355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Илья Дубинский » Особый счет » Текст книги (страница 8)
Особый счет
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 13:32

Текст книги "Особый счет"


Автор книги: Илья Дубинский



сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

Бойцы жаловались лишь на одно – не хватало питьевой воды. И тут впервые, вопреки моим правилам, крепко и грубовато отчитал на людях Бакалейникова, хотя и он, бедняга, за день намотался как следует.

А мороз не сдавал. Юматов получил приказ, в порядке опыта, в одних машинах спустить на ночь воду и масло, в других – периодически прогревать моторы. Второй способ вполне себя оправдал, хотя пришлось выделить на ночь дежурных прогревальщиков. Другие танки, хотя их и залили горячей водой и маслом, пришлось заводить тягачами.

Многие танкисты несли службу и ночью. Не пришлось спать и самому. Не раздеваясь, запасшись газетами, я лег на койку в тесной кабине совхозной конторы. Над головой гудело радио. Там, в борковском совхозе, той ночью я услышал радостную весть – в Испании победил народ. Ушло в отставку реакционное правительство Вальядареса. Ему на смену пришло правительство народного фронта Асаньи.

Я подумал – создается тыл у нашей союзной Франции.

Вспомнил майора Легуэста. И, словно подкрепляя мои мысли, радио возвестило о бурном обсуждении советско-французского договора. На заседании шли дебаты о ратификации этого пакта. Его противник, бывший коммунист, переметнувшийся к фашистам предатель Дорио, как обычно, клеветал на Советский Союз, а председатель палаты Эррио, возвестивший в 1921 году: «Ни фашизм, ни коммунизм, ни Рим, ни Москва», отвечая Дорио и другим противникам договора, заявил с трибуны палаты: «С полным основанием крупнейший французский специалист генерал Луазо, посетивший Советский Союз, заявил, что Красная Армия является одной из наиболее мощных армий в Европе».

Палата большинством голосов ратифицировала договор. Я подумал: в этом, возможно, есть и крупица нашего труда, труда всего боевого коллектива 4-го танкового полка, принимавшего французского гостя майора генерального штаба Луи Легуэста.

Тогда же радио сообщило, что 20 февраля вернулся из Англии маршал Тухачевский вместе с военным атташе в Лондоне комкором Путна. Встречали маршала замкомвойск Московского округа Горбачев, начальник военных сообщений Аппога, комкор Геккер.

Чуть свет эти новости мы с Зубенко поспешили сообщить полку, и работа закипела еще веселее. Люди заливали радиаторы горячей водой, заправляли масляные баки горячим маслом, а в бензин добавляли неразбавленный спирт.

Затем мы двигались по заснеженным полям, сближались с «противником», занимали исходное положение, атаковывали, палили из пушек, рвали гусеницами девственный снежный покров и вновь шли на сборный пункт, чтобы к вечеру встать на ночлег в намеченном приказом месте.

Теперь уже на коротком, шестичасовом ночлеге не спускали воду и масло. И в полночь, когда часть выступала в поход, все машины тронулись с места.

Мною овладела тревога. Но машины шли и шли, хотя я знал, что этой тревогой охвачены многие. Казалось, что непроницаемый мрак еще больше усиливал стужу. Видны были лишь огромные силуэты ближайших машин да ныряющий свет сигнальных огней.

Невольно вспомнились предостережения Дубового и Ауссема.

Я выслал вперед Хонга приготовить людям стоянку. Сам вернулся назад, считая на ходу машины. Добрался до хвоста, где в открытых «язях» двигались части обслуживания. Бойцы, стоя, отплясывали быстрый танец и согревались,  толкая друг друга плечами. На мой вопрос: «Каково?» – они отвечали веселыми шутками.

Опять проскочил вперед и снова вернулся в самый хвост. Стал брезжить неясный рассвет. В хвосте кое-кто, спрыгнув наземь, бежал, держась за борт машины. К рассвету холод усилился.

Я видел, что стужа одолела многих. Приблизился к бойцам, посмотрел им в лицо и взял к себе в машину троих. Погнал снова вперед, опередил колонну и забросил этих троих в село, где уже дымился горячий кофе, а Толкушкин наполнял кружки спиртом.

Через полчаса весь полк собрался на широкой улице поселка. Мерно гудели моторы. Танкисты обогревались в колхозной конторе, в хате-читальне, в домах колхозников, пили кофе, глотнули крепкого спирта, совали руки в горячие печи и с полчаса молчали, словно бессердечная стужа сковала их молодые сердца.

И вот снова послышались шутки, смех.

Обогревшись, мы двинулись дальше. Прошли через город Изюм. А после обеда показались смутные очертания большого фабричного центра. Танкисты узнавали знакомые с детства трубы знакомых заводов. Это был Харьков.

Выступили мы из него 20 февраля на рассвете в сторону Новой Баварии, а вернулись 22-го числа, сделав кольцо по зимнему бездорожью в 200 километров, со стороны Змиева, Этот поход дал нам очень много. Наши люди оказались на высоте, борясь со стужей, бураном, усталостью и сном. Нам раскрылось многое из поведения людей и машин в тяжелых условиях зимы. Во всех отношениях поход был поучительным. Наши командиры исписали и вручили Хонгу кипу тетрадей. Нам с Хонгом и Зубенко предстояла задача все это подытожить и обобщить.

На подходе к Харькову пришлось «прогревать» еще одного товарища – помпотеха Юматова. Тут, очевидно, была и моя вина – танки израсходовали весь запас горючего. Юматов объяснял это постоянным прогреванием машин на стоянках. Но управлять – значит предвидеть. Следовательно – мы управляли не совсем хорошо. Благо рядом находился бензосклад аэропорта. Гражданский воздушный флот выручил нас.

Разместив машины и людей, я из нашего штаба по телефону доложил командующему:

– Четвертый танковый полк задание выполнил. Потери – сломанный ленивец БТ в роте Щапова и один обмороженный.

– Кто и что себе обморозил? – спросил Дубовой.

– Один санитар Бакалейникова обморозил палец правой ноги...

Не ужиная, не раздеваясь, я завалился на диван. После трех бессонных ночей и трехдневного напряжения сил спал сутки. Не слышал, как мать сняла с меня задубленные от стужи сапоги.

Вечером, это было 23 февраля 1936 года, позвонил дежурный по полку. Сообщил содержание полученной из Москвы телеграммы: «Поздравляю праздником Вам присвоено звание полковника Ворошилов».

Я подумал: «Ого! Сам Ворошилов поздравляет меня. Что ж? Это неплохо!»

Но дежурный ошибся. Подумав, что на телеграфе произошла опечатка, он по-своему передавал подпись. А телеграмма была подписана комдивом Хорошиловым, заместителем начальника Управления кадров РККА.

Новое нас подстерегало на каждом шагу. Мы каждую минуту набирались опыта. И свой опыт надо было передать танкистам всей Красной Армии.

Хороший конь домчит тебя до врага, а в крутую минуту и унесет от него. Сумеешь приручить коня – получишь надежного боевого товарища. Так и с зимой. Споешься с ней – она довершит то, что начал ты. А так, за здорово живешь, не жди милостей от русской зимы.

Потом у немецких захватчиков пошло в ход словечко «генерал зима». Весь наш дружный коллектив, не щадя себя, делал все, чтобы иметь право назвать нашего сезонного союзника и боевого друга «товарищ Зима!».

Гитлеровский эмиссар

Пришла шифровка от Ворошилова: «К вам едет эстонский военный атташе майор Синка».

Присвоение воинских званий вызвало недоумение среди старых рабочих Харькова. В сознании бывших красногвардейцев слова «капитан», «полковник» ассоциировались с понятием «контра». На специальных митингах рабочим разъясняли, что союз с армиями Запада вызвал необходимость унификации воинских званий.

Такой митинг устроили и на Холодной горе. Там размещалась основная часть Харьковского гарнизона. Мне поручили сделать доклад. Наш замполит Зубенко, зная мою загруженность в части и литературную работу дома, не обременял меня партийными поручениями. Но вскоре после митинга  о званиях он дал мне еще одну нагрузку – рассказать танкистам о новой книжечке, посвященной истории большевистских организаций Закавказья. Если брошюрка Ворошилова «Сталин и Красная Армия», обойдя Ленина, приписала все победы молодой Республики Сталину, дав тем зарядку на много лет всем фальсификаторам истории, то Лаврентий Берия, поставив на книжечке, написанной не им, свою фамилию, переадресовал Сталину все заслуги большевиков Закавказья.

Брошюрка всячески популяризировалась. Ее автор, до того известный лишь на Кавказе, приобретал всесоюзное имя.

Увы! Занимался этой популяризацией и я.

Еще окончательно не отпочковались новые формирования – полк Рабиновича, отдельный батальон БТ Лозгачева, три батальона Т-26, сколоченные для стрелковых дивизий округа. И наш почин с зимним выходом пришелся многим по вкусу. 23-я Харьковская стрелковая дивизия проводила теперь зимние занятия с участием танков. Эти танковые подразделения приказом командующего наряжались из нашего полка.

И округ проводил свои занятия – полевые поездки, военные игры. Там каждый участник выполнял роль, близкую к той, которая ему предназначалась мобилизационным планом.

Успешно двигалась работа над романом о будущей войне. Домысел домыслом, а участие в окружных учениях широкого диапазона давало мне материал для подкрепления домысла конкретным содержанием.

...Шел третий месяц стахановского года. Награждались стахановцы – участники встреч в Кремле. Сотни орденов выдали животноводам, льноводам, передовикам Грузии, участникам украинской декады. «Правда» напечатала песню Максима Рыльского: «Слово Сталина меж нами, воля Сталина средь нас...» В те дни Сталин заявил Рой Говарду: «Наша новая Советская Конституция будет, по-моему, самой демократической Конституцией из всех существующих в мире». А печать опубликовала постановление ЦК ВКП(б), в котором говорилось: «Осудить незаконные действия замдиректора Безопасненской МТС Северо-Кавказского края Грачева в приеме гр-ки Обозной на курсы трактористов как дочь высланного кулака»...

Умер академик Павлов. Отмечалось десятилетие смерти Дмитрия Фурманова. На экраны вышел потрясающий фильм «Мы из Кронштадта», вступила в строй вторая очередь метро.

А к нам вскоре явился наш новый гость. Из Москвы приехал военный атташе Эстонии майор Синка. Грузный, на славу откормленный, розоворылый боров, с золотыми замысловатыми виньетками в петлицах, напыщенный, спесивый, он своим несдержанным любопытством превзошел даже болгарина и японца, которых мы принимали у себя. Он вел себя нахально, пытался всюду совать свой нос, и нам приходилось с той же циничностью лгать, с какой этот невежа пробовал лезть во все щели. И в дальнейшем нам стало ясно, что он не столь печется о своей стране, сколь о фашистской Германии.

Как ни странно, а Москва указала дать майору Синке банкет по первому разряду. После традиционных тостов в честь Эстонии, Советского Союза и их армий началась беседа. Как и литовцы, свободно владея русским языком, эстонский шовинист, с ничем не прикрытой наглостью, завел свою фашистскую шарманку:

– Господа! Зря ваша печать нападает на Гитлера. Уверяю вас, его главная задача – покончить с Версальским договором. И он будет воевать не с вами, а с Францией. А если Англия сунется, то и с ней.

Зная, что и эстонцу хорошо известно о существовании советско-французского и советско-чехословацкого договоров, я сказал:

– Господин майор! Я не дипломат, я солдат и понимаю: враг нашего друга – наш враг.

– Напрасно! – ответил майор, опрокинув рюмку коньяку. – Уверяю вас, доктрина Берлина такова: Германии – Запад, Советскому Союзу – Восток.

– Запад вместе с Эстонией? – заметил Хонг.

– Хотя бы и так! – не смутился фашист с Прибалтики. – В наше время нельзя сидеть меж двух стульев. Чего вас так страшит фюрер? – разглагольствовал он. – В первую очередь он обрушится на Францию. Вы понимаете – реванш! Позор Версаля!

– Будем точны, господин майор, – ответил я. – Это не реванш, а контрреванш! Был Версаль, но был и Седан!

– Знаете, полковник, – продолжал фашистский лазутчик, – можно говорить о канцлере все, что угодно, но он великий философ. Его идеи...

– Это не великий философ, если на каждого его агитатора приходится десять палачей, – перебил его Зубенко. – Еще Тимур сказал, что начальник, который держит свою власть на палке, недостоин этой власти.

– А кто он, этот самый Тимур? Какой-нибудь ваш проповедник? Марксист?

– Нет, господин майор. Этот проповедник – знаменитый монгол. Тамерлана слышали?

– Ах, ах, Тамерлан! Вы бы так и сказали!

Но германский агент в эстонской форме не унимался.

– И все же в Германии, как нигде, проводится и социализм, и демократия. Там и красные флаги, и Первое мая, и слово «товарищ»... Самая полная демократия...

– Демократия с тиссенами, шредерами, Круппами, с Дахау и с расовой теорией Розенберга – это будет не демократия, а фрицократия, – ответили военному атташе.

Все гости рассмеялись. Улыбнулся и майор.

– Я слышал о теократии, о бюрократии, о технократии, об охлократии, наконец. Еще какая-то есть кратия, ага, аристократия.

– Ну, а сейчас услыхали о фрицократии, – сказал Хонг, и все вновь рассмеялись.

– А все же вы бедны. Мы – страна маленькая, а наши офицеры живут лучше вас.

– Мы живем сейчас лучше, чем два года тому назад. А через два года нам будет еще лучше, чем теперь, – возразил ему Зубенко. – Не нам одним, не тысячам, а всем ста семидесяти миллионам! Ваши генералы, если они еще только останутся к тому времени, будут завидовать нашим лейтенантам.

– Да, – улыбнулся майор, закурив толстую папиросу. – А пока что одни глотают дым после масла, а другие почему-то вместо масла!

– Господин майор, представьте себе, мы тоже любим глотать дым после масла, только после своего...

Эта полемика в рамках дипломатического этикета длилась на протяжении всего банкета. Я слушал наших командиров и радовался за Советскую страну. Так же, как и во время гражданской войны, каждый полк имел сотни нештатных комиссаров, так и сейчас страна имела сотни нештатных наркомов иностранных дел. Зацепи их только!

Перешепнувшись с Зубенко, мы решили пригласить нашего «дорогого гостя» в кино. На экраны Харькова только что вышел фильм «Мы из Кронштадта». Нам уже было известно его содержание. Хотелось, чтобы гость увидел, с кем придется столкнуться в будущей войне его подзащитным.

Мы с огромным волнением следили за мужеством советских людей, дававших врагам последний и решительный бой. Майор Синка в самые напряженные моменты киноповествования  невнятно мычал, непрестанно обмахиваясь надушенным платком.

– Ну, как фильм? – спросил гостя Зубенко.

– Что ж, – ответил майор Синка, – то был сброд Юденича. Теперь будет не то.

– Но теперь будут не винтовки и пулеметы, а танки и самолеты, – ответил Хонг.

– Посмотрим! – вяло ответил гитлеровский разведчик и пропагандист.

Вернувшись домой, я раскрыл лежавшее на столе письмо. Оно было из Парижа.

«Мон колонель! Я ехал к Вам, – писал Луи Легуэст, – терзаемый сомнениями, а вернулся, окрыленный надеждами. Больше всего меня поразили Ваши люди. С такими людьми можно встретить любого врага и штурмовать любые преграды. Я понимаю, мон колонель! Все, что Вы могли, Вы мне показали. О всем, что я хотел, я догадался сам! Я направлялся к Вам, как союзник, а покинул Вас, как Ваш лучший друг. Жду Вас в Париже, мон колонель!

Примите мои искренние уверения в совершенном почтении – Луи Легуэст, французского генерального штаба дипломированный майор, танкист и кавалер орденов.

Париж, 15.11–1936 года».

Я улыбнулся. Вспомнил генштабистскую сухость, которую привез с собой в Советский Союз Легуэст, и чисто французскую восторженность, с которой он уезжал к себе на родину. Подумал об эстонском военном атташе, который в это время строчил очередную сводку в фашистский Берлин. Для начала показали мы майору нашу технику. А за боксами, где она содержалась, вытянулись ряды новеньких боевых машин. Созданные нами для Дальнего Востока и Сибири полки еще не ушли. Пусть он – официальный лазутчик того мира – подумает: «Если столько машин в одном полку...» И что же? Вмиг осунулись его вздыбленные плечи, сникла надутая грудь.

Эта дипломатическая учтивость всем нам стоила великого терпения. Учтивость по адресу человека, преклонявшегося перед Гитлером и зоологически ненавидевшего все наше. Но со времен Ленина так повелось – партия скажет: «Будь солдатом!» – и ты солдат. Скажет: «Будь дипломатом!» – и ты, добрый или худой, а дипломат.

В подобных визитах было кое-что и позитивное. Полезное. Наши люди увидели живого фашиста. И то было хорошо, что не только его суждения, а вся отталкивающая внешность, чванливая физиономия вызывали отвращение.

Черный буран

Вызов к Якиру

Этот вызов и радовал, и огорчал меня. Радовал, так как Дубовой, отправляя меня к своему боевому другу Якиру, сказал, что вызов связан с каким-то новым, весьма интересным формированием, которое хотят поручить мне. Огорчал, так как сбивал с налаженного ритма работы и в полку, и дома. Творчеству я мог отдавать немного времени – три-четыре часа в день. Но чем дальше, тем больше возникало интереснейших ситуаций и сложнее сплетались судьбы героев. Не всегда я, автор, распоряжался их действиями и поступками. Частенько сами персонажи подсказывали мне дальнейший ход действия.

Киев показался мне чище, нарядней, праздничней, чем всегда. Был март, когда воздух пахнет по-весеннему и на каштанах набухают липкие почки.

Я шел к штабу округа для встречи с командующим не без волнения. Якира за его героизм в гражданской войне, за полководческий талант, за неутомимую работу с командирами и с войсками, за большой ум и строгую человечность любили и уважали не только мы, военные, но и все трудящиеся Украины. Не было ни единого уголка в республике, где люди не знали бы командующего войсками Якира.

На улице Ленина, против невзрачного особняка, стояла правительственная машина – черный «фиат». Раскрылась парадная дверь – появился П. П. Любченко. Заметив меня, пошел навстречу. Небольшого роста, в легком сером плаще, кепи, с коротко подстриженной бородкой, свежий, румяный, он производил очень хорошее впечатление.

– О! Идет же вам форма танкиста! – премьер Украины осмотрел меня с головы до ног с неподдельным восхищением.

Этот восторг человека, отношения с которым в прошлом были не столь уж душевными, немного меня смутил.

– Нравятся мне вот эти брюки навыпуск с ботинками. Больше, чем чеботы. Знаете, ведь и я в молодости мечтал о военной карьере. А стал политиком... – Панас Петрович виновато улыбнулся. – Приезжал недавно мой однокашник Демьян Бедный. Мы с ним тайком пошли на Печерск – посмотреть нашу «альма матер», военно-фельдшерскую школу... Одно я вам скажу по большому секрету: старый фельдфебель – не нынешний старшина. При нас территория школы была чище.

– Может, поэтому школа и выпускала тогда вместо фельдшеров премьеров, знаменитых поэтов, полководцев. Щорса, например...

– Ну, ну! – погрозил мне пальцем Любченко. – А все же вы, полковник, обратите внимание на старшин. Содержание содержанием, а форма тоже должна ей соответствовать. В армии должно все сверкать и блестеть, вот как ваши петлицы. Впрочем, не забывайте нас. Если что понадобится, милости просим. Выручим...

В штабе, прежде чем явиться к Якиру, я заглянул к начальнику бронесил. Комбриг Николай Игнатов в гражданскую войну командовал бронеотрядом в червонно-казачьем корпусе Примакова. Шофер по профессии, простой, душевный работяга, с совершенно белой головой, за что получил прозвище Князь Серебряный, он прекрасно знал бронетанковое дело.

Я ему рассказал о разговоре с Дубовым и о вызове к Якиру.

– Гм! – неопределенно хмыкнул комбриг. – Значит, речь идет о тяжелой танковой бригаде. Но при чем же тут ты? Я только вернулся из Москвы. Беседовал с Халепским. Он намечает на тяжелую бригаду Степного-Спижарного. Не чета тебе – комдив, два ромба. Бывший буденновский начдив. Перед таким все ворота настежь. Да и наш общий друг Митя Шмидт нацеливается туда же. И не только он. Просится на бригаду и начальник Казанской школы Спильниченко. Тоже комдив. Федоренко, Куркин, Аллилуев. Мы там в Москве насчитали двенадцать кандидатов. Дюжина! Все ж  таки не фунт изюму – отдельная тяжелая бригада. И права командира дивизии. Я тебе друг, так что учти...

Раз такова ситуация, подумал я, то, очевидно, Якир вызвал меня совсем по другому вопросу. Я направился в приемную командующего. На стульях вдоль стен беседовали вполголоса сотрудники штаба и приехавшие с периферии начальники. Записался у секретаря и я. В приемную вошел Шмидт, в высоких охотничьих сапогах, штатской куртке до колен, в зеленоватой фетровой шляпе.

– Здоров, здоров, Митя! – посыпалось со всех сторон. Командиры окружили Шмидта. – На охоту или с охоты? Где же твои зайцы?

– Тс... секрет... Мои зайцы в Голосеевском лесу проводят слет. Повестка дня: как околпачить Митьку Шмидта...

Заявление комдива вызвало общий смех, встревоживший торжественно настроенного секретаря Виссариона Захарченко.

– А утренний выпуск новостей не слушали? – спросил «охотник», когда вновь наступила тишина. – Сообщает «Солдатский вестник»: «На осенние маневры во Францию едет Якир, но при одном условии, – тут Шмидт стрельнул глазами в сторону начальника ПВО, тоже ждавшего приема, – если мы согласимся обменять Швачко на ихнего Петена. Наши будто согласились. Только чтобы Петен стал Петенко, а Швачко станет Швачкэн...

– Барбос Митька, – выругался начальник ПВО, и вновь все дружно рассмеялись. Сам Шмидт, как всегда, оставаясь невозмутимо спокойным, взял меня под руку:

– Твоя очередь не близко. Пойдем, потолкуем.

Мы вышли в коридор. Стали прогуливаться вдоль его длинных стен.

– Слыхал новость? – с нескрываемой тревогой зашептал Дмитрий Аркадьевич. – В Москве взяли комкора Гая. Не то немецкий шпион, не то готовил покушение на Сталина. Кто не знает, что Гай был на ножах с Буденным?.. Открыто шерстил Семена, Ворошилова за кумовство. За то, что все заслуги красной конницы присвоили себе, за то, что на все лучшие места суют буденновцев, что им и в праздник, и в будни раздают ордена. А чтоб он, Гай, был против Сталина? Это невероятно! Всем известно – он и в оппозициях не состоял. Поверь мне – заваривается какая-то каша. Подумать только – взять такого героя комкора! Так могут схватить любого из нас, тебя, меня, и скажут – шпион! Кто поверит? Мой командующий? Моя парторганизация?

Дули! Народу скажут шпион – верь. Ты мне голову отруби – не согласен, что Гай шпион...

Мне пришлось видеть Гая летом 1919 года под Новым Осколом. Его 42-я Шахтерская дивизия, прорвав фронт белоказаков, стремительно двигалась к Валуйкам. Начдив Гай, в прошлом ереванский конторщик, большевик, был широко известен в войсках как крупный организатор, как человек необыкновенной отваги. До этого он во главе 24-й Железной дивизии, сформированной им из самарских рабочих, громил на Волге колчаковские корпуса. Летом 1920 года Гай, возглавив 3-й конный корпус, смелым рейдом обошел правый фланг армии Пилсудского, создав прямую угрозу Варшаве. Контрудар белополяков, сорвавший наше наступление, прижал к прусской границе советские стрелковые дивизии и конницу Гая. Корпус бился до последней возможности, после чего отошел в Пруссию, там интернировался. Потом Гай командовал 7-й кавалерийской дивизией в Гомеле, а после преподавал тактику в военно-воздушной академии.

Сообщение Шмидта ошеломило меня. Я подумал: что же это делается? На Западе осатанелый враг неустанно точит ножи. Войска наши, готовясь к смертельной схватке с фашистами, день и ночь шлифуют свое мастерство, а под спудом творится нечто ужасное, неправдоподобное. Неужели среди нас, старых коммунистов, есть предатели, плюнувшие на свое героическое прошлое и стакнувшиеся с врагом? Или же это сводятся личные счеты, борются за ложный престиж, за посты? И почему о деле коммуниста Гая, большевика с 1903 года, не сказать открыто партии, армии, народу? К лицу ли нам, большевикам, все то, что некогда называлось «тайнами мадридского двора»? Но, веря Сталину, органам, мы все, несмотря на тяжелые раздумья, считали: «Раз взяли, значит, что-то было! Нет дыма без огня»...

Шмидт продолжал:

– Ездил я недавно в Москву. Возил наркому с моими изобретателями модель нового танка. Мои люди смастерили. Принял меня Ворошилов обыкновенно, танкистов наградил. А вот на лестнице встретились с Тухачевским. Он мне говорит: «Что, Митя, не любит вас нарком? Не горюйте, он и меня не терпит». А что мне – свататься к его дочке? Я женатый. Начхать на его любовь. Вот послушай. В Москве, в столовой Наркомата, обедали с Суреном Шаумяном. Он же рос в семье Coco. Недавно Сталин его спросил: «Как там поживает Митя Шмидт?» Значит, помнит меня по царицынским боям. Ну, еще была одна встреча. На выпуске академии  какой-то дьявол меня толкнул поднять бокал за «героя советской конницы Думенко». Сталин поморщился – ведь расстреляли Думенко в 1920 году не без его ведома. На меня все зашикали – Буденный, Тимошенко. А Сталин сказал: «Да, мы тогда поторопились...» И впрямь страдаю за свой язык. – Сделав паузу, Шмидт снял шляпу, разгладил пятерней густую шевелюру, спросил: – Ну? Ты зачем к Якиру? Не по поводу ли тяжелой бригады?

Я сказал, что не знаю, зачем командующий вызвал меня.

Шмидт продолжал:

– Речь пойдет о тяжелой бригаде. Но вопрос о ее командире пока не решен. Учти, Халепский хочет ее дать Степному-Спижарному, буденновцу. Да и сам Игнатов – «хрен не сороковка, белая головка» – метит на нее. Ездил специально к Халепскому. Скажу по совести: и я просил Якира дать мне тяжелую бригаду, а тебе мою. Не обижайся – я ведь старше тебя, был твоим начдивом. Комдив, два ордена, и, как танкист, имею больше опыта.

Я ответил:

– Как скажет Якир, как решит Москва, так и будет.

– Ладно, – усмехнулся Шмидт, – иди к Якиру. Будет время, заезжай, живу возле театра Франко. Покажу тебе дочь. Растет королева...

Я направился в приемную. Вскоре меня позвали к командующему. На длинном столе вдоль окон лежали испещренные цветными карандашами топографические карты. Ясно – шла подготовка к очередной полевой поездке или военной игре.

Якир вышел из-за стола. На широкой груди командующего блестели депутатские значки члена ЦИКа СССР и ВУЦИКа. Один из его трех боевых орденов выделялся золотыми просветами. Первые наши знаки отличия чеканились из чистого золота. После Блюхера, получившего орден Красного Знамени № 1, был награжден Якир.

С улыбкой на смуглом лице, с лукавыми искорками в умных карих глазах, командующий приветливо встретил меня:

– Здравствуйте, товарищ Чичерин! – начал он, приглашая сесть.

– Это почему же Чичерин? – удивился я.

– Дипломат, а спрашивает! – ответил Якир. – Мы живем в Киеве, а знаем, чем дышит Харьков. Борода докладывает мне обо всем. Слышали про ваши диспуты с лимитрофами, с болгарином. А этого эстонского майора сразу раскусили – сволочь, фашист. Живет на гитлеровские марки.

– Надоели, по совести скажу, гости, – сказал я. – Стихийное бедствие. Не дают работать. Хотя от них есть и польза. Танкисты все время начеку. Сами подтягиваются. Не хотят ударить лицом в грязь. Берегут честь Красной Армии.

– Не помню, – задумался Якир. – Не то Виктор Гюго, не то Золя сказал: «Один француз – это нация, один мундир – это армия». Правильно понимают свою роль наши бойцы. Золотые у нас люди, я вам скажу. Вот почему я считаю – нет у нас плохих частей, есть плохие командиры.

Якир раскрыл коробку «Казбека». Мы закурили. Он продолжал:

– Так вот. С гостями конец. Больше вам не придется иметь с ними дело. Пока... Дальше будет видно. Трудно предвидеть, что нам готовит будущее. Другие задачи мы возлагаем на вас. Будете в Киеве формировать тяжелую бригаду. Учтите, что это значит. Пока мы имеем таких три единицы – в Ленинграде, Стрельне, Смоленске. Наша будет четвертая. И то спасибо кировцам – работают вовсю. Ездили мы туда с Халепским. Обещают к июню подбросить нам тяжелые танки. А пока что привезите в Киев ваш учебный батальон, и здесь мы вам дадим батальон Петрицы. Сегодня же поезжайте к нему. Ознакомьтесь с людьми, со строительством казарм, клуба, парков, мастерских, жилого дома. Нажмите на строителей. Поклонитесь вашему бывшему шефу Любченко, пусть поможет. И чего мы от вас ждем? К первому октября соединение должно быть готово. На эту бригаду ТРГК я возлагаю большие надежды. Пусть там Буденный мечтает крошить врагов шашками, а нам нужна единица, которая с небольшими потерями сможет рвать оборону врага. Открывать дорогу войскам. Этой высокой задачей надо зажечь танкистов. Вместе с парторганизацией поставьте перед ними задачу – завоевать для бригады право называться Сталинской. Это имя окрыляет нас всех. Заканчивайте в Харькове дела и перебазируйтесь сюда. Хотелось, чтобы вы Первого мая с двумя тяжелыми батальонами приняли участие в киевском параде. Вот все, дорогой. Думаю, что это вам по душе. Работайте, ищите. Обобщайте опыт.

Сообщение командующего взволновало меня. Растрогало его доверие, доверие партии. Ведь со мной говорил член ее Центрального Комитета. Но я вспомнил разговор с Игнатовым, со Шмидтом. Сказал Якиру, что новая задача мне по душе, но вряд ли мне придется ее выполнять. Изложил ему все, что услышал от начальника бронесил. Якир на миг задумался. Положил локти на карту, подпер подбородок ладонями.

– Хорошо, что вы мне об этом сказали. А я ведь всей этой закулисной кухни не знал. Подобрать кандидата Ворошилов и Фельдман поручили мне. Ладно, скоро буду в Москве, а вы езжайте к Петрице, делайте, что я вам сказал. Передайте нашему Фуллерову-Игнатову мое распоряжение – пусть едет вместе с вами в тяжелый батальон. Кстати, как продвигается ваш новый труд?

– Дальше в лес – больше дров, – ответил я. – Роман наполовину готов...

– Да я не об этом, – улыбнулся Иона Эммануилович. – Меня интересует другое – труд о танках прорыва. Разве вам Туровский ничего не говорил?

– И эта работа двигается, – со смущением ответил я.

– Ну, это хорошо. Учтите – это ваш главный козырь, не роман. Роман – для души, военная теория – для дела.

– Ясно, Иона Эммануилович, – ответил я, вставая.

– Вот еще что. Не давайте себя там грабить дальневосточникам. У маршала Блюхера много своих хороших командиров. Везите сюда боевых ребят, пригодятся. И вот что скажите мне. Как, по-вашему, Хонг шпион или нет?

Этот вопрос ошарашил меня. Я ответил:

– Хонг отличнейший штабник. И мне бы не хотелось с ним расставаться. Но разве влезешь в душу человека? Тем более такого, у которого не лицо, а глыба гранита.

– Знаете, в чем дело? – продолжал Якир. – Хонг – выходец из Кореи. Он там партизанил, а его родная сестра вышла замуж и вместе с матерью уехала в Японию. Наши особисты возражали против назначения Хонга начальником штаба Дальневосточного полка. Придется взять его сюда в Киев, в тяжелую бригаду. Вы себе представить не можете, как нам приходится дорожить каждым мало-мальски дельным командиром. Везите Хонга в Киев, а там посмотрим.

– Посмотрим! – ответил я.

По дороге к Петрице я все время раздумывал над тем, что услышал в штабе округа. Гай – немецкий шпион, Хонг – японский. Мне и в голову не приходило, что Хонг-Ый-Пе может быть двуликим Янусом. Что же это? Здоровая бдительность или ничем не оправданная излишняя подозрительность? А возможно ли совместить и то и другое?


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю