Текст книги "Королевская охота"
Автор книги: Инна Брюсова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)
– Выпью. А о чем книга?
– О Нью-Йоркской публичке, история создания, фонды, ну и всякое такое. – Он протянул Екатерине книгу в твердой обложке. На обложке – величественное здание в классическом стиле – колонны, широкая мраморная лестница, два льва по обеим ее сторонам. Громадное полотнище-объявление, свисающее с горизонтального флагштока, на манер знамен в рыцарских замках, сообщает о выставке восточных рукописей. На ступеньках сидят и даже непринужденно полулежат пестро одетые молодые люди с книгами, конспектами, бутербродами, бумажными стаканчиками с кофе и мороженым. «History of culture: New York Public Library», автор – Майкл Гриффит. Она раскрывает книгу и читает посвящение: «Моим друзьям – Ли Чену из Нью-Йорка и Саше из Восточной Европы, которые меня понимали». На задней обложке – цветной портрет автора – улыбающийся голубоглазый парень лет двадцати пяти, с длинными светлыми волосами, в белой рубашке с распахнутым воротом. Майкл Гриффит.
– Он американец? – спрашивает Екатерина.
– Да. Берите, – он протягивает ей стакан все с той же светло-коричневой жидкостью, – давайте за Майкла! – Он выпивает залпом.
Екатерина лишь слегка пригубливает свой стакан.
– Я жил в Нью-Йорке почти полтора года, изучал финансы в Барухе [20]20
Барух – колледж в Нью-Йорке.
[Закрыть], – сообщает Ситников, – и практически не вылезал из библиотеки. А Майкл работал там в справочном зале. Это вроде нашего читального. Классный парень был!
– Был?
– Был. Уже нет. Умер в декабре прошлого года. – Он задумался и потом сказал: – Ну почему они все умирают?
– От чего он умер?
– Точно не знаю, но подозреваю, что от СПИДа. Он был гей. Да нет, со мной все в порядке в этом смысле, – ответил он, заметив ее взгляд.
Екатерина покраснела.
– Он постоянно мучался от болей в спине и сидел на сильных болеутоляющих уже тогда. А это было… – он задумался, – почти четыре года назад. Удивительный человек был, совсем непохожий на американца в расхожем о них представлении. Начитанный, ироничный и очень деликатный. Никогда не забуду и часто вспоминаю один эпизод. К ним в читальный зал чуть ли не каждый день ходила некая странная личность – в Нью-Йорке их тьма, – бродяжка не бродяжка, неопределенного возраста, в самой что ни на есть зачуханной одежде и босиком. И никто не гнал ее, вот что удивительно! И не выказывал неудовольствия, не пожимал плечами за ее спиной, крутя пальцем у виска. Сидела, листала журналы, что-то бормотала. Ну, я однажды и высказался при Майкле в том смысле, что, мол, нечего ей тут делать по причине того, что она с большим приветом. На что Майкл мне ответил, что права у нее такие же, как и у остальных, так как они живут, слава Богу, в свободной стране. И добавил, что, может быть, библиотека – единственное доступное ей интеллектуальное удовольствие. И все это так мягко, без малейшего упрека или назидания. «Смотри, Саша, – сказал он мне, – видишь, она счастлива здесь!» А я вспомнил чеховского «Черного монаха» и попытался передать его на своем убогом английском. О душевнобольном человеке, который стал несчастен, когда излечился от своего безумия. Майкл страшно заинтересовался и записал название повести.
Высказавшись, Ситников надолго замолкает. Екатерина тоже молчит. Что ж тут скажешь!
– Давайте еще по одной! – предлагает он наконец.
– Давайте, – соглашается Екатерина.
Он опять залпом выпивает свою порцию, а она лишь пригубливает.
– Александр Павлович, – решившись, начинает Екатерина, – я хочу попросить вас о чем-то!
Он вопросительно смотрит на нее. И она выкладывает ему все о Володе Галкине, о том, какой он несчастный, больной и что ему нужно помочь. Увлекшись, она не заметила неприятного выражения, появившегося на лице Ситникова, и вздрогнула, когда он заорал:
– Ваш Галкин – ничтожество! Я пальцем не шевельну, чтоб ему помочь! Помогайте сами, вы ведь богатая женщина! А ваш Галкин никогда не отказывался принимать деньги у дам! Так что с этим проблем не будет. Вперед! Но без меня!
Он еще что-то там орал, но пришедшая в себя Екатерина рванулась к двери, повторяя: «Скотина, какая скотина!»
Ситников поймал ее за локоть уже у самой двери.
Глава 10
БОЛЬНИЦА ДЛЯ ИЗБРАННЫХ
Когда Екатерина добралась домой, было уже около двенадцати. К сожалению, Ситников не водит машину, а то, может быть, отвез бы ее. А так пришлось брать такси. Но может, это и к лучшему, так как с нее хватит Александра Павловича, во всяком случае, на сегодня! До чего же все-таки неприятный тип!
Она отперла входную дверь, переступила порог, и теплое, наполненное особой, «пустой», тишиной нутро дома приняло ее. Не зажигая света в прихожей, Екатерина вошла в комнату. Тусклый уличный фонарь освещал пространство гостиной неверным, покачивающимся светом. Купер, лежавший на диванной подушке, потягиваясь, поднялся навстречу хозяйке. В темноте он казался совсем черным и громадным, почти как средних размеров пантера.
– Ты дома, бродяжка! – обрадовалась Екатерина.
– Мр-р-р, – ответил умный кот. «Неизвестно еще, кто бродяжка!»
– Ты прав! – согласилась Екатерина. – Кушать хочешь?
Услышав знакомое слово, Купер спрыгнул на пол и помчался в кухню.
Накормив кота, Екатерина включила было горелку, чтобы поставить чайник, но застыла, задумавшись, с чайником в вытянутой руке. Мысли ее были сумбурны и довольно бессвязны. «Господи, как я устала! Что же теперь делать? Надо позвонить Галке… как она там? Бедный Володя! Погибает же… А Ситников каков! Сначала ни в какую! Но потом, кажется, проникся… Лишь бы Володя не отказался от лечения. Он же ненавидит Ситникова. Они оба друг друга ненавидят. А ведь дружили когда-то… Делить им уже нечего. Бедная Алина! Все они какие-то несчастные… Галке позвонить… завтра, прямо с утра… не забыть… что там у нее… спать… спать…»
Через час Екатерина поняла, что не уснет. Слишком устала. Слишком возбуждена… И мысли всякие… И чувство, будто вот-вот что-то произойдет, что кольцо сжимается, как говорилось в каком-то романе… Хотя что может произойти? Единственный опасный предмет в руках Екатерины – это фотография, но о ней никто, кроме Галки, не знает. Смысла в этой фотографии немного, пока им неизвестно, зачем Елена ее прятала, кому показывала и кого пыталась уличить… или шантажировать… А чувство тревоги просто от усталости… А тут еще этот дурацкий фонарь скрипит, так и кажется, будто кто-то ходит. А Бодюки! Бедный Толик! Мадам Бодючка просто злодейка какая-то! На все способна… И отравить запросто и… а почему бы и нет? Вот именно – запросто! Естественна в своей аморальности, как животное… Бедная Алина! Хотя тоже ягода была! Но с открытым забралом хотя бы… Ну, хватит!
Она поднялась, включила крошечный ночник в виде подмигивающего гнома, присела на корточки перед тумбочкой, открыла ее и принялась перебирать кассеты. Вот она! Самое сильное лекарство от бессонницы! Она вставила кассету в магнитофон и вернулась в постель. Улеглась поудобнее, закрыла глаза.
Бурные звуки, от которых перехватывает дыхание, обрушиваются на нее. В памяти всплывает эпизод из виденного недавно американского фильма о Бетховене «Immortal beloved» – «Бессмертная возлюбленная».
Глубокая летняя ночь. Мальчик бежит через луг к реке. Сбрасывает с себя одежду. Обнаженный входит в теплую речную воду, глубже, глубже, плывет, затем переворачивается на спину. Застывает, лежа на спине, разбросав руки и ноги. Над ним – черный купол неба, усеянный мириадами звезд. Звезды отражаются в черной речной воде. Этот мальчик – Екатерина! Под ней теплые и упругие речные струи… Она накрыта алмазным колпаком небес…
Останавливается время, исчезает самоосознание своей человеческой сути, смещается пространство и… О чудо слияния! Она уже – часть Вселенной, крохотный камешек, малое солнце, летящее через звездные миры, дивясь их множеству и многообразию, испытывая трепет и восторг перед замыслом Создателя.
Мощные аккорды рождает космос. Они пронизывают каждую клеточку ее тела и мозга, пьянят, как терпкое вино, погружают в темные глубины древней, как мир, памяти человека-животного-планеты, исторгая вопль радости бытия из самой сущей сути его… «Ода к радости».
Все. Конец. Тишина. Сердце колотится в безумном ритме. Музыка продолжает звучать в ушах. Обессиленная, словно омытая июньским ночным ливнем, заново родившаяся, Екатерина чувствует, как покой и сон медленно нисходят на нее… И вдруг – телефонный звонок, непристойный в своей очевидности и абсолютно неуместный. Екатерина вздрагивает всем телом. Можно было бы поговорить о страхе, порождаемом ночным телефонным звонком, но… стоит ли? Все мы испытывали нечто подобное и знаем, что при этом чувствуют.
– Да! Кто это? – Сна как не бывало.
– Я тебя не разбудил? – голос бывшего любимого человека, ныне жениха, Юрия Алексеевича.
– Ты?! Что случилось?
– Ничего не случилось! Просто так звоню. То есть, конечно, случилось!
– Просто так звонишь в… – Екатерина смотрит на часы, – в два? Ты в своем уме?
– Старею, наверное. Бессонница замучала. Дай, думаю, позвоню старому другу, а старый друг недоволен. Никто, оказывается, никому не нужен. Позабыт, позаброшен!
– Врешь ты все! Какая бессонница? Ты же теперь у нас ночная бабочка – работаешь ночью, спишь днем.
– Ночной мотылек! Возможно, ты права. Но я все-таки звоню по делу!
– В два часа ночи?
– Именно. Я звоню из палаты номер шесть, то есть пока четыре.
– Из больницы? Ты что, вернулся к своим больным?
– Меня чуть не убили. То есть убили, но не полностью… не до конца.
– Кто тебя чуть не убил? Где? Или… ты меня дурачишь?
– Мне не до смеха! Видела б ты меня! Весь в бинтах, растянут на металлической конструкции, увешан гирями…
– Какой ужас! Как это случилось?
– В меня стреляли!
– Что?
– Стреляли, говорю.
– Я так и знала, что этим кончится! Ночью на улицах так опасно!
– Меня подстрелили не на улице, а совсем наоборот!
– Где же?
– На рабочем месте, у музыкального инструмента. Вернее, за музыкальным инструментом. Производственная травма, можно сказать!
– Это в заведении-то для избранных! А почему стреляли в тебя? Ты плохо играл?
– Какая ты все-таки язва, Катерина! Ох! – вдруг вскрикивает Юрий Алексеевич и объясняет: – Неудачно повернулся!
– Это серьезно? – пугается Екатерина, начиная осознавать, что Юрий не шутит.
– Очень, поскольку речь идет о моей конечности, а не о чужой.
– Тебя ранили в руку?
– К счастью, в левую.
– А что, у вас там часто стреляют?
– Ну, бывает… Как везде сейчас. Разборки между конкурентами…
– Доказывающие, что их законы работают.
– Злопамятность – один из семи смертных грехов. Я давно замечал, что в твоем характере присутствует некий ядовитый плевел. Запомни, женщина должна быть тем, чем ее хочет видеть мужчина – спокойной, ласковой, заранее на все согласной, милой подругой.
– А чем должен быть мужчина?
– Самим собой. Разумеется, личностью! Героем!
– Эгоистом то есть! А если он ничтожество?
– Надеюсь, это не обо мне?
– Не о тебе, успокойся. Странный вопрос!
– Действительно странный. Это я не подумав. Так вот, если он ничтожество, не подходи к нему близко.
– А как же узнать заранее?
– Приходи ко мне. Я научу тебя разбираться в людях!
– Давно пора. Я приду к тебе завтра. Как тебя найти?
– Это такая маленькая частная больничка. Запиши адрес. Пушкина, восемнадцать, дом с колоннами в саду и литая чугунная ограда вокруг. Увидишь издалека.
– Когда лучше?
– Часа в четыре, думаю. После того, как я получу все причитающиеся мне процедуры. Если останусь жив, то буду ждать с нетерпением.
– Жди. А теперь иди ложись наконец! Спокойной ночи.
– А я лежу. Звоню тебе с одра по личному телефону. Кстати, что такое «одр»? Постель?
– Не знаю, не задумывалась. Наверное. Знаю только, что есть такое выражение, знаешь, говорят у…
– Знаю, что есть, – перебивает Юрий, – не к ночи будь помянуто. Спокойного сна. Целую. Клади трубку первая!
Птичка на часах в кухне чирикнула три раза. Извертевшись, перевернув несколько раз подушку и окончательно потеряв надежду уснуть, Екатерина лежала с открытыми глазами и размышляла. Когда-то, много лет назад, когда она была совсем маленькой девочкой и они с мамой возвращались откуда-то, их остановила соседка и спросила маму, почему ее трехлетний сын переворачивает во сне подушку. Несколько раз за ночь. Екатерина привыкла к тому, что соседи всегда задавали маме всякие вопросы на медицинские темы, и каждый раз тем не менее переживала, что вдруг зададут какой-нибудь особенно трудный вопрос и Татьяна Николаевна не сумеет ответить. Так почему же этот мальчик переворачивает во сне подушку? С чем это связано? С какой-нибудь тайной хворью? «Наверное, ему жарко, – сказала мама, – а с той стороны подушка прохладнее. Укрывайте его полегче». Той же ночью Екатерина перевернула подушку и убедилась, что с нижней стороны она действительно холоднее. С тех пор переворачивание подушки стало ее привычкой. Попробуйте, это помогает уснуть. Но сейчас и этот замечательный способ не помог.
Мама… Как ей там живется? Уже третий месяц Татьяна Николаевна гостит у своей подруги, Гельвины Яновны, в Крыму. В августе умер муж тети Гельвины, и та пригласила маму к себе. Она одинока, детей у них не было. Судя по письмам, мама домой не спешит. Погода в Белогорске прекрасная, тепло, отдельные смельчаки даже купаются в море. Они с Гельвиной все время на воздухе, загорели. Вернее, загорела мама, а Гельвина и так смуглая. Ходят в кино на старые фильмы. Вечером играют в карты с другими пенсионерами. Пьют чай. Каждая гостья приносит к чаю что-нибудь вкусненькое, изготовленное собственноручно. «Я пекла свои пончики с капустой. Всем очень понравилось», – писала Татьяна Николаевна в последнем письме.
Вспомнив мамины пончики, Екатерина почувствовала голод. Встала с постели и пошлепала босиком на кухню. Достала из холодильника молоко, из шкафчика черный хлеб и «чистый как слеза», по выражению старого пасечника, мед из луговых цветов. Подумав, поставила пакет с молоком обратно в холодильник. Хочется горяченького. Чаю! Газ, как всегда ночью, горел намного лучше. Даже присвистывал слегка. Черный хлеб, мед и крепкий чай! Очень вкусно!
Опять вспомнила Володю Галкина. Как он мог довести себя до такого? А мало ли таких? У них в институте был преподаватель, красавец, похожий на аргентинского актера Уго дель Карриля, которого споили заочники. Преподавателя то есть. Екатерина встретила его недавно – седой, страшный и пьяный! Ничего не осталось от бывшего красавца и баловня студенток. Но то хоть за пятнадцать лет, если не больше, а тут… Год? Полтора? Володя словно покатился по наклонной после смерти Алины. Почему? Вряд ли он был таким при ней. Ну, пил. Как все. Жизнь у него была, не позавидуешь! До сих пор не может опомниться. Алина его не любила и, как честный человек, как очень честная и порядочная женщина, не скрывала этого… В лицо говорила, что не любит… А потом у нее случилась новая любовь – Анатолий. Почему же он не ушел? Любил? Надеялся? На что? А как случилось, что очень честная женщина вышла замуж за нелюбимого?
«Не знаю, не понимаю! Чем больше живу, тем меньше понимаю в жизни. Галка говорит, что я все усложняю! Хорошо было в детстве! Белое или черное. Хорошее или плохое. Все было ясно и понятно».
«– И скучно, – не выдерживает внутренний голос. – Сейчас гораздо интереснее. Мир не черно-белый, а разноцветный! Как калейдоскоп! Впрочем, нет! Калейдоскоп – это безжизненная симметрия, а мир – это… это ярмарка! Живая, шумная, с драками, скандалами, любовью и обманом, дружбой и предательством, жадностью и бескорыстием, музыкой, танцами, плачем и печалью. Чего только там нет, кого только там нет!»
Дядя Андрей Николаевич любил повторять вычитанную где-то фразу: «Жизнь – это комедия для тех, кто думает, и трагедия для тех, кто чувствует». Для Володи Галкина жизнь была трагедией.
«– Жалко его?
– Жалко. Но… нельзя же так! Нельзя же быть таким бесхребетным…
– Люди очень разные, и шкала ценностей у них тоже Разная. У Володи главное в жизни – любовь. А его не любят и предают. Он и сломался…
– Все равно не понимаю. Есть работа, друзья… Ну, не получилось с любовью, проиграл – уйди, начни новую жизнь. Жить с тем, кто не тебя любит, унизительно. Уважать себя нужно!
– Нужно, кто ж спорит. Советы мы все любим давать особенно когда их не просят. А ты себя уважаешь? А Юрий Алексеевич что, твоя большая любовь? Зачем ты с ним столько лет? И замуж ведь собралась, не так ли? Вот и Алина, как в омут головой, бросилась в замужество с нелюбимым, спасалась от своей большой любви к другому человеку.
– К Ситникову. Если это не горячечный бред.
– Ты же знаешь, что нет. Ты же все время чувствовала какую-то странную связь между всеми этими людьми.
– Знаешь, я устала от них, от их неприкаянности, боли, чувства жизненного тупика. От Юрия Алексеевича я тоже устала. И от себя тоже. И соскучилась по своей «Королевской охоте», которую совсем забросила.
– Признайся, тебе надоело? Ну, честно? Тебе все в конце концов надоедает. Ты собирала марки, помнишь? Бросила. Спорт… что это было? Гребля, потом волейбол, плавание… Бросила. Ты – Водолей. Для тебя главное в жизни – чтобы было интересно! Увлекаешься, вспыхиваешь и… переключаешься. В отличие от Володи Галкина.
– Не надоело! Наоборот! Знаешь, чувствую, что тайна, как темный ночной зверек, прячется в норке, а тонкий дрожащий хвостик торчит наружу, и стоит только дернуть…
– А может, это твое призвание?
– Дергать за хвост?
– Охота! Гон! Ты сейчас как Ральф, дядюшкин курцхар, взявший след.
– Следа-то нет!
– Есть! Ты же знаешь, что есть!»
Пушкина, восемнадцать… Здесь, кажется. Бывший купеческий дом с колоннами, ажурным чугунным литьем ограды и садом. Екатерина поднялась по ступенькам крыльца, с трудом открыла массивную, инкрустированную медью дверь и вошла в вестибюль с мозаичным полом, представляющим картины на античные темы – туники, арфы и лавровые венки. Навстречу ей поднялся швейцар в генеральской форме и любезно предложил снять пальто. В следующей комнате ее приветствовала миловидная блондинка, сидевшая за длинным полированным столом. Белый телефон и цилиндрической формы темно-синяя стеклянная ваза с золотисто-коричневыми хризантемами придавали помещению атмосферу изысканности, а забавная фарфоровая свинка в шляпке, сидевшая около телефона, была совсем ручной и домашней. «Однако!» – сказала себе Екатерина.
– Вас ожидают, комната четыре, второй этаж, налево, – сказала блондинка, сама любезность.
«Удивительно, – думала Екатерина, поднимаясь по широкой лестнице, – она даже не спросила, кто я такая, и белый халат тоже, оказывается, не нужен. Какое необыкновенное заведение!» Она постучала в дверь с синей эмалированной цифрой четыре и, не дожидаясь разрешения войти, открыла дверь. Ей показалось, что Юрий Алексеевич и женщина, стоявшие напротив двери, как бы отпрянули друг от друга и молча уставились на Екатерину. Екатерина смутилась. Наступила неловкая пауза.
– Это, должно быть, подруга детства Екатерина! – Женщина шагнула к ней, протягивая руку: – Вероника!
– Екатерина, – сказала Екатерина, отвечая на пожатие теплой маленькой руки.
– Наслышаны, как же. – Вероника, улыбаясь, посмотрела на Юрия.
– Вероника Юлиановна – мой босс, – включился Юрий. Его порозовевшие было скулы приобрели свой обычный блеклый оттенок.
– Какое смешное слово «босс»! – расхохоталась Вероника, словно хрустальные бусы посыпались. – А как это будет по-русски?
– Мадам? – предположила Екатерина, невольно любуясь ею. И было чем. Теплые карие глаза, прекрасная кожа, легкий румянец на высоких скулах, хорошего рисунка рот, тонковат, правда. Копна овсяных волос, небрежно заколота в «ракушку» на затылке. Несколько тончайших полупрозрачных прядей выбились из прически и светлым нимбом окружали голову. Крошечные золотые шарики-серьги в ушах, нитка жемчуга виднеется в глубоко расстегнутом вороте кремовой блузки. Дорогой серый «офисный» костюм и замшевые туфли на невысоком каблуке в тон костюму. Интересно, сколько ей? Под сорок?
– Ну, «мадам» как-то сомнительно звучит. Вы уверены, что это по-русски? – протянула Вероника Юлиановна, и они снова расхохотались. – Но в общем лучше, чем «босс»! А как… («Легкая заминка или показалось? Детективные упражнения не проходят бесследно») вам? – обратилась она к Юрию.
– Очень благородно звучит. Вам подходит!
– Он всегда был таким ядовитым? – Вероника, улыбаясь, посмотрела на Екатерину. – Вы знаете его дольше, чем я…
– Сейчас ядовитость усугубляется опасным для жизни ранением, – сказала Екатерина.
Вероника рассмеялась, а Юрий приподнял левую бровь, что служило у него признаком легкого неудовольствия. Был он в темно-синем халате, надетом на правую руку, левая же, забинтованная, была продета в белую косынку, связанную концами на шее. Бледный, томный, элегантный. Слегка недовольный. Как всегда, впрочем.
– Знаете, Екатерина Васильевна, это моя вина, – покаялась Вероника. – Придется охрану менять, не уследили – один из гостей пронес оружие, перебрал и стал палить в люстру, но, к счастью, промазал. Люстра – антик, бесценная просто! Как он потом объяснил, ему показалось, что там была спрятана кинокамера! Представляете?
– Зато в меня не промазал! Я не антик, меня никому не жалко!
– Да, – вздохнула Вероника, – единственная жертва перед вами. Вот уж кто действительно был ни при чем, и на тебе! И играл он не так уж плохо в тот вечер. Где же справедливость? – Она комично подняла брови, и Екатерина не могла не рассмеяться. Вероника вторила ей.
– Какой трогательный дуэт! – съехидничал Юрий. – Где техника безопасности, позвольте у вас спросить!
– Мы исправимся! Я уже заказала табличку «Не стреляйте в пианиста!» и бронежилет.
Девушки снова засмеялись, и даже Юрий кисло улыбнулся.
– Екатерина Васильевна, к сожалению, мне нужно бежать! Рада была познакомиться! Я уверена, мы еще увидимся. – Милая улыбка, крепкое прощальное рукопожатие, небрежное «Поправляйтесь, Юрий Александрович!», и Вероника стремительно направляется к двери.
– Какие у вас духи? – вырывается вдруг у Екатерины.
О, женщины!
Вероника на секунду приостанавливается:
– Какой-то японский дизайнер! Вечно забываю, как его зовут. Непременно посмотрю этикетку и позвоню вам! – И исчезает в ореоле своих одуванчикоподобных светящихся волос, оставив после себя легкое облако тонких духов – произведения японского парфюмера.
– Думаешь, она забыла имя этого японца? – спросил Юрий с непонятной интонацией. – Она ничего никогда не забывает!
– А зачем тогда?
– Не хотела тебя смущать. Это она из книжек Карнеги нахваталась! Как быть любимой!
– Не помню, чтоб он говорил про духи, – слукавила Екатерина.
– Не в прямом смысле, разумеется. – В голосе Юрия слышится раздражение. – Если хочешь понравиться, не подавляй ничем – ни одеждой, ни образованностью, ни поведением – ничем, будь проще и доступнее! Охотно смейся чужим шуткам, шути сам, ну и так далее.
– Ей трудно быть проще!
– Тем не менее ей это удается! Она всем нравится, и у нее самые разнообразные и многочисленные знакомства!
«Неужели ревнует? Интересно, помнит ли он, что сделал мне предложение?» – думает Екатерина.
– Я принесла тебе бананы и яблоки. – Она начинает выкладывать пакеты из сумки. После ухода Вероники все словно потускнело и стало обыденным.
– Спасибо, – говорит Юрий, – куда мне столько? Садись, я тебя тоже угощать буду. – Он открывает тумбочку, достает роскошную коробку, благоухающую японскими духами, раскрывает и говорит разочарованно: – Печенье! А я думал, шоколад! – Шоколад был маленькой слабостью Юрия Алексеевича. Он поднимает трубку телефона, выжидает несколько секунд, потом говорит: – Пожалуйста, пришлите сервировать чай.
– Какая замечательная женщина! – не может удержаться Екатерина. – Она действительно твой босс? Или жена босса?
К ее удивлению, Юрий внимательно смотрит на нее и отвечает не сразу: Вероника не замужем. И босс она сама!
– Такая хрупкая? – удивляется Екатерина. – И справляется с таким рестораном?
– Ее хрупкость – хрупкость железа! – афористически изрекает Юрий. – Ты вообще-то тоже не гладиатор! А в своих руках она держит не один ресторан, а несколько, причем среди них один для детей – очень популярный, между прочим, несколько «фаст фудов» и три дискоклуба!
– И все она одна?
– Ну, не совсем, вернее, совсем не одна. Это семейный бизнес. Ее родители, сестры, их две, кажется, с мужьями, кузены и так далее.
– Такая небольшая семейная мафия! А кто главный?
– Вероника, разумеется! Крестная мама! Гений нарпита!
– Неужели справляется?
– Еще как!
– Удивительно, как время изменило людей! В торговлю пошли те, кто раньше не имел к этому ни малейшего отношения.
– Если ты о Веронике, то ошибаешься! Она из старинной торговой семьи и до исторических событий заведовала какой-то там мелкой столовой на окраине, а посему, равно как и ее многочисленные родственники, принадлежала к торговой гильдии. Когда началась приватизация, она купила эту самую столовую, потом еще одну и так далее. В хватке ей не откажешь!
– Она совсем не похожа на заведующую столовой!
– О, она провела колоссальную работу над собой! И знаешь, с чего она начала эту работу? – В голосе Юрия слышатся насмешка и, кажется, восхищение. – Она наняла учителя языка!
– Какого?
– Родного! Кто-то там еще занимался с ней дикцией, манерами… Она сама себя сделала!
Тут в дверь постучали, и вошла улыбающаяся «французская» горничная – коротенькая юбочка, фартучек, кружевная наколка в волосах. Впереди себя она катила стеклянный столик на колесиках. Ловко расставив чашки, опустила в них пакетики с чаем, положила в вазочку печенье и сказала: «Пожалуйте к столу!»
– Какое обслуживание! – воскликнула Екатерина.
– За все платит страховая компания. Можешь не сомневаться, у Вероники самая дорогая страховка! И самая надежная!
– Я вижу. Ну а ты-то как?
– Уже лучше. Знаешь, сначала даже испугался, боялся за локтевой сустав. Но массаж – это великое дело! Играть, правда, не смогу, думаю, около месяца, но это и не плохо! Мечтаю отдохнуть, поваляться, почитать. Знаешь, я, наверное, в Европу махну! Где потеплее, куда-нибудь на Средиземноморье. Давно хотел побывать на Мальте! Приобщиться рыцарского духа.
– Тоже по страховке? – Против желания, в голосе Екатерины прозвучала неприятная нота.
– Завидуешь? – оживился Юрий Алексеевич.
– Завидую, – призналась Екатерина.
– Вот когда тебя чуть не убьют, тогда и поймешь, что жить нужно немедленно, не откладывая на завтра. Я на Мальту давно уже собирался, и история Мальтийского ордена меня давно интересует. Но, знаешь, инерция… неподъемность… все думал, успею. А теперь решил – все! Еду!
Так, болтая ни о чем, они провели еще около часа, съели все печенье и выпили по две чашки чаю. «Удивительно, – сказал Юрий Алексеевич, – такая большая коробка, а печенья совсем мало!»
Уже прощаясь, Екатерина вспомнила, о чем хотела поговорить с Юрием.
– Ты, случайно, не знаешь Володю Галкина? – спросила она, поправляя его красивую шелковую косынку.
– Ты с ним знакома? – не скрыл своего удивления Юрий. – Откуда?
– Так, случайно получилось. Что он за человек? Давно пьет?
– Сколько вопросов сразу! Какой интерес к маленькому, ничтожному Галкину! Давно ли он пьет? – В голосе Юрия звучала издевка, он стал неприятным и тонким. («Пищит, как Буратино», – подумала Екатерина.) – Я думаю, он давно уже не пьет! Перешел на более сильные возбудители. Твой Володя Галкин законченный наркоман! Он еще жив?
Прощание получилось довольно прохладным. Несмотря на тысячу раз данное себе слово не воспринимать Юрия Алексеевича всерьез, она тем не менее слишком близко к сердцу приняла сказанное о Володе Галкине. Юрий же, в свою очередь, надулся, так как не любил разговоров о знакомых Екатерины, даже таких, как Галкин. Как все эгоисты, он требовал безоговорочного внимания исключительно к своей особе, и даже мнимая тень соперника надолго портила ему настроение.
«А о своих чувствах он даже не вспомнил. И теперь непонятно – невеста я или нет!» – подумала Екатерина уже на лестнице.
