же не постеснялась в выражениях, описывая его. Так что я не удивлюсь, если и в Кракове вдруг обнаружится чей-то труп. И если бы не Эва Марш, я бы обо всем этом рассказала Гурскому, даже пригласила бы его послушать сейчас Магду.

А та продолжала:

– Тут все так запутано, так взаимосвязано, но каждый раз всплывает одна фамилия. Вот сейчас опять Ступеньский в центре сплетен и слухов оказался, алиби у него нет, и он свободно мог прикончить всех троих. А свидетели в своих показаниях безбожно врут, поскольку он их шантажирует.

– У него есть для этого материалы?

– Еще бы! Но это не такие преступления, за которые грозит статья уголовного кодекса, а так… компрометирующие. Они иной раз бывают пострашнее, каждый дрожит за свое место. Если бы кто-то занялся этим всерьез, вскрылась бы такая афера!.. То-то общественность порадовалась бы, ведь у многих наш телецентр сидит в печенках. Но кому этим заниматься? У нас давно уже смирились и с порнографией, и с бездарными передачами, так что не исключено – этого Ступеньского того и гляди еще человеком года объявят. Но только учти, пожалуйста, все, что сейчас тебе наболтала, – сплошные сплетни и, возможно, выдумки. Нынче каждый мерзавец пользуется случаем, чтобы подложить свинью своему недругу, выкурить этого недруга из телевидения. Лишь бы бросить тень на соперника, занять место поближе к кормушке.

Я попыталась представить себе всю эту массу телевизионного люда и атмосферу, царящую на телевидении, но воображение повернулось ко мне задом и даже выпятило свою… нижнюю часть, явно давая понять, что есть более важные темы.

Уже уходя, Магда вдруг вспомнила:

– Многое наверняка знает Адам Островский. Он часто бывает у тебя?

– Не очень, заходил пару раз. Но он мне нравится, выгодно отличается от остальной журналистской братии, люблю его смелые статьи, в них и смысл, и гражданская позиция. В их профессии таких можно по пальцам пересчитать, редкий экземпляр.

– И вы в хороших отношениях?

– Вроде бы. А что?

– Да ничего. Так просто интересуюсь. Возможно, тебе стоило бы с ним почаще общаться…

И только когда за Магдой захлопнулась дверь, я вдруг вспомнила о ее драгоценном десперадо. Странно, но на этот раз она о нем даже не упомянула…

Гурский нанес мне визит уже на следующий день. Увидев его у калитки, я нисколько не удивилась, только очень обрадовалась: надо же передать ему информацию, полученную накануне от Магды. А еще немного встревожилась – наверняка ведь явился не для того, чтобы сделать мне приятное.

– Если не ошибаюсь, вы хорошо знаете Марту Формаль? – был его первый вопрос. Да и задал он его каким-то ненатуральным, деревянным голосом.

Естественно, я удивилась:

– А мне казалось, вы ее тоже очень хорошо знаете.

Вздохнув, Гурский прошел в гостиную и позволил мне сесть, прекрасно зная, что я не в состоянии разговаривать стоя. Подумал и сел сам. На мой вопрос ответил так:

– Оказалось – недостаточно, она меня удивила, потому и спрашиваю. А вы вчера вечером не уезжали из Варшавы?

– Не только из Варшавы, я даже из собственного дома вечером не выходила, вот разве что выбрасывала мусор. Но мусорный ящик у самой калитки. А так я весь день просидела дома, собирая информацию. Для вас.

– Сейчас мы перейдем к вашей информации, а пока меня интересует отношение пани Формаль к Флориану Ступеньскому.

Вот, оказывается, как умно я поступила! Видно, вести о подрывной деятельности Ступеньского уже вышли за пределы Варшавы и добрались до Кракова, до Мартуси.

Я не стала темнить и с готовностью сообщила, что отношение Мартуси к Ступеньскому – отрицательное. И добавила:

– Даже очень отрицательное. И мне кажется, я вам совсем недавно говорила об этом.

– Ничего, я охотно выслушаю еще раз. И почему же?

Легкое беспокойство переросло в нешуточную тревогу. Что еще стряслось?

– В двух словах не расскажешь. Попробую коротко и о главном. Вы этого Ступеньского лично знаете? Видели ли его когда-нибудь?

– На фотографии. Не очень удачной.

– Тогда придется объяснить словами. Чрезвычайно интересный мужчина, обаятельный, умеет произвести впечатление. Мартуся попалась на его удочку, паршивец охмурил ее в два счета, попытался втянуть в свои махинации, обвел вокруг пальца, после чего отшвырнул за ненадобностью. Этого достаточно?

– Хотелось бы поподробнее.

– О боже… Ну, бабы к нему так и льнут, из-за внешности и умения найти подход к любой. Мужики, впрочем, тоже, не только бабы. Правда, не все, но некоторые попадаются на его удочку, хотя и на другую наживку. Их он берет своей предприимчивостью, умением проворачивать дела, знакомствами во всех сферах, организационными способностями – словом, не парень, а талант, огонь, к тому же с нюхом на прибыльные дела. Будь у него средства, уж он бы развернулся! И многих матерых бизнесменов так и тянет протянуть руку помощи талантливому юноше, хотя на деле у того за душой пустота: ни таланта, ни пробивной силы, ни полезных знакомств, ни умения организовывать – все ложь и одно сплошное мошенничество, но это раскрывается не сразу. Хочу чаю, чаю хочу. А вы?

– Ну, если вы будете, то и я не откажусь…

Вернувшись из кухни, я продолжила:

– А правда такова: он способен на любую гадость, моральных преград для него не существует, пойдет на все, если почует запах денежек. Мартусе он подложил двойную свинью – и в личном, и в служебном плане. Сначала охмурил девушку, очаровал. Она его привлекла тем, что работала на краковском ТВ и считалась очень успешной и перспективной сотрудницей, к тому же она еще и красавица. Он и наплел с три короба: она одна такая на свете, он всю жизнь мечтал такую встретить, полюбил всем сердцем и прочее в этом духе. Потом исподволь проник через Мартусю в телевизионный мир, притворившись этаким наивным сельским пастушком. А там нашел себе других покровителей и покровительниц. Тут-то и выяснилось, что он прекрасно осведомлен о телевизионной кухне, поскольку подвизался в варшавском телецентре. Но поначалу краковяне нарадоваться не могли, какой он смышленый, как схватывает все на лету. И больше всех он поразил некую пани Изу, которую я лично не знаю, она занимала довольно высокую должность на телевидении. И, ни минуты не колеблясь, негодяй порвал с Мартусей ради престарелой, зато увешанной бриллиантами начальственной дамы… Вам бы надо с самой Мартой поговорить, потому как я хорошо разбираюсь в человеческих чувствах, но совсем незнакома с их телевизионными порядками.

Гурский отрицательно помотал головой:

– Нет, в данном случае для меня важнее человеческие чувства.

– Очень мило с вашей стороны. – И я обрадованно продолжала: – Перед Мартусей в то время открывались неплохие перспективы, она получила возможность переключиться с документалистики на художественные телефильмы, о чем давно мечтала, ей предложили должность второго режиссера, и тут вдруг… Подробностей я не знаю, да и не разобралась бы в них, мне лишь известно, что пылкий обожатель именно в тот самый момент подложил возлюбленной грандиозную свинью. При поддержке всемогущей Изы оттяпал у Марты обещанную должность и устроил на нее другого претендента – за бешеные деньги. Кстати, он и у Марты назанимал немалую сумму, но, разумеется, так и не вернул.

– Минутку. Я вас правильно понял? Он должен ей? Не она ему?

– Да что вы! Конечно, он должен ей.

– Хорошо, а дальше что?

– Как я вам и сказала, он бросил Марту за ненадобностью. Впрочем, пани Изу тоже вскоре бросил, использовав ее влияние и финансовое могущество и наобещав другим сотрудникам свое покровительство. При этом все стрелки он переводил на Марту, ведь все считали, что Ступеньский с Мартой – одна сатана и действует он по ее наущению.

– Понятно. А она… не пыталась отомстить?

– Нет, у нее хватило ума и не хватило времени. Она даже расплатилась с теми общими знакомыми, у которых он назанимал денег, ссылаясь на нее. А он, напаскудив в Кракове, быстренько смылся в Варшаву. Пока все его не раскусили и не разобрались, кто тут истинный виновник.

Гурский пристально рассматривал в окно двух кошек на террасе, которые вылизывали друг друга.

– Если не ошибаюсь, пани Формаль – темпераментная особа, не… как это говорится…

– …Не размазня, – охотно подсказала я.

– И попадись он ей под горячую руку…

– А он и попадался, причем не однажды. Он часто наезжал в Краков, а она в Варшаву, как-никак оба работают на телевидении. И на работе встречаются, и у общих знакомых.

– И что?

– Она всегда отворачивается, а этот подлец изображает страдальца, всячески демонстрируя свои поруганные чувства. А поскольку таланта лишен начисто, даже лицедейство у него не получается. Вот и все. Как могла, передала вам вкратце, что знаю. А что?

– Как вы сказали?

– Я спросила – а что? Ради чего я старалась? На фига сдались вам отношения между Мартой и Ступеньским, если не для дела? С таким же успехом вы могли бы расспрашивать об отношениях между нами.

– А что, Ступеньский и к пани подкатывался? И пани позволила себя очаровать?

– Ну зачем молоть ерунду! – рассердилась я. – Подкатывался, было дело. Но как подкатился, так и откатился. Да и не наступлю я снова на те же грабли, ведь подобный экземпляр некогда и мне подвернулся, так что у меня иммунитет. И не смейте намекать, что паршивец пренебрег мною лишь из-за моего возраста или просто мало старался…

– Да бог с вами! Такая мысль мне и в голову прийти не могла, – горячо заверил Гурский.

– Так зачем вам понадобились все эти сведения?

– Минутку… А та информация, которую вы вчера якобы для меня собирали, она о чем?

– Телесплетни. О расследовании я ничего не знаю, вы с вашими людьми держите меня в черном теле, а ведь я уверена, что у вас уже есть все результаты экспертиз…

Последние слова я произнесла с вопросительной интонацией. Гурский вздохнул, но ответил:

– А, сплошь сомнения.

Я решила проявить благородство и первой поделиться новостями.

– Ладно, хоть вы и посадили меня на голодный паек, я все расскажу. Только учтите: ничего, кроме сплетен и слухов, мне не досталось. Однако вам не скажут того, о чем охотно насплетничают мне. Возможно, слухи эти распускает именно Ступеньский. А его поддерживают другие, поскольку у него есть компромат на многих, и он попросту манипулирует людьми. Кем именно? Да их много, но фамилию мне называли одну, сейчас… Выплош? Влохач? Нет… а, вспомнила, Войлок! Что за слухи? Преимущественно о финансовых злоупотреблениях, а попросту о расхищении государственных денег. Благодаря своим обширным познаниям Ступеньский многих в телецентре держит в руках. Но они в долгу не остаются и наговаривают на него. Во-первых, судачат, что у него нет алиби на момент убийств. Во-вторых, все жертвы в последнее время чем-то не угодили ему. И он им мстит. Одного врага отправляет на тот свет, второго оговаривает и устраняет его руками того, который второго возненавидел, третьего… Да, вот еще, пока не забыла, – я беспокоюсь о судьбе Лапинского, приличный человек и замечательный режиссер, добился увольнения Ступеньского, и как бы тот не отомстил ему… Может, стоит позаботиться о его охране?

– Может, и стоит.

– Еще судачат о пистолете, который использовали дважды. Вы эту пушку нашли? Знаете о ней что-нибудь?

– Это я могу вам сказать. Не нашли, но знаем.

– Так чья же она?

– Покойника.

– Спятить можно! Из могилы стрелял? Какого покойника?

Гурский вздохнул, помолчал, но все же раскололся. Приоткрыл-таки завесу служебной тайны. Уже потом я поняла, с чего это он решился ее приоткрыть.

Четверть века назад один из сотрудников милиции за день до ухода на пенсию трагически погиб в Рембертове. Вечером шел домой, наткнулся на грабителей, и так случилось, что один из бандюг угодил камнем ему в голову. Милиционер скончался на месте, а личность швырнувшего камень так и не была установлена. Бандитов было несколько, а когда приехал наконец милицейский патруль, у погибшего милиционера не оказалось служебного оружия. Осталась пустая кобура запасной магазин нападавшие тоже прихватили. Бандитов вскоре переловили, но о пистолете никто из них ничего не знал. Тщательно обыскали сорок две квартиры – тоже безрезультатно. Огнестрельное оружие исчезло, как в воду кануло.

И вот теперь выяснилось, что не в воду – пистолет несколько раз фигурировал «в деле». Пули, убившие Вайхенманна и Држончека, неопровержимо свидетельствовали, что они выпущены из того старого пистолета. Но по прошествии двадцати шести лет уже невозможно было установить, кому оружие принадлежит. За эти годы оно наверняка много раз меняло хозяев. Его могли продавать и покупать, терять и находить и даже дарить и красть. Однако самого пистолета никогда никто не видел. И сейчас он находится у неизвестного убийцы. Разве что тот выбросил его в Вислу. Лично он, Гурский, не верил, что оружие выбросили.

С большим вниманием выслушала я рассказ инспектора, всей душой сочувствуя милиционерам в их опасной и трудной работе, как сочувствовала всю жизнь. И попыталась вселить бодрость в инспектора.

– Все же хоть какая-то искорка да промелькнула. Уверена, вы уже роетесь в архивных материалах той поры, ведь так? Сплошь, наверное, бумаги. Тогда же не было компьютеров? Проверяете каждого, кто вызывает сомнения, в здании ТВ на Воронича осматриваете с лупой все закоулки, из сотен свидетелей выжимаете все возможное, разыскиваете людей, которых невзначай назвали первые…

– И откуда вы все это знаете? – раздраженно начал было Гурский, но спохватился и спокойно закончил: – Глупый вопрос. Так что учтите – я вам ничего не говорил. Вы легкомысленная особа, наболтали мне тут всякой чепухи, за что я вам глубоко благодарен.

– Да что вы такое говорите? – взвилась было я, но тоже спохватилась и успокоилась. – Ну конечно, забыла, с кем говорю. Хотела спросить, откуда вам известно, что я не наплела вранья с три короба, но ведь вы наверняка уже двадцать раз проверили каждое мое показание. Почему-то так получается, что я то и дело оказываюсь причастна к убийствам, но, поверьте, никаких усилий для этого я не прилагаю.

– Может, у вас просто такие активные знакомые?

– Но тогда я, пусть и легкомысленная, предупреждаю: теперь уж буду лгать, изворачиваться, заливать и привирать. Ага, самое главное. Так что там с Мартусей?

– А что, неужели вас не интересуют микроследы? Вы всегда меня о них расспрашиваете. Просто редкая привязанность к этим пресловутым микроследам.

– О, еще как интересуют! Так что там у вас?

– К счастью, преступник не уделил им должного внимания. А может, в отличие от вас, и вовсе не знал, что такие существуют и при расследовании играют огромную роль. Во всяком случае, на местах всех трех преступлений нашли следы одних и тех же ботинок, даже в здании телецентра удалось их выявить. Там, кстати, затоптали в основном ступеньки, на которых лежал убитый. А из этого следует – везде действовал один и тот же преступник. Даже удивительно, почему он в телецентре не стрелял. Вы как думаете, почему?

Да уж… Начать с того, что голова моя была в основном занята Эвой Марш и кассетами с экранизацией ее произведений. Ее! Да за одно это словечко она просто обязана меня отравить или, в крайнем случае, оплевать ручку моей входной двери. Если бы кто-то об экранизациях по моим книгам подумал «мои», мне пришлось бы исхитриться и наплевать самой себе в лицо. Нет, трудно, лучше уж наплевать на собственные туфли. Но ведь в телецентр кто-то явился именно за «ее» экранизацией…

– Пушку не захватил! – вырвалось у меня, прежде чем успела обдумать ответ. – Не было у него при себе пистолета, небось не всегда таскает с собой, тяжелый ведь. А может, побоялся шума? Поэтому ухватил то, что подвернулось под руку, и этим оглушил.

– То есть, по-вашему, он не планировал убийства Заморского?

– Планировать-то он, возможно, и планировал, но мог не знать, что именно там он ему попадется. Просто не подготовился.

Тут только сообразила – опять плету, чего не следовало. Лучше бы мне было промолчать. И крепко сжала губы, да вот только слово не воробей… А Гурский и не скрывал, что мое мнение выслушал с интересом.

– А раз так, – логично заметил инспектор, – тогда зачем он вообще туда поперся? Коли уж это место так редко посещают? А тут вдруг оба отправились туда – и убийца, и жертва.

Удивление заставило меня снова раскрыть рот.

– О, ценная мысль! Может, они и пришли вместе? С кем же, черт бы меня побрал, Заморский не побоялся бы пойти туда как ни в чем не бывало?

«Не с Эвой, – угрюмо подумала я, – уж с ней – вряд ли». А Гурский принялся оживленно развивать свою блестящую идею:

– Значит, круг подозреваемых ограничен небольшим числом знакомых. Итак, вернемся к вашим увиливаниям и вранью, ведь на ТВ нет места честной дружбе, никто там не желает добра ближнему своему…

– А вот это правда, даже и привирать не надо. Хороших друзей там днем с огнем не найдешь. Но тут я вам ничем помочь не могу, людей плохо знаю, и то многих лишь в лицо, даже фамилий не помню. Не говоря уже о группах и шайках… Но одно знаю твердо: все, как один, не любят меня. Даже если в личном плане равнодушны к моей особе, то в служебном на дух не выносят. Вам бы, пан инспектор, с Мартусей побеседовать, она в самом центре этого сплетения амбиций. Или с Магдой, та еще лучше знает людей с телевидения…

– А почему же они вас так не любят?

– Да не время сейчас рассказывать всю эпопею! Мартуся…

– Микроследы также оставлены орудием убийства, – не слишком вежливо перебил меня следователь. – Даже я бы сказал, «следы» без микро. Вам ни за что не отгадать, учтите, королевский скипетр тут ни при чем.

– Тогда сами скажите!

– Как-то даже неудобно говорить, выглядишь дурак дураком. Я ведь не историк. Кажется, ошибка реквизиторов…

Заинтригованная сверх всякой меры, я исступленно выкрикнула:

– Ну?!

– Сознаюсь, нашей заслуги в этом нет, открытием мы обязаны уборщице. Некая пани Виолетта, триста раз повторив, что к убийству она ни в малейшей степени не причастна, сообщила следствию, что уже давно на ящике у дверей лежит нечто, что давно следует выбросить. Не будучи уверена, что имеет право без прямого указания начальства что-либо выбрасывать, она на всякий случай до выяснения данный предмет не выбросила, все собиралась спросить о нем, да как-то забывала. Так и не спросила у начальства, а теперь спохватилась, а его уже и нет! Она его не трогала, не знает, важно ли это для нас, но решила сказать, чтобы потом не сваливали на нее.

– Просто чудо! – восхитилась я. – Ну так что это было?

– Точно не знаю, да и никто не знает, буздыган или пернач, вид булавы. Или вообще неправильно изготовленный реквизит, впрочем, пусть об этом думают историки и реквизиторы, не моя проблема Главное, что у них там никто такого не помнит.

– Даже пани Данута?

– Даже она. Так привыкла к этому предмету, что перестала обращать на него внимание. Впрочем, эта псевдобулава лежала в сторонке, никому не мешала, в глаза не бросалась.

– Мне почему-то всегда казалось, что пернач – это нечто мягкое, а буздыган, наоборот, очень твердый, – задумчиво рассуждала я. – А пани Виолетта не пощупала его?

– Нет, щупать не щупала, но описала очень подробно. И выходит, это был несомненно буздыган с прикрепленным к нему плюмажем из перьев. Точнее, так ей кажется, что плюмаж из перьев и шерсти. Некогда он был зеленого цвета и наверняка пышным, теперь же полинял и полысел. Описание уборщицей непонятного предмета просто идеально соответствует ранам на теле покойного. Даже то самое полинявшее зеленое нечто оставило следы. Уборщице показали снимки различных буздыганов, и один из них она выбрала безошибочно.

Такое орудие убийства мне понравилось.

– А убийца, насколько я поняла, унес его с собой?

– Унес.

– Но ведь это жуткая тяжесть. И камеры не запечатлели кого-нибудь, сгибавшегося от поклажи?

– Камеры многих сгибавшихся запечатлели, в телецентре часто носят тяжести. Скажем, камеры, штативы, прожекторы… Много всего.

Воображение, получив новую пищу, тут же заработало на всю катушку. Заморский обнаружил кассеты со своим паршивым шедевром. Убийца увидел его, когда тот выходил или чуть-чуть раньше (следов битвы в архиве не было обнаружено), взгляд его упал на подходящую палицу, он схватил ее, догнал Заморского на лестнице, хорошенько размахнулся и нанес удар один повыше, другой пониже. В общем, трахнул изо всех сил. И сбежал. Буздыган забрал с собой, поскольку оставил на нем следы. Смылся с вещдоком.

Я вкратце изложила инспектору мое видение случившегося. Гурский похвалил концепцию и признался, что менты пришли к таким же выводам.

Гость уже собрался уходить, а я все пыталась вспомнить, что же еще хотела у него узнать. Ведь очень важное.

Ах, ну да!

– Погодите, пан инспектор, вы же мне так и не сказали, что вам требовалось от Мартуси? Не можете же вы предположить, что она… О нет, только через мой труп!

Мой труп ему явно не требовался. Гурский задержался в дверях.

– Ну ладно. Не следует мне это говорить, да так и быть. Только учтите – никому ни слова! К тому же я еще не до конца уверен. Видите ли, мы получили сигнал от краковской полиции. Все указывает на то, что вчера вечером пани Формаль убила пана Ступеньского в подземельях «Алхимии» на Казимеже…

Я так и осталась стоять, разинув рот…

Езус-Мария!

– Как гром средь ясного неба! И все произошло на вечеринке после ремонта, ничего особенного я не сделала, но, если честно, вышло неплохо, и вдруг вижу ее! Узнала сразу же, ведь столько лет прошло, даже сама удивилась, а еще больше удивило меня то, что и она меня сразу узнала. Бросилась расспрашивать, и оказалось, что она во Франции уже с полгода, а меня разыскала через дальних знакомых. О, лестница! Я первый раз в твоем доме, ты же зарекалась уже раз и навсегда покончить с лестницами, а это что?

Свой монолог Лялька начала еще у калитки и болтала не переставая.

Она тоже свалилась на меня как гром среди ясного неба.

– Не обращай внимания, я дом строила для себя, а эта лестница ведет на второй этаж в комнаты для гостей. Я туда не хожу.

– Понятно. Так вот, больше тебе не надо ее искать, сама нашлась. Но тут у вас бог знает что творится, так она просила меня разобраться и сообщить ей, потому как сама боится сюда соваться. Представляешь, на родину боится возвращаться! Да мне все равно, чем накормишь, а вот бутылка, не гневайся, это я символически привезла… а к тебе ехала на такси, самой бы не найти твое новое жилище. Да и Варшава изменилась, нет, теперь – только на такси.

– У тебя, как всегда, очень мало времени, наверное?

– Да уж, времени в обрез, – с горечью подтвердила Лялька и плюхнулась на диван. – А вообще-то я приехала к кошке.

Заявление гостьи повергло меня в легкий шок. Нет, с такой стремительной сменой тем мне не справиться. В голове и так сплошной хаос после визита Гурского, а тут Лялька со своими сенсациями, как бы мне умом не тронуться от этакой карусели. Может, пронумеровать темы и все обсуждать по порядку?

А Лялька продолжала тараторить:

– Миська сломала правую руку, вот в этом месте, вроде бы называется предплечье, правильно? Уверена – нарочно сломала. Для работы никакого урону, поскольку работает в основном головой, а по хозяйству суетиться нельзя. И такая довольная, ты бы видела! Буквально светится от счастья! О, ты решила откупорить красное?.. Очень хорошо, и не удивляйся, что я трещу без умолку, мне надо выпустить пар, не то лопну, если не выговорюсь. Как про ее руку услышала, так с тех пор и трясусь, точно в желтой лихорадке, и счастье, что хоть какие-то из новостей приятные… Каська пришла в восторг от Эвы Марш, принялась читать все ее книги подряд, забыла и про Интернет, и про тусовки, и в ванне читает, и за столом, ты не представляешь, говорит, как прикольно пишет пани Марш и ничего общего с фильмами по ее книгам. За столом она даже старается есть помедленнее, чтобы больше прочитать, и это ей на пользу, надо бы немного сбросить вес. Да что там, так она увлеклась, что решила податься в журналистику, критиком станет… А я не возражаю. Лучше критика, чем восьмитысячники… Что смотришь? Просто ее парень повернутый на Гималаях, кретин несчастный, и ее с толку сбивает. Я ей дам Гималаи! Пусть он подавится своими Гималаями, а я не допущу погибели ребенка!

В последнем я целиком и полностью согласилась с Лялькой. У меня тоже дети имеются, и их судьба меня тоже беспокоит.

– Да что ты опять умчалась в кухню? Никогда особым гостеприимством ведь не отличалась, не могу я за тобой бегать, посиди спокойно, вот ведь есть какой-то закусон… что это? Сыр? Вот и чудесно, ставь и садись.

Сыр я вынуждена была притащить в гостиную в таком виде, каким вытащила из холодильника – одним куском, даже не успела достать тарелки, ножи, вилки, хорошо хоть прихватила разделочный мясницкий нож и доску с остатками помидора, ну да помидор не отрава, а Лялька не привереда.

– …Сегодня я прилетела в полдень, надо было кошку отвезти к ветеринару, Миська нянчится со своей драгоценной рукой, а кошка толстенная и тяжеленная как колода, скоро окотится…

– А ее парень? – поинтересовалась я.

– А у него аллергия на кошек, причем достаточно даже глянуть на кошку издалека. Очень полезный недуг, можно не посещать нашу мамулю, поскольку у нее три кошки, Миське пришлось и свою ей подбросить из-за парня.

Презрительно фыркнув, я указала на террасу, где нежились на скупом солнышке семеро из моих питомцев.

Любуясь моими кошками, Лялька продолжила кошачью тему, заявив, что у ее матери кошки домашние, а это совсем другое дело.

– Ну свозила я кошку к ветеринару, у нее гноится ухо, а матери наврала, что доктор прочистил Флорке ухо под наркозом… Флорка, ну и имечко для кошки! А после наркоза, чтобы кошка пришла в себя, надо подержать ее на руках, желательно несколько часов. Словом, заняла я мамулю делом и сбежала, предупредив, что вернусь поздно, пусть уж там без меня дежурят у одра страдалицы. Так что тут у вас происходит?

– Да ничего особенного. Просто трупы. Это ты рассказывай, что у вас происходит?

Лялька почему-то страшно обрадовалась моему ответу.

– Ну конечно, трупы! Эва говорила то же самое, она этого опасалась…

И только тут до меня дошло: раз Эвы нет в Польше уже полгода, лучшего алиби и не придумать, так что мне не надо увиливать и отмалчиваться. И Гурскому тоже не придется выкручиваться и лгать, как он мне пообещал. Значит, необходимо как можно скорее сообщить ему эту радостную новость! Я уже потянулась к телефону, да отдернула руку. Успеется, ведь кто его знает – вдруг сразу захочет приехать, узнать, что я могу еще рассказать без утайки. И отнимет у нас с Лялькой время, а его и без того кот наплакал. Позвоню позже.

– …А она тогда выдержала, не впала в депрессию, только не могла уже всего этого переносить и, чтобы не впасть, из Польши сбежала. Что издатели вокруг пальца ее обвели – наплевать, как-нибудь переживу, говорит, о судебных процессах даже не думает, останусь, говорит, белой и пушистой, нет желания ввязываться в их дерьмовые войны, а если дерьмом друг в друга швыряться, так мыла не хватит отмываться потом. И про ее мужа, что в Швейцарии сидит, я тоже узнала. Три года с ним прожила, потом развелись… А тот шум поднял, дескать, какая-то ненормальная ей из Польши звонила…

– Это я! – радостно сообщила я.

– А я так и подумала. Номера телефонов, которые просили передать Эве, он ей факсом переслал, дескать, некогда висеть на телефонах…

– А сын?

– Ему тоже некогда. Сплошная школа. Что-то много там было номеров, нет?

– Может, вместе с твоими он ей и мой переслал?

– Вот и хорошо. А, ну да, наверное, так на меня и вышла. Позвонила на работу, там ей сказали, что я сдаю объект, вот она и примчалась. Слушай, она и в самом деле боится. Нашу прессу читает, знает, какая у нас резня беспозвоночных происходит, опасается, что она тоже каким-то боком в этом замешана. А вчера утром узнала, что некий Заморский – по ее словам, гнида во всех отношениях, ни ума, ни культуры, – тоже убит, пришили, уже третий из кровопийской братии, хотя ей, Эве, лично хватило бы и первых двух, меня же очень заинтересовал Вайхенманн, я уж подумывала – не твоя ли работа. Даже попыталась вычислить, уложилась бы ты во времени?..

– Не уложилась бы.

– Нет? Какая жалость. А то была бы у тебя заслуга перед нашим обществом, да еще какая! Но Эве жизнь отравил третий, именно гнида Заморский. Как только она узнала, что и его замочили, перепугалась, что теперь на нее подумают…

– Да с какой стати?

– Там у вас остался один такой… ну, мразь полнейшая, как его… Станьский? Супеньский? Ну да неважно. Так это он их убивает и Эве приписывает, ему такое сварганить – раз плюнуть, и лучше чужими руками. Ее врагов пришивает, а заодно и своих. Мстит ей и распускает сплетни про нее, и такой активный, гад, чего только не выдумает, чтоб Эву подозревали. Эх, я бы его сама вырубила, да где мне, а уж Эва чего только ему не желает, но, знаешь, выражается так культурно – уши вянут слушать, желает ему амнезии пополам с дебилизмом меня колотун бьет, когда на нее смотрю, а она говорит – простой черной оспы на него мало…

– Теперь можешь успокоиться, – перебила я Ляльку и подлила ей вина.

Остановленная на полном скаку, она изумленно уставилась на меня:

– Почему?!

– Во-первых, фамилия его Ступеньский…

– Как?

– Ступеньский!

– Точно, я же помню, что лестница!

– Ну да, ступеньки… И ради бога, назови мамулину кошку как-нибудь иначе… А то Флорка, Флориан… Видишь ли, этого Ступеньского зовут, точнее, звали Флорианом…

Лялька так была занята кошкой, что даже пропустила мимо ушей прошедшее время в моем сообщении.

– Да не получится, она уже привыкла, ей шесть лет, а для кошки это возраст, поздно переучивать. Пускай твой Флориан свое имя сменит!