Текст книги "Книга без переплета"

Автор книги: Инна Гарина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 25 страниц)

ГЛАВА 35

…Михаил Анатольевич проснулся оттого, что почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд.

Он неохотно приоткрыл глаза и увидел чатури, сидящего на спинке кровати у него в ногах.

– Привет, ягненочек, – тут же затараторила вещая птица. – Извини, что потревожил твой сон. Но ты ведь и так дрыхнешь целыми днями! А после обеда прошло уже два часа!

– Привет, – со вздохом отозвался Овечкин. – Вообще-то, говорят, выздоравливающим спать полезно.

– Врач сказал, что завтра тебе уже можно будет встать, – авторитетно заявил чатури. – Так что ничего, перебьешься!

Овечкин вздохнул еще раз и сладко потянулся под одеялом. Спорить с этим настырным болтуном не имело смысла, хотя Михаил Анатольевич и поспал бы с удовольствием еще часика два.

Выздоравливать было приятно. Королева Дамора не изменила своего отношения к самозванному сыну, когда узнала причину и все подробности заговора. Она отвела покои на своей половине дворца и для Овечкина, и для Баламута, пригласив к ним лучших придворных врачей. Оба были окружены ее неусыпными заботами, имели прекрасный уход, а уж про роскошь обстановки и говорить было нечего. Под таким пуховым одеялом, под каким покоился нынче Овечкин, сон наплывал сам собою…

– Я пришел поведать тебе новости, – сказал чатури. – Что происходит в Данелойне, например…

Михаил Анатольевич отмахнулся.

– Я и так знаю, что происходит в Данелойне.

– Ну да, ну да, – язвительно заскрипел чатури. – Ты же теперь стал у нас таким умным! Даже как-то неловко называть тебя ягненочком…

Овечкин разулыбался.

– Есть у меня и другая фамилия, против моей куда как героическая! сказал он. – Впредь можешь звать меня Овцовым.

Чатури некоторое время молча таращил на него свои желтые круглые глаза, потом захихикал.

– Понял… Однако, должен сказать тебе, Овцов, что, как бы ты ни был умен, а кое о чем ты не ведаешь, и никогда тебе не догадаться!

– Может, мне лучше и не знать этого? – осторожно осведомился Овечкин, уже постигший некоторые тонкости в искусстве разговора с капризной птицей.

Чатури немедленно надулся.

– Может быть!.. Мне просто жаль девушку. Сама она тебе не скажет, а ты, тупица, так и не поймешь ничего, хоть сто лет проживи!

– О какой девушке речь?

– О такой, – ехидно ответил чатури. – Твой номер не прошел. Кстати сказать, сегодня утром к королю Фенвику приехал твой друг, Никса Маколей. Он получил родительское благословение, разумеется, преисполнен благодарности и ждет не дождется, когда вы с Баламутом вернетесь наконец в Айрелойн. Свадьбу решили отложить до вашего полного выздоровления.

– Я рад, – просто сказал Овечкин. – Как Доркин-то… что врачи говорят?

– Неплохо. Босоногий колдун сделал все, что мог, так что он ненамного отстает от тебя. Даже спит всего на час больше!

– Он спас меня, – Овечкин посмотрел в потолок. – Я и сам сделал бы для него все, что можно…

Чатури вдруг беспокойно завозился, задвигался туда-сюда по спинке кровати и вперил в Овечкина встревоженный взгляд.

– Вообще-то я пришел посоветоваться с тобой насчет Доркина. Не знаю, право…

Он умолк, а Михаил Анатольевич уставился на него с любопытством. Нечасто вещую птицу приходилось видеть в состоянии растерянности!

– Что-то случилось?

– Да не то чтобы…

Чатури опять замолчал, отвел взгляд и, нахохлившись, принялся вертеть головкой, словно высматривая что-то в разных углах комнаты. Овечкин не выдержал.

– Ты пришел мучить меня загадками? Постыдился бы волновать больного! То девушка какая-то, то вовсе не пойми что!

– Ладно, – неохотно сказал чатури. – Понимаешь, открылось мне знание… и сдается мне, Доркин был прав, когда говорил, что от знаний моих одни неприятности. Я хотел помочь ему, а выходит что-то такое…

Он тяжело вздохнул.

– Я пришел к тебе за советом, потому что ты… ну, в общем, я тебе доверяю.

– Благодарствую, – нетерпеливо сказал Овечкин. – Нельзя ли ближе к делу?

Чатури еще немного повздыхал, помялся и наконец решился.

– Ладно, слушай. Когда Доркин… ну, ты помнишь, он с ума сходил из-за принцессы – еще тебя жениться заставил! Теперь-то понятно, почему он так себя вел, но тогда… Мне очень хотелось помочь ему. И я спросил у богов что может отвлечь его от этой несчастной любви? Боги долго молчали и ответили мне только сегодня ночью. То, что они сказали, способно отвлечь кого угодно от чего угодно, но я не понимаю, что делать с этим теперь. Говорить ли Доркину? Вот в чем вопрос!

– Если ты объяснишь мне, в чем дело, – сказал измученный долгой преамбулой Овечкин, – я, может быть, и сумею что-нибудь посоветовать!

– Он изменился, – трагически заявил чатури, словно не слыша. – Он больше не страдает. И я не хочу заставлять его страдать снова.

– Тогда мой совет тебе – и не заставляй!

– Но я не могу держать свое знание при себе!

– Открой его мне, – окончательно потеряв терпение, потребовал Михаил Анатольевич. – И проваливай… не заставляй страдать и меня!

– Ты тоже изменился, – чатури поглядел на него искоса. – Вернее, стал наконец самим собой… что же, слушай меня внимательно. Ты, может быть, не знаешь, но когда-то, давным-давно, Баламут Доркин дал клятву не жениться и не родить сына, который продолжил бы семейную традицию и сделался, в свою очередь, королевским шутом. Однако все клятвы бесполезны, коль судьбе вздумается подшутить над нами, и вышло так, что больше двадцати лет назад у него родился сын, о котором он ничего не знает. Ужасна судьба этого мальчика… матерью его была ни больше ни меньше, как сама колдунья Де Вайле! Случилось так, что она влюбилась в Баламута – в те времена, когда еще была способна на какие-то человеческие чувства, – но он не глядел в ее сторону, да и кто осудил бы его за это?! Тогда она, желая все-таки познать радости любви, приняла обличье молоденькой хорошенькой девицы и однажды, когда Баламут был в изрядном подпитии, соблазнила его. Но и колдовство ей не помогло, и на следующее утро он забыл о ней, как забывал о многих хорошеньких девицах. Колдунья же не забыла и не простила ему этого. После той ночи она понесла и в положенное время родила сына. Ничего не сказав ни Баламуту и никому другому, она отнесла ребенка в лес – единственное дитя, когда-либо рожденное ею! – и бросила там на съедение диким зверям. Женщина с волчьим сердцем!.. Однако вопреки ее желанию мальчик чудесным образом уцелел. Ныне он уже взрослый. И самое главное – месть Де Вайле все-таки удалась. Он собирается стать шутом, как и его отец! Если Баламут узнает об этом, горе его будет беспредельно. Вот что открыли мне боги…

Чатури подавленно умолк.

– А где же этот мальчик теперь? – спросил Михаил Анатольевич, пораженный рассказом.

– Боги не сказали. Он где-то в Данелойне, при дворе одного из знатных баронов. Баламут сможет узнать сына только, когда увидит, ибо тот чрезвычайно похож на него самого. Вот и все, что мне известно, и что делать с этим – я не знаю.

– Конечно, надо сказать Баламуту! – решительно заявил Овечкин. – Он должен узнать обо всем. И поступить по своему разумению.

Он так взволновался, что даже сел и спустил ноги с кровати, забыв о своей ране.

– И если ты этого не сделаешь, то сделаю я!

– Сделает, сделает, – сказал Аркадий Степанович, внезапно являясь в комнате Овечкина. – Извините, я тут немножко подслушал… Ну-ка, ложитесь, голубчик, нечего вскакивать. Для вас это дело десятое. Мы как-нибудь сами разберемся… но какая же подлая тварь, эта Де Вайле! Даже перед смертью ничего не сказала о сыне!

– Да она, небось, и думать забыла! – с горечью воскликнул чатури.

Михаил Анатольевич внезапно помрачнел. Он улегся обратно в постель, безропотно позволил Босоногому колдуну осмотреть себя и выслушал похвалу своему состоянию, не произнеся при этом ни слова. И когда колдун ушел в соседние покои осматривать Баламута, он продолжал лежать молча, глядя в потолок над собою.

Чатури долго еще ворчал что-то себе под нос, то ругая Де Вайле, то сетуя на богов, посылающих ему столь неудобоваримые знания. Потом закрыл клюв и некоторое время молча глазел на Овечкина. И так и не дождавшись ни слова, ни движения с его стороны, вкрадчиво заворковал:

– Необъяснимая депрессия! А ведь я знаю, о чем ты сейчас думаешь!

– Ни о чем я не думаю, – буркнул Михаил Анатольевич. – Сплю я…

– Не бери в голову, ягненочек, – сказал чатури. – Ты гораздо лучше, чем тебе представляется. Что было, то прошло…

– Сгинь!

– Не сгину. И лучшим доказательством тому служит уважение, которое к тебе питают все, кто знает тебя сейчас. Уважение и благодарность. И любовь. Да-да, любовь, нечего морщиться! Девчонка помирает из-за тебя, а тебе и невдомек, все носишься со своими угрызениями…

– Какая девчонка?

– А много ли ты их знаешь? Не считая принцессы Май, конечно…

Овечкин повернул голову к чатури. Лицо его вдруг прояснилось, и глаза заблестели.

– Вот оно что, – тихо, задумчиво сказал он. – Да… ты прав, чатури, я и впрямь тупица…

– Ах! – вскричал тот, в притворном расстройстве обхватывая голову своими крохотными ручками. – Проговорился! Проболтался! Или нет… ты хитростью выманил у меня ее имя!

– Спасибо, – сказал Михаил Анатольевич. – Теперь я знаю, что мне делать с этим грузом, который ношу в себе…

И тихо, счастливо засмеялся.

* * *

Уже на следующий день после свадьбы принцессы, не дожидаясь ее отбытия в Таквалу, Баламут попрощался с Овечкиным, Фирузой и Босоногим колдуном. Потрясенный услышанным от чатури, он собрался на поиски сына, дабы не допустить для него повторения своей судьбы, и эта новая печаль, добавив еще седины в его некогда черные, как смоль, волосы, гнала Доркина в дорогу безотлагательно. Пути их лежали в разные стороны – колдун должен был проводить на Землю своих соотечественников, после чего, впрочем, обещал присоединиться к Баламуту, чтобы помочь в поисках. Себе под нос почтенный старец ворчал, что привычка к подслушиванию до добра не доводит и что ему, кажется, суждено всю жизнь теперь провести в Данелойне, ибо одно дело здесь так и влечет за собой другое…

Для Михаила же Анатольевича Овечкина приключения подошли к концу. Завершился странный, безумный, сказочный отрезок его жизни, и ныне ему предстояло предсказанное Великим Отшельником возвращение домой, возвращение, которого он уже не боялся.

И вновь распахнулись между мирами ворота, которые умеют открывать лишь великие маги с помощью талисманов, – ворота без пропусков и без стражников. Босоногий колдун вывел их с Фирузою из Данелойна и привел в центр Петербурга всего за одно мгновение.

Очутившись на Моховой улице, они обменялись телефонами и адресами и расстались, пообещав друг другу свидеться очень скоро. И Михаил Анатольевич отправился к себе домой, нисколько не беспокоясь о том, что и кого он там застанет.

Тревожила его одна только мысль – как объяснить на работе свое долгое отсутствие. И слегка кружилась голова при виде таких знакомых улиц, таких обыкновенных прохожих, автомобилей, шмыгающих мимо, под привычным сереньким питерским небом – летний денек выдался теплый, но пасмурный. Овечкин был одет в футболку и джинсы, купленные ему еще Никсой Маколеем. И, вспомнив об этом, он с теплым чувством нащупал в кармане последний подарок молодого короля – простое на вид, гладкое золотое кольцо с камнем, зеленым, как глаза всех королей из рода Маколеев. Благодарность Никсы за сделанное Овечкиным для принцессы Май невозможно было соразмерить ни с какою ценностью ни в одном из миров. Даря кольцо, Никса сказал, что все Маколеи, носившие его, были очень счастливы в браке, ибо это был талисман, укрепляющий супружескую любовь. Михаил Анатольевич намеревался надеть кольцо завтра же.

Мысли его перескакивали с одного на другое – то он пытался сообразить, какое нынче может быть число и какого месяца, то вспоминал с улыбкой, как бежал когда-то в паническом ужасе по этим самым улицам, спасаясь от домового, то с волнением думал, как завтра позвонит Фирузе.

Так, потихоньку, он добрался до дому и поднялся по лестнице на свой этаж. Дверь его квартиры была прикрыта, но не заперта. Он толкнул ее и вошел.

При виде его домовой спрыгнул со стола и прижал к голове свои острые ушки.

– Наконец-то, – недовольно пробурчал он. – Умаялся я уже сторожить. Сдаю квартирку в целости и сохранности – хошь проверяй, хошь нет. А я пошел, заждались меня…

– Спасибо, – сердечно сказал Овечкин, и домовой, кивнув, растворился в воздухе, как и не было его никогда.

Проверять Михаил Анатольевич ничего не стал. Он только прошелся по квартире, открывая нараспашку окна и отмечая про себя, какую рухлядь надо вынести отсюда и что да как переделать, чтобы в комнатах стало просторнее и светлее. Затем он вскипятил чайник, заварил чай и в ожидании, пока тот настоится, позвонил на работу, чтобы объясниться не откладывая. Однако в библиотеке, не дав ему и слова сказать, ужасно обрадовались, что его отпуск без сохранения подошел к концу, и поинтересовались, какого числа он выйдет на работу. Овечкин про себя подивился, каким это чудом дела его устроились сами собою, без его участия, и пообещал выйти послезавтра.

Жизнь как будто потихоньку налаживалась. Он налил себе чаю и уселся за кухонный стол. Но только Овечкин успел сделать глоток, в глазах у него неожиданно потемнело – так бывает иной раз, когда резко выпрямишься…

И когда тьма рассеялась, Михаил Анатольевич обнаружил, что сидит уже со своей чашкой в крошечной горенке за простым, гладко струганным столом. За открытым окном зеленела лесная чаща и звенел птичий хор. А напротив за столом он увидел отца Григория, Великого Отшельника, как называли его Ловчий с Пэком. Отец Григорий внимательно, с улыбкою в глазах, смотрел на него.

Михаил Анатольевич машинально отхлебнул еще чаю и поставил чашку на стол.

– Здравствуйте, – растерянно пробормотал он. – Как это я…

– Здравствуй, здравствуй, – сказал отец Григорий. – Это не ты, это я. Уж таким ты молодцом оказался, что захотелось мне, старику, повидаться с тобой еще разочек. Не обессудь за беспокойство.

Овечкин покраснел.

– Что вы, что вы! Я очень рад…

– Ой ли?

Овечкин покраснел еще сильнее, и отец Григорий усмехнулся.

– Ну что, нашел, значит, переплет от книжки своей? – повторил он едва ли не слово в слово сказанное однажды Черным Хозяином Данелойна. Но Михаила Анатольевича больше уже не удивляло, откуда они все знают.

– Вспомнил, – задумчиво кивнул он в ответ. – Не скажу, что это было приятно… но я все вспомнил. Наверное, мне надо поблагодарить вас… да и всех тех мужей превеликих, что столь много обо мне позаботились…

– Не стоит. И каково тебе теперь знать, что в прошлом и ты был колдуном не маленьким и имел изрядные магические знания?

– Я предпочитаю забыть о этом, – Овечкин посмотрел в глаза отшельнику. – Надеюсь, я за все расплатился?

– За все, – подтвердил отец Григорий.

Оба они знали, о чем говорят. Для Великого Отшельника, в отличие от прочих, не было тайной, что откровение, снизошедшее на Овечкина в тот миг, когда принц Ковин вызвал его на дуэль, касалось отнюдь не одной только принцессы Май. Оно воистину оказалось тяжким грузом, ибо включало в себя память о прошлом воплощении маленького библиотекаря – жизни, в которой он и вправду был ученым колдуном. Тем самым незадачливым волшебником, который в погоне за знаниями выпустил из мира голодных духов Хораса, за что и поплатился. Вот что узнал Овечкин о самом себе, и знание это было ему неприятно. Не слишком он был хорошим человеком когда-то, прямо скажем, паршивым человеком был, мало чем отличавшимся от Де Вайле, колдуньи из Данелойна, в своей неуемной жажде знаний. И поплатился он за это не только жизнью. Посмертное странствие его происходило затем во многих темных мирах, в том числе и в мире Хораса – не зря подземелье это показалось ему знакомым. И насмотрелся и натерпелся он такого, что вполне был объясним тот страх, что преследовал его в теперешней жизни от рождения и превратил в маленького человечка, закрывающего на все глаза и уши. Скрытая память о том, что он еще не до конца расплатился за свои прегрешения, всегда жила в Овечкине, оттого и пребывал он до тридцати пяти лет в съежившемся состоянии, тише воды, ниже травы… Все было не случайно. И новая, решающая встреча с Хорасом была предопределена в этой его жизни, и самопожертвование его было предопределено тоже, и как легко было на самом деле уступить страху, сделать всего один шаг не туда, чтобы нить оборвалась и все опять пришлось начинать заново! Неудивительно, что теперь, когда он расплатился наконец, ему хотелось забыть обо всем этом навсегда.

– Зря ты так, – сказал отшельник, читая его мысли. – Думаешь, с какой стати мужи превеликие столь о тебе заботились? От нечего делать?

– Не знаю. Не стою я того.

Отец Григорий покачал головой.

– Скромность, она, конечно, качество хорошее. Но что ты собираешься делать теперь? – спросил он.

– Ничего, – сказал Овечкин. – Снова забыть. Все знания ко мне вернулись, но не хочу я больше ничего такого… Я встретил девушку – она будет мне хорошей женой. Завтра я собираюсь сделать ей предложение.

– Да, она будет тебе прекрасной женой, – кивнул отшельник. – Но ты сам хорошо ли подумал?

– Не собираетесь ли вы меня уговаривать?.. – почти сердито начал Михаил Анатольевич.

– Нет, нет. Просто интересуюсь, хорошо ли ты подумал.

– Хорошо, – сказал Овечкин. – Отпустите вы меня, ей-Богу, отец Григорий, пожалуйста…

– Сейчас, сынок. Сейчас и отпущу. Но неужто ты думаешь, будто и впрямь сможешь забыть – сейчас, когда прошлое и настоящее соединились и ты стал самим собой – о той силе, которой ты обладал и обладаешь заново? Подумай вот о чем – ведь и силой, и знаниями можно распоряжаться с умом, не так, как ты делал это раньше. Да и характер у тебя, прямо скажем… Боюсь, ты себя недооцениваешь. Разве ты уже забыл, как, еще будучи маленьким перепуганным человечком, хотел сбежать от домового не куда-нибудь, а в сказочный мир, который охраняют мои соседи по лесу?

– Забыл. А не забыл, так забуду. Я хочу жить, как обыкновенный, нормальный человек. Любить жену. Растить детей. Работать…

Овечкин поднялся из-за стола и нервно прошелся по горнице.

– Ну-ну, – посмеиваясь, сказал Великий Отшельник. – Что ж, иди, попробуй…