Текст книги "Шутить и говорить я начала одновременно"

Автор книги: Иоанна Хмелевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

( В том же году я сдавала вступительные экзамены на архитектуру…)

В том же году я сдавала вступительные экзамены на архитектуру. Для того, чтобы попасть в те времена в высшее учебное заведение, как известно, знаний было недостаточно. Моё же отношение к государственному строю Польши было сложным. С одной стороны, строй, основывающийся на принципах коллективизма, вызывал дрожь отвращения, с другой, подкупали несомненно светлые стороны: просвещение для широких народных масс, ликвидация безграмотности, бесплатное лечение для жителей деревень и вообще бедных, а также предоставление возможности выбраться из нужды широким слоям населения. Отталкивал полицейский государственный режим, ещё больше – повсеместное хамство. Я не могла выносить пустой говорильни и лжи, но истинные масштабы этой лжи стали известны значительно позже, тогда же многому верилось. Ради карьеры я покривила душой только раз, записавшись в ряды СПМ (Союза Польской Молодёжи). Нужно было мне это СПМ как собаке пятая нога, да и вышвырнули меня из него очень быстро, но все знали – не членов в высшие учебные учреждения просто не принимали, а у меня же и социальное происхождение было неподходящее, и протекций никаких. Вот мы в последнем классе решили коллективно вступить в ряды молодёжной организации. Вступили те девушки, которые собирались учиться дальше. Собрались в классе и приняли такое решение.

При поступлении снова пришлось сдавать экзамены. Кроме предметов специальных – рисунок и что-то ещё, уже не помню, надо было написать сочинение на тему: «Механизация как фактор повышения жизненного уровня».

Нет ничего проще! Уже сама формулировка темы подсказывала ответ. Ответ для меня, разумеется. Я прекрасно знала девятнадцатый век, всегда им интересовалась, изучила намного лучше, чем свой, двадцатый. Знала всех классиков: английских, французских и польских, прочла все возможное и невозможное, краем сознания заметила и то, что происходит в моей родной стране, как-то увязала одно с другим, память у меня всегда была отличная. Села я в аудитории, отключилась и одним духом создала шедевр.

Потом оказалось, что меня ни за что бы не приняли, если бы моя работа столь разительно не отличалась от остальных. Поступали в основном представители городской и сельской трудящейся молодёжи, имеющие предо мной несомненные преимущества, мне бы их ни за что не переплюнуть, учитывая огромный конкурс и моё непролетарское происхождение, но из двухсот пятидесяти пяти абитуриентов на вступительном экзамене двести пятьдесят четыре штуки в своём сочинении вдохновенно описали нашу шестилетку во всех подробностях. И только в одной работе о шестилетнем плане не было ни словечка. В моей. Не упомянула же я о нем не по хитрому расчёту, а просто потому, что не требовался для концепции сочинения. Очень возможно, я даже и не знала, что нечто подобное вообще имеется.

Проявленная мною таким нехитрым образом оригинальность и небанальность в решении темы привели к тому, что в список поступающих, отпечатанный на машинке, в самом конце дописали чернилами мою фамилию. Потом я даже думала: а вдруг наличие такой выдающейся заслуги, как отсутствие шестилетнего плана в сочинении, обусловило бы моё принятие в академию и без вступления в ряды СПМ?

А теперь два слова о последних-распоследних каникулах, вернее, их кусочке сразу после получения аттестата зрелости. Провели мы их на Августовском озере. Мы – это Янка с братом и я с женихом, который у меня к тому времени уже появился. И чуть все четверо не потонули, отправившись на байдарках в прогулку по озеру, где нас и настигла непогода. Волны поднялись громадные, перекатывались через нас, невозможно было стать к волне боком, чтобы развернуться и поплыть к берегу, пришлось плыть куда глаза глядят, пристали к противоположному берегу, там развернули свои плавсредства и только тогда двинулись в обратный путь.

Немного подпортило мне этот кусочек каникул то обстоятельство, что я была беременна, чего не собираюсь скрывать. Хуже нет вообще скрывать такие вещи! Известен мне случай, когда одна моя знакомая, не скажу кто, оформляла брак через две недели после родов, в большом-пребольшом секрете ото всех на свете, потом же всех старалась убедить, что свадьба игралась полгода назад, дитя родилось шестимесячным и вообще все её родные и близкие врали как сивые мерины, им все равно никто не верил, город буквально распирало от сплетён и досужих пересудов. А я поступаю умно: с самого начала говорю правду, говорила её и тогда, и ко мне никто не мог придраться. Кому какое дело, в каком положении я шла к алтарю? В интересном – и ладно. Тайна лишь тогда вызывает нездоровые эмоции, пока она является тайной, потом же становится неинтересна и о ней перестают говорить.

Но природа брала своё, и запах столовского бигоса привёл к тому, что съеденная мною первая клубника не пошла, как говорится, коню в корм. Это обстоятельство чрезвычайно разгневало Янку.

– Ну и свинья же ты! – прямо и открыто заявила мне лучшая подруга. – Если бы я съела, была бы польза, а так что?

Очень может быть, что именно за эту клубнику она мстила мне впоследствии с помощью манной кашки, но об этом я скажу в своё время, сейчас мне уже не терпится покончить с детством.

Сразу после этого я вышла замуж и, боюсь, в тот момент окончательно и бесповоротно с детством покончила…

Конец 1-го тома «Автобиографии».

Часть вторая
ПЕРВАЯ МОЛОДОСТЬ

Учитесь на чужих ошибках, всех своих

все равно не успеете совершить.

( Первого хахаля я продала…)

Первого хахаля я продала за полмиллиона злотых.

Вообще-то, если быть точной, это был не только не первый, но даже и не настоящий хахаль. Уж скорее потенциальный. Было мне в ту пору шестнадцать, и я жутко гордилась тем, что меня обхаживает совсем уже взрослый мужчина, старше меня на добрый десяток лет, женатый, многодетный, а я могу вертеть им, как какая-нибудь куртизанка прошлого века. У отца на работе я переписывала на машинке латинские тексты для всего класса, мой поклонник оставался на работе на сверхурочные и, пользуясь тем, что мы оказывались одни, сразу же принимался меня тискать. Будучи девицей скромной и добродетельной, я энергично протестовала, но в глубине души таяла от восторга.

Таять-то я таяла, а совесть была неспокойна. Я любила порядочность во всем, разбивать же семью и обниматься с ухажёром тайком мне казалось непорядочным и не очень романтичным. Как-то некрасиво это было, как-то унизительно. В конце концов, невинность утрачивается за один раз и лишиться такой единственной в жизни оказии абы с кем… С другой же стороны, мой поклонник мне нравился, его ухаживание льстило самолюбию, вот я и запуталась в своих чувствах, попеременно испытывая то удовлетворение, то угрызения совести. И не знала, на что решиться. За меня все решили обстоятельства.

Мой отец постоянно покупал лотерейные билеты. Тогда ещё не было тото-лотека, разыгрывались лишь обыкновенные лотереи самого разного пошиба, вот он и участвовал в розыгрышах и, как правило, выигрывал. Понемногу, но все же… Раз он выиграл даже целых пятьдесят тысяч злотых. В то время от выигрыша вычитали налог, на руки он получил сорок восемь тысяч. Было это сразу же после войны, году в сорок шестом или в самом начале сорок седьмого, потому как смутно вспоминается мне в связи с этим наша комнатушка на Вежбне, в бывшей больнице. Выиграл он, значит, это как-то его вдохновило, ну и отец продолжал участвовать в розыгрышах лотерей.

Как-то раз жутко взволнованная мать позвала меня в ванную. При тогдашней квартирной тесноте ванная представляла собой единственное помещение, где можно было поговорить с глазу на глаз. Ванная у нас была ещё довоенная, просторная, выложенная зелёным кафелем. В неё вмещалось и корыто, и стиральная машина, и даже кое-какая мебель.

– Только никому не говори, – прошептала мне мать. – Отец выиграл в лотерею сто тысяч злотых!

В ту пору зарплата отца составляла около десяти тысяч, я же за свои рекламные плакаты получала по двести злотых и ещё радовалась. Присев на краешек ванны, я подумала: «Боже мой, если бы отец выиграл полмиллиона, клянусь, отбрила бы я своего хахаля ко всем чертям!»

Почему-то я решила для себя, что за такое великое счастье, как огромный выигрыш, надо пожертвовать личным счастьем. Не успела я додумать эту гениальную мысль до конца, как мать продолжила:

– Ладно уж, скажу тебе правду. Отец выиграл не сто тысяч, а полмиллиона злотых!

Эх, чтоб меня!.. Ну-да мысль – не воробей, вылетела – не поймаешь. Вихрь противоречивых чувств буквально потряс меня. Тут и облегчение, и некоторое романтическое сожаление: не так просто было лишиться обожателя. А тот и не узнал, почему вдруг никогда уже не появлялось у него оказии обнять меня, почему мы больше никогда не оставались наедине. Видеть меня он мог сколько угодно, латинские тексты я продолжала перепечатывать на машинке, но всегда при этом в комнате были посторонние. Невольно вырвавшуюся в порыве чувств клятву я твёрдо сдержала!

Боль расставания с хахалем значительно облегчал тот факт, что я в ту пору сильно увлеклась моим кузеном Генеком, родным братом Лильки. Увлечение это было в основном заочное, ибо Лилька, как я уже неоднократно упоминала, жила в Силезии, в Чешине, мы же – в Варшаве, но с их семейством мы постоянно переписывались и вечно на праздники, а также на школьные каникулы ездили друг к другу в гости.

И вообще к пятнадцати-шестнадцати годам я накопила богатый опыт в области нежных чувств. Можно сказать,, со времени Мальчика-с-пальчика прошла бурный и извилистый эволюционный путь развития. Например, в одиннадцать лет влюбилась в некоего Ендрика из Урсинова. Красивым он не был, это факт, но зато такой же сорвиголова, такой же отчаянной храбрости безумец, как Кмичиц. [25]25
  Один из романтических героев трилогии Генриха Сенкевича.


[Закрыть]В то лето, когда я жила у Люцины в Урсиновском дворце, мы практически не расставались с ним целые дни. Раз он слетел с двухметровой стены в глухие заросли крапивы и мужественно выдержал это испытание. А когда Ендрик специально для меня развалил в заброшенном флигеле кирпичную печь, мне этот подвиг представлялся ничуть не меньшим взятия неприятельской крепости. Да мало ли ещё какие подвиги совершал этот бесстрашный парень, и любила я его безумно, разумеется, в глубочайшей тайне. Думаю, обними он меня ненароком – и я от избытка чувств немедленно тут же скончалась бы в его объятиях. К счастью, такая мысль не приходила ему в голову, так что моё здоровье не пострадало от этой большой любви.

На следующее лето я сменила предмет моих воздыханий. Им стал Здислав, тоже проживающий при Урсиновском дворце, парень намного старше меня, семнадцатилетний. Он был очень красив. Я вдруг заметила, что Здих гораздо красивее Ендрика, так зачем же мне любить менее красивого? И я тут же переключилась на Здиха. Возможно, Здих сначала немного тоже ухлёстывал за мной, но всего несколько дней, ведь я была ещё совсем сопливой девчонкой. Это мне не помешало влюбиться в него на всю жизнь, причём такой пламенной любви способствовала и Люцина. Она обратила моё внимание на тот факт, что Здих в новом галстуке прогуливается специально под нашими окнами, и я таяла от счастья. До тех пор таяла, пока не разразилась ужасная катастрофа.

И опять же Люцина, да будет ей земля пухом, приехав к нам в Варшаву в гости из своего Урсинова, сообщила, что у Здиха появилась невеста Бася и Здих от любви к ней совсем потерял голову. Уж так он её обожает, ну прямо Ромео. Удар был столь силён, что я с трудом вынесла его, а ведь ещё приходилось слушать все это с равнодушным видом, иначе все семейство замучило бы меня насмешками. К счастью, тут подвернулся Рыжик… и моё отчаяние немного поубавилось. Что же касается Здиха и Баси, они поженились, до сих пор живут в мире и согласии, и когда мы встречаемся, все трое с умилением вспоминаем события давно минувшей юности.

Тем не менее страсти во мне бушевали великие, горе я пережила сильное и немного гордилась тем, что столь могучую трагедию пришлось претерпеть в столь юном возрасте.

Последующие любовные переживания обрушились на меня уже в более зрелом возрасте, в семнадцать лет, и, честно говоря, до сих пор не могу простить себе, что так глупо вычеркнула из жизни кусок своей юности, пусть даже и не очень продолжительный.

Произошло это во время каникул перед началом последнего школьного года, когда мы с Янкой поехали в лагерь у моря. Там я влюбилась в Стефана. Тут аукается "Жизнь как жизнь ".Жил Стефан в Катовицах, но уже закончил школу и собирался учиться в Варшаве на врача. К тому времени хахаля я давно продала, великая любовь к Здиславу, распространяясь также на его невесту, постепенно затихала, так что сердце оказалось свободным. Ну я и втюрилась в Стефана по самые уши. Так что переживания Терески из-за любви к Богусю ( «Жизнь как жизнь»)я описывала в соответствии с собственными переживаниями. И блестящий нос отравлял мне жизнь, и бесконечное ожидание возлюбленного, который обещал непременно навестить меня в Варшаве. Я ничем не могла заняться, все из рук валилось, ночью и днём мучила одна мысль: когда же придёт Стефан? Я сидела, тупо уставившись в окно, где за забором по ту сторону Аллеи Неподлеглости работали заключённые, воздвигая новые дома по ещё не застроенной противоположной стороне улицы. Работали заключённые до четырех дня, и мне доставляло какую-то горькую отраду наблюдать за ними. Вот и я сижу, как в тюрьме, боюсь выйти из дому – вдруг Стефан появится именно в это время и, не застав меня дома, уедет и больше не вернётся? Чтобы хоть чем-то занять себя, я принялась пороть старое платье, обманывая себя, будто потом сошью из тряпок что-то новенькое. Возможно, распоров одно платье, я принялась за другое, не помню, возможно, распорола все и, когда платья кончились, взялась за тетрадь и принялась записывать в неё свои переживания. Так прошёл остаток каникул.

Начался учебный год, но занятия в школе не принесли облегчения. Поначалу уроки шли вяло: и учителя, и ученики ещё не сбросили с себя летней беззаботности, домашних заданий нам не задавали. Возвращаясь из школы, я опять садилась за стол и принималась безжалостно убивать время. Убила таким образом недели четыре, совершенно вычеркнув их из жизни, сама себя впоследствии здорово отругала за них, но сделанного не вернёшь. Потом боль немного стихла, появился интерес к окружающим и я перестала ожидать появления любимого в любое время дня и ночи. Естественно, именно тогда он и заявился.

Покончив с делами, мы с Янкой собирались выйти из дому, она уже надела пальто, я только собиралась это сделать, когда кто-то позвонил. Я открыла дверь и окаменела на пороге.

Упиваясь безграничным счастьем, я так долго стояла столбом в дверях, не впуская Стефана в прихожую, что он наконец спросил:

– Ты что, не узнаешь меня?

Вела я себя как последняя идиотка, даже Янка осуждающе смотрела на меня. Неуклюже пошевелилась, пропустив парня в дом, но слова вымолвить не смогла. Присесть не пригласила, умного словечка не сказала. Да что там умного, никакого не произнесла!

Стефан, молодой человек, хорошо воспитанный, взял инициативу в свои руки.

– Кажется, я вам помешал? Вы собирались уходить? Пожалуйста, не меняйте из-за меня своих планов, я зайду в следующий раз.

Как же, стану я дожидаться опять следующего раза! Сделав над собой героическое усилие, я спросила по возможности небрежным тоном:

– Почему ты так долго не приходил?

– А я решил – зайду тогда, когда к вам протянут троллейбусную линию, – беззаботно ответило это чудовище. – Приеду, думаю, уже на троллейбусе…

Не стану говорить, что я тогда подумала о нашем городском транспорте. В конце концов мы разговорились, а потом погас свет, тогда это случалось часто, Янка великодушно целую вечность искала в кухне свечку, а мы со Стефаном целовались на кушетке. И на этом, собственно, все и закончилось. Мы договорились, что он придёт в среду.

С тех пор я считаю среды несчастливыми днями. Ждала я его в эту среду каждой своей клеточкой, как меня не разорвало от эмоций на мелкие кусочки – не знаю. В полночь до меня дошло, что парень, пожалуй, не придёт. Так оно и получилось.

На мои именины Стефан тоже не пришёл. Наверное, мы все-таки потом где-то встретились, потому что я от него узнала – на медицинский в Варшаве он не поступил, попытается во Вроцлаве. Поверила я в этот Вроцлав, все-таки какое-то утешение, а потом, как и написано в «Жизни как жизнь»,меня вывел из заблуждения его дружок. Удар был страшный, и дождь тоже лил страшный, как и описано в книге. Повторяю, до сих пор с ужасом и отвращением вспоминаю своё идиотское поведение и бездарно потерянное время.

( В тот же год, где-то осенью…)

В тот же год, где-то осенью, началась очередная сенсационно-романтическая история, уготованная мне какими-то высшими силами, которые своим орудием избрали мою одноклассницу Галину. Она сидела на парте за нами, точнее, сразу же за Янкой. Нравится ли это Галине или нет, я все равно обязана о ней написать в своей «Автобиографии», ибо, не будь Галины, моя судьба сложилась бы иначе, так что просто не могу не упомянуть о ней. Очень бы хотелось надеяться, что многие мои одноклассницы не заметят этого моего произведения и не прочтут его, особенно нижеследующих фрагментов. А если одна из моих одноклассниц и прочтёт, смею надеяться – дело ограничится лишь тем, что какая-нибудь внучка удивлённо поинтересуется, с чего это её бабуля так вдруг развеселилась?

Галина, естественно, явилась прототипом Кристины из «Жизни как жизнь».Дело прошлое, но Галина выставила меня перед одноклассницами совершённой идиоткой, все, как одна, осуждали меня за свинское поведение, ибо никто не мог поверить в то, что я такая дура безмозглая и простодушная до омерзения. Сейчас все поясню.

Все девчонки знали правду, одна я не знала. Ну можно ли в такое поверить? И тем не менее это святая правда, такая уж я была идиотка. Дело в том, что у Галины был брат, и она много и часто о нем говорила. И ещё у Галины был жених, и о нем она тоже часто нам всем рассказывала. Сначала я познакомилась с братом, причём произошло это отнюдь не при романтических обстоятельствах, а при самых что ни на есть прозаических. Мы с Галиной были в городе, что-то там делали, потом, сделав дело, возвращались домой. Она жила в самом центре, я немного дальше, в Мокотове. К ней я зашла по дороге только для того, чтобы воспользоваться туалетом, домой не доехала бы. Вот тут и появился брат. Не скажу, чтобы такой уж красавец, но мне понравился. Было в нем что-то такое, симпатичное. И он проводил меня до дому, поскольку уже стемнело. Вежливый молодой человек.

Вскоре после этой первой встречи мы все – Янка, Галина, её брат и я пошли в кино на «Цезаря и Клеопатру». Этот фильм показывали в Варшаве во время каникул, когда нас в городе не было, и теперь он шёл в кинотеатрах лишь на окраинах Варшавы, вот мы и поехали то ли в Прутков, то ли ещё куда, не помню. Места нам достались стоячие на балконе, брат не вытягивал шею, чтобы читать подписи, английский он знал, как польский. И очень мне этим заимпонировал. Домой мы возвращались уже в темноте, под проливным дождём. Янка с Галиной помчались быстрее вперёд, я же никогда не умела быстро передвигаться по грязи, вот и теперь шла, как калека какая, а брат опять же из вежливости сопровождал меня, неудобно было бросить одну.

О своём женихе Галина много нам рассказывала, что-то у них там не складывалось, а возможно, она излишне трезво подходила к вопросам будущей совместной жизни. Помню наш разговор в классе. Прислонясь к печке, она изливала мне душу и вдруг сказала:

– Не гожусь я ему в жены. Вот ты бы подошла больше. И вообще, собственно говоря, только на тебе ему и следует жениться.

Я с ужасом восприняла такое заявление в свете того, что Галина нарассказывала мне о женихе. Во-первых, звали его Станислав, я же не выношу этого имени. Во-вторых, он обожал супы, а я с детства не терплю их. В-третьих, он был очень вспыльчив, чуть что – выходил из себя и лицо его наливалось кровью, отвратительная черта! В-четвёртых, обожал просыпаться чуть свет и был при этом бодр, как жаворонок, я же – совсем наоборот, а ранним вставанием меня и без того уморила моя мать. Ну, и в-пятых, с этим противным Станиславом требовалось обходиться бережно и осторожно, как с тухлым яйцом.

Слушала я слушала Галинины излияния, а про себя думала: «Какое счастье, что Станислав не мой жених!» Хотя ради справедливости стоит отметить, что у него были и кое-какие достоинства: ум, эрудиция, чувство юмора, мягкий характер. И вообще он был порядочный человек и не бабник.

Вот и теперь, в ответ на её замечание, что Станиславу я гораздо более гожусь в жены, чем она, я ответила Галине, что мне гораздо больше нравится её брат.

– Ты ему тоже, – сухо и каким-то странным голосом ответила Галина.

Ну и выяснилось, что Галинины брат и жених – одно и то же лицо. Хорошо помню, какой идиоткой почувствовала я себя, когда узнала об этом.

Брата у Галины никакого не было. Он возник из небытия просто по необходимости. Когда Галине надо было поступить в нашу школу, родителей по какой-то причине не оказалось в Варшаве, и записывать Галину отправился её жених Станислав, выдав себя за её старшего брата. В школьной канцелярии он произвёл весьма благоприятное впечатление, и какое-то время Галина была вынуждена поддерживать миф о наличии брата, иначе обман бы обнаружился. Теперь уже такой необходимости не было, но Галина за это время привыкла выдавать Станислава за брата, хотя правду знали практически все в классе. Кроме меня. Вот почему все смотрели на меня осуждающе, ведь я, скотина этакая, отбивала жениха у подруги!

Никого я не собиралась отбивать, не было у меня такого намерения! Узнав об истинном положении вещей, удручённая и сбитая с толку, я попыталась ограничить свои контакты с братом, то бишь с женихом Галины, прекратила переписку и попыталась самоустраниться. Не очень, может быть, успешно, но попытку отойти в сторону я сделала, причём сама восхищалась своим благородством. Мне совсем не хотелось делать Галине пакость, я любила её, и меня стала мучить совесть. Она совсем пала духом, психическое состояние её было ужасно, и мы вдруг отчётливо осознали разверзшуюся перед нами кошмарную перспективу: Галина не сдаст выпускных экзаменов!

Очень хорошо запомнился один вечер. Мы трое – Галина, Янка и я ходили на занятия балетом, по вечерам, начинались они довольно поздно, часов в пять или шесть вечера, и продолжались два часа, так что заканчивались совсем поздно. В тот вечер с нами не было Янки, Галина с поджидавшим её ложным братом и настоящим женихом отправились домой, я, одинокая, тоже, как и Тереска в «Жизни как жизнь»,долго шаталась по тёмным улицам. Добралась наконец до дому, а там поджидал меня он, источник конфликта.

Это меня даже испугало – настолько было однозначно. Все моё естество окунулось в блаженство. Я испытывала одновременно и неимоверное счастье, и неимоверное смущение. Нет, я не хотела отбивать парня у подруги, не свинья же я в конце концов! Что делать? Домой я не зашла, мы отправились на ночную прогулку. Боюсь, из-за сумбура противоречивых чувств я несла сплошную ерунду, но мой воздыхатель каждое моё слово воспринимал с восторгом, ибо переживал тот этап, когда все, сделанное предметом обожания, представляется изумительным и замечательным. Как она обворожительно плюётся! Как она восхитительно чавкает! Как очаровательно пересолила суп!

На следующий день у нас с Галиной состоялся серьёзный мужской разговор. На него ушёл весь урок латинского, который мы просидели в раздевалке. Она торжественно передала мне из рук в руки своё сокровище, заставив поклясться, что я сделаю его счастливым, и сама порвала с женихом. Тот благородно собирался играть комедию до конца учебного года, чтобы не помешать закончить его нормально, но Галина видела, что притворяться Станиславу удаётся с трудом, вот и вернула ему свободу, которую он теперь был вправе бросить мне под ноги. Мы же с Галиной решили оставаться подругами, ведь приходилось считаться с родственными и светскими предрассудками. Наши семьи были знакомы, обе сестры Станислава были приятельницами Галины, а меня возненавидели смертельно. Станислав обязался помогать Галине по математике и физике. Он учился в Политехническом, хорошо знал эти дисциплины, а Галине предстояло сдавать экзамены на аттестат зрелости.

Подарок я приняла с должным чувством признательности, а будущий аттестат зрелости Галины придавил меня, как мельничный жёрнов. Мы решили вместе готовиться к экзаменам, благородство так и лезло из нас всеми порами. Жених женихом, а мы все равно останемся с ней подругами, его она никогда у меня не встретит, я никогда о нем не заговорю, сейчас главное – нормально сдать выпускные экзамены.

Что самое смешное – нам удалось соблюсти все пункты соглашения. Готовились к экзаменам мы вместе, на экзаменах же, по мере необходимости, я тоже ей помогала. Например, по основам философии, когда Галина стояла у доски, я подсказала ей ответ (отметка шла в аттестат зрелости). Учительница находилась у меня за спиной и не видела моего лица, так что я могла свободно подсказывать. Помню, ей достался логический квадрат (который все в классе называли упорно магическим), и его углы у Галины вечно путались.

К истории мы готовились вместе, и вообще, пока дело дошло до выпускных экзаменов, трагедия немного утратила свою остроту. Возможно, Галину принялся утешать её будущий муж, но на этот счёт я не располагаю достоверной информацией. Во всяком случае, аттестат зрелости она получила, и я с облегчением вздохнула. Самое время было заняться наконец собой.

Переданный мне из рук в руки жених окружил меня заботой и лаской, проявил столь глубокие чувства, что я совершенно забыла своё прежнее к нему отношение, когда обнаруживала в нем много отрицательных качеств. Теперь моё отношение к этим качествам в корне изменилось, даже ненавистный суп я готова была варить ему целыми цистернами. Представила Станислава своим родным, и они его одобрили. Мы решили в сентябре пожениться. А почему бы нет? Оба мы были совершеннолетние, мне стукнуло восемнадцать, ему – двадцать один год. А вот денег у нас было что кот наплакал. В выпускном классе мне было не до заработков платными уроками, Станислав же немного заработал переводами с английского, но этого хватило лишь на обручальные кольца и оплату венчания. У него был всего один костюм, он носил его не снимая, и я лично обшила рукава пиджака, чтобы хоть в костёле не торчали лохмушки.

Вскоре сроки венчания пришлось пересмотреть, ибо выяснилось, что я беременна. Открытие одновременно привело меня в ужас и в восторг. Я уже не раз писала, какой же глупой была…

Пришлось пуститься на хитрости, чтобы довести известие до сведения моих родных. Действовали мы дипломатично. Сначала молодой человек официально просил руки у моих отца и матери, причём ещё присутствовала и Люцина. На беднягу (я имею в виду будущего мужа) жалко было смотреть, так он волновался и потел. Моя же мать раскладывала пасьянс, и, не прерывая своего занятия в столь торжественный момент, небрежно ответила на сбивчивое предложение жениха:

– Все равно ведь она поступит по-своему. Отец к тому времени уже не слышал на одно ухо, до него вообще не дошло, о чем говорил этот молодой человек, по поведению присутствующих догадался – происходит нечто важное, и он потребовал повторить. Люцина в своём углу от души веселилась. Мы предусмотрительно называли сентябрь, ибо в начале июня он представлялся чрезвычайно отдалённым.

Дня через два решив, что семейство несколько свыклось со случившимся, мы перенесли срок венчания на июль, а ещё дня через два я известила родных о своём интересном положении. И надо сказать, родные оказались на высоте, за что я им всю жизнь была искренне признательна.

Услышав потрясающую новость, моя мать ни слова не сказала, лишь беспомощно глянула на сестру и мужа. Люцина болела, не помню, что у неё было, и лежала в постели.

– Ну и что в этом такого? – пренебрежительно махнула она рукой. – Я давно уже об этом догадывалась.

– О, так я стану дедушкой? – обрадовался отец. – Чудесно!

Благородство проявила и Тереса. Будучи моей крёстной матерью, она взялась обеспечить подвенечный наряд, а когда ей сообщили о новых обстоятельствах и поинтересовались её мнением насчёт того, не было бы целесообразным из-за этого внести коррективы и отпраздновать свадьбу не столь пышно, телеграфировала: «Только в белом! Я так решила!»

В пятидесятом году уже ввели и гражданскую регистрацию брака, но её никто не принимал всерьёз, каждый уважающий себя человек признавал лишь венчание в костёле. Мы решили заключить оба бракосочетания, и гражданское, и костельное, первое в июле, второе в августе. Начало лета я с матерью и одной из тёток провела в Миколайках, а к назначенному дню приехала в Варшаву. Накануне регистрации брака я вдруг ужаснулась: что же это я делаю? Завтра выхожу замуж, Езус-Мария, не иначе как совсем спятила! Конец свободы, конец жизни! «Когда услышишь вдруг „жена“, считай, навек погребена». Эта трезвая мысль появилась в голове, когда я вечером шла домой, но продержалась не очень долго, лишь до ближайшего угла. Не потребовалось даже особого усилия воли, чтобы прогнать к черту за горизонт эту несвоевременную мысль.

Наутро пришлось прервать на половине приготовление обеда (жарила отбивные, в доме были отец, жених и собака, их всех надо было кормить), и на Вилловую опоздала всего на пять минут. Свидетелями в загсе были отец и некий Ренек, приятель молодожёна. А потом мы все вместе отправились в кафе, пили кофе и ели мороженое. На следующий день я со Станиславом, уже с мужем, вернулась в Миколайки.

Там на меня набросилась рыба. Я предупреждала, что контакты с рыбой потянутся за мной через всю жизнь. Уж не помню, где в Миколайках мы жили, только оттуда было недалеко до озера Снярдвы. Мы взяли напрокат у одного из местных жителей огромную нескладную лодку с вёслами и убедили мамулю научиться грести. Она на редкость быстро выучилась и гребла, как машина, только абсолютно не следила за правильным курсом. Эта обязанность легла на меня. Я сидела на корме и лишь командовала: лево руля, право руля. Но тут мой свежеобретенный супруг решил поймать щуку и велел подержать леску, пока он займётся крючком. Я отвлеклась и очнулась, лишь почувствовав, как леска побежала у меня из рук. Вскрикнув от неожиданности, я отпустила её. Муж кинулся на помощь, едва не перевернув при этом лодку, а мамуля упустила весло. Во всяком случае, мы остались живы, а щука, попавшаяся на нашу удочку, сбежала вместе с ней и другими мелкими предметами, которые леска сгребла со дна лодки.