Текст книги "Шутить и говорить я начала одновременно"

Автор книги: Иоанна Хмелевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

– Вон! – страшным голосом крикнул он, срываясь с места. – Вон! За дверь!

Первых трех как ветром сдуло, четвёртый, Якуб, был от дверей слишком далеко. В панике он спрятался под стол и затаился там. Сидит, дрожит и слушает, как дедуля Монченский в ярости бегает по аудитории, стараясь успокоиться. Потом перестал бегать, в комнате воцарилась тишина. Несчастный Якуб решился посмотреть, нельзя ли смыться. Осторожно высунул он голову из-под стола, и в этот момент профессор, стоящий к нему спиной, вдруг обернулся. Его взгляд остановился на испуганном лице студента.

– Вылезай, пан! – гневно приказал профессор. – И давай свою зачётку.

Дрожащий студент вылез из-под стола, дрожащими руками подал зачётку, не зная, что профессор намерен с ней сделать. Мог и разорвать в ярости, и в окно вышвырнуть. Ничего подобного! Весь дрожа от гнева, тяжело дыша и сопя, старик принялся проставлять в зачётке отметку, пробормотав:

– Только пан сумел что-то сделать! Поставил тройку, расписался, Якуб выхватил свою зачётку и, все ещё весь дрожа, выскочил за дверь. Сам себе он бы этой тройки не поставил, признался мне он с похвальной искренностью.

На третьем курсе я занималась в группе профессора Пневского. Он как раз сломал ногу, и мы, студенты, ходили к нему домой со своими проектами. Самокритично осознав, что лишена необходимых талантов, свой проект я просто «делала под Пневского», и получалось неплохо. Правда, допустила досадную промашку. Помнится, работала я над проектом гостиницы. Профессор изучил мои чертежи, вроде бы даже без особого отвращения, и произнёс:

– Что ж, недурно. А как вы предполагаете входить в это строение?

– Разумеется, через дверь, пан профессор.

– Так где же дверь?

И в самом деле, оказалось, о входной двери я и забыла. Ничего, приделала её позже, к счастью, это оказалось возможным, место нашлось.

Это ещё что! Рекорд глупости побил другой студент, тоже работая над чертежами гостиницы. Опять же к счастью, забыла его фамилию, а то обязательно бы её сейчас обнародовала. Задача перед ним была поставлена чёткая и не очень сложная: большой холл в восемьдесят квадратных метров, вокруг – коридоры и номера. Студент явился к профессору с готовым проектом. На мятом обрывке бумаги он изобразил большой-пребольшой квадрат, окружённый со всех сторон узенькой полосочкой, за ней, в свою очередь, шла каёмочка пошире, разделённая на малюсенькие квадратики – комнаты.

– Что это у вас? – поинтересовался профессор Пневский.

– Отель, проше пана, – важно ответил студент.

Возможно, в первый момент профессор подумал, что ему предъявляют орнамент паркета или какую другую деталь. Оказывается, отель!

– В таком случае объясните, пожалуйста, что у вас тут изображено? Вот это и это.

– Как вы и приказали, пан профессор: это холл, вокруг коридоры и комнаты…

– Господи, какого же размера ваш холл?!

– Да такой, как вы и велели: восемьдесят квадратных метров. Сорок на сорок.

Профессор надолго лишился дара речи. Обретя его, он как можно спокойнее попросил:

– Не оставите ли вы мне свой проект? Мне бы хотелось продемонстрировать его коллегам.

– Разумеется, разумеется.

И этот идиот, запроектировавший гостиничный холл размерами в тысячу шестьсот квадратных метров, вышел из кабинета профессора сияющий и, очень довольный собой, заявил:

– Ну и уел же я старикана!

На том же третьем курсе мы занимались на кафедре сельского строительства у профессора Пящика. Занятия, должно быть, велись серьёзные, ибо у меня до сих пор остались в памяти всевозможные познания о коровниках, конюшнях, хлевах и прочих полезных постройках. Нам с Ханей поручили подготовить проект коровника на четыреста коров, причём Ханя отвечала за коммуникации и транспортировку. Линия (трасса) доставки корма и линия уборки были в порядке, линия же выгона коров и телок вела мимо боксов с бугаями, а до Хани совершенно не доходила несообразность такого сочетания.

Руководителем наших проектов был Юрочка Мордашевич, молодой и красивый ассистент профессора Пящика, человек тактичный и чрезвычайно деликатный. Отчаявшись объяснить Хане в деликатной форме её ошибку, он в отчаянии вопросил:

– А вы вообще-то знаете, что такое бугай?

– Знаю, конечно, – не очень уверенно ответила Ханя. – Это такой большой-пребольшой вол.

Я прямо-таки завыла от смеха, Юрочка покраснел и обратился ко мне:

– Может, пани объяснит подруге, что же такое бугай?

И поспешил сбежать от нас.

Я объяснила. Мне довелось видеть такого бугая, когда к нему привели даму. Бугай был цепью привязан в сарае. К даме он вышел с цепью и фрагментом стены, снеся к черту ворота.

Добил меня тот же профессор Пониж своими лекциями, на которых знакомил нас с принципами конструкций. Что-то премудрое объяснял, одной рукой что-то премудрое писал на доске, другой тут же стирал и, разумеется, вовсю оперировал проклятыми интегралами и дифференциалами. Не понимая ни слова, я и не пыталась конспектировать его лекции, а просто вязала на спицах. Конспектировать пыталась Ханя.

Пришли экзамены. Мы подготовили прекрасные шпаргалки, и благодаря им я более-менее поняла, о чем говорил профессор. Потом мы с Ханей разделили шпаргалки пополам и рассовали по карманам.

На экзаменах присутствовал ассистент профессора, нет, не Зигмусь Конажевский. Зигмусь был человеком благородным, он бы не позволил себе такого свинства по отношению к студентам. А этот с ходу перемешал нас всех и рассадил в аудитории, как хотелось ему, а не нам. Мне дали листок с вопросом – и, разумеется, ответ на него был в Ханином кармане. Нет, я не сразу сложила руки. Попыталась кое-что восстановить по памяти, кое-что изобразить графически, но этого оказалось до обидного мало. Я огляделась в поисках помощи.

– Пошла к черту! – прошипел коллега справа. – Все на лавке записал, а этот подлец пересадил меня на другую.

– Отвяжись! – мрачно пробурчал сосед слева. – Все осталось у Вацека.

Да, худо дело. Просидев без толку три четверти отведённого времени, я решилась и попросила позволения выйти. Один раз нас выпускали.

В чертёжной я заловила Вацека, который уже сдал экзамен.

– Вацек, золотце, во имя Господне!.. – вскричала я страшным голосом.

– А что тебе досталось?

Я назвала тему. Похлопав себя, Вацек извлёк шпаргалку размером с хороший плакат. Сложив её в тридцать два раза, чтобы поместилась в мою сумочку, я вернулась в аудиторию. Эта зараза, ассистент, глаз с меня не спускал, развернуть плакат не было никакой возможности. Такое впечатление, что у этой холеры глаза были со всех сторон головы! Вот и пришлось скатать лишь то, что уместилось на одной тридцать второй шпаргалки. Не было ни начала, ни конца, ни смысла. Пришлось отдавать работу в таком виде. Что поделаешь, раз в жизни завалю экзамен, осенью будет переэкзаменовка, ничего страшного, придётся за лето осилить эту пакость.

Сразу после письменного экзамена следовал устный, и я на всякий случай – чем черт не шутит? – вызубрила конечную формулу. Одну формулу, на это меня хватило.

Устный экзамен принимал незнакомый ассистент, меня он не знал, в объёме моих познаний не ориентировался.

Рассматривая мою письменную работу, он нерешительно протянул:

– Похоже, не очень хорошо у пани получилось…

– Вот именно, пан инженер! – подхватила я. – А все из-за волнения, экзаменов я боюсь ужасно, от страха все забываю. Но предмет я знаю, там в конце должна получиться такая формула…

И пока не забыла, поспешила выложить эту формулу. Добрый ассистент обрадовался.

– Да, да, именно так, значит, вы все-таки предмет знаете. А теперь…

И тут произошло чудо. Ассистент попросил рассказать о своде Аккермана. Езус-Мария! Я уже говорила, что имела с ним дело ещё во время первой практики на МДМ, потом неоднократно сталкивалась на занятиях – и на лекциях, и на семинарах. Вряд ли что я знала лучше. А тут такая оказия! Я вцепилась в свод Аккермана, как репей в собачий хвост, и трещала не переставая. Несчастный ассистент хотел спросить меня о чем-то ещё. Где там, я не дала ему рта раскрыть, свод Аккермана заполнил собой все вокруг, стало понятно, что рассказывать о нем я могу до бесконечности. Пришлось ассистенту сдаться, он выставил мне четвёрку и потом за весь экзамен никого больше не спросил о своде Аккермана, боясь произнести это слово.

В эту сессию Ирэна Любовицкая, девушка очень красивая, о чем я уже упоминала, пришла в деканат к нашему декану с просьбой. Деканом был тогда профессор Козерский. На вид Ирэна была одной из тех девиц, у которых в голове лишь мальчики и тряпки. На самом деле Ирэна училась отлично и была на редкость способной студенткой. Увидев перед собой модно одетую красотку, профессор недовольно спросил:

– Что, не допускают к сессии за неуспеваемость?

– Нет, пан профессор, – ответила ему модная девица. – Я пришла просить разрешения сдать сессию досрочно.

Надо было видеть выражение лица пана профессора, с удовлетворением рассказывала нам потом Ирэна – такого удовольствия я никогда не испытывала.

По-разному складывались впоследствии наши с Ирэной отношения, большую обиду нанесла она мне, ну да я давно ей простила…

А Ханя рассказала нам о таком случае. Была она девушкой спортивной, хорошо играла в волейбол, входила в состав сборной Академии, и им часто приходилось выезжать и на товарищеские матчи, и на тренировки. Раз как-то выехала их команда на тренировку. Поселили всех в старом графском дворце, стоящем в старинном парке. В состав команды входила девушка, которая верила в нечистую силу и привидения. Вроде бы во всем остальном нормальный человек, но вот нечистой силы боялась до ужаса. С наступлением темноты не только ни за что не выходила из дому, но и к тёмному окну боялась подойти. Подруги по команде пытались излечить её от этой дури, втолковывали, что все это досужие вымыслы. Ну пусть посмотрит в окно и убедится, что ничего страшного там нет. Вот, они стоят рядом, выглядывают, с ними ничего плохого не происходит, пусть и она попробует. Надо же покончить с такой отсталостью!

Убедили наконец, девушка после двухчасовых уговоров решилась, подошла к окну и выглянула…

И именно в эту секунду, рассказывала Ханя, из-за угла дома появились три фигуры в простынях, с горящими фонариками в руках. Девушки для смеха отправились попугать команду соперниц.

То, что произошло потом, превосходит всякое понятие. Отскочив от окна, жертва нечистой силы забилась в припадке. Скорчившись в углу, она тряслась всем телом и беспрерывно выла на одной ноте на букву "у". Пришлось вызывать «скорую помощь», девушку увезли в больницу. Нет, в сумасшедший дом она не попала, как-то выкарабкалась, но на три недели команда лишилась спортсменки. А главное, теперь её уже ни за что не удавалось переубедить. Клинический пример действия закона случайности.

Тут я не буду упоминать об экзамене по истории польской архитектуры, конспекты к которому так хорошо спрятала Тереса. Об этом я рассказала в «Детстве».

Говоря о моих студенческих годах, с сожалением должна констатировать, что использовала их не на всю катушку, о чем жалела всю жизнь. Множество интереснейших событий прошло мимо меня. Ничего не поделаешь, пришлось разрываться между занятиями и ребёнком, на прочие мероприятия не оставалось времени. Но высшее образование я получила, невзирая на все трудности, никаких академических отпусков не брала, все экзамены сдавала в срок, никакими послаблениями не пользовалась. Кстати, могу довести до сведения всех желающих, что библиотека в нашей Академии была самым студёным местом в Европе, после двухчасового сидения в ней палящий зной варшавских улиц казался приятным и желанным.

В те годы в польских высших учебных заведениях существовали два этапа обучения: инженерный и магистерский, не знаю, как сейчас. Чтобы получить диплом инженера, достаточно было проучиться три с половиной года, для получения звания магистра надо было учиться ещё два. Причём не обязательно сразу после окончания инженерного курса, можно было сделать перерыв, поработав по специальности несколько лет. Если бы я была девушкой, лишённой семейных и материнских забот, я непременно стала бы учиться на магистра.

И так, чудо, что мне удалось дотянуть до диплома. Правда, проектант из меня вышел тот ещё, но ведь по внешнему виду этого никто не скажет…

Итак, дотянула я до диплома, и мой диплом принялись защищать друг от друга дедуля Мончанский и профессор Капринский, тогда ещё доцент. Мне поставили четвёрку, а может, даже четвёрку с плюсом, и принялись уговаривать продолжать учёбу на магистерском курсе, но этого я не могла себе позволить. Жизнь заставляла быстренько выходить на работу, чтобы зарабатывать деньги. Потом, оглядываясь назад, я пришла к выводу, что поступила правильно, ограничившись получением диплома инженера. Будь я магистром, мне и в самом деле пришлось бы утопиться в Сене после того, как я увидела часовенку в Орли…

О часовенке в Орли я напишу в третьем томе своей «Автобиографии». А если забуду, что маловероятно, очень прошу напомнить мне.

( Мои жилищные условия оставляли желать лучшего…)

Мои жилищные условия оставляли желать лучшего. Спасала нас маленькая комнатушка для прислуги с выходом на кухню, где спали мои родители. Громадной допотопной супружеской кровати только там и было место, эту махину нельзя было показывать людям. И когда вечером родители удалялись к себе, комната оставалась в распоряжении моей семьи. Втроём мы там помещались, но ведь к нам постоянно приезжали Люцина, Тереса и бабушка и оставались на несколько дней. Бог мой, где же они спали? Бабушка надолго задерживалась, дорвавшись до внука. Тереса появлялась на праздники и в воскресенья. Люцину из Катовиц перевели в Варшаву и дали шестиметровую комнатёнку на Обозной, но жить там было невозможно. В комнате батарея центрального отопления грела так, что её хватило бы на костёл средних размеров, так что Люцине приходилось сбегать к нам.

По целым дням меня не было дома – лекции, семинары, библиотека. Появлялась я к вечеру и садилась за платную халтуру. Ежи, мой сын, спал в кроватке, муж на диване, а я со своей огромной чертёжной доской размером А1 занимала круглый раскладной стол посередине комнаты, так что никому больше нельзя было пройти по комнате. Тем более что лампочки под потолком не хватало, мне приходилось устанавливать дополнительную настольную лампу. Под неё я подкладывала два польско-русских словаря и четырехтомник произведений Маркса-Энгельса. Очень неудобно располагалась розетка, провода к ней тянулись через всю комнату. Разложив доску и наладив освещение, я прикрывала яркую лампу газетами, чтобы свет не бил в глаза мужу и сыну, и усаживалась за чертёжную доску. Все устройство держалось на соплях, я даже старалась не дышать за работой.

Мой отец, как известно, был человеком чрезвычайно рассеянным. Как-то вечером, покормив его, я быстренько мыла в кухне посуду. Горячей воды у нас тогда ещё не было, приходилось нагревать воду на плите и посуду мыть в большом тазу. Отец спустился в подвал за углём. Дверь за собой захлопнул, вернувшись с углём, позвонил. Я как раз тащила таз с грязной водой, собираясь вылить её в унитаз. Услышав звонок, оставила таз на пороге кухни и бросилась открывать дверь. Тут в комнате заплакал сын, я метнулась к нему, взяла на руки. Вспомнив о тазе с водой, громко крикнула отцу:

– Папа, вылей воду из таза! Отец заглянул в комнату:

– Из какого таза? – с готовностью поинтересовался он.

Я чуть не выронила сына из рук. Езус-Мария, отец уже с полчаса как пришёл, ходил по квартире, курсировал между кухней и ванной и вынужден был несколько раз перелезать через громадный таз. И не заметил его!

Успокоив сына и поставив на место таз, я уселась за работу. В комнату вошёл отец и направился к письменному столу.

– Папочка, осторожно, у меня все тут еле держится!

– Я осторожно пройду, – заверил меня отец, зацепился ногой за один из удлинителей, и все моё устройство рухнуло. Я еле успела подхватить лампу. Отец огорчился, глядя на нанесённый мне ущерб, помог все привести в порядок и удалился. Через минуту он опять вошёл.

– Папочка, умоляю тебя, осторожней, а то опять все свалишь!

– Нет, нет, теперь уж я пройду по стеночке, – ответил отец, наподдал Маркса ногой, и все сооружение опять рухнуло. Опять мы с отцом восстановили порядок, и отец ушёл.

Когда он вошёл третий раз, я не выдержала.

– Папа, скажи мне, что ты ищешь?!

– Не беспокойся, сиди работай, я сам найду, – ответил отец и своротил чертёжную доску. Отец растянулся на полу, газета слетела на ребёнка. К счастью, ни ребёнок, ни муж не проснулись. Я сложила оружие, махнула на работу рукой и легла спать.

Вообще-то все годы студенчества я жутко недосыпала, спать мне хотелось всегда и везде. Ложилась я поздно, случалось, и часа в два ночи, потому что только ночью можно было спокойно поработать, а вставать приходилось в шесть. Этого требовал ребёнок, кормили мы его по жёсткому расписанию. Правда, на третьем курсе стало немного легче, теперь только две лекции в неделю начинались с восьми утра, в те дни, когда третьей парой была история советской архитектуры. Вот, ещё и тут мне от неё доставалось… На этой самой третьей паре у меня разыгрывалась жуткая мигрень. Голова просто раскалывалась, у профессора на кафедре вдруг вырастала вторая голова, и вообще перед глазами все плыло. Меня била дрожь. Вернувшись домой, я проглатывала три порошка от головной боли и заваливалась спать. Спала два часа мёртвым сном, и тут уж меня тоже ничто не могло разбудить. Мать могла дудеть в трубу, ребёнок – поджечь дом, я бы не отреагировала. Через два часа я просыпалась свежая и бодрая, как подснежник. Видимо, с тех пор во мне зародилось твёрдое убеждение в том, что вставать рано – чрезвычайно вредно для здоровья.

( Надоедливую монотонность тяжкого существования…)

Надоедливую монотонность тяжкого существования нарушали краткие летние выезды на отдых. В сентябре, после окончания мною первого курса мы с мужем отправились отдохнуть в Мендзылесье. Отправились вдвоём, оставив восьмимесячного сына моей матери, бабушке и Люцине, спасибо им. Правда, оказалось, что окно нашей комнаты в доме отдыха выходит прямо на ручеёк, вытекающий из сортира, но погода стояла прекрасная, и нас никто не заставлял сидеть дома. По целым дням мы пребывали на свежем воздухе и, пожалуй, были довольны жизнью.

Прошла неделя беззаботной жизни. Вечером мы вернулись с прогулки в горы очень довольные, хотя муж и умудрился скатиться со склона. Возможно, немного было в том моей вины, так как я попросила его нарвать орехов, а куст лещины рос очень неудачно – на крутом склоне горы. Вернулись мы, значит, вечером в свой дом отдыха и узнали, что нам пришла телеграмма. Нет, самой телеграммы не было, просто приходил почтальон и не застал нас. Сейчас вечер, почта уже закрыта, но почтовый служащий живёт здесь неподалёку.

Отправились мы с мужем к почтовому служащему. Он подтвердил, что телеграмма была, и даже две телеграммы, но их содержание ему неизвестно. Принимал телеграммы телеграфист, но он живёт в посёлке на верхушке горы, идти надо через лес, дорожка прямая, сама доведёт.

Отправились мы к телеграфисту. В темноте идти по лесу было не очень легко, но вверх – ещё туда-сюда. Добрались до посёлка, разыскали телеграфиста. С большим сочувствием он сообщил нам содержание телеграмм. Первая была простая и в ней сообщалось, что ребёнок заболел. Вторая была срочная; «Ребёнок очень болен, немедленно возвращайтесь». Телеграммы мы так и не увидели, они лежали на запертой почте.

В жуткой спешке мы помчались обратно, до сих пор не понимаю, как в темноте, спускаясь с большой крутизны, мы ног не поломали и шей не свернули. Добравшись до дома отдыха, побросали вещи в чемоданы и отправились в путь. Автобусы уже не ходили, до ближайшей железнодорожной станции было десять километров. Муж тащил оба чемодана, один из которых, мой старый, ещё оккупационный, был жутко тяжёлый сам по себе, даже пустой. Тот самый, тяжеленный чемодан из свиной кожи, с которым я мчалась под обстрелом в сорок четвёртом по замёрзшему осеннему полю.

Около трех часов ночи мы добрались до станции и на каком-то поезде доехали к девяти утра до Вроцлава. Не помня себя от беспокойства, ввалились в агентство ЛЁТа, но билетов на самолёты до Варшавы не было. Правда, оставался один, забронированный для кого-то, и, если до двенадцати его не купят, мне его продадут. Я осталась в ЛЁТе ждать, а муж помчался на железнодорожный вокзал, чтобы ехать поездом. Тогда в любом случае один из нас доберётся до Варшавы.

Стиснув зубы, дождалась я двенадцати, а вместе со мной ждала и переживала за меня молоденькая кассирша. Она продала мне билет с последним ударом часов, и я ещё не успела отойти от кассы, как она в волнении крикнула:

– Бегите скорее, вон идёт тот человек!

Я схватила билет и сбежала и уже в два часа была в Варшаве. Сын действительно был болен, причём неизвестно чем. Сильный жар, температура под сорок. Не помню как, но я моментально связалась с частным детским врачом, думаю, помогла тётя Ядя, но откуда я звонила врачу? У нас дома телефона не было. Врач поставил диагноз: воспаление лимфатических желез. Выписал лекарство, я купила его, принялась лечить сына, и через три дня он был здоров.

Только тогда я набросилась на родичей – неужели они сами не могли вызвать врача, если ребёнок заболел, неужели для этого непременно требовалось давать панические телеграммы, доводя меня до безумия? Ну ладно, пусть бы дали телеграммы, но ведь одновременно можно было и врача вызвать, не ожидая моего приезда. Та же тётя Ядя с успехом помогла бы связаться с тем же врачом.

– Говорила я твоей матери, чтобы не волновать вас, – ответила Люцина, – но ты же её знаешь…

Я только рукой махнула. Мать я действительно знала, о её болезненной склонности к катастрофизму и панике писала в первом томе.

Раз уж речь зашла о болезни ребёнка, должна сказать, что в таких случаях муж бывал просто незаменим. Как только кто-нибудь из сыновей заболевал и я, сама обеспокоенная и взволнованная, сообщала мужу эту новость, тот лишь радостно отзывался:

– Заболел? Чудесно! Вызовем врача, и тот сразу вылечит малыша.

И такая убеждённость звучала в голосе мужа, что я моментально успокаивалась. Да и по опыту знала – он прав. Вызывали врача, и он быстро ставил ребёнка на ноги. Правда, за исключением одного случая, но это произошло значительно позже и при весьма драматических обстоятельствах.

Летом следующего года мы все трое – муж, я и ребёнок отправились отдыхать в Венгерскую Горку, и там довелось мне пережить шок, когда на моих глазах муж с ребёнком скатились с крутого склона этой Горки.

Думаю, на месте я не скончалась лишь потому, что не успела: ребёнок тут же засмеялся от радости, а муж быстро вскочил с земли, тоже живой и невредимый. Но вот уж при отъезде на вокзале в Катовицах я могла помереть десять раз.

В этой поездке у нас с собой был другой чемодан, так называемый эспандер, привезённый мужем ещё из Англии, чудовищных размеров. Крышка его поднималась на петлях, благодаря чему вместимость монстра удваивалась, а кроме того, он обладал способностью, в случае необходимости, расширяться ещё и во всех других направлениях. Не только приподнять, но даже сдвинуть с места эту махину я не могла. И вот с ней и маленьким ребёнком нам предстояло втиснуться в поезд Катовице – Варшава.

Представление на вокзале началось в двадцать два тридцать. Тесно сбитая толпа запрудила перрон, хуже, чем во времена оккупации. Поезда ещё не поставили, но было ясно, что вот-вот начнётся штурм, будущие пассажиры настроились на борьбу не на жизнь, а на смерть. Один крепкий мужчина, возможно, ещё как-нибудь бы и втиснулся в вагон, нам же. с багажом и ребёнком, нечего было и надеяться. И мы пошли на отчаянную меру: наняли носильщика за безумную сумму в двадцать злотых, чтобы он внёс наш чемодан и занял место в купе.

Носильщик легко отыскался, в те времена немного было таких расточительных пассажиров, народ жил бедно. И вот я с ребёнком заняла безопасное место под стеночкой вокзала и с этих позиций с ужасом наблюдала за происходящим. Медленно подтянулся поезд, а муж все ещё вёл переговоры с носильщиком, где-то тоже в задних рядах ожидающих, и они с носильщиком почему-то вырывали друг у друга из рук злополучный чемодан. До предела раскалённая толпа ринулась по вагонам, и я стала свидетельницей невероятного факта.

Битву за чемодан выиграл носильщик. Повторяю, в тот момент, когда подали состав, он находился в задних рядах чрезвычайно решительно настроенной толпы. И вот, когда вагон второго класса (первых тогда ещё не было) поравнялся с ним, он каким-то совершенно непонятным образом пробился со своим багажом через живую стену и влез в поезд первым! Клянусь всеми святыми, я видела это собственными глазами и до сих пор не понимаю, как ему это удалось, может, расталкивал народ своим шкафом? Ведь чемодан размерами был с хороший шкаф. А потом, секунды через две, он появился в окне вагона, и я подала ему в окно ревущего ребёнка. Втиснуться в вагон нам с мужем удалось с большим трудом, хотя в распоряжении обоих были свободные руки. До самого отхода поезда я боялась, что в Варшаву отправится носильщик с нашим чемоданом и ребёнком.

Ребёнок рос, ему понадобилась прогулочная коляска. Как я уже говорила, Ежи был ребёнком крупным, и в обычной коляске уже в возрасте полугода не помещался. Я пришла в отчаяние. Не говоря уже о хроническом отсутствии денег, в те годы было очень трудно купить прогулочную коляску. От полнейшей безнадёги я решилась приобрести лотерейный билет, хотя никогда в лотереях не участвовала. Билет стоил злотых десять, но для меня и это был большой расход. Тем не менее купила билет и сразу выиграла! Не поверила своим глазам, когда прочитала в газете, что на мой номер пал выигрыш в целых триста пятьдесят злотых! Коляска стоила триста тридцать или около того, не помню точно. Окрылённая, помчалась я в «Детский мир», и тут произошло второе чудо – выбросили коляски! Я немедленно приобрела коляску и потом, неимоверно гордая, возвращалась с ней пешком через всю Варшаву, а люди на улицах то и дело останавливали меня и спрашивали, где дают, а потом со всех ног тоже мчались в «Детский мир», на Братскую. В Польше как раз наметился демографический взрыв.

Во избежание недоразумений замечу, что позже ни разу ни в одной лотерее мне выиграть не удавалось.

С финансами в моей семье стало малость получше, потому что на третьем курсе Зигмусь Конажевский организовал мне потрясающую халтуру – переписывание статистических отчётов. Отчёты писали конструкторы, работавшие в поте лица день и ночь. Они получили срочное задание составить перечень всех столбов тока высокого напряжения, покрывающих Польшу от края до края. Требовалось при этом учесть множество факторов, начиная от вида грунта и кончая материалами, из которых делались столбы. Вот они в спешке и собирали все необходимые данные в своих списках, а я должна была уже их каракули переносить на нормальные чертежи, на кальку, вставляя в нужных местах формулы и схемы. С чертежами я всегда справлялась легко, основами конструкций уже овладела, о начерталке тоже имела понятие. Работала я быстро и с поразительной пунктуальностью, ничего не упуская. Платили щедро, семь пятьдесят за страницу, целое состояние!

Вдохновлённая перспективой потрясающего заработка, я работала с энтузиазмом и вскоре дошла до того, что могла сделать пять страниц в час, если мне никто дома не мешал. В свою очередь, работодатели, убедившись, что на меня можно положиться, стали относиться с доверием и называли реальные сроки, без запроса, с точностью до минуты. Я не преувеличиваю. Помню, однажды я обязалась привезти готовые страницы к пятнадцати часам десяти минутам, в другой раз – к восьми двадцати. Я же считала делом чести не подвести и выдержать сроки, что чуть было не привело к моему преждевременному разводу.

К этому времени муж работал уже в редакции Польского радио. Его исключили с третьего курса института за хроническую задолженность, и он поступил в редакцию радио, где требовались специалисты со знанием иностранных языков. Разумеется, его заработка нам не хватало, поэтому мне и приходилось подрабатывать. Использовала я каждую свободную минуту, все воскресенья и праздники, а также понедельники. По понедельникам студенты мужского пола должны были заниматься на военной кафедре, в связи с чем у студенток день получался свободным от занятий. Работала я также по вечерам и ночам. Особенно много работы было под конец года, ведь известно, что начинался всеобщий аврал, так что мне было не до Рождества и не до Нового года. Разумеется, из-за такой моей занятости очень страдала наша светская жизнь.

На радио у мужа появились знакомства, в том числе в высших сферах. Как-то его с супругой пригласили на второй день рождественских праздников в гости к какому-то высокому иностранному дипломату. Мы собрались пойти, но мне требовалось сразу же после праздников отдать срочную работу, я рассчитала все не только до дня, но и по минутам и ещё не сделала своей нормы на тот день. Сидела, склонившись над доской, а муж топал ногами за моей спиной. Я время от времени отгоняла его, то ругаясь, то со слезами умоляя дать мне ещё минутку. В результате мы опоздали, муж решил вообще не идти, не желая скомпрометировать себя, а мне устроил грандиозный скандал.

Очень угнетало меня сложившееся в нашей семье правило, которое установил муж и которое нашло безусловную поддержку среди моих родных. А именно: все деньги в семье поступают в распоряжение жены, а уж она ими распоряжается. Знаю, дочитав до этого места, большинство моих читательниц в лучшем случае с недоумением покачают головой, а в худшем выразительно покрутят пальцем у виска. Но уверяю вас, для меня такое положение дел было невыносимым ярмом, а я была настолько глупа, что покорно целые годы тянула это ярмо, вместо того чтобы с самого начала восстать и сбросить его. Нет, дорогие паненки, поймите меня правильно, ведь кто правит, тот и несёт на себе ответственность за все происходящее в семье ли, в стране ли… И на примере нашей страны очень хорошо видно, что бывает, когда это золотое правило нарушается и правящий пытается уклониться от ответственности. Когда-нибудь я напишу большую статью на эту тему, пока же продолжу.

Ответственность за финансы в семье согнула меня в три погибели. Муж говорил наставительно, упрекая меня за транжирство:

– Экономить надо.

– Заработать надо, – отвечала я. – Интересно, на чем я могу экономить?

Попыталась на еде, но мужу это не понравилось, как всякому нормальному мужчине. По его мнению, на чем угодно экономить, только не на еде. Если же учесть, что денег нам с трудом хватало только на еду, я не видела никакой другой статьи семейного бюджета, на которой можно было бы сэкономить. И неприятный разговор повторялся изо дня в день. Грозно насупившись, муж задавал идиотский вопрос: