Текст книги "Ребята из дивизии «Таран»"

Автор книги: Илья Симанчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Илья Симанчук
Ребята из дивизии «Таран»

От автора

В Музее Вооруженных Сил СССР есть небольшой стенд. Его экспонаты рассказывают о московских девушках-снайперах Наташе Ковшовой и Маше Поливановой, павших смертью храбрых в бою с фашистами и посмертно удостоенных звания Героя Советского Союза.

Летом 1959 года в музей поступили ранее неизвестные письма Н. Ковшовой. В то время я работал в редакции газеты «Московский комсомолец» и готовил эти письма к печати. В них упоминались и друзья девушек – студенты Московского автодорожного института, добровольцы Московской Коммунистической дивизии. Впоследствии я узнал, что в 1941-1942 годах Наташа и Маша вместе со студентами-добровольцами вели общий дневник. Мне удалось познакомиться с ним, прочесть простые, порой совсем еще ребячьи записи, в которых в то же время ярко отразилось все напряжение первых дней и месяцев войны. С дневника и началась работа над повестью об отважных молодых патриотах.

Много интересного рассказали мне ветераны Московской Коммунистической дивизии, немало существенного добавили архивы. Постепенно перед глазами стали оживать образы московских девушек и парней, ставших снайперами и пулеметчиками и погибших на войне. Погибших – и оставшихся в нашей памяти навсегда молодыми, веселыми, отважными. Все, к чему они стремились, о чем мечтали, они доверили нам... Так сложилась эта повесть о любви к Родине. О любви к друзьям. О любви друг к другу – первой, невысказанной, неожиданной среди огня и крови войны... О мечтах. В основном несбывшихся романтических мечтах о путешествиях, плаваниях, полетах. И о главной, сбывшейся, мечте – мечте о Победе над врагом, мечте всенародной.

СТУДЕНТЫ НЕ ПОДВЕДУТ!

– Батальон! Выходи строиться!

Мокрый, липкий снег падал на лица, облеплял шапки, холодным ужом проскальзывал за воротники. Ежась от ветра и сырости, вставали в свой первый военный строй вчерашние студенты Московского автодорожного института. Их было человек сорок – добровольцев, влившихся в Отдельный Коммунистический батальон Коминтерновского района.

А снег все шел и шел, заваливая крыши невысоких домов, окружавших Трубную площадь, – это в середине-то октября! Словно он хотел этими белыми завалами отделить от парней их родной город, внезапно сделать его неузнаваемым. Чтобы легче было прощанье, что ли?

– Напра-во! Повзводно – шагом марш!

Батальон, вытянувшись в походную колонну, тронулся с места. Перемешивая ногами коричневую снежную жижу, каждый в этом строю мысленно прощался с прошлым. Каждому казалось, что было это прошлое у него своим, особенным, никому другому неведомым. Но для всех этих ребят, покидавших Москву, оно было в целом схожим...

Позади оставались знакомые, точно собственная комната, улицы, полутемные подъезды родных домов, исписанные на все лады мелом, ребячьи «лифты» – отполированные ладонями и штанами лестничные перила, дворы, видевшие и футбол, и салочки, и бои «испанских республиканцев», и первые свидания.

А теперь бои идут уже на подступах к Москве. Настала пора взять в руки настоящее оружие.

– Слышали? Москва объявлена на осадном положении, – первым нарушил молчание Женя. – Фашисты взяли Вязьму, прут на Можайск, на Калинин, целятся на Серпухов... Окружить Москву хотят! Ну, ничего, мы этой гидре огнедышащей башки посшибаем.

– Чувствуется, заговорил поэт! – В голосе Бориса, который был старше Жени на год и на курс, не звучало обычного дружелюбия: он очень уж не любил выспренности. – Бросай лирические стихи и берись за былины.

– И возьмусь – время такое! А тебе, фанатику туризма, что в поэзии нужно? Лишь одно: чтобы нашлись рифмы к словам «котелок», «рюкзак», «палатка». Это сварганить немудрено.

– Бросьте, нашли время... – поморщился Сергей и повернулся к соседу по строю: – Ленька, успокой ты их, что ли!

Но тот шел молча. Он старался все хорошенько запомнить, снова и снова приглядываясь к Москве – такой близкой и такой неузнаваемой Москве сорок первого года.

Перечеркнутые крест-накрест белыми полосками окна. Развалившиеся на бульварах слоновьи туши аэростатов воздушного заграждения. Нервные зигзаги указателей бомбоубежищ.

Леня взглянул на ребят. Неожиданно показалось, что рядом идут какие-то незнакомые люди – раздражительные, резко осунувшиеся. А ведь это были закадычные друзья по учебе и турпоходам, сессиям и спортивным тренировкам. У каждого за плечами трудовой фронт, а впереди – фронт боевой.

Пулеметная рота, в которую попали студенты, оказалась в хвосте колонны. За ней двигался только санитарный взвод и какие-то девушки, державшиеся отдельно. Одеты они были странно: в ватные куртки, брюки и... туфельки на каблучках. Одна особенно привлекла Ленино внимание – синеглазая, с черными бровями и светло-русыми кудрявыми волосами, выбивавшимися из-под шапки. Впрочем, не он один загляделся в ту сторону...

Борис, понимающе глянув на Леню, подтолкнул его:

– Чего молча топаем? Давай, запевала, нашу! «Нашей» была популярнейшая предвоенная «Эскадрилья». Леня не заставил себя долго упрашивать и звонко завел тенорком:

 
Где облака вершат полет,
Снаряды рвутся с диким воем...
 

Борис подхватил густым баритоном:

 
Смотри внимательно, пилот,
На землю, взрыхленную боем...
 

Припев, вырвавшийся из доброй сотни глоток, взметнулся над колонной:

 
Пропеллер, громче песню пой,
Неся распластанные крылья.
За вечный мир в последний бой
Летит стальная эскадрилья.
 

В припев – Леня явственно это услышал – вплелся девичий голос. И ему сразу же подумалось, что пела та самая – синеглазая, курчавая...

Справа по пути колонны показалось Химкинское водохранилище. Сколько раз сюда ездили купаться, загорать, ловить рыбу! И Лене вдруг вспомнилась последняя рыбалка с отцом. Сейчас казалось, что была она бог знает как давно... А ведь отправились они на нее ранним воскресным июньским днем. Всего четыре месяца назад!

...Тогда над водохранилищем висели разрумяненные восходом облачка. На берегу было тихо, ветерок легонько трепал кисею тумана. Только кузнечик в кустах что-то быстро обтачивал звонким напильником. Птичка с желтой грудкой и черной головкой села на ветку и закачалась на ней. Потом посмотрела одним глазом-крапинкой на Леню, насмешливо свистнула и улетела. А ветка еще покачивалась, и рядом с ней шевелились другие ветки. Вроде бы потягивались после ночного сна...

– Что задумался, Малайка? – спросил отец.

Он когда-то руководил конным парком на Пятницкой и очень любил одного жеребчика, резвого и игривого, по кличке Малай. Посмеиваясь, отец и маленького Леньку стал так величать, тем более что проказил наследник изрядно.

Чего стоили одни баталии двор на двор из-за фруктового садика близ Ленькиного домика в Стремянном переулке! Плодов этот садик не давал, мальчишки оббивали с веток не только завязь, но даже и цветы. Но за право хозяйничать в этом садике шла ожесточенная ребячья борьба, в которой не было окончательно побежденных...

Отец упоенно возился с премудрой снастью – кружками. По торцу больших пробочных кружков вырезалась бороздка, по ней наматывалась леска. В центре кружка, в отверстие, вставлялся маленький штырь, сверху – красный, снизу – белый. Под кружком располагался крючок с насаженным на него живцом – небольшим карасиком.

Любо-дорого было посмотреть, когда вся отцовская «флотилия» – штук восемнадцать кружков, – покачивая красными штырями, колыхалась на утренней ряби воды!

Уговор был святым – первую поклевку тащит отец, вторую Леня. И так по очереди. Не прошло и десяти минут, как один из кружков перевернулся, задрав вверх белый конец штыря. Леня подогнал лодочку, отец быстро подсек и вытащил полуметрового щуренка. А потом клев прекратился...

Зорька уже разгорелась вовсю. Туман ушел вниз по водохранилищу и растаял. Кружки плавали, покачиваясь с боку на бок, и ни один не желал переворачиваться.

– Вот так всегда, как моя очередь настает, – заворчал Леня.

– Не пойму: время, что ли, прошло, жор кончился? – отозвался отец.

И вдруг они увидели перевертку, да какую! Опрокинувшийся кружок крутился вьюном. Отец с загоревшимися глазами взялся было за него, но Леня закричал, что очередь его, что он целую вечность этого дожидался. Потом долго мучился, выводя подсеченную здоровенную рыбину, и в конце концов вытащил такую щуку, что дома она оказалась длиной от пола до тарелки на столе и весила около шести килограммов.

В то лето он с группой институтских друзей собирался в большой байдарочный поход по реке Чусовой, начиная с ее верховьев. Они замусолили в библиотечном атласе карту Урала, в энциклопедии – соответствующую статью. На шумных собраниях были составлены подробные планы, намечен маршрут похода. Подготовка к нему выглядела как бег со многими препятствиями. И в самом деле: обычные занятия – посещай, летнюю практику – заранее отработай, весеннюю сессию – заранее сдай. А одна практика чего стоит!

Четыре с лишним месяца продолжалась эта двойная нагрузка, и будущие путешественники даже почувствовали некоторое превосходство над своими сокурсниками, которым все эти испытания еще предстояло пройти.

Одним словом, двенадцатого июня сорок первого года зачет по практике был сдан. Двадцать второго намечался выезд на Чусовую. А начиная с понедельника, с пятнадцатого, автодорожники азартно принялись за подготовку к походу. Слова «Чусовая», «верховье», «байдарки» слышались на всех этажах института.

Леня считался тогда «богачом»: получил персональную стипендию имени пятнадцатилетия ВЛКСМ – целых триста рублей! Деньги эти, конечно, с его доброго согласия, были «арестованы» на общее дело.

Двадцать второго с утра отец собирался в больницу к захворавшей матери и готовил что-то на кухне. А Леня, выспавшись как следует на дорогу, включил радиоприемник «СИ-235» – предмет семейной гордости – и принялся под музыку тщательно укладывать рюкзак. Приемник немного поиграл, потом замолчал, потом, с десяти часов, стали предупреждать о каком-то важном сообщении.

Объявление о речи Молотова и сама его речь ошеломили и Леню, и прибежавшего с кухни отца. Все смешалось: гнев, изумление, горечь... Только у каждого по-разному.

– Смотри ты! На нас, дураки, полезли! – воскликнул Леня.

– Война это... Ох, какая война!.. – покачал головой отец.

– Да мы им так вложим – быстро пощады запросят!

– Эх, Малаюшка, если бы ты знал, что это такое... Тяжелая и серьезная штука – война...

– Не суди по мировой да по гражданской. Теперь все будет по-другому!

– Точно сказал. Все теперь будет по-другому... Совсем по-другому... – задумчиво протянул отец, махнул рукой и заторопился. – Ну, надо к матери поскорее да на завод. А там, глядишь... Да и ваше путешествие, видать, лопнуло... Другие ожидают походы...

Колонна дошла до Покровского-Стрешнева. Там состоялся летучий митинг, на котором приняли обращение к защитникам Ленинграда и Ханко. Все повторяли лозунг: «Ляжем костьми, но не отступим!»

На следующий день лозунг, прозвучавший на митинге, был напечатан в «Комсомолке» вместе с письмом добровольцев Коминтерновского и Ростокинского районов.

«...Ляжем костьми, но не отступим, добьемся победы, чтобы подступы к любимой Москве стали могилой для коричневых бандитов. Верьте в силы великого русского народа, в силы верных сынов нашей Родины и красной столицы – Москвы!» – говорилось в письме.

Повторяя эти гордые слова, ребята все же не могли в те дни представить себе до конца, что они станут реальностью для большинства из них...

Вечером в Щукине, собравшись в одном из кирпичных аккуратных домиков – в недавнем прошлом отделении милиции, будущие пулеметчики ужинали. Все продукты у них были сложены в один «коммунальный» ящик.

– Товарищи! – вылез вперед Женя. – Предлагаю как самого скупого и скаредного избрать «наркомящиком» вот этого моего тезку. – И ткнул пальцем в одного из студентов.

Обидевшийся тезка полез было выяснять отношения.

– Да тише вы, не ворочайтесь! И так не разгорается, – с досадой сказал Сережа, раздувавший сырые лучинки в топке старенького титана.

– Мальчики, можно нам чайку налить?

Студенты обернулись. Да это те самые девушки, что шли с санвзводом!

– Хотите чаю, садитесь ждать, пока закипит, – пригласил их Леня.

Гостьи сели. Женя с шуточками и подковырками представил им ребят.

– Вам необыкновенно повезло, военные девы. Перед вами – будущие автомобильные боги, а ныне – геройские пулеметчики. Что ни человек – кремень, любимец юных столичных жительниц и гроза деканата. Вот этот, Леонид, у нас на должности лирического героя: голубоглазый блондин, поет тенором, романтически порывист. Теперь взгляните на этого могучего рокового брюнета. Думаете, что по контрасту он исполняет роль злого гения? Ничуть! Борис в нашей компании – заботливый папаша, умудренный опытом старшего курса и добродушно поругивающий своих легкомысленных подопечных. А вот этот огненноволосый херувим, которого солнышко припудрило веснушками, – Сережа. Он – наша ходячая совесть и скромность. Ну а в заключение я – утомленный скиталец, бард и менестрель.

Девушки вежливо посмеялись над этим претенциозным монологом. Потом коротко представились. Кудрявая Наташа и ее подружка, круглолицая молчаливая Маша, оказались снайперами.

– Ай да девчонки! – восхитился Женька. – А мы подумали, что вы – из санвзвода...

– Еще чего! – выпалила Наташа. – Нам уже не раз такое говорили. Прямо предлагали: давайте, мол, в санвзвод – самое женское дело. Но не тут-то было!

– Мы в санвзвод ни за что не пойдем... – тихонько, но очень упрямо сказала Маша. – Даром, что ли, школу снайперов кончали?

Видно было, что девушки все время об этом думали.

– А вы проситесь, чтобы вас причислили к нашей роте. Вместе будем песни петь, а?

«Хозяева» и «гости» допоздна засиделись в тот вечер: вспоминали о доме, о близких, оставшихся в Москве.

– Девчата, а вам не страшно? – вдруг спросил кто-то.

Маша только пожала плечами и улыбнулась. А Наташа задорно тряхнула копной коротко стриженных кудряшек, прищурила посветлевшие глаза:

– Хотите, я вам расскажу про мою маму?.. В пятнадцать лет она вступила в партию и Красную гвардию. Ростом – с винтовку, шинель – до пят, а шла наравне со всеми. Послали ее как-то в ночной патруль на околицу села. Так она больше смерти боялась, что вдруг бандиты отнимут винтовку. Как потом на товарищей смотреть?

А однажды белоказаки окружили отряд. Заняли красногвардейцы оборону в здании школы. Было их тридцать семь человек. Всех надо кормить, поить... Колодец же и дрова – во дворе. А он – как на ладони и простреливается насквозь.

Идет она за водой и думает: «Сейчас подстрелят, словно зайца!» Крутит ручку ворота, веревка кажется бесконечно длинной и ведро – неимоверно тяжелым. Но подымать приходится медленно, чтобы не расплескать воду. И от этого еще страшнее... Раз она так перетрусила, что захотелось бросить все и убежать. И вот тогда, рассказывала мама, на нее нашел великий гнев. «Ах, ты трусишь? Боишься? Так крути назад!» – приказала она себе и опустила полненькое ведро обратно в колодец.

Товарищи крикнули: «Что ты делаешь?» «Ведро неполное!» – ответила она и начала не спеша доставать его. Так сама наказала себя за трусость...

Знаете, ребята, я этот случай ох как запомнила! – задумчиво продолжала Наташа. – Когда начались налеты на Москву, вызвалась я дежурить на крыше учреждения, где работала. Ну, сами знаете: через плечо – противогаз, на голове – каска здоровенная, в руках – тяжелые щипцы. Обрядишься и становишься такой неповоротливой! А сказать по правде, боязно там было по ночам: лучи прожекторов по небу мечутся, «юнкерсы» хрипят, бомбы рвутся... А то вдруг вспыхнет их осветительная, и так станет неприятно – до дрожи! Будто голая стоишь...

Дома мама спросила меня как-то: «Страшно небось тебе? Дрейфишь, наверное?» А я ей в ответ: «Мне когда страшно, я говорю себе, как ты тогда: «Боишься? Так крути назад!» И выхожу на самую середину крыши!

– Тебе хорошо! – шутливо протянул Женя. – Тебе мама помогает со страхом бороться. А кто же нам, бедным, поможет?

– Сами, сами... Вон вы какие – сила!

– Студенты не подведут! – подал от титана голос Сережка.

Все повернулись к нему, и парень покраснел от смущения: он был не только самый рассудительный, но и самый стеснительный. В Автодорожном институте преподавала математику мать Сергея – Елена Николаевна, и он считал, что в глазах товарищей выглядит этаким великовозрастным маменькиным сынком. Преображался только на лыжне – шел резко, энергично, по-спортивному зло.

Титан наконец-то расшумелся вовсю. Запрыгала крышка чайника.

– Заваркой командую я! – безапелляционно изрек Женя. – Применяю особый, флотский способ. Век не забудете!

– А почему флотский? – тихонько полюбопытствовала Маша.

– Наш поэт-фантазер спит и видит себя морским волком, капитаном дальнего плавания, – усмехнулся Борис. – Земные автодороги он в любую минуту готов променять на великие морские пути.

– Ой-ой, сколько иронии, – отозвался Женя, колдуя с пачкой заварки, кипятком и своей шапкой, прикрывавшей крышку и носик чайника, из которых сочился пар. – Тебя, маловера, я в плаванье не возьму, это уж точно! А вас, девушки, непременно приглашу...

– Спасибо, но мы влюблены в авиацию, – развела руками Наташа.

– Ну что ж, насильно мил не будешь. В таком случае прошу хоть чайку отведать...

Леня смотрел на ребят и удивлялся, что еще сутки назад все они были в своем институте. Директор, к которому заглянули попрощаться, послал их на физкультурный склад. Там им выдали лыжные костюмы, ботинки, белые свитеры. Все тут же обрядились и пошли улицей Горького.

В Елисеевском на все деньги купили трюфелей и печенья. Машин на улице не было, и друзья шагали по самой середине, жевали сладости, пряча за шутками волнение. Потом Леня и Женя затянули всем знакомую песню из радиоспектакля «Три мушкетера»:

 
Смерть подойдет к нам,
Смерть погрозит нам
Острой косой своей –
Мы улыбнемся, мы улыбнемся, мы улыбнемся ей.
 
 
Скажем мы смерти ласково очень,
Скажем такую речь:
«Нам еще рано, нам еще рано, нам еще рано лечь!»
 

Самым трудным было прощание с родными. Сборы, напутствия, пожелания... И, конечно, слезы, слезы. Куда от них денешься?

После этих сцен путь на «Трубу» показался совсем коротким! Борька, нагнавший их, рассказал, что творилось у него дома при расставании – ну, чисто по Шолом-Алейхему! Отец и мать все отлично понимали: страна в опасности, ее необходимо защищать и их сын естественно, самый красивый, вместилище абсолютно всех талантов, конечно, должен идти на фронт. Но, как только тот направлялся к двери, они с криками вцеплялись в него. Еле вырвался!

Потом был ночлег на Трубной, в Доме крестьянина... Темнота, продырявленная огоньками папирос... Тишина, раздвигаемая взволнованным шепотом...

А теперь близится первый походный ночлег!

Девушки поднялись и стали прощаться.

– Спасибо за флотский чай, за беседу... Может, мы когда-нибудь соберемся вот так же и станем вспоминать про наши бои и походы? – мечтательно сказала Наташа. – Ну, те, что нам предстоят... Все тогда будет важно! Каждый пустяк!

Леня смотрел на нее, слушал и думал: «Где я мог видеть эту девушку? Вроде бы мы первый раз встретились! Но что-то есть в ней неуловимо знакомое: не то в лице, не то в голосе...»

Так и не вспомнив, Леня покопался в своем вещмешке и вытащил толстую тетрадь в красной обложке.

– Вот, отдаю на общее благо. Думал свой кондуит вести, но вместе интереснее. Станем коллективным Пименом-летописцем, а? Чтобы ни одна мелочь не забылась.

Идея понравилась. Но осуществлять ее взялись лишь в Тушино, куда части прибыли на обучение. И то не сразу. Там пулеметчики получили наконец «максимы» и приступили к стрельбам.

А в свободное время приспосабливали к житью доставшееся им помещение клуба. Строить нары принялись Сережа и Леня, руководить вызвался Борис. Они и так и эдак комбинировали, перекладывая на полу сцены длинные и короткие доски, толстые бруски, а язвительный Женька от души потешался над ними.

– Борь, что у тебя было по сопромату? Если не с первого захода сдал, лучше отступись! Не то погубишь наши молодые жизни еще до фронта...

– Эй вы, архитекторы! Чертеж сделали? Как же вы без кульмана? Рисуйте тогда у Борьки на спине: она у него – что столешница!

– Серега, смотри, пальцы расплющишь! Кто же так молоток держит, горюшко мое?

– Ленька, Ленька, что ты нагородил? Это же не нары для советских бойцов, а какая-то ночлежка! Думаешь, если на сцене доски сколачиваешь, так надо декорации к «На дне» сооружать?

Под эти бесконечные вопли, которые явно пришлись по вкусу всей роте, нары в конце концов были построены. Для испытания прочности на них взгромоздился взвод, а вниз, под нары, были посажены двое – Борис, «автор проекта», и тот, кто больше всех мешал, – Женька.

Он, правда, сопротивлялся, кричал, что только его «действенная критика» помогла завершить все вовремя, что гонение на нее – последнее дело... Но ничего не помогло.

К счастью, нары выдержали испытание, и Борис с Женькой обменялись торжественным рукопожатием.

Тут же, в Тушино, было избрано комсомольское бюро батальона, куда вошли Наташа, Леня, Женя. Двадцатого ноября полк принял присягу.

Со своего места в строю Наташа хорошо видела четкие шеренги пулеметной роты. Ее зоркий, снайперский взгляд сразу же выхватил на правом фланге четыре знакомых фигуры, прошелся по лицам... На секунду Наташа зажмурилась, припомнив парней сидящими вокруг титана. Задумчивый прищур Лениных голубых глаз, его растрепавшуюся золотистую шевелюру... Большеголового, стриженного «ежиком» Женьку – крупные черты лица, маленькие озорные глазки, в которых бесенятами метались, блики огня из открытой проржавевшей дверцы... Широкоплечего, смуглолицего Бориса с дегтярно-черными завитками кудрей... Рыжеволосого, румянощекого Сережу... Таких разных и по облику, и по натурам ребят!

Открыв тут же глаза, Наташа поразилась тому, какими они теперь стали похожими. Точно родные братья! И роднила их, конечно, не только одинаковая форма, но и строго сведенные брови, и печать взволнованности, рожденной простыми и суровыми словами присяги.

Спустя несколько дней по требованию Лени все принялись наконец за тетрадь в красной обложке. Женька, конечно, не преминул пройтись насчет особой торжественности момента. Но эту реплику дружно проигнорировали.

Право открыть дневник было предоставлено автору идеи.

– Я сделаю эту запись общей, ведь тетрадь-то общая! – улыбнулся Леня.

И на первой странице появились аккуратные строки:

«15 октября нас вызвали в райком ВЛКСМ, поставили задачу. И... вот мы после прохождения формировочного пункта на Трубной площади находимся в рядах защитников столицы. Сборы, отправка – все это проза. Впереди – романтика фронтовой жизни. Посмотрим, что она нам принесет. Много таинственного, заманчивого и жуткого таит в себе будущность. Что случится дальше, к чему все это приведет – читатель узнает из этого дневника».

– Ух, как напыщенно! – сморщился Женька, читавший из-за Лениного плеча. – Может, ты и впрямь себя Пименом вообразил?

– Так ведь это вроде вступления, чтоб понятно было, – смутился Леня. Потом разозлился: – А ты за свое бесконечное зубоскальство будешь вторым летописцем. Подай пример – напиши что-нибудь алмазной прозой.

Тот долго отнекивался, пытаясь перевалить все на Сережу и бубня, что неспособен изменить стихам. Но Леня был неумолим, и через несколько дней Женя все-таки склонился над тетрадью в красной обложке. Вот о чем поведали его каракули:

«Сегодня наш взвод в наряде, и мне пришлось стоять в карауле. Довольно скучная вещь. Только иногда тишину ночи прорезывают шквальные залпы зенитной артиллерии. Днем на посту еще менее интересно. Кругом все тихо и спокойно. Наиболее яркий эпизод сегодняшнего дня – это обстрел немецкого самолета. Зенитки дико палили, все небо было испещрено бесчисленными облачками разрывов. Мы с нетерпением ожидали падения пылающего самолета... Но он, маскируясь в облаках, ушел. За ним погнались наши истребители...

Наконец к нам прибыл настоящий кадровый боец, бывший на финском фронте, Халхин-Голе и в течение трех месяцев воевавший с немцами. Был ранен, выздоровел и теперь будет в нашем взводе пом. политрука. Он сам пулеметчик, и мы у него многому можем поучиться... Завтра мы должны идти стрелять, и вот готовим свои пулеметы к испытанию...»

Учебное стрельбище батальона находилось между каналом имени Москвы и Тушинским аэродромом. Естественным заграждением служила насыпь проходившей там железной дороги. Вдоль насыпи и устанавливались мишени.

В стрельбе из личного оружия девушки, конечно, превосходили ребят: сказывалась серьезная подготовка, полученная ими в школе снайперов. Но вскоре они так же отлично овладели и ручным пулеметом. Это страшно оконфузило пулеметчиков. Женька прямо негодовал:

– Что же это мы, мужики, в отстающих ходим? Девчонки нас обставляют! И в чем – в военном деле! Да я дневать и ночевать на стрельбище буду, все мишени издырявлю, а позор этот ликвидирую!

– Они же снайперское образование имеют, – урезонивал его Сережа.

– Ну и пусть! Все равно матриархат давно и безвозвратно прошел! – не унимался Женька.

Ребята усмехались. А Леня испытывал странное, какое-то смешанное чувство. Как и всем, ему было и обидно, и завидно. Но кроме того, он гордился Наташей, ее мастерством, любовался ее точными, уверенными действиями на огневом рубеже.

Как-то после очередных стрельб Леня отправился к ней: захотелось повидать, поговорить. Он шел и терзался угрызениями совести – ребята чистят пулемет, надо бы им помочь... Но очень уж тянуло к синеглазому снайперу!

Вдвоем они полюбовались закатом, посмеялись над Женькиными выходками.

– Он всегда так себя ведет? – спросила Наташа.

– Ну что ты! Женька – преданнейший друг, дружбу ставит на первое место в человеческих отношениях. – Леня стал серьезным: – Но, видать, стесняется этого, вот и прикрывается насмешками, лихостью суждений, а порой изображает этакого романтического скитальца. Женя – сибиряк, единственный из нашей братии жил в общежитии. Так он запросто мог поделиться с товарищами стипендией, посылкой из дома. Если кто-нибудь отправлялся на свидание, мог вручить ему единственный пиджак. Так что наш Женя – довольно сложное явление. – Помолчали. Потом Леня полез за отворот шинели и вытащил мятый конверт.

– А у меня вот что есть! – по-ребячьи похвастался он. – Письмо от матери получил, про нее и про отца теперь все узнал...

– Счастливчик! – вздохнула Наташа. – А я от своей мамки не успела ответ получить. – И тут же укорила его: – Что же ты так измял письмо от мамы? Ох, какие все мальчишки неряхи!

Позже, в расположении пулеметчиков, Леня выслушивал недвусмысленные рассуждения об индивидуализме и эгоизме «некоторых отдельных товарищей». Выслушивал, вздыхал и писал в дневнике:

«...Ребята на меня обиделись. Конечно, я не прав. Они чистили, трудились, а я... да, впрочем, как говорится, бог меня простит». Резюме: «Не всегда мы поступаем согласно рассудку...»

А положение под Москвой становилось все более грозным. Фашистам удалось подойти вплотную к Можайскому рубежу обороны. Поэтому на волоколамское, калужское, можайское и малоярославское направления выдвигались стрелковые дивизии, артиллерийские части, противотанковые средства... Наряду с кадровыми соединениями к фронту подтягивались добровольческие части москвичей.