Текст книги "Творения, том 12, книга 2"

Автор книги: Иоанн Златоуст

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц)

СЛОВО 18

О ненависти и вражде

Если кто потерпел обиду от ближнего, пусть вспомнит и приведет себе на ум Давида, чтобы, когда еще кипит сердце, воспоминанием об этом кротчайшем и незлобивом муже он мог укротить море гнева. Почему, в самом деле, брат твой враг тебе? Оскорбил тебя? Но он не причинил тебе никакого вреда. Или, может быть, из-за денег ты смотришь на него как на врага? Не делай, умоляю тебя, не делай отсрочки, чтобы рассечь цепи гнева, потому что отсрочки порождают замедление: если ты пропустишь сегодняшний день, то будешь уже много стыдиться; если присоединишь и завтрашний, будет еще больше стыда; если присовокупишь и третий день, еще больше станешь стыдиться вследствие столь долгого промедления. Дайте мне, прошу вас, свободно говорить об этом. Дайте мне возможность слышать, что от постоянного этого научения мы достигли какого-нибудь успеха, что кто-нибудь, выйдя отсюда, обнял врага обеими руками, сжал его в своих объятиях, поцеловал его, пролил слезы; хотя бы последний был зверем, или камнем, или чем бы то ни было, но, тронутый таким дружелюбием, он сделается кротким. Таким образом себя ты освободишь от обвинений, а его приобретешь, склонив к доброму расположению. И не говори мне: я имею врага безбожного, нечестивого, погибшего, неисправимого и не могу примириться с ним. Какого бы врага ты ни назвал, он не хуже Саула, который, будучи и раз, и два, и многократно спасен Давидом, сам тысячу раз строил ему козни, и, будучи вместо этого облагодетельствован, продолжал хранить на него свою злобу. В самом деле, что ты можешь сказать? То ли, что он отмежевал себе твою землю? Что причинил тебе вред в поле? Что переступил порог дома? Что похитил рабов? Что оскорбил тебя? Что ограбил? Что довел до бедности? Но он еще не пытался отнять у тебя души, ни дважды, ни трижды, ни многократно (как Саул), и при том не получив от тебя стольких благодеяний, равно как не попадавшись многократно в твои руки и будучи спасен. А если бы и так, то и в таком случае Давид опять имеет преимущество, так как, будучи воспитан в менее совершенных законах, не требовавших ничего подобного, достиг самой вершины закона благодати. При том, ты часто злопамятствуешь, гневаясь за прошедшее; а этот (праведник), даже боясь за будущее, и отлично зная, что ему не будет места в городе, и жизнь будет невыносимой, если он спасет врага, все-таки не переставал заботиться о нем, но все делал на благо ему, питая против себя врага. Итак, в чем же таком, скажи мне, ты обвиняешь врага, что не хочешь примириться с ним? Чем таким он обидел тебя? Лишил тебя денег? Но если ты мужественно перенесешь их похищение, то получишь такую же награду, как если бы ты отдал их в руки бедным. В самом деле, и тот, кто отдал деньги бедным, и тот, кто ради Бога не замышлял зла против похитившего у него, или даже не сказал ему худого слова, делают одно и то же. Если же причина траты одна, то очевидно, что и венец один. Но он злоумышлял на жизнь твою и покушался убить? Это вменяется тебе в мученичество, если только ты считаешь злоумышленника, доведшего до такой степени свою вражду, в числе своих благодетелей, и не перестаешь молиться за него, прося Бога смилостивиться над ним. Не на то будем смотреть, что Бог не допустил Саулу, преследовавшему Давида, убить его, а на то, что последний от его злых козней получил двойной, или тройной, или даже четверной венец мученичества. В самом деле, кто ради Бога спас врага, который не раз, не два, а многократно метал копье в его голову, кто, имея полную возможность убить его, пощадил, зная при том, что после такой пощады он опять нападет на него, тот, очевидно, тысячекратно подвергался закланию произволением; будучи же тысячекратно заклан ради Бога, он имеет и многочисленные венцы мученичества. И что говорил Павел, о том и он помышлял, и каждый день умирал ради Бога (1 Кор. 15:31). Имея возможность убить готовившего ему гибель, он не пожелал сделать этого ради Бога, а предпочел лучше каждый день подвергаться опасностям, нежели избавиться от стольких смертей, совершив даже справедливое убийство. Если же злоумышляющему даже против самой жизни не следует ни мстить, ни платить ненавистью, то тем менее тому, кто причиняет нам обиду в каких бы то ни было других, внешних, вещах. Хочешь знать, что возможно примирить с собой, если только мы желаем, всякого человека, относящегося к нам враждебно, как бы он ни был нечестив, испорчен и неисправим? Что свирепее льва? И однако люди укрощают его, искусство осиливает природу, и тот, кто свирепее и царственнее всех зверей, делается смиреннее и послушнее всякой овцы и ходит по площади, никому не внушая страха вследствие своей кротости. Какое же извинение, какое прощение будем иметь мы, когда зверей укрощаем, а про людей говорим, что никак не можем укротить их и заставить хорошо относиться к нам, тем более что зверю не свойственна по природе кротость, а человеку чужда по природе свирепость? Если, таким образом, мы побеждаем природу, то какое будем иметь оправдание, когда говорим, что не можем исправить произволения? Если же он и неисцельно болен, то чем больше будет у тебя труда, тем обильнее будет и награда, когда ты не перестанешь заботиться о врачевании неисцельно больного. Но что столь тяжкого сделал тебе враг твой, что ты отказываешься от примирения с ним? Худо отозвался о тебе, назвал тебя прелюбодеем и блудником? Что же в том? Если он говорит правду, исправься; а если ложь, то посмейся. Если ты сознаешь за собой то, в чем он упрекает тебя, то образумься, а если не сознаешь, пренебреги; лучше же сказать – не только посмейся, не только пренебреги, а даже радуйся и веселись по слову Господа: "когда", – говорит Он, – "будут поносить" вас "и пронесут имя ваше, как бесчестное, за Сына Человеческого [,] возрадуйтесь в тот день и возвеселитесь, ибо велика вам награда на небесах" (Лк. 6:22, 23; Мф. 5:11, 12). Если же он сказал правду, а ты с кротостью перенесешь его слова, не ответишь ему со своей стороны оскорблением, не станешь злословить его, а горько восстенаешь и осудишь свои прегрешения, то получишь награду не меньше, чем и в первом случае. Часто, ведь, враги своими справедливыми порицаниями делают то, чего не могут сделать друзья своими похвалами и приятными речами, Последние, обычно говоря приятное, или даже и льстя нам, только усиливают болезнь; первые же, побуждаясь враждой и порицая наши грехи, заставляют нас исправляться, и таким образом вражда бывает для нас источником величайшей пользы. Итак, не будем говорить: такой-то меня раздражил, такой-то заставил меня сказать срамные слова. Мы сами всегда являемся виновниками их; если мы желаем любомудрствовать, то не только враг, но и сам диавол не в силах будет привести нас в гнев. И это видно из истории с Давидом. Когда он сказал: "посмотри на край одежды твоей в руке моей" и все прочие дальнейшие слова в свое оправдание пред Саулом, то последний говорит: "твой ли это голос, сын мой Давид" (I Цар. 24:12, 17)? Вот какая великая перемена произошла вдруг с этим озверевшим человеком, благодаря кротким словам Давида! Тот, кто раньше не мог назвать его даже просто по имени, а ненавидел даже самое его прозвище, теперь возводит его в родство с собою, называя его сыном, и трогается даже самым звуком его голоса. И как отец, услышав давно неслыханный голос возвратившегося откуда-нибудь сына, не только рад видеть его лицо, но с любовью прислушивается и к самому голосу, так и Саул, когда до него дошли слова Давида и исторгли вражду, узнал наконец святого и, освободившись от одной страсти, проникся другой страстью: отбросил гнев и проникся радостью и сочувствием. Что может быть блаженнее и возвышеннее Давида? Убийцу он сделал отцом, волка – овцою, пещь гнева исполнил обильной росою, волнение превратил в тишину и потушил весь пыл гнева. Итак, возлюбленные, будем стараться не о том только, чтобы не потерпеть никакого зла от врагов, но и о том, чтобы самим себе не делать никакого зла. И тогда мы не потерпим никакого зла, хотя бы подверглись бесчисленным бедствиям, подобно тому как и Давид, несмотря на изгнание, преследование и опасности для самой жизни, не потерпел никакого зла, а оказался даже славнее и достохвальнее врага, и вожделеннее для всех, не только для людей, но и для самого Бога. В самом деле, какой вред потерпел этот святой, испытав столько бедствий от Саула? Не прославляется ли он до настоящего дня, не славен ли он и на земле, и на небе? Не ожидают ли его неизреченные блага и царство небесное? С другой стороны, какую пользу получил тот жалкий и несчастный, который строил ему столько козней? Не лишился ли он царства, не потерпел ли вместе со своим сыном жалкой смерти и не подвергается ли всеобщему осуждению? Но что всего тяжелее, теперь его ожидают нескончаемые мучения. Когда, поэтому, ты увидишь своего врага или вспомнишь о нем, то не говори, что я то-то и то-то потерпел от него, то-то и то-то слышал от него, не разжигай чрез это гнева и не увеличивай еще более пыла страсти; напротив, забудь все огорчения, какие слышал или потерпел от него; а если и вспомнишь, то вмени их диаволу; собери, наоборот, все, что тот сказал или сделал тебе когда-нибудь хорошего, и тогда ты скоро прекратишь вражду. Если же ты хочешь обратиться к нему с обличениями, то наперед смири страсть, угаси гнев, и тогда обличай и требуй ответа, и ты легко одержишь над ним победу. В самом деле, находясь в раздражении, мы не в состоянии будем ни сказать, ни услышать что-либо здравое; освободившись же от страсти, и сами никогда не произнесем обидного слова, и в словах других не услышим обиды. Не так, ведь, обычно самые слова возбуждают в нас гнев, как враждебное предубеждение против другого. Подобно тому, как ночью мы часто не узнаем и стоящего пред нами друга, а когда наступает день, то и издали признаем его, так точно бывает обыкновенно и в случае вражды: пока мы относимся друг к другу неприязненно, то с предубеждением и слушаем голос других, и смотрим на лицо их; а когда освободимся от гнева, то то же самое лицо, которое раньше казалось враждебным и неприятным, становится милым и приятным. Когда враг будет поносить тебя за грех, который ты сознаешь за собой, а ты, слыша это, не ответишь ему оскорблением, а горько восстенаешь и станешь умолять Бога, то тотчас же изгладишь весь грех. И чтобы ты не подумал, что мы просто лишь утешаем тебя, представим свидетельство от Священного Писания. Были фарисей и мытарь; один дошел до крайней степени порока, другой ревностно заботился о праведности; и оба однажды пришли в храм помолиться. Фарисей, став, говорил: "Боже! благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди, грабители, обидчики, прелюбодеи, или как этот мытарь" (Лк. 18:11). Мытарь же, стоя вдали, не ответил оскорблением и поношением, не сказал каких-нибудь пустых слов, какими мы ежедневно перемываем друг друга, а говорил только, горько стеная и ударяя себя в грудь: "Боже! будь милостив ко мне грешнику!" (ст. 13), – и вышел оправданным. Видишь, как скоро? Принял поношение, и смыл поношение; сознал свои грехи, и освободился от грехов; обвинение во грехе сделалось отъятием греха, и враг против своей воли оказался благодетелем. Может ли быть что-нибудь блаженнее этого? Может ли быть легче средство к освобождению от грехов? В самом деле, сколько нужно было бы трудиться мытарю, пребывая в подвигах поста, бдения, лежания на земле, раздавая свое имущество бедным, сидя долгое время во вретище и пепле, чтобы загладить свои грехи? Между тем теперь, не сделав ничего такого, он одним только словом снял с себя все грехи и поношение; и злословие по видимому обидевшего его, без продолжительных усилий и трудов, доставило ему венец правды. Потому Бог и повелел нам молиться за врагов, чтобы мы не только отпускали им долги, но и считали их в числе первых друзей. Если же ты не делаешь только никакой неправды другим, а отвращаешься от них и смотришь с неудовольствием, и в душе твоей имеется свежая рана, то ты еще не исполнил заповеди, преподанной Христом. Как же ты можешь просить Бога быть милостивым к тебе, сам еще не сделавшись милостивым к согрешившим против тебя? Если же хотите знать, что сам Бог не отпустит вашим врагам и обидчикам, хотя бы мы и молились за них, когда они станут только хуже вследствие нашего незлобия, расскажу вам одну древнюю историю. Однажды Мариам упрекнула Моисея; что же Бог? Он наслал на нее проказу, сделал ее нечистой (Числ. 12), хотя во всем прочем она поступала справедливо и разумно. Затем, когда сам обиженный Моисей просил и умолял оставить гнев на нее, Бог не внял ему, а что сказал? Если бы у нее был отец, и прогнал ее с своих глаз, то не снесла ли бы она наказания? Тебя Я одобряю за кротость и незлобие, но ее оставить без наказания Я не должен. Итак, вспомни тот страшный суд, когда все будет обнажено и открыто; подумай о том, что тогда откроется все, что скрывается теперь. Если ты отпустишь ближнему согрешения, то все твои грехи, которые должны будут открыться тогда, будут истреблены уже здесь, и ты отойдешь отсюда, не влача с собою ничего из своих грехов. Таким образом ты больше получаешь, нежели даешь. Часто мы совершаем грехи, которых не видел никто другой. И если мы подумаем, что в тот день все наши грехи обнаружатся пред глазами всех, будут выставлены на позорище всей вселенной, то не будем ли мы испытывать более тяжких страданий от угрызений и мучений собственной совести, чем от какого бы то ни было наказания? Между тем столь великий твой срам, столь великие прегрешения можно омыть снисхождением к ближнему. И, если хотите, послушайте, какую силу имеет эта заповедь. "Хотя бы", – говорится, – "предстали пред лице Мое Моисей и Самуил, душа Моя не [приклонится] к" ним (Иер. 15:1). И однако тех, кого не могли похитить от гнева Божия Моисей и Самуил, может исхитить эта самая заповедь. Вот почему Бог постоянно и заповедал тем, кому сказал эти слова, говоря: "зла друг против друга не мыслите в сердце вашем", и: "никто из вас да не мыслит в сердце своем зла против ближнего своего" (Зах. 7:10; 8:17). Если же нам повелевается любить врагов, то какому подвергнемся мы наказанию, когда даже и любящих нас ненавидим? Если тот, кто любит любящего, не имеет никакого преимущества пред мытарями, то где же окажется тот, кто ненавидит не делающего ему никакого зла? Как он избежит геенны, оказываясь хуже язычников? Если тот, кто не любит брата, хотя бы роздал все деньги, хотя бы просиял мученичеством, не получает никакой пользы, то подумай, какого же наказания достоин тот, кто относится враждебно к человеку, ничем его не обидевшему? Если Бог не отпускает согрешений тем, которые не прощают совершенных против них поступков, то даст ли он прощение тем, которые осмеливаются обижать не причинивших им ничего худого? Итак, зачем мы безрассудно ссоримся друг с другом, зачем враждуем друг против друга, когда нам повелено любить даже и ненавидящих нас? Что говоришь ты, человек? Имеешь врага и не стыдишься? Ужели не довольно нам диавола, что мы возбуждаем против себя еще и единокровных нам? О, если бы и тот не хотел враждовать против нас! О, если бы и он не был диаволом! Или ты не знаешь, какое удовольствие бывает после примирения? Нет нужды, если в разгар вражды это и не особенно ясно. Если же ты говоришь, что при воспоминании об обиде ты кипишь гневом, то припомни, не было ли сделано тебе чего-нибудь хорошего со стороны обидевшего, вспомни и о том, сколько сам ты причинил зла другим, и ты скоро оставишь вражду. Подлинно, ты не потерпел такого зла, какое причинишь сам себе злопамятством. В самом деле, как ты получишь прощение, которого не оказываешь другим? Язычники, не ожидая ничего великого, часто любомудрствовали о злотерпении; а ты, за которого Христос отдал душу свою и не отказался быть закланным, когда ты был еще врагом, ты, который должен отойти из здешней жизни с такими надеждами, не решаешься и медлишь прекратить вражду? То, что делает время, ты не хочешь сделать раньше времени ради закона Божия, и желаешь, чтобы страсть твоя погасла лучше без всякой награды, чем за награду? Ведь если это произойдет от времени, то тебе не только не будет никакой пользы, но будет и великое наказание за то, что закон Божий не убедил тебя сделать то, что сделало время. Для того именно Бог доставляет тебе неизреченную награду, чтобы ты предупреждал его. Если ты примиряешься с обидчиком только по его просьбе, то мир является следствием уже не твоей ревности об исполнении заповеди Божией, а старание другого; потому-то ты и остаешься без венца, тогда как тот получает награды. Разбойники, вступая в товарищеский союз с кем-нибудь, не являются уже более разбойниками в отношении к своим сообщникам: участие в общей трапезе изменяет нрав их и делает тех, которые были свирепее зверей, смирнее овец; а мы, принимая участие в такой трапезе, имея общение в такой пище, вооружаемся друг на друга? Не окажемся ли мы после этого хуже даже зверей? Вот почему мы с каждым днем делаемся все слабее и слабее, а общий наш враг сильнее и сильнее. Вместо того, чтобы защищаться общими силами против него, мы вместе с ним восстаем друг против друга и делаем его своим вождем для такого рода браней. Будем же избегать такого его начальства над нами, благодатию Христа, которому подобает слава, держава, честь и поклонение, со Отцем и Святым Духом, во веки. Аминь.

СЛОВО 19

О печали и скорби

Бог вложил в нашу природу скорбь не для того, чтобы мы предавались ей неразумно и безвременно, при несчастных обстоятельствах, не для того, чтобы мы губили себя, а чтобы получали от нее величайшую пользу. Время скорби не тогда, когда мы терпим бедствия, а когда мы делаем дурные дела. Между тем мы извратили этот порядок и переменили времена: делая тысячи зол, мы не сокрушаемся и на малое время, а если потерпим от кого-нибудь какую-нибудь малость, падаем духом, приходим в смущение и просим избавить нас от настоящей жизни, не зная того, что скорби и искушения, и приключающиеся нам печали, не менее чем и блага, обнаруживают попечение Божие о нас. Да что я говорю о здешних скорбях? Даже угроза геенной не менее, чем и царство небесное, показывает Его человеколюбие, потому что, если бы Он не угрожал геенной, никто так легко не достиг бы небесных благ. В самом деле, одного только обещания благ недостаточно для обращения к добродетели, если бы более беспечно относящихся к ней не побуждал и страх наказаний. Кроме того, печаль и скорбь существуют не для того, чтобы мы скорбели по поводу смерти, по поводу лишения денег, или по поводу чего-либо другого подобного, а чтобы пользовались ими для истребления грехов. Ведь и воин, который боится смерти, никогда не совершит ничего доблестного. Итак, скорбящему нужно скорбеть не о том, что он подвергается наказанию, а о том, что своими грехами он раздражает Бога. Первого рода скорбь отдаляет от нас Бога и делает Его нашим врагом; второго же рода скорбь более всего примиряет Его с нами и делает близким к нам. Не для того явился ты в настоящую жизнь, человек, чтобы праздно питаться, не для того, чтобы не терпеть никаких бедствий, а для того, чтобы ты прославлялся путем страданий. Не доблестного мужа дело искать покоя и предаваться удовольствиям; такое стремление свойственно скорее бессмысленному червю, чем (человеку) обладающему разумом. Конечно, молись о том, чтобы не впасть в искушение; но если когда-нибудь впадешь, не ропщи, не смущайся, не унывай, а старайся всеми силами о том лишь, чтобы стать еще более славным. Не видишь ли ты, как наиболее мужественные из воинов, когда их призывает звук трубы, обращают свой взор на трофеи, на победы, на отличившихся подвигами предков? Так и ты при звуке духовной трубы стань сильнее льва; выступи, хотя бы пред тобой был огонь, хотя бы железо; и стихии умеют уважать проявляющих такое мужество; и звери умеют бояться таких доблестных борцов, и как бы они ни были свирепы, от голода ли, или по самой природе своей, они все забывают и пересиливают свою страсть. Итак, христианину, если он печалится, можно иметь только два повода для скорби: или когда он сам прогневит Бога, или когда сделает то же ближний. Не тем, кто подвергается поношениям, следует страшиться и трепетать, а тем, кто наносит оскорбления, потому что не первые имеют нужду оправдываться в худых речах, какие они слышали, а последние в том, что они худо говорили; вся опасность угрожает этим последним. Таким образом, те, кто слышит о себе дурные речи, должны оставаться беспечальны, потому что они не будут давать отчета за то, что сказал худо другой; напротив те, кто говорит худо, должны страшиться и трепетать, так как они привлечены будут за это на страшное судилище. Будем поэтому скорбеть не о том, что слышим худые речи о себе, а о том, что слышим такие речи заслуженно: если мы живем порочно, то, хотя бы никто не порицал нас, мы оказываемся всех несчастнее; наоборот, если мы ревнуем о добродетели, то, хотя бы весь мир говорил о нас худо, мы будем всех счастливее. Если дух наш настроен хорошо, то, хотя бы отовсюду поднимались бесчисленные бури, мы всегда будем пребывать в тихой пристани; и наоборот, когда он не благоустроен, то, хотя бы все нам благоприятствовало, мы будем находиться в положении нисколько не лучшем терпящих крушение. Это можно наблюдать и относительно пищи. Когда наш желудок силен и крепок, то какую бы грубую или сырую пищу он ни принял, он все превращает в здоровый сок, так как естественное срастворение преодолевает дурное свойство пищи; наоборот, когда сила его расслаблена и делается вялой, то, хотя бы ты предложил ему самую доброкачественную пищу, он превращает ее в самую худшую и совершенно портит ее, так как его слабость уничтожает ее хорошие свойства. Душа, пораженная скорбью и объятая облаком уныния, не в состоянии ни спокойно выслушать что-либо полезное, ни сказать. Удрученная скорбью душа не желает долго распространяться на словах; но подобно тому, как густое облако, набегая на солнечный луч, отбрасывает его весь назад, так точно и облако уныния, когда становится пред нашей душой, не дозволяет свободно проходить слову, а задушает его и насильственно задерживает внутри. И это бывает не только с говорящими, но и со слушающими. Подобно тому, как скорбь не дозволяет слову свободно вылетать из души говорящего, так точно не позволяет ему и проникать со свойственною ему силою в душу слушающих. Так, например, когда к Иову пришли его друзья, узнали о несчастии с его домом и увидели праведника сидящим на гноище, покрытого язвами, то растерзали одежды свои, зарыдали, и молча сидели возле него, показывая тем, что для удрученных скорбью нет ничего полезнее вначале, как тишина и молчание. Итак знай, что Тот, Кто попускает быть искушению, сам же знает и время прекращения искушения. Бог силен прекратить все бедствия, но пока не увидит совершившегося обращения, не прекращает скорбей. Удивляйся тем, кто подвергается искушениям и мужественно переносит их, как например, трем отрокам. Последним никто не удивлялся бы за то, что они не были сожжены, если бы они были далеко от вавилонской пещи; но что поразительно для всех, это то, что они, находясь столько времени в огне, вышли невредимее тех, которые в нем не были. То же самое должно сказать и относительно святых: если бы на них не посылалось никакого искушения, то мы не удивлялись бы тому, что они непрестанно радовались. Между тем, будучи отовсюду окружены бесчисленными волнами, они чувствовали себя лучше людей, наслаждающихся невозмутимой тишиной. Если бы не было ничего, что опечаливало бы их, то для них не было бы ничего великого в том, что они могли всегда радоваться; но когда они, при множестве опасностей, которые могли ввергнуть их в уныние, оставались выше всех их, и радовались среди самых скорбей, это достойно всякого удивления. В самом деле, не кажется ли смерть невыносимее всего? Между тем ожидание ее не только не печалит их, а далее еще более только радует. Они знали, что пришествие смерти является концом трудов, что человеколюбец Бог всегда чтит своих рабов, и часто даже дарует им спасение и других. Так, например, сделал Он со святым Павлом, этим учителем вселенной, всюду испускавшим лучи своего учения. Именно, когда его вели в Рим, однажды поднялась на море сильная буря, так что все, находившиеся на корабле, трепетали за свое спасение и не имели никакой надежды в виду чрезмерного волнения; тогда он, призвав всех, сказал: "убеждаю вас ободриться, потому что ни одна душа из вас не погибнет, а только корабль. Ибо Ангел Бога, Которому принадлежу я и Которому служу, явился мне в эту ночь и сказал: `не бойся, Павел! […] Бог даровал тебе всех плывущих с тобою'" (Деян. 27:22-24). Будем постоянно помнить об этом. Поистине, ничто нам не доставляет такой пользы, как всегдашнее памятование о благодеяниях Божиих, как общих, так и частных. Если мы при воспоминании о благодеяниях друга, или услышав приятное слово или дело, согреваемся душою, то гораздо более мы будем с большим усердием относиться к добродетели, когда мы сознаем, каким подвергались опасностям, и как от всех их избавил нас Бог. Так было и с Павлом. О том, что претерпел этот блаженный ради проповеди, о голоде, жажде, наготе, крушениях, опасностях, кознях, темницах, бичеваниях и всем прочем, думаю, ничего не нужно и говорить. Каждого и из этих бедствий достаточно было, чтобы сильно смутить и сокрушить эту святую душу. Но когда он говорит: "кто изнемогает, с кем бы и я не изнемогал? Кто соблазняется, за кого бы я не воспламенялся?" (2 Кор. 11:29) – в этих словах указывается то, что более всего доставляло ему постоянную и невыносимую скорбь. В самом деле, если он воспламенялся из-за каждого соблазнявшегося, то в его душе никогда не могло и потухнуть это пламенение, потому что в соблазнявшихся, и таким образом доставлявших пищу огню, не было недостатка. А видя, кроме того, еще и неверующих иудеев, мог ли он иметь хотя бы малейший отдых от скорби и муки? "Я желал бы", – говорит он, – "сам быть отлученным от Христа за братьев моих, родных мне по плоти, то есть Израильтян" (Рим. 9:3), то есть: для меня желательнее было бы впасть в геенну, нежели видеть израильтян неверующими. Если же он решался на мучение в геенне, чтобы только привести к вере всех иудеев, то очевидно, что не достигнув этого, он страдал сильнее тех, которые мучатся в геенне. Ему же были сказаны и следующие слова: "довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя совершается в немощи" (2 Кор. 12:9), т.е. довольно с тебя, что ты воскрешаешь мертвых, исцеляешь слепых, очищаешь прокаженных и совершаешь другие чудеса; не ищи еще и того, чтобы жить безопасно и беззаботно и проповедывать без затруднений. Но ты страдаешь и скорбишь? Не считай, однако, признаком Моего бессилия то, что многие причиняют тебе зло, бьют, гонят и бичуют тебя; напротив, в том-то и обнаруживается Моя сила ("ибо сила Моя", – говорит, – "совершается в немощи"), когда вы, будучи преследуемы, побеждаете преследующих, будучи гонимы, преодолеваете гонителей, будучи заключаемы в узы, обращаете тех, кто вас связывает. Конечно, тяжко слышать порицания себе и от кого бы то ни было; когда же это делает кто-нибудь из облагодетельствованных, когда он порицает и поносит оказанные ему благодеяния, тогда особенно обида становится невыносимой, и кроме скорби возбуждает еще такой гнев, что он может даже задушить обиженного. Тот, кто терпит обиду от какого-нибудь великого человека, находит немалое удовлетворение чувству гордости в самом превосходстве делающего ему зло; тот же, кто терпит от человека ничтожного и презренного, испытывает гораздо большее огорчение и считает свою скорбь нестерпимой. Но ты обращай внимание не на то, смеются ли над нами люди, а на то, смеются ли справедливо и заслуженно; и если справедливо, то, хотя бы они и не смеялись, мы должны плакать; если же несправедливо, то, хотя бы все смеялись над нами, будем почитать себя счастливыми, а об них плакать, как о самых несчастных людях, нисколько не отличающихся от беснующихся, – хотя для удрученных скорбью и нет ничего нестерпимее, как слово, могущее уязвлять душу. Говорите это ежедневно и себе самим, и друг другу, при удобном случае. Если намеревающийся просить кого-нибудь, хотя бы его просьба была и разумна, поджидает удобного времени, чтобы подойти к человеку, от которого зависит исполнить просьбу, когда он находится в спокойном и хорошем расположении, и благодаря удачно выбранному времени получает просимое, – то гораздо более говорящему нужно искать удобного времени. Мы должны так заботиться друг о друге, как заботимся о себе самих, и щадить ближних так же, как и нас Бог. Подлинно, никто не щадит так себя самого, как всех нас щадит Бог, который гораздо более нас самих хочет, чтобы мы не потерпели никакого зла. Ему подобает слава, держава, честь и поклонение, ныне и во веки веков. Аминь.

СЛОВО 20

О гневе и ярости

Хочешь ли знать, какое великое зло – гневаться? Стань возле дерущихся на площади. В себе самом, когда ты омрачен и упоен гневом, ты нелегко можешь видеть безобразие, но когда освободишься от страсти, тогда скорее увидишь свое положение. Гнев кипит и клокочет в груди, уста дышут огнем, глаза испускают пламя, все лицо искажается, беспорядочно вытягиваются руки, ноги смешно скачут и топчут удерживающих, и люди ничем не отличаются не только от беснующихся, но даже и диких ослов, лягая и кусая других, – так непристоен человек в гневе. Но, скажешь, сердце кипит и терзается от обиды. Знаю и я; потому-то и высоко уважаю тех, кто побеждает гнев. Действительно, если мы захотим, нам можно удержаться от этой страсти. Почему, в самом деле, когда нас оскорбляют начальники, мы не испытываем ее? Потому, что пред нами стоит равносильный этой страсти страх. Равным образом, почему слуги, которых мы без конца оскорбляем, сносят все молчаливо? Потому, что те же самые узы лежат и на них. Таким образом, ради людей мы и невыносимое сносим, и оскорбляющим нас говорим: такой-то оскорбил меня, не ты, а в отношении к Богу не будем иметь и такого почтения? Скажем же и нашей душе: оскорбляет нас теперь Бог, повелевающий молчать; не станем отвечать бранью, и пусть не будет Бог презреннее людей. Итак, когда кто-нибудь огорчит тебя, подумай о своих согрешениях против Бога, а также о том, что своим смирением перед Ним ты сделаешь более милостивым суд, когда должен будешь давать ответ за них. "прощайте, и прощены будете" (Лк. 6:37). Кроме того, подумай и о том, не бывало ли случаев, когда ты, будучи доведен до неистовства, овладевал собою, и когда слепо увлекался страстью, и сравни те и другие случаи. Когда ты хвалил себя? Тогда ли, когда был побеждаем, или когда сдерживал себя? В первом случае не проклинаем ли мы часто самих себя, и не находит ли на нас глубокое раскаяние и за слова, и за дела? Между тем, когда мы сдерживаем себя, мы веселимся и радуемся как победители. Победа над гневом не в том, чтобы потерпевший или услышавший обиду отплачивал тем же самым, – это было бы крайним поражением, – а в том, чтобы кротко перенести обиду. Равным образом не противься тем, кто уговаривает тебя молчать, и не говори: я не стерплю, чтобы такой-то, насмеявшись надо мной, так и ушел. Нет, не тогда он посмеется над тобой, а когда ты станешь препираться с ним; если же он и тогда посмеется, то сделает это как безумный. Ты же, когда побеждаешь, не ищи одобрение от безумных, а довольствуйся добрым мнением разумных; или еще лучше: подними взор свой к Богу, и Он похвалит тебя; а на кого Бог с благоволением взирает, тому не нужно искать чести у людей. Владеет ли кто большими деньгами, или имениями, он должен пользоваться ими как пришелец, который немного спустя волей или неволей должен будет оставить их. Обижен ли кто-нибудь кем-либо, он не должен вечно гневаться, вернее же сказать, даже и на недолго: "солнце да не зайдет", – сказано, – "во гневе вашем" (Еф. 4:26). Действительно, эта страсть уничтожает целые дома, разрушает старинную дружбу, причиняет непоправимые несчастия. Итак, когда кто-нибудь оскорбляет тебя, смотри не на обидчика, а на движущего им демона, и весь свой гнев излей на этого последнего, а того, кто возбуждается им, даже пожалей. Если, ведь, ложь от диавола, то тем более напрасный гнев оттуда же. Гневаться нельзя, когда никто не раздражает нас; испытывать же похотение, хотя бы пред нами и не было лица, возбуждающего нас к этому, неизбежно. Когда кто-нибудь оскорбит тебя, подумай о том мучении, которое он испытывает, и ты не только не будешь иметь гнева против него, но и прольешь слезы. Никто ведь не сердится на страдающих лихорадкой или горячкой; напротив, всех такого рода больных жалеют и оплакивают. Но если даже ты хочешь и отомстить, смолчи, и ты нанесешь обидчику смертельный удар; а если ты на оскорбление сам ответишь оскорблением, то заставишь думать, что сказанное относительно тебя справедливо. В самом деле, почему богатый, когда ему говорят, что он беден, смеется? Потому, что не признает за собой бедности. Следовательно, если мы будем смеяться над оскорблениями, то представим самое лучшее доказательство, что не сознаем за собою того, что про нас говорят. Кто-нибудь оскорбил тебя? Моли Бога, чтобы Он скорее смилостивился над ним: он – брат твой, член твой. Но, скажешь, он чересчур оскорбляет меня. Тем больше, следовательно, будет тебе награда за это. Потому особенно надо оставлять гнев на обидчика, что его ранил диавол. Не укоряй же его еще и ты, и не повергай вместе с ним и самого себя. В самом деле, пока ты стоишь, ты можешь спасти и его; если же ты и себя повергнешь чрез ответное оскорбление, то кто после этого поднимет вас? Тот ли, раненый? Но лежа он не в состоянии будет сделать этого. Или ты, упавший вместе с ним? Но как же ты, оказавшийся не в силах помочь себе, протянешь руку другому? Того ранил диавол; не наноси раны еще и ты, а, напротив, извлеки и прежнюю стрелу. Если мы будем так обращаться друг с другом, то вскоре же будем все здоровы: а если мы станем вооружаться друг против друга, то не нужно и диавола для нашей погибели. Ты первый потерпел зло? Но не потерпеть зло – несчастье, а сделать зло. И не говори: в том нет никакого зла, если я оскорблю такого-то. Потому самому это и есть великое зло, что оно кажется совсем ничтожным; что кажется совсем ничтожным, легко может оставаться в пренебрежении, а что остается в пренебрежении, умножается, а умножаясь, становится и неисцельным. Итак, не думай, что ты не делаешь ничего худого, порицая брата. Как же в таком случае ты назовешь его братом? А если он не брат, то как ты можешь говорить: Отче наш? Ведь наш указывает на многих лиц. Тот, кто имеет звероподобные и бесчеловечные чувства, не может называть отцом человеколюбивого Бога, так как не сохраняет признаков той благости, которая находится в Небесном Отце, а превращает себя в звероподобный вид и лишается божественного благородства. Когда кто-нибудь скачет как бык, лягается как осел, помнит зло как верблюд, обжирается как медведь, расхищает как волк, поражает как скорпион, коварен как лиса, похотлив на женщин как конь женонеистовый, – то как такой человек может воссылать подобающий сыну глас и называть Бога своим отцом? Чем нужно назвать такого человека? Зверем? Но звери страдают каким-либо одним из этих пороков, а этот соединяет все и становится бессмысленнее самих даже бессмысленных. В самом деле, звери, будучи по природе свирепыми, благодаря человеческому искусству часто делаются кроткими; этот же, будучи человеком и превращая свойственную зверям по природе свирепость в противоестественную им кротость, какое будет иметь оправдание, когда естественную свою кротость превращает в противоестественную свирепость? Какое будет иметь оправдание, когда свирепого по природе зверя делает кротким, а себя, кроткого по природе, делает свирепым, льва укрощает и делает ручным, а собственный свой дух делает свирепее льва? Льва усмиряет и делает человеком, а сам о себе, делаясь из человека львом, пренебрегает; того наделяет сверхприродными свойствами, а себе не доставляет и того, что требуется природой. Если ничто так не уподобляет Богу, как то, когда обижаемый прощает обидчикам, то какого наказания будут достойны те, которые после всего этого не только не прощают врагам, но даже молятся Богу об отмщении им и обращаются с просьбами против них. Какую же после этого могут они иметь надежду на спасение, когда даже и в тот самый час, когда нужно Его умилостивлять, они только раздражают Его, принимая на себя вид молящегося о прощении, а на самом деле испуская вопли зверя и изощряя против себя же самих стрелы лукавого? В самом деле, если ты даже и в то время, когда нуждаешься в милосердии, не оставляешь гнева, но полон мыслью о нем, и при том зная, что точишь меч против себя же самого, то можешь ли ты когда-нибудь стать человеколюбивым? Ты потерпел обиду и хочешь отомстить тому, кто тебе нанес ее? Сделай ему добро, и ты отомстил. Если ты станешь вымещать ему, то все будут одинаково порицать и тебя и его; если же ты снесешь обиду, то тебя будут одобрять и хвалить, а его порицать. Для врага же может ли быть более горькая обида, как видеть, что врага его все уважают и хвалят, а его самого все бесчестят на глазах же врага? Гнев есть зверь, который легко выскакивает, почему нам и нужны бесчисленные преграды и препоны, чтобы укротить и удержать его. Вот почему Бог эту именно часть нашего тела и устроил из костей, как бы из каких-то камней, дав ей твердую опору, чтобы он как-нибудь не разорвал и не сокрушил ее, и чрез то не причинил гибели всему существу. Гнев, как говорится, есть огонь и великая буря; и никакая другая часть нашего тела не в состоянии была бы выдержать его силы. Не так лев может растерзать наши внутренности, как гнев, постоянно подстерегая нас, губит все своими железными когтями, потому что он не только причиняет вред телу, но губит и здравие самой души. Поэтому, когда кто-нибудь придет и скажет тебе, что такой-то оскорбил тебя и постоянно пред всеми злословит тебя, похвали пред пришедшими оскорбившего тебя; и, как бы последние ни были бесстыдны, они похвалят тебя и проникнутся уважением к тебе, а того станут презирать, считая его хуже всякого зверя, за то, что он, не будучи ничем обижен, огорчил тебя, а ты, даже и потерпев обиду, отплатил ему обратным. Кроме того, ты можешь этим самым доказать, что и все сказанное про тебя – пустая ложь. Если оскорбляемый раздражается, то этим самым дает доказательство, что он сознает за собой то, что про него говорят; если же он смеется, то освобождает себя в глазах присутствующих от всякого подозрения. Если же ты желаешь и отомстить обидчику, то и это будет достигнуто с полным успехом, так как и Бог накажет его за его слова, а раньше еще этого наказания и твое любомудрие будет для него как бы смертельным ударом. Ничто ведь обычно так не досаждает оскорбляющим нас, как если мы смеемся над наносимыми нам оскорблениями. Когда ты на оскорбление ответишь оскорблением же, ты потерпишь поражение, будучи движим не человеком, но, что гораздо постыднее, – низкой страстью, гневом; если же ты смолчишь, то одержишь победу и без труда воздвигнешь трофей, тысячи людей будут прославлять тебя и осуждать ложь злоречия. Кто отвечает на оскорбление, представляется отвечающим по чувству раздражения, а кто раздражается, тот заставляет подозревать, что он сознает за собой то, что ему говорят; между тем если ты посмеешься, то своим смехом уничтожишь и приговор над собою, и причинишь гораздо больше досады оскорбившему тебя, который не так радуется тому, что не подвергается оскорблению, как досадует на то, что не может уязвить тебя. Если, таким образом, ты лишишь его того, чего он более всего желает, то лишишь его всего, совершенно уничтожишь его и покажешь достойным презрения. Подлинно, не так победа над врагами делает славными царей, как победа над яростью и гневом. Там дело совершают оружие и воины, а здесь исключительно только твоя победа; там победу вместе с тобой разделяют и другие, а здесь ты один воздвигаешь трофей. Итак, когда кто-нибудь оскорбит тебя, мужественно перенеси обиду, потому что он обидел себя самого, а не тебя. Если кто-нибудь ударит тебя в десницу, не противься, потому что он сам терпит поражение, тебя поражая рукою, а себя самого гневом, и приобретая у всех дурную славу. Если же тебе кажется это тяжким, то подумай о том, кого бы ты назвал терпящим зло, если бы какой-нибудь сумасшедший изорвал всю твою одежду, – тебя ли, пострадавшего, или того, который сделал это? Очевидно, что этого последнего. Если же здесь, когда у тебя разрывается одежда, делающий это терпит более тяжкое зло, нежели потерпевший, то, когда разрывается сердце (что делает гнев), не признаешь ли ты, что гневающийся терпит гораздо большее зло, нежели ты, который не терпишь ничего решительно. Если не следует воздавать злом за зло, то тем более злом за добро, равно как воздавать злом, когда наперед нам не было оказано зла. Но такой-то, скажешь, негодяй, огорчил меня и причинил мне много обид. Хочешь ему отомстить? Не отплачивай ему, оставь без отмщения, поблагодари его. Это будет действительно месть, которая и ему принесет вред, и тебе пользу, потому что от такой мести рождается радость. В самом деле, когда мы имеем такую душу, что никому не мстим, а всем только благодетельствуем, то, скажи мне, откуда может проникнуть в нее жало печали? Кто до такой степени рад терпеть зло, что платит причинившему его даже благодеяниями, тот как может уже печалиться? В самом деле, скажи мне, какое зло потерпел ты? Болезнь постигла? Но в этом нет ничего странного, потому что тело наше смертно и подвержено страданию. Или крайний недостаток денег? Но и деньги могут приобретаться и теряться, и остаются здесь. Или козни и клеветы? Но и от них не мы терпим вред, а те, кто были их виновниками: "душа", – сказано, – "согрешающая, она умрет" (Иез. 18:20); грешит не тот, кто терпит зло, а тот, кто делает зло. Итак, возлюбленные, ни о чем так не будем стараться, как о том, чтобы быть свободными от гнева и примирять с собою тех, кто враждебно относится к нам, зная, что ни молитва, ни милостыня, ни пост, ни приобщение таинствам, ни другое что подобное, не в состоянии будет защитить нас в день суда, если мы будем помнить зло. Не погрешит поэтому тот, кто назовет этот грех тягчайшим всякого греха. Ничего так не ненавидит и не отвращается Бог, как человека злопамятного и хранящего гнев. Да и как ты можешь желать, чтобы Бог был кроток и милостив к тебе, когда сам ты остаешься жесток и безжалостен к сорабу? Но тебя оскорбил сораб твой? И ты часто оскорбляешь Бога; но какое же равенство между сорабом и господином? При том, тот оскорбил тебя, может быть, в припадке страсти, будучи обижен и раздражен; между тем ты оскорбляешь Бога, не потерпев от Него никакого зла, ни обиды, а, напротив, получая от Него каждый день благодеяния. Какое же мы будем иметь оправдание или прощение? Итак, подумай, что если Бог захочет со всей строгостью рассудить наши поступки против Него, мы не проживем и одного дня. "Если Ты", – говорится, – "Господи, будешь замечать беззакония, – Господи! кто устоит" (Пс. 129:3)? Твоя слава во веки веков. Аминь.