Текст книги "Большая стрелка"

Автор книги: Илья Рясной

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

Из задумчивости полковника вывел телефонный звонок.

– Ну что, Никита, ты готов? – спросил Влад.

– Готов.

– Политик прилетел. Мой человек сказал, что все идет по расписанию. По прилету Маничев завалился спать. Отдохнул после тяжелого труда на дачке – ему для этого нашли в подвале у «Серпуховской» нового ребенка. Десятилетнего. И завтра он снова на нем оторвется.

– Это мы еще посмотрим, – недобро сказал Гурьянов, – кто на ком оторвется.

– Сейчас он едет в политклуб. А потом, порешав с ребятами-демократами судьбы России-матушки, домой. Встречаемся на Тверской у «Макдональдса». Через час. Успеешь?

– А куда я денусь?

– Не опаздывай. Надо иметь запас времени на непредвиденные ситуации.

– Понял, сэр Ланселот.

– Чего?

– К слову пришлось. Потом объясню.

– Ну давай.

Гурьянов отложил телефонную трубку и горько усмехнулся, поглядев на Вику.

– Говоришь, рыцарь, да? – спросил он.

– Ну и говорю.

– А порой мне хочется стать инквизитором. И жечь дьяволовы отродья на кострах.

Политик, как и обещал, приволок зажиленные им деньги да еще с набежавшими процентами. При этом было видно – рад несказанно, что дешево отделался и даже злобы не держит. Из этого Художник сделал вывод, что Политик относится не к волкам, а к дворнягам, которые со временем начинают любить тех, кто их с одной стороны наказывает, с другой стороны подкармливает колбасой.

– В бизнесе главное порядочность, – сказал Политик, передавая Художнику в машине дипломат с пачками долларов. – Виноват – плачу.

– Не дай бог еще крутить станешь, – покачал головой Художник, не пересчитывая деньги и не проверяя, бросая дипломат на заднее сиденье.

– Да нет, что ты…

Художник сделал зарубку в памяти. В его списке появился еще один человек, из которого хорошо вить веревки. Это копилка человеческих слабостей пополнялась постоянно. В ней было уже немало персоналий.

– Ну, тогда до свидания, – произнес Политик с видимым облегчением.

– Живи – не кашляй, – кивнул Художник.

Политик распахнул дверцу и пошел к своему черному, как рояль, «Линкольну-Континенталю».

Художник напряженно смотрел в зеркало заднего вида – как клиент садится в машину. Сейчас самый напряженный момент, когда можно ожидать всего. И наезда братвы. И ментовской подставки на трассе.

– Поглядим, – Художник врезал по газам и резко сорвал с места свою машину, проскочил два красных светофора и лишь тогда убедился, что за ним никто не приглядывает.

Он подъехал к стоявшим за троллейбусной остановкой «Жигулям» и протянул в открытое окно Армену, сидящему на заднем сиденье, портфель с деньгами.

Напряжение не оставляло Художника, пока они не добрались до дома и не передали деньги Гринбергу. От Политика можно было ждать любой пакости. А за то, что в дороге с деньгами случилось, клиент ответственности не несет. Но так или иначе все закончилось нормально.

– Все-таки с вами приятно иметь дело, – потер руки Гринберг, с умилением рассматривая тугие пачки долларов.

Дальше эти деньги пойдут проторенным путем – легализация, перекидывание со счета на счет. А потом – вольются в бурный денежный поток, где еще и наберут вес.

– Бакс к баксу, – хмыкнул Художник, глядя, как вибрируют руки Гринберга над пачками денег.

Лева, как и очень многие из окружающих Художника людей, был жаден до «гринов», которые имели над ним мистическую власть, и в этом была его слабость.

Люди сотканы из слабостей. И умелый музыкант создает из этих слабостей симфонии.

Между тем в Ахтумске жизнь постепенно успокаивалась. Самые кровопролитные войны идут тогда, когда не утрясены споры и пирог не поделен. А в городе сферы влияния, интересы вроде бы урегулировали, так что количество разборок резко пошло на убыль. Возникавшие между группировками конфликты чаще решали без крови и напряжения. Братва начинала понимать, что кровь – это непозволительная роскошь. Зачем нужны баксы, если тебя на них похоронят в красивом гробу? Любой разбор – это возможность получить пулю от врагов и срок от народного суда.

После разбора с армянами за «Эльбрус» прошел почти год. И все это время каждый день Художник ждал продолжения. Но у Гарика Краснодарского были свои проблемы в Москве с ФСБ. Он крупно намозолил кому-то из известных банкиров глаза, и его опустили на четыре месяца в Лефортовский изолятор.

Армянская община пока молчала. И в Ахтумске считалось, что все встало на свои места. В Но вот однажды среди ясного неба грянул гром.

В тот осенний вечер Художник встретился на улице с вечно кашляющим, прокуренным Додоном. У последнего было несколько слабостей, он слишком любил деньги и не любил своего пахана – воровского положенца Тимоху. Что касается денег, то Художник их на благое дело никогда не жалел, а к Тимохе он относился равнодушно, но опасался его, учитывая вес положенца в преступном мире Ахтумска. Через Додона Художник обладал достаточно полной информацией о том, чем дышит Тимоха и вся его рать.

– Готовь мешок бабок, – сказал Додон, присаживаясь на лавочку. – За такую весточку, что я тебе принес, ничего не жалко.

– Так обычно начинают, когда трех рублей на бутылку недостает, – сказал Художник.

– Не. Тут вопрос жизни и смерти.

– Чьей?

– Твоей, Художник. Твоей…

– Ты меня знаешь. Если дело стоящее – за деньгами не встанет.

– Ты знаешь, что Гарик Краснодарский очухался. Откупился от судей. И на свободе.

– И что?

– Решил, что пора платить по долговым обязательствам. Ему теперь надо восстанавливать авторитет. Ты понимаешь, какая цена законнику, чьи решения не выполняются, да еще которого конкуренты жмут, чекисты по тюрьмам его братву рассовывают. Ему теперь доказать надо, что он – величина. И надо купюры компенсировать, которые он судьям за свободу свою отслюнявил.

– Много отслюнявил?

– Говорят, не меньше полумиллиона зеленых обошлось.

Художник присвистнул.

– Ну а что ты хочешь, – развел руками Додон. – Суд ныне дорог.

– И как Гарик решил зарабатывать на хлебушек?

– Ты знаешь, Что Тимоха в Москву ездил на прошлой неделе?

– Не знаю.

– Теперь будешь знать. А что он там делал, в курсе?

– Без понятия.

– Держись за скамейку, а то рухнешь… А встречался он там с Гариком.

– Ха, – крякнул Художник. – И что решили?

– Решили мочить тебя. Они тебя валят. Рафа с его армянами кидают – те им не нужны. И ликерку делят между собой.

– Делят, да?

– А для тебя новость, что у Тимохи на «Эльбрус» давно слюни текут. Это такой кусок! Нефтеперерабатывающий завод под ростовскими ворами. Пластмассы – под Мерином. А ему что? Какие-то рынки дерьмовые, где черноты как в дынях семечек. Да барыги наркоманские. Да общак.

– Тоже немало.

– Мало. Ему все мало. Он за рупь дерьма наестся. На него братаны злые – он им все меньше платит. Вообще по миру пойдешь… Вон, у меня хрустов нет даже в Сочи прокатиться… – привычно заныл Додон.

– Не скули, – Художник как раз сегодня получил наличку за одно дельце, и карманы его оттягивали пачки баксов. Он вынул одну, поделил перед жадно смотрящим на деньги собеседником на две равные части.

– На. Это тебе на Сочи.

Додон сжал пачку крепко, так, что не отнять, и быстро сунул в карман. Перевел дыхание.

– Вторую часть получишь, если будешь держать в курсе, Что они там надумали.

– О чем разговор, – закивал Додон. Этим же вечером Художник вызвал на совет стаи Шайтана, дядю Лешу и Армена.

– Мочить нас решили, – буднично произнес он.

– Кто? – без особого интереса осведомился Шайтан.

– Гарик Краснодарский. Он из Лефортово вышел.

– Ты глянь, – покачал головой дядя Леша.

– И Тимоха с ним спелся, договорились нас глушить, – добавил Художник.

– Вот гад. Я его хату так тротилом начиню, что его яйца на Луне космонавты найдут, – сказал Шайтан.

– Ну конечно, – кивнул Художник. – И будет пир на весь мир. Такой разбор пойдет. Вся братва за него подпишется.

– Что тогда с ними делать? – спросил Шайтан.

– Задумка есть. Гарик – он сволочь самолюбивая, – произнес Художник. – Ему меня просто замочить мало. Ему показуха нужна. Ему кураж нужен.

– И чего? – спросил Армен.

– Будет ему кураж, – заверил Художник.

Политик никогда не мог представить, что будет жить так хорошо.

Он расслабился на мягком кожаном сиденье нового, перламутрового цвета «мерса». Сладкая истома овевала его. Новенький мальчонка был хорош. Нежен. Стеснителен. И послушен. Дети тяжелых лет России – на все готовые за жвачку, да за компьютерную игру, да чтобы быть подальше от оскотинившихся наркоманов-родителей.

– Смотрел «Кавказскую пленницу», Вова? – спросил, потянувшись, Политик водителя.

– Ага, – кивнул тот.

– Как там… жить хорошо…

– А хорошо жить еще лучше, – поддакнул водитель.

– Вот именно. Жить надо уметь, Вова. Вот ты не умеешь. И как не будешь напрягаться, все равно у тебя ничего не получится. Так уж на роду написано – тебе возить меня. А мне ездить на заднем сиденье и учить тебя, неразумного, уму-разуму.

– Ну это вы напрасно, – обиделся шофер.

– Чего напрасно. Каждому свое. Все беды мира из-за недопонимания этого принципа.

– Тренируетесь речуги толкать перед политклубом? – спросил водитель.

– Цыц мне, – прикрикнул беззлобно Политик и улыбнулся, прижмурившись от бьющих в глаза через стекла машины солнечных лучей.

Шофер пожал плечами и наддал газу. Это часть его работы – выслушивать поучения Политика. И еще – охранять его пухленькое тело. Платят хорошо – а это главное. И к причудам клиента он уже успел привыкнуть. У богатых свои причуды. Людей сентиментальных и с принципами Маничев не держал, зато другим платил столько, что о принципах можно позабыть. Он вызывал у водителя брезгливость, иногда хотелось вытащить его из салона. Тот заверещит, попытается брыкаться, но слабо и беспомощно. Эх, показать бы, кому что на роду написано – ткнуть хозяина мордой в дерьмо, потоптать ногами и утопить в этом дерьме. Но жизнь была дороже. Потому что шофер-охранник по всем канонам – это некозырная шестерка. А Политик – это не ниже валета. Может даже валета козырного. А валет имеет право таскать мальчиков в загородный дом и забавляться оргиями.

«Мерс» несся по Кутузовскому со скоростью сто. Их тормознул гаишник, но тут же отлез, когда водитель ткнул ему под нос спецталлон «Машина досмотру не подлежит» – Политик прикупил его у ментов год назад за четыре с половиной тысячи баксов. Была еще в машине синяя мигалка, но она стояла в ногах, поскольку на нее разрешения не было, а в последнее время дорожная служба сильно следит за мигалками.

– Буду через два-три часа, – произнес Политик, вылезая из салона машины. Они остановились у дома Политпросвещения, что рядом с «Цветным бульваром». – Стой здесь. Поедешь калымить – пеняй на себя. Ясно, Вова?

– Да ясно, ясно, – вздохнул он и выудил лежащую сбоку от него книгу с яркой обложкой серии «Боевик века» под названием «Проказы Волка»…

В политклубе заседание прошло вполне конструктивно, если не считать привычных досадных атрибутов. На каждой такой политтусовке обязательно бывают несколько шизоидов, которые требуют в России повсеместного и немедленного утверждения прав человека и запрета на профессию бывшим сотрудникам КГБ и работникам ЦК КПСС, многие приносят с собой самодельные плакаты.

С речью на политклубе по традиции выступает кто-то из известных политиков правого толка. Сегодня выступал бывший вице-премьер, он расписывал стратегию наступления партий либеральной ориентации на ближайшие пять лет. Одно время это человек был в опале, Так как сгоряча в интервью одной итальянской газете предложил ввести в Россию войска НАТО для установления контроля над ее ядерными боеприпасами. Но сегодня снова расправил плечи и язык.

Эта обязательная часть программы была данью плебсу. Главное творилось позже, во время фуршета, в куда более узком кругу, куда заказан путь психам с плакатами. Там уже шел действительно важный разговор о тактике выборов в трех регионах, где освободились депутатские мандаты. И главное, о подпитке деньгами.

На фуршете Политик уединился со своим лучшим другом-депутатом, помощником которого он являлся, и одним господином со Старой площади.

– Ну что, проблем с органами больше нет? – спросил господин со Старой площади.

– Справедливость восторжествовала, – Политик благодарно улыбнулся. – А то прямо тридцать седьмой год какой-то.

– К сожалению, правоохранительные органы не всегда понимают, что времена авторитаризма в прошлом, – сказал господин со Старой площади.

– Да, да, – закивал Политик.

Когда господин со Старой площади отвалил в сторону, депутат возбужденно спросил:

– Ну чего, был на даче?

– Да, – Политик закатил глаза. – Такой букет, я тебе скажу. Нечто.

– Ну и дальше? – Глаза депутата затуманились, и он причмокнул.

– Попробуешь, попробуешь… Давай в субботу на дачу, – предложил Политик. – А потом отдадим пацана артисту.

– В субботу?.. Дела все, дела, будь они неладны. Отдохнуть некогда… Давай в воскресенье.

– Ладно, – кивнул Политик.

На обратной дороге Политик расслабился, задремал на заднем сиденье. Растолкал его шофер.

– Приехали, Георгий Николаевич.

– А, да… Ну, пошли…

Шофер проводил его до двери квартиры, напряженно оглядываясь и держа руку под мышкой, готовый выхватить пистолет.

Политик открыл три замка двери. Прошел в комнату. И махнул рукой:

– Давай, Володя. Завтра в десять утра.

– Ясно.

– И на. Дочке подарок купишь, – Политик протянул водителю стодолларовую купюру.

– Спасибо, – обрадовался водитель.

Политик улыбнулся благосклонно. Холопов надо иногда баловать. Тогда они будут ждать следующей подачки и ретиво выслуживаться.

Политик развалился на мягком диване и блаженно расслабился, положив руки на живот. Пролежал так минут пять. Потом поднялся и отправился в ванную комнату. Сама ванная была глубокая, мраморная, с гидромассажем. Он долго мылился, возлежал в пене, блаженно жмурясь, гладя себя по брюшку. Стеклянный потолок над его головой светился тусклым сиреневым светом.

Тут же был бар. Политик вытащил бутылку. Тяпнул пятьдесят граммов шоколадного ликерчику. И решил, что крылатая фраза «хорошо жить еще лучше» верна.

Закончив плескаться, он влез в пушистый халат до пят, перевязал его слабо, чтобы не давил на живот, поясом, вышел из ванной. Широко зевнул. – Тут ему и легла жесткая ладонь на лицо.

– Тихо, хряк, – послышался грубый, жуткий голос. – Убью…

Оправдывая название, данное незнакомцем, Политик всхрюкнул.

– Тихо, тебе сказали!

Стальные пальцы впились в болевую точку на спине. Дикая боль обрушилась на Политика, лишая дыхания и возможности двигаться. Свет в глазах померк.

Кричать и мычать возможности он не имел.

– Так-то лучше, – произнес голос. Политика грубо кинули на диван….

Додону очень хотелось получить вторую часть заветной долларовой пачки. Он позвонил Художнику через четыре дня. Они встретились в каком-то мусорном месте на окраине города. Додон затравленно озирался, нервничал.

– Чего трясешься? – спросил Художник.

– Тимоха узнает – и мне вилы.

– Не узнает.

– Новости. Новости у меня, – Додон вопросительно посмотрел куда-то в грудь Художнику.

– На месте бабки, – тот выразительно похлопал себя по карману. – Я не Тимоха. Не обсчитаю.

– Гарик Краснодарский приезжает в город.

– Когда?

– Завтра вечером.

– И что?

– А тебя порешили звать на разбор.

– А я поеду к ним на разбор?

– Ты ничего не понял. Тимоха приглашает тебя на обсуждение каких-то дел к себе в дом в Корнаково. Ты приезжаешь, и там тебе устраивают разбор. Притом так, чтобы вроде как все по правилам. И Гарик там будет. И Тимоха там будет. И еще Большой – вор в законе из Москвы.

– Кто такой?

– Из старых воров. Карманник бывший. Не у дел остался и на содержание к Гарику устроился. Но голос как вор в законе имеет.

– Там и положат меня?

– Положат. Вместе с твоими быками. И никуда не денешься.

– Значит, Тимоха окончательно решил меня продать.

– А чего ты ему? Он же гнида. Гнида натуральная. Художник, ты его не жалей.

– Правильно. Тимоха играет в ящик. Положением Бугай становится. А ты его правая рука.

– Бугай – человек. А Тимоха – гнида.

– Много народу на сходе будет?

– Прикатит человек пять Тимохи. И человека три у Гари-ка… Деньги-то. Денежки, – Додон ткнул Художника в грудь.

Художник вытащил из кармана свернутые в толстую трубочку стобаксовые купюры.

– На. Порадуйся.

– Вот молодец, Художник. Ты тоже человек… Что делать-то будешь?

– Что? Пойду на разбор. Если хотят меня видеть, то увидят. Хотят базара – будет базар.

– Если ты их переспорить хочешь – зря. Они тебя уже приговорили. Им бы формальность соблюсти.

– Поглядим…

Художник еще сомневался, что Тимоха решится так поступить с ним. Но вечером положенец позвонил ему на сотовый телефон, поздоровался и сразу перешел к делу:

– Художник, ты из всей хивы самый понятливый. Тут друзья из Ташкента подкатили с заманчивым предложением. Деньги ломовые мерещатся. Если хорошо поднапрячься…

– «Белый»? – спросил Художник. Действительно, чем еще заниматься друзьям из Ташкента, как не героином.

– Нет. Продовольствие. Но дело стоящее. И почти законное. Нужны только коммерческие структуры, через которые товар прогнать. И деньги.

– А я тут как?

– Непонятно? Ты же по водке главный.

– Можно подумать.

– Знаешь, приезжай завтра вечерочком, часов в девять, на фазенду. В Корнаково. Там стол будет. Девочек на субботник я уже выписал.

Коттедж в Корнаково с охотничьим домиком Тимоха арендовал в бывших угодьях бывшего облисполкома. Так как место было тихое, там заключались договоры и уговоры, там обрабатывали непонятливых, там можно было при желании закопать чье-нибудь тело.

– Ну что, надо идти, – сказал Художник.

– Опасно, очень опасно, – покачал головой дядя Леша, отхлебнул «Белой лошади», икнул.

– Бросай пить, когда вопрос решаем, – кинул Художник.

– Пожалуйста, – дядя Леша примерился и метнул бутылку, в которой оставалось еще две трети огненной воды, в мусорную корзину. – Нельзя тебе туда ходить.

– Лучше переглушить их так, – предложил Шайтан. – С расстояния.

– Нет. Я им в глаза посмотреть хочу, сукам, – улыбнулся многообещающе Художник. – Чтобы все как положено было. У них – беспредел. У нас – по закону…

Они снова погрузились в обсуждение деталей предстоящего представления.

– Люка берем – он толк в этих делах знает, – сказал Шайтан. – И Грозу. Так что можно попробовать.

– Попробовать, или ты отвечаешь? – нахмурился Художник, испытующе глядя на Шайтана.

– Отвечаю? Если не получится, то и спросить с меня некому будет, – усмехнулся Шайтан.

– Не шути…

– Да не боись, выдюжим, – успокоил Шайтан.

– Выдюжим так выдюжим, – кивнул Художник. Он не хотел показывать, что ему страшно. Но как бы страшно ни было, он знал, что все равно пойдет на эту встречу. Следующим вечером Художник отправился в Корнаково.

За рулем скромной, подержанной «девятки» сидел Армен, у которого настроение было отвратное.

Обширная территория бывших облисполкомовских владений была огорожена забором. Художник просигналил. Вышел сонный длиннорукий дылда в комбезе, напоминающий недавно объевшегося бананами шимпанзе, хмуро посмотрел на гостя и осведомился:

– Вы одни?

– Одни. Совсем одни.

– Заходите. Только тачку здесь оставьте.

– Размечтался, – кивнул Художник. – Так гостей принимают?

Здоровяк задумался, потом кивнул:

– Проезжай, – и стал отворять ворота.

На бетонной площадке у коттеджа стояла синяя «Волга» Тимохи (он почему-то не признавал импортных автомобилей), «Ауди-Аванте», джип «Паджеро». Несколько жлобов сидели в машинах и беседке рядом с домом. Они стерегли хозяйский покой.

– Проходите, пожалуйста, – верткий и вежливый молодой человек распахнул дверь и показал Художнику на двери коттеджа.

Армен остался скучать за рулем. Художник прошел в охотничью залу. На стенах висели оленьи рога и кабаньи морды, трещали по-домашнему в камине поленья. За столом сидел Тимоха. Больше в помещении никого не было.

– Ну, здорово, Художник, – положенец обнял его и проводил к столу. – Садись. Чувствуй себя как дома.

– Спасибо.

– Ну, хряпнем? – Положенец взял бутылку водки.

– Не, я сегодня в завязке. Доктор накормил желудочными таблетками. И на водяру сказали даже не смотреть. Так что без меня, – улыбнулся Художник. Ему не хотелось, чтобы его наклофелинили.

– Как хочешь, – Тимоха отставил свою рюмку.

– Ну, где твои узбеки?

– Русские, Художник. Русские. В Узбекистане не только узбеки.

– А хоть негры. Их тачки навороченные на стоянке? – поинтересовался Художник.

– Да, – Тимоха встал, крикнул:

– Идите!

На зов появились двое дылд, явно не походящих на коммерсантов из Ташкента.

Художник было дернулся, почуяв неладное, но они кинулись на него, скрутили руки.

Потом вальяжно прошествовал в комнату Гарик Краснодарский, как всегда шикарно одет, в строгом, коричневом, от хорошего портного костюме, при галстуке «версаче» и в крокодиловых ботинках. За ним шел еще один мужчина, уже старик, всем своим видом и своей долгой, нелегкой жизнью будто поставивший целью доказать незыблемость теории Ломброзо о соответствии внешности и преступных наклонностей. Лоб низкий, морщинистый, руки длинные, весь в татуировках. Это и был знаменитый в свое дремучее время карманник Большой.

– И что это за гадские заморочки? – прохрипел Художник.

– Правилка это, Художник, – улыбнулся жестко и многообещающе Тимоха.

– И кого правим?

– Тебя…

Дубликаты ключей Влад сделал, когда проводил обыск на квартире Политика. Он уже тогда рассчитывал на худшее и сумел, пока суд да дело, с изъятых ключей сделать копии. Маничев считал, что дубликат с магнитного ключа от замка известной израильской фирмы сделать невозможно, но работягам с московского почтового ящика для этого понадобился всего лишь час. И дом Политика перестал быть его крепостью.

Хорошо, что Политик не успел переехать на новую квартиру на Сретенке, в которой бригада югославских строителей заканчивала безумный евроремонт. Туда прорваться было бы проблематично – охрана, видеокамеры. Этот же дом на Арбате был стар, внизу не охранялся, а домофон – это не проблема. В общем, Гурьянов без труда проник в квартиру и стал ждать. Когда по рации Влад сообщил, что подъехала машина, полковник забрался на просторные антресоли, куда никто не полезет, затаился среди коробок. Дышать там было трудно, но можно. Он, бывало, коротал время в куда худших местах – в арыках с нечистотами, канализационных люках. Так что по сравнению с ними антресоли – просто полка в мягком вагоне, где есть все шансы приятно расслабиться.. Он подождал, пока хозяин квартиры отправится в ванную. И встретил его у выхода.

– Не убивайте, – прошептал Политик, когда его кинули на диван.

– Заплачено, – улыбнулся Гурьянов и нажал снова на болевую точку, увидев, что хозяин квартиры собирается заорать.

Через минуту полковник привел его в чувство и проинформировал:

– Тихо, идиот. Не будешь орать, будешь делать, что тебе говорят, – останешься жив. Понял? Я спрашиваю, ты понял? – Гурьянов отвесил полновесную пощечину.

– Да, да…

– Сейчас ты оденешься. Мы спустимся на лифте. Ты тихо сядешь в машину. И мы поедем в спокойное место, где переговорим. Хорошо?

– Может, здесь переговорим?

– Не может. Одевайся. И без фокусов, – для острастки Гурьянов залепил еще одну пощечину, так что голова Политика качнулась и вдавилась в мягкую диванную подушку..

Пленник жалобно заскулил. Потом поднялся и послушно оделся. Они спустились вниз, вышли из подъезда и пошли через глухой арбатский двор. Полковник поддерживал его за руку, готовый сжать, отключить движением пальцев. Политик морщился от боли, пыхтел, как паровоз, но не дергался.

– Карета, – полковник кивнул на машину – «Волгу», на которой только что перекинули номера.

– Куда вы меня везете? – спросил Политик.

– На кудыкину гору. Принимай груз, – Гурьянов втолкнул Политика на заднее сиденье и присел рядом. Влад обернулся и сказал:

– Привет. Ты думал, больше не увидимся?

Маничев попытался завопить, но полковник вовремя сдавил ему шею.

– Если по дороге попытаешься вырваться, я тебя убью, – напомнил Гурьянов. – Руками. Что не понятно?

– Все понятно, – прошептал Политик.

– Люблю понятливых. Поехали…

Предстояло проехать по вечерней Москве и выехать за город. На этом пути могли ждать разные неожиданности, самая реальная из которых – попасться на глаза дорожным инспекторам. На случай, если Политик взбрыкнет у поста, Гурьянов имел удостоверение уголовного розыска – всегда можно сказать, что везут задержанного преступника. Но светиться лишний раз им не стоило.

Из Москвы выехали без осложнений. Через несколько километров от окружной Влад остановился. Незачем, чтобы пленник знал, куда везут. Политика запихали между сиденьями, завязали ему глаза, пригнули голову.

– И башку не высовывай, – прикрикнул полковник. «Волга» пробиралась по проселочным дорогам. Наконец вывернули к заброшенной войсковой части, вывели из машины пленного и повели в подвал, где еще недавно разбирались с ахтумским бандитом.

– Это мы где? – спросил Политик, затравленно оглядываясь.

И тут же получил удар под дых, скрючился, осел на землю. Когда он пришел в себя, Гурьянов ему сообщил:

– Теперь будешь разевать пасть, когда тебя спросят. Понял?

– П-понял…

– Располагайся, – кивнул на табуретку Влад. – Кровь тут с прошлого раза вытерли. Так что вполне уютное место. А теперь поговорим.

– Я признаю – нехорошо с вами получилось, – начал Политик.

– Что получилось?

– Что у вас столько неприятностей было. Но я не виноват. Я не настаивал, чтобы вас уволили. Я не хотел. Я могу, чтобы вас восстановили, – затарабанил Маничев.

– Ты тупой? – удивился Влад. – Ты думаешь, мы из-за этого тебя выдернули?

– А из-за чего?

– Сейчас ты расскажешь нам все об ахтумской бригаде.

– О какой бригаде?

– За каждый неверный ответ будешь наказан, – Гурьян железными пальцами сдавил шею Политика. Тот взвыл от дикой боли. – Приступим?

Поплыл Политик сразу. Рассказал о Художнике, о том, при каких обстоятельствах они познакомились. Как сотрудничали.

– Где он?

– Не знаю. Лично я с ним редко общаюсь. У меня есть только мобильник Художника. Он всего боится и прячется по норам. Он сумасшедший. Я много видел бандитов. Но он просто зомби.

– А теперь давай про деньги.

– Какие деньги?

– Чемоданчик с деньгами из Свердловской области.

– У вас неверные данные, – поспешно произнес Политик. Убеждать его в обратном долго не пришлось. Он быстро выдал расклад и об источнике этих денег, и о порядке переброски. И то, что скоро компаньоны с Урала привозят в чемоданчике долги за два месяца – двести двадцать тысяч зеленых, – но это не только для Политика и Художника, а для многих людей. И гонцы передают их лично Маничеву. Только ему, и никому больше.

– Что дальше вы со мной будете делать? – устало, как человек, которому уже все равно, поинтересовался Политик, глядя в пол.

– Читал «Лукоморье»? – спросил Влад.

– Что?

– Кот ученый на цепи – помнишь?

– Я не понимаю.

– Посидишь на цепи денек-другой. А сейчас позвонишь шоферу и скажешь, чтобы завтра он не приезжал за тобой. Что у тебя обстоятельства. Три дня тебя в Москве не будет.

– Я не могу. У меня деловые встречи! – взвился на дыбы Политик.

– У тебя одна встреча на носу. И тебе лучше попытаться ее избежать.

– Какая?

– С костлявой. Ты жизнь свою отрабатываешь. Так что звони, псина, – Влад протянул ему телефон.

Политик взял трубку, но никак не мог попасть пальцем по клавише. Помогать ему никто не спешил. Только Гурьянов посоветовал:

– Не вздумай только хитрить. Какие-нибудь кодовые фразы, выражения. Боком выйдет.

– Да что вы, что вы! Я честно, – наконец он дозвонился и произнес:

– Володя, завтра у тебя выходной. Нет, у меня кое-какие обстоятельства… Что?.. Нет! Никаких проблем. Все! – Он протянул Владу трубку, преданно глядя – мол, я все сделал, как просили.

Влад сжал кулак. Политик вжал голову в плечи. Но бывший оперативник овладел собой и опустил руку.

Армен сидел, положив руки на руль, слушал приемник. По «Русскому радио» надрывалась сдавленно и неэстетично новая всенародно любимая певица.

– Закурить не найдется? – оторвавшись от беседки и подойдя к «девятке», спросил один из бойцов – двухметрового роста жгучий брюнет с узкими, благородными ладонями и удлиненным, породистым лицом.

– Найдется, – Армен потянулся к бардачку за сигаретами, а когда разогнулся, в лоб ему уперся ствол.

– Выходи. И не трепыхайся, птенец, – прикрикнул брюнет.

Армен скосил глаза. , Еще двое бойцов держали его на мушке.

– Вы чего, мужики? – спросил Армен, вылезая из машины и кладя руки на затылок,

– Мужики лопатами работают, поц, – брюнет ударил его в солнечное сплетение.

Пока Армен кашлял и пытался восстановить дыхание, его оттащили в сарай, нацепили наручники.

– Что ж вы, волки, делаете? – прокашлявшись, воскликнул Армен.

И тут же заработал тяжелым башмаком по ребрам. На рот ему налепили липкую ленту.

– Лежи, сучара.

Бойцы заняли свои места во дворе. Как ни в чем не бывало они курили, переговариваясь, .травили анекдоты и какие-то истории. И смеялись.

Тем временем в зале коттеджа телохранители Гарика Краснодарского – один из них приезжал в тот злополучный раз в Ахтумск и получил ранение – обыскали Художника, изъяли нож с выкидным лезвием и усадили на диван.

– Беспредельничаете, – кивнул Художник.

– Кто бы говорил, – усмехнулся один из телохранителей Гарика, усевшись на стул рядом.

– Нарсуд. Судья и два нарзаседателя, – оценил Художник сложившуюся напротив него картину.

На стульях расселись Тимоха, Гарик и Большой. Вид у них был строгий.

– Держать ответ надо, Художник, – сказал Тимоха.

– Перед кем? – спросил Художник.

– Перед людьми.

– Да. Перед бакланом, за бабки короновавшимся? Перед положением, свою братву продающим? Перед древним вором в законе, который давно в маразме и на сходняках за бабки своим голосом торгует?

Гарик сделал едва заметный жест. Телохранитель врезал пленнику по уху так, что слова замерли у него на устах. Но потом Художник упрямо засмеялся.

– Ты нам предъяву делаешь? – осведомился Тимоха с насмешкой.

– Делаю, – с вызовом произнес Художник.

– За слова отвечают, – произнес Тимоха. – Сможешь обосновать?

– Время дадите – обосную.

– Нет. Сначала ответ будешь держать. Слишком много косяков ты упорол в последнее время, Художник. Слишком много, – сказал Тимоха.

По-русски это значило, что Художник сплошь и рядом по понятиям виноват перед братвой. Ну и дальше все последовало, как пародия на суд. Вообще, в былые времена воры относились к своим воровским судам с достаточной серьезностью. Был случай, когда ради справедливости суда зеки из лагеря в Коми запрашивали свидетельские показания тех, кто сидел в Оренбурге, и за два дня приходила малява с ответом. Но здесь была не правилка. Здесь был балаган, где роли расписаны.

– На законника руку поднял, – скучающе перечислял Тимоха грехи Художника.