Текст книги "Убийства в Доме Романовых и загадки Дома Романовых"

Автор книги: Илья Смирнов

Соавторы: Анатолий Смирнов,Г. Бельская,Владимир Тюрин,Андрей Левандовский,Юрий Жук
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

«Посему, призывая благословение Божие, прошу всех граждан Державы Российской подчиниться Временному Правительству, по почину Государственной Думы возникшему и обеспеченному всею полнотою власти, впредь до того, как созванное в возможно кратчайший срок, на основе всеобщего прямого и тайного голосования, Учредительное Собрание своим решением об образе правления выразит волю народа».

Однако из этого не следует, что после подписания этого манифеста Император Михаил Второй отрёкся от Престола, снова став Великим Князем. Нет! И ещё раз нет!

Не отрекаясь от Престола Государства Российского, он фактически не принял на время Верховную власть, продолжая, тем не менее, юридически оставаться Императором Всероссийским, вплоть до разгона Учредительного Собрания большевиками и прочими экстремистами левого толка, узурпировавшими власть в стране при помощи немецких денег.

Михаил Александрович был человеком высоких нравственных качеств, что отмечали не только его сторонники, но и политические противники. Большевик Владимир Гущик, будучи комиссаром Гатчинского дворца, в котором Великий Князь окажется впоследствии под домашним арестом, говорил: «Великий Князь имел три редких достоинства: доброту, простоту и честность. Ни одна партия не питала к нему неприязни. Даже социалисты всех тонов и оттенков относились к нему с уважением».

Посему, кажется очевидным, что решающим в оценке шансов Михаила Романова как нового политического лидера в то время, имел его неоспоримый авторитет и любовь к нему в войсках. И, конечно же, не следует забывать, что он покрыл себя неувядаемой славой, командуя знаменитой «Дикой дивизией», бойцы и командиры которой, не поддавшись революционной пропаганде, сохраняли до последних дней верность Долгу и Присяге. В воспоминаниях офицеров-горцев о том времени говорилось: «отречение Государя от Престола потрясло всех, и того “энтузиазма”, с которым якобы всё население встретило отречение, не было. Была общая растерянность, вскоре сменившаяся каким-то опьянением от сознания, что “теперь – всё позволено”. Всюду развевались красные флаги и пестрели красные банты. В Дикой дивизии никто их не надел – кроме обозников и матросов-пулемётчиков».

Однако, устойчивая и стабильная обстановка, сохранявшаяся после событий Февральской революции в Кавказской Туземной Конной дивизии, воины которой не привечали большевиков, устраивала далеко не всех. Реальной силы этой дивизии опасались в революционном Петрограде, находящемся во власти пьяного разгула, анархии и повсеместного беззакония. И вполне вероятно, что мог бы наступить такой момент, когда оставшиеся верными Престолу и Отечеству бойцы Русской Армии, ведомые своими командирами, прекратили бы пьяный разгул солдатских масс в столице бывшей Империи. Но именно этого, «восшествия на Престол посредством штыков», более всего и опасался Великий Князь, не пожелавший воспользоваться политическим моментом.

3 марта 1917 года в 10 часов утра на квартире Князя П.П. Путятина открылось совещание на котором обсуждался вопрос: объявлять или нет возложенные на Великого Князя обязанности Императора? Причём, многие из присутствующих, в числе них был и А.Ф. Керенский, прямо советовали Михаилу Александровичу не делать этого, считая, что новая власть в лице Временного Правительства не сможет гарантировать его личной безопасности. А значит – Натальи Сергеевны и всех остальных членов его семьи.

А.И. Гучков и П.Н. Милюков, наоборот, убеждали Великого Князя в том, что он не только может, но и обязан, взойдя на трон, принять верховную власть. Однако, прекрасно понимая, что в данный момент в стране нет реальной политической силы, на которую он мог бы опереться, Великий Князь подписал свой манифест о не восприятии верховной власти до созыва Учредительного Собрания.

Тексты Акта об отречении Императора Николая II и Манифеста Императора Михаила II были обнародованы одновременно 5 марта 1917 года в «Вестнике Временного Правительства» и стали, фактически, теми основополагающими документами, которые предрешили исторический выбор России в пользу парламентской республики.

Последние беспокойные месяцы семейного счастья

Уже на второй день после отречения Государя Императора Николая II от престола Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов вынес постановление об аресте Царской Семьи. В нём особо указывалось: «По отношению к Михаилу произвести фактический арест, но формально объявить его лишь подвергнутым фактическому надзору революционной армии».

В силу этих обстоятельств на заседании Временного Правительства 5 марта 1917 года рассматривалось письмо Михаила Александровича. В нем речь шла о том, что необходимо принять неотложные меры по должной охране всех Членов Императорской Фамилии. В вынесенном по этому поводу решении говорилось: «Поручить Военному Министру установить по соглашению с Министром Внутренних Дел, охрану лиц Императорского Дома».

С весны 1917 года Великий Князь Михаил Александрович, не принимавший никакого участия в политической жизни страны, жил на своей даче под Гатчиной, ведя незаметный образ жизни.

1 августа 1917 года с разрешения Министра-Председателя А.Ф. Керенского он прибыл в Царское Село попрощаться со своим Августейшим Братом, высылаемым в далёкий Тобольск, не подозревая ни на минуту, что всего через каких-то восемь месяцев он сам отправится в город Пермь, который станет последним местом его земного пристанища.

Однако бурные политические события лета 1917 года не желали обходить стороной Великого Князя. В дни, так называемого «Корниловского мятежа», некоторыми монархическими кругами в Москве и Петрограде были предприняты попытки наладить связь с высланной в Тобольск Царской Семьёй. Посему из частной поездки в Тобольск бывшей личной фрейлины Вдовствующей Императрицы Марии Фёдоровны М.С. Хитрово был раздут контрреволюционный заговор. Новая власть заявила, что целью его было похищение Царской Семьи. Ни сном ни духом не ведая об этом, в числе «заговорщиков» оказались Великий Князья Павел Александрович со своей морганатической супругой графиней О.В. Палей и их сыном – графом В.П. Палей, а заодно с ним и Великий Князь Михаил Александрович вместе с Натальей Сергеевной, в отношении которых Временное Правительство приняло постановление об их аресте.

Вследствие этого, вечером 21 августа 1917 года у обоих Великих Князей были произведены обыски, за которыми наблюдал сам А.Ф. Керенский, прибывший для личного в них участия.

Явившись на дачу Михаила Александровича, А.Ф. Керенский объявил ему, что с сего числа он вместе с членами своей семьи находится под домашним арестом, вплоть до выяснения всех обстоятельств дела. А так как «монархический заговор» на деле не существовал, то, выражаясь современным языком, дело было прекращено «за отсутствием состава преступления».

Но пришедшие к власти большевики не забыли о Михаиле Александровиче. Почти сразу после Октябрьского переворота Петроградский Военно-Революционный Комитет на своём заседании от 13 ноября 1917 года занялся рассмотрением вопроса о переводе Михаила Александровича из Петрограда (точнее, из его пригорода), непосредственно в саму Гатчину или Финляндию, вследствие чего было принято решение, закреплённое в протоколе:

«Комиссар Гатчины Рошаль удостоверил, что Гатчина и линия железной дороги всецело в наших руках. Постановили: Военно-Революционный Комитет возражений против перевода его под домашний арест в Гатчину [не имеет]».

Известно также, что в ноябре 1917 года Великий Князь Михаил Александрович, добровольно явился в Смольный и имел встречу с Управляющим Делами Совнаркома В.Д. Бонч-Бруевичем. Он обратился к нему с просьбой узаконить его положение в Советской Республике, чтобы заранее исключить нежелательные инциденты. И Бонч-Бруевич выдал «добровольно отрекшемуся» Великому Князю документ на официальном бланке СНК Р.С.Ф.С.Р. дающий ему – рядовому гражданину Советской Республики, Михаилу Александровичу Романову разрешение на «свободное проживание».

Не успокоившись на достигнутом, «рядовой гражданин Р.С.Ф.С.Р. М.А. Романов» в конце 1917 года подаёт в СНК Р.С.Ф.С.Р. официальное прошение с просьбой о перемене «императорской фамилии Романов» на фамилию «Брасов». А так как подобный случай являл собой своего рода прецедент, Нарком Госконтроля Р.С.Ф.С.Р. Э.Э. Эссен доложил об этом В.И. Ульянову-Ленину в ходе личной беседы. На что «вождь мирового пролетариата» ответил, что «этим вопросом он заниматься не будет».

«Страсти по Михаилу»

Придя к власти 25 октября 1917 года, большевики почти сразу же заявили, что выходят из войны. Не согласовав это с бывшими союзниками, вожди Советской России объявили о полной демобилизации Царской Армии. Оголялся Восточный фронт, немецкие части вдруг оказались перед пустыми окопами. В силу этих обстоятельств, Германия предлагала молодой Советской Республике заключить перемирие, чтобы вслед за ним начать переговоры. Они начались в декабре в Брест-Литовске. Советскую сторону представляла делегация, возглавляемая одним из первых лиц государства – Л.Д. Троцким. Германская сторона требовала непомерно высокой контрибуции, а также отторжения от России территорий Прибалтики, Украины, Белоруссии и русской части Польши. В ответ на эти требования Л.Д. Троцкий предложил всем странам, воюющим против Германии, немедленно заключить мир «без аннексий и контрибуций». Видя, что переговоры заходят в тупик, немцы предъявили советской делегации ультиматум: либо Советская Россия принимает германские условия, либо Германия продолжает войну. В ответ на это Троцкий потребовал «ни мира, ни войны», и советская делегация вместе со своим лидером покинула Брест-Литовск. Иными словами, мы не ведём войны, но и не подписываем никаких мирных соглашений. Срок данного ультиматума истекал 17 февраля, посему уже 15 февраля В.И. Ульяновым-Лениным был подписан Декрет об образовании Рабоче-Крестьянской Красной Армии.

По окончании обусловленного срока Германия вновь начала наступление. Но так как противник по существу отсутствовал, всё наступление свелось к продвижению эшелонов воинских частей на Восток и оккупации никем не защищаемых территорий. Испугавшись дальнейшего захвата незащищенных территорий, а оккупированы были к тому времени уже Белоруссия, Латвия и Эстония, Советское правительство 19 февраля 1918 года сообщило по радио о своём согласии на условия, выдвинутые Германией. Германские войска уже стояли в непосредственной близости от Петрограда, 25 февраля был занят Псков, и красные властители, опасаясь прорыва к «колыбели революции», сочли за благо перебраться в Москву, Разумеется, в строжайшей тайне, поздним вечером 10 марта 1918 года.

Большевики боялись, что в случае прорыва к Петрограду немецких войск Великий Князь может быть захвачен и в дальнейшем использован в качестве нового Правителя России, поэтому 7 марта 1918 года Михаил Александрович, его секретарь Н.Н. Джонсон, а также некоторые лица из его ближайшего окружения были арестованы по постановлению Гатчинского Совдепа и доставлены в Петроград, в помещение Петроградской ЧК, располагавшейся тогда в доме № 2 по Гороховой улице.

9 марта 1918 года на заседании Малого Совнаркома Председатель Петроградского ЧК М.С. Урицкий предложил выслать «бывшего великого князя Михаила Александровича» и других лиц в пределы Пермской губернии. Вот выписка из протокола: «Слушали: «О высылке [великого] князя Романова и других лиц в Пермскую губ.[ернию]. (Докладчик – Урицкий). Постановили: Принять проект постановления с внесёнными поправками. Высылку М.А. Романова поручить т. Урицкому».

И дальше: «Бывшего великого князя Михаила Александровича Романова, его секретаря Николая Николаевича Джонсона (…) выслать в Пермскую губернию впредь до особого распоряжения. Местожительство в пределах Пермской губернии определяется Советом рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, причём Джонсон должен быть поселён не в одном городе с бывшим великим князем Михаилом Романовым». Подписано – В.И. Ульянов-Ленин.

Верный Джонни

Н.Н. Джонсон (в некоторых источниках он назван Брайаном Джонсоном) был Управляющим и личным секретарём Великого Князя. Некоторые исследователи называют его английским подданным. Однако это не соответствует действительности, так как его отец Николай Крутиков был русским, а мать – Анна Крутикова-Джонсон – англичанка по происхождению, русская подданная. О его отце мало что известно, а сведения о матери ограничиваются лишь тем, что она была «преподавателем музыки при царском дворе».

Сам Николай Николаевич родился в России и был крещён по православному обряду. Как и Великий Князь Михаил Александрович, он окончил Михайловское Артиллерийское Училище и в дальнейшем проходил службу в одной из артиллерийских частей. Должность Личного Секретаря Великого Князя Н.Н. Джонсон занял в 1912 году.

И, надо признать, что секретарь из Джонни (так дружески называл его Великий Князь) получился замечательный, просто незаменимый. Николай Николаевич знал три языка, причем, по воспоминаниям современников, на английском говорил с акцентом и гораздо хуже самого Михаила Александровича, который говорил на нём столь безукоризненно, что вполне мог сойти за англичанина. Некоторые черты личности Джонсона мы можем представить по воспоминаниям, письмам, фрагменты которых приведены в самом полном исследовании супругов Кроуфорд «Михаил и Наталья». «Круглолицый, среднего роста, общительный и улыбчивый, Николай Николаевич был очень музыкален, собственно, они и с Михаилом так быстро сблизились благодаря любви к музыке. Известно, что великий князь в молодые годы с увлечением занимался композицией, написал неплохой вальс, арию, он хорошо играл на разных инструментах, предпочитая, однако, гитару. Джонсон часто аккомпанировал Михаилу на рояле».

Во всех делах Великого Князя Н.Н. Джонсон принимал самое живое участие, выполняя также самые щепетильные его поручения. А в его отсутствие, фактически на правах члена семьи, всегда находился рядом с Натальей Сергеевной, поддерживая её словом и делом в трудных ситуациях.

В дни Февральской смуты Н.Н. Джонсон также неразлучен с Михаилом Александровичем. В самые критические моменты быстро и без проволочек выполняет все его поручения, ставшие уже тогда историческими. 3 марта 1917 года, находясь вместе с Великим Князем на квартире Князя П.П. Путятина, он осуществляет его связь по телефону с юристом А. Матвеевым во время обсуждения деталей предстоящего Манифеста. И именно Н.Н. Джонсон 31 июля 1917 года убеждает Министра-Председателя А.Ф. Керенского разрешить Михаилу Александровичу увидеться со своим братом – экс-Императором, перед самой отправкой всей Царской Семьи в далёкую Сибирь.

А когда в дни так называемого «Корниловского мятежа» Великий Князь был подвергнут, по распоряжению А.Ф. Керенского, аресту, Н.Н. Джонсон трогательно и энергично опекал своего господина, у которого от перенесённых волнений открылась язва. Несколько раз он ездит в Петроград, в Штаб Петроградского военного Округа, и добивается, в конце концов, перевода Михаила Александровича под домашний арест, в квартиру его юриста Алексея Матвеева на Фонтанке. Помимо этого Н.Н. Джонсон вступает в контакт с Британским Посланником, сэром Джорджем Бьюкененом, благодаря ходатайствам которого Великий Князь был выпущен из под ареста. Однако принять «опального Великого Князя» правительство Великобритании всё-таки не решилось, чем в немалой степени оказалось виновно в его последующей гибели. Во время этих встреч Дж. Бьюкенен настоятельно рекомендовал Н.Н. Джонсону покинуть Россию, на что тот ответил: «Я не оставлю Великого Князя в такой тяжёлый момент».

Путь на Голгофу

Собираясь в пермскую ссылку, которая, как полагал Великий Князь, могла продлиться долго, он, помимо личного багажа, взял с собой большую сумму денег, много книг, аптечку и даже один из принадлежавших ему автомобилей – «Роллс-Ройс». А на все просьбы супруги Натальи Сергеевны, желавшей разделить участь своего супруга, отвечал категорическим отказом, ссылаясь на то, что сейчас их дети как никогда нуждаются в её присутствии.

На основании всё того же Постановления Пермь высылался бывший Начальник Гатчинского Жандармского Отделения по Балтийской Железной Дороге, полковник по Отдельному Корпусу Жандармов П.Л. Знамеровский (он отбыл в ссылку вместе с супругой) и делопроизводитель Гатчинского дворца А.М. Власов. А вместе с Великим Князем в добровольную ссылку отправился не только верный Н.Н. Джонсон, но и личный камердинер Великого Князя В.Ф. Челышев, и шофёр П.Я. Борунов.

Для охраны ссыльных в столь длительной дороге были назначены латышские стрелки, вероятнее всего из состава Комендантского взвода Петроградской ЧК: Квятковский, Менгель, Эглита, Лейнгарт, Элике, Гинберг и Шварц.

По пути в Пермь Н.Н. Джонсон каким-то образом узнал, что ему предписывалось в дальнейшем проживать с Михаилом Александровичем в раздельных городах. Посему он во время стоянки на станции «Шарья» отправил телеграмму на имя Председателя СНК Р.С.Ф.С.Р. В.И. Ульянова-Ленина, в которой просил не разлучать его с его со своим патроном:

«Постановлением Совнарком(а) по прибытии в Пермь меня распоряжением разлучают (с тем), у кого я (состою) секретарём; не прибыли еще даже (в) Вятку несмотря на четырехнедельное томительное путешествие, совершающееся при самых тяжелых условиях. Прошу вас и Совет (Народных Комиссаров) принять (во) внимание расстроенное его здоровье, усугубленное таким путешествием. (Прошу) телеграммой отменить состоявшееся Постановление о разлучении».

Точно с такой же просьбой, ввиду собственной «болезни и одиночества», Великий Князь обратился к Управляющему Делами Совнаркома В.Д. Бонч-Бруевичу, на что последний дал своё согласие.

В связи с прибытием арестованных столь высокого ранга, накануне их приезда, на заседании Пермского Губисполкома от 17 марта 1918 года было принято решение:

«§ 4. Вопрос об аресте Романова и др.

[П о с т а н о в л е н о: ] заключить Романова в тюремную больницу, остальных в тюрьму на общий тюремный режим и информировать об этом Комиссариат внутренних дел».

Поэтому сразу же по прибытии в Пермь их обоих сразу же поместили в больничное отделение Пермской Губернской тюрьмы (в то время – Пермского Исправительного Дома). Поэтому Великий Князь вновь был вынужден обратиться к В.Д. Бонч-Бруевичу с телеграммой следующего содержания: «Сегодня двадцатого (марта) объявлено распоряжение местной власти немедленно водворить нас всех (в) одиночное заключение (в) пермскую тюремную больницу, вопреки заверению Урицкого о жительстве (в) Перми (на) свободе, но разлучно с Джонсоном, который телеграфировал Ленину, прося Совет (Народных Комиссаров) не разлучать (нас) ввиду моей болезни и одиночества. Ответа нет. Местная власть не имея никаких директив центральной (власти), затрудняется, как поступить. Настоятельно прошу незамедлительно дать таковые.

Михаил Романов».

А на следующий день за подписью не только Великого Князя, но и всех этапированных с ним лиц, в адрес центральной власти полетела еще одна телеграмма: «Одновременно посланы телеграммы (Бонн) Бруевичу, Урицкому (с) просьбой принять меры по оставлению нас (на) свободе (в) Перми ввиду состоявшегося Постановления местной власти (в) одиночное заключение (в) тюремную больницу (за) отсутствием Директив Центральной власти. Убедительно просим оказать скорое содействие облегчению судьбы.

Михаил Романов, Джонсон, Власов, Знамеровский».

Ответы из Москвы пришли уже 25 марта 1918 года. В адрес Пермского Совдепа была получена телеграмма:

«В силу Постановления, Михаил Романов и Джонсон имеют право жить на свободе под надзором местной Советской власти.

Управляющий делами Совета Народных Комиссаров

Владимир Бонч-Бруевич».

Теперь местным властям, поставленным перед фактом, не оставалось ничего иного, как разрешить «гражданину Романову» свободное проживание в городе. Чтобы лишний раз его унизить, Великий Князь должен был к 11 часам утра являться в Пермский Губернский Чрезвычайный Комитет для ежедневной регистрации.

Первое время Михаил Александрович проживал в номерах гостиницы бывшего Благородного Собрания, где в то же самое время жили местные советские и партийные работники. Одним из таких был В.Ф. Сивков, который впоследствии вспоминал:

«Осталась в памяти встреча с Михаилом Романовым, который жил в номере напротив моего, до того, как его перевели в бывшие Королевские номера. Произошло это утром. Когда я уходил на работу, одновременно со мною в коридор вышел стройный высокий блондин с военной выправкой, в сером свободном плаще, в фуражке военного образца и начищенных сапогах. При виде его невольно возникло представление о гвардейце.

Заинтересовавшись этим человеком, явно не из нашей среды, я пошёл за ним, и так мы дошли до губчека. Там он зашел в комнату дежурного коменданта, а я прошёл к Малкову (Председатель Пермской ГубЧК – Ю.Ж.), и рассказав о встрече, спросил, кто это такой.

Павел Иванович улыбнулся, спокойно ответил мне, что это калиф на час, Михаил Романов, в пользу которого Николай II отказался от престола. Он здесь в ссылке и обязан утром и вечером регистрироваться в нашей комендатуре. За ним установлено наблюдение».

Приняв к руководству указания центральной власти, Пермский Совет предупредил Великого Князя, что он снимает с себя какую-либо ответственность за его личную безопасность, если он намерен свободно прогуливаться по городу.

Совсем по-другому, нежели В.Ф. Сивков, описывает свои впечатления сам Михаил Александрович, оставив об этом, весьма красноречивую запись в дневнике за 21 (8) мая 1918 года: «В 11 час. Дж.[онсон], Василий [Челышев] и я отправились в Пермскую Окружную Чрезвычайную Комиссию по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией. Я получил бумагу, в которой мне предлагается являться туда ежедневно в 11 час. (Люди добрые, скажите, что это такое!) После этой явки я отправился домой (…)».

Проживая в Перми, Великий Князь, несмотря на предупреждение, зачастую сопровождаемый кучкой зевак, свободно гулял по городу, посещал театр, заводил новые знакомства.

Прожив совсем недолго в гостинице Благородного Собрания, он перебрался в «Королевские номера», располагавшиеся в центре города на Сибирской улице. Жил более чем скромно, занимая вместе с Н.Н. Джонсоном на третьем этаже две небольших комнаты. Не раз и не два Великий Князь захаживал в магазин Добрина, а на вопрос одного из доверенных лиц владельца, почему же он, пользуясь свободой, не предпринимает попыток к побегу, Михаил Александрович ответил: «Куда я денусь со своим огромным ростом? Меня немедленно обнаружат».

Безусловно, пользуясь относительной свободой, Михаил Александрович мог скрыться в любое дневное время. Однако прекрасно осознавал, что его побег может осложнить положение всех его родственников, находящихся во власти большевиков. И, в первую очередь – его семьи и Царской Семьи.

Находясь под надзором, Михаил Александрович, тем не менее, вёл активную переписку со своими друзьями и близкими. И, в первую очередь, с Натальей Сергеевной, которая в первых числах мая приезжала к нему в Пермь, где они вместе провели несколько дней.

Во время её пребывания в Перми супруги много гуляли, принимали визитёров и навещали новых знакомых Великого Князя. Так прошло несколько последних дней их совместной жизни, ибо свидание это было последним. 18 (5) мая Наталья Сергеевна уехала, чтобы уже больше никогда не увидеться с любимым человеком.

Кроме верного Н.Н. Джонсона, в прогулках по городу и по реке Каме на моторной лодке Великого Князя часто сопровождал П.Л. Знамеровский. А незадолго до своей гибели Михаил Александрович, не желавший привлекать к себе внимания, приобрёл на местном магазине простые солдатские сапоги.

Последнюю весточку от Натальи Сергеевны, телеграмму, в которой она сообщала, что уже находится в Москве, Михаил Александрович получил 30 (17) мая. А потом в связи с началом выступления чехословаков корреспонденция в Пермь стала приходить всё реже и реже.

7 июня (25 мая) в помещении Пермской ГубЧК Великий Князь впервые столкнулся с Г.И. Мясниковым, пермским большевиком, Председателем Мотовилихинского РК РКП (б), известным своей грубостью, перешедшего на службу в ЧК как раз накануне этого дня. Тогда, встретив его и напоровшись на его грубость, Михаил Александрович и подумать не мог, что именно этот хам и грубиян, «товарищ из ЧК», всего через несколько дней осуществит свой дьявольский план по его убийству, навсегда войдя в историю, как один из самых жестоких и циничных цареубийц.

Ганька

Гавриил Ильич Мясников родился 25 февраля 1889 года в многодетной крестьянской семье, проживавшей в деревне Берёзовка Чистопольского уезда Казанской губернии. Его отец держал небольшую лавку, в которой торговал предметами первой необходимости. Так как школы в Берёзовке не было, то по достижении восьми лет Гавриил уезжает в Чистополь, где поступает в Чистопольскую школу ремесленных учеников. Учился хорошо, проявляя завидную тягу к наукам. В годы учёбы проживал у знакомых и родственников, снимая угол с кроватью. Однако часто менял место жительства из-за своего неуживчивого характера.

Чистопольскую школу Гавриил Мясников оканчивает в 13 лет. Но к родителям не возвращается и начинает самостоятельную жизнь. Некоторое время он батрачит у частных лиц, а затем, скопив деньги на дорогу, весной 1905 года приезжает в Пермь, где и поступает учеником слесаря в Снарядный цех № 2 Пермского Пушечного Завода, в пригородном посёлке Мотовилиха.

С первого дня все стали звать его Ганька. И это прозвище настолько приросло к нему, что годы спустя, даже В.И. Ульянов-Ленин однажды написал «Гавриил Ильич Мясников (Ганька)», вероятно посчитав это прозвище партийной кличкой. Впрочем, так оно и было.

В заводской рабочей среде Ганька сразу стал своим. Все оценили его старания подражать во всём рабочим постарше и даже перенимать их привычки и манеру говорить. Начало ганькиной работы в какой-то мере совпало с началом революционного подъёма среди рабочих, посему он и оказался, можно сказать, в самой гуще всех происходивших впоследствии событий.

Из автобиографии Г.И. Мясникова:

«Как губка впитывает воду, так и я жадно вбирал в себя всё дотоле невиданное и неслышанное. Я искал правду. Я вступил в члены партии социалистов-революционеров. Это было в мае 1905 года, а в сентябре я покидаю ряды этой партии и вступаю в члены РСДРП. Но внутри социал-демократической партии не было единомыслия: шла борьба между большевиками и меньшевиками. Мне всё было нипочём. Забастовка. Бегу на собрание, раздаю прокламации. Кидаю гайки в стариков-штрейкбрехеров, что остались у станков. Выгоняем их с завода… Волнуюсь, слушаю, учусь, читаю».

Он дал себе довольно точную характеристику, таким он и был – самоуверенный, всегда готовый доказывать свою правоту кулаками.

В декабре 1905 года Ганька в числе дружинников небезызвестного на Урале боевика А.М. Лбова принимает активное участие в вооружённом восстании в Мотовилихе. Он строит баррикады и разоружает охранников. А из 12 отобранных у них револьверов один достаётся ему. Полученное оружие было тут же пущено в ход. «Мы стреляли из дома, – напишет он позднее в своей биографии, – убили двух казаков. Дом разгромили, я был схвачен и избит до полусмерти».

Его подобрали и поместили в больницу, таким образом он избежал ареста и дальше продолжил работу в составе местной партийной организации, которую после разгрома возглавил Я.М. Свердлов.

Не дремали и жандармы, которые летом 1906 года провели хорошо подготовленную акцию и ликвидировали Пермскую организацию РСДРП, результатом чего стал арест 54-х человек, в числе которых оказался и Г.И. Мясников. Состоявшийся суд приговорил Г.И. Мясникова к 2-м годам и 8-ми месяцам каторжных работ в Иркутской ссылке. Но не таков был Ганька, чтобы смириться с судьбой. Прибыв на место, он продал всё имевшееся в его распоряжении имущество, включая и арестантскую одежду, купил на вырученные деньги лодку и бежал… Но был арестован в Тюмени, имея при себе подложный паспорт на имя Агапита Мягкова. По дороге Ганька снова бежал, но вновь был арестован уже на Ленских золотых приисках. Однако и там успел обзавестись документами на имя Нестора Попова и, доставленный в Бодайбо, был освобождён под надзор полиции. И снова побег, теперь он в Баку. После разгрома Бакинской организации РСДРП, последовавшего в 1910 году, он уже в 1911 году организовывает Бакинскую Городскую организацию РСДРП, куда в 1912 году были приняты будущие цареубийцы – чистополец М.А. Медведев (Кудрин) и рижанин А.Я. Паруп (А.Т. Биркенфельд).

В 1913 году он был вновь арестован и по Приговору Выездной Сессии Тифлисской Судебной Палаты получил за антиправительственную деятельность и многочисленные побеги 6 лет каторжных работ, из которых 3 – в кандалах.

Находясь в местах заключения, он занимается самообразованием – много читает, заказывая себе самую различную литературу: от трудов Маркса до Священного Писания.

Из тюрьмы Ганьку освободили события Февральской революции. В марте 1917 года он возвращается в ставшую родной Мотовилиху.

Весенние и летние месяцы 1917 года вынесли Ганьку, старавшегося быть «популярным в народе», на гребень революционной волны. В мае 1917 года Г.И. Мясников был впервые избран в Мотовилихинский Совдеп. А проходившая в стране подготовка к Октябрьскому перевороту и вовсе выдвинула его в число первых политических руководителей – Председателем Мотовилихинского поселкового Совдепа, а также членом Мотовилихинского РК РСДРП (б), равно как и депутатом всех проходивших в Перми партийных конференций и общегородских совещаний. Поэтому нет ничего удивительного в том, что в октябре 1917 года ЦК РСДРП (б) рекомендовал Г.И. Мясникова от Мотовилихи в Учредительное Собрание, а после захвата власти большевиками – кооптировал в члены ВЦИК.

Первые шаги на пути к убийству

О том, что в Перми проживает высланный из Петрограда Великий Князь Михаил Александрович, причём не только не содержится в тюрьме, а свободно разгуливает по городу без всякой охраны, Мясников узнал случайно, и это известие поразило его как громом: как так, ему – члену ВЦИК, и не сообщили об этом! Поразмыслив, понял, что от него сознательно скрывали этот факт, опасаясь каких-либо нежелательных инициатив с его стороны.

Прошло несколько дней. И как-то при встрече со своим давним недругом, Председателем Пермского Городского Совдепа А.Л. Борчаниновым, Ганька спросил: «А вот скажи-ка, когда привезли Михаила?»

Узнав точную дату приезда Великого Князя, а также и то, что ему официально разрешено свободное проживание в городе и его окрестностях, Ганька пришёл в бешенство. Загородные прогулки с катанием на лодке далеко за его пределами, проживание в лучшей гостинице. Это что же получается? Сняли надзор из-за того, что Губчека всерьёз не считает Михаила Романова контрреволюционером?