Текст книги "Demo-сфера"

Автор книги: Илья Новак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

Принесли вино Нате и пиво Дану. Официант был роботом – просто цилиндр на колесиках, с подносом и пластиной кликоприемника. Дан заплатил, прозрачный колпак откинулся, и они взяли бокалы.

Тут же к ним подплыл голо-буек, напоминающий серебристый тазик, над которым вспучился полупрозрачный пузырь. Внутри находился проектор, а пузырь состоял из оргстекла, покрытого пленкой фотополимерной смолы в пятьдесят нанометров толщиной. Микроскопические призмы, вытравленные в полимере лазером, направляли изображения в глаза окружающих – иногда оно оставалось в фокусе, иногда расплывалось.

Данислав поспешно опустил руку под стол, нащупал сенсорную пластину в специальном кармашке на ремне и пробежал по ней пальцами, отключая антивирус: не хватало еще, чтобы тот расстроил буек, заставил его беспорядочно кружиться над столиками и показывать что-то непристойное на глазах у почтенной публики. Голо-буек покрутился рядом, но они старательно игнорировали его, и автомат улетел.

– Здесь теперь везде машины? – спросил Данислав, поглядывая на снующего от столика к столику официанта.

– Отчего же, заведения, где обслуживают люди, еще остались! – произнесла Турби.

Говорила она так, будто сначала тщательно формулировала фразу в уме, составляла слова в правильную последовательность, и оттого звучали они книжно и выспренно. Словно осознавая этот недостаток и желая привнести в свою речь больше живости, Турби делала ударение на последнем слове чуть ли не каждой фразы, как бы ставя интонациями восклицательный знак.

– Город, к сожалению, все больше становится техносферной областью, и официанты-роботы – один из признаков!

– Да-а? – Данислав, подняв брови, огляделся. Сквозь щели между керамическими плитами улицы нет-нет да и прорастала трава, за аркой во внутреннем дворике виднелись чахлые, по самые корни напитавшиеся атмосферным свинцом и цинком деревья.

– Вы из Западного Сознания? – догадалась Турби.

Дан кивнул.

– Вот именно. Понимаете, техно – это же не просто название. Это когда ноосфера полностью вытеснила естественную биосферу. Бесприродный Технический Мир. Живая природа внутри техносферы полностью контролируется. Здесь же... – он развел руками.

Турби оказалась патриоткой – она выпятила подбородок, нахмурила лобик под льняными кудрями и пошла в атаку:

– БТМ – это тупик!

– Вот так вот круто? – удивился Данислав. – Почему же? Природа в любом случае уже обречена, это еще Альтшуллер сформулировал. Тут вопрос просто в том, чтобы не разрушать, как происходило раньше, а перестраивать.

– Подминать под себя! – обвинила Турби.

– Перепроектировать, – возразил Данислав, отпивая пиво. – Да чем вам техно не угодило, собственно?

– Хотя бы тем, что натура обладает неисчерпаемыми запасами красоты, а у техно этого нет!

– Ну почему же. Видели новый туристический остров от ‘Турбо-Аэро-Гидро’? Когда на создание ушли такие суммы, и в нем принимали участие лучшие умы – получается очень эстетично. Он в самом деле красив.

Турби помолчала, формулируя очередную благоглупость, и заявила:

– Ничто искусственное, ничто, созданное человеком, не сравнится с закатом в горах или Ниагарой! Вы видели Ниагару?

– Видел, а как же. Вполне прилично. Но...

– Эта поэзия. И музыка!

– Музыка? Шум там – уши закладывает, – возразил Дан. – Но...

– Я говорю о гармонии!

– Так и я о ней. Несомненно, в водопаде присутствует своеобразная гармония. Но девятая симфония Баха не хуже. А музыки в природе нет, только случайные шумы, правда? Вот вам пример чего-то чисто искусственного, созданного людьми, но способного быть прекрасным, – музыка.

– Музыка природы чарующа! – возразила Турби. – Просто не всем дано ее услышать. А вы, Данислав... Серба? Я вспомнила, это ведь ваши родители Дана и Святослав?..

– Да, – сказал он несколько сухо, поскольку разговоров на эту тему не любил.

– Владельцы ‘Искусственных садов’, компании по организации техносферы! Ясно, почему вы техно защищаете...

Она поймала предостерегающий взгляд Калема, несколько мгновения непонимающе смотрела на него, затем тряхнула головой.

– Вы, Данислав, не обижайтесь, но ведь они погибли в катастрофе, когда Глобальный Мост обрушился в Коралловое море!

– Не весь Мост, а только одна секция, – поправил Дан.

– Это все равно! Я говорю о том, что они, – только не сердитесь – всю жизнь работавшие на техно, как раз и стали его жертвой!

– Нет, жертвой людей. Взрыв устроили гвинейцы из Нового Маданга. Люди делают техно злым или добрым, это же ясно.

Гвинейцы, облучившиеся прогрессом соседних народов, быстро и неожиданно для остальных превратились в техноварварское племя крайне агрессивного толка. Они оставались чуть ли не последней на планете народностью с четкой культурно-этнической идентификацией, в отличие от большинства других, сначала перемешавшихся, а после разбившихся на автономии, созданные вовсе не по национальному или расовому признаку.

Дан покосился на Нату – та сидела, будто палку проглотила, сжимая ножку бокала. Мизинец оттопырен не был.

– Дорогая, но ты же пишешь стихи, – вмешался Калем. – Поэзия, а? Суслики и бобры не сочиняют стихов, и ветер тоже...

– Я черпаю вдохновение из природы! – сказала Турби и, подумав, добавила: – Поэзия природы божественна! Бог создал жизнь, но дьявола в божественном плане не было – его создали люди. Техно лишено добра. Оно неодушевленно, безжизненно, а природа – одушевленна. Нет, одухотворенна!

– Ну, ИскИны тоже одушевленны, – не согласился Калем. – Да и в природе...

– Никаких ИскИнов нет!

– Ну что ты, Турби... Просто их совсем мало, меньше десятка, и работают они где-то в недрах самых крупных корпораций. А вот так, как Гэндзи, то есть чтоб случайно родившийся ИскИн... вообще единственный раз. Так вот, насчет природы – какое же там добро со злом? Там рациональность, выживание видов, смерть слабейших и больных. А мы о своих калеках заботимся – при помощи той же техники, кстати. Вот завтра поглядишь на Общежитие и решишь, прекрасно оно или нет. По-моему, классно у них получилось. Ну и, если уж твоей, э... твоей мысли следовать, Турби, то технологии Общежития как раз ‘добрые’ – потому что направлены на жизнеобеспечение и комфорт людей, которые там будут жить. Они освобождены почти от всех бытовых проблем, могут отдаться, гм... – он блеснул своими черными глазами на блондинку и быстро отвел взгляд, – отдаться творчеству. Науке. Поэзии, в конце концов. Натура такие условия жизни никогда бы не обеспечила, пещера какая-нибудь или там шалаш из веток... Природа лишена комфорта и негигиенична.

Турби, которой через взгляд передалось томительное волнение, овладевшее после второго бокала вина горячей натурой Калема, молчала. Мизинец был оттопырен.

– Кстати, ИскИны, – сказал Дан, обрадованный, что Калем сам подвел разговор к этой теме, и спеша завершить невразумительный спор. – Что тут у вас произошло с этим, как его... с Ганджи?

– Гэндзи, – поправила Турби.

– Да, Гэндзи. У нас в новостях про это говорили, но как-то смутно.

– Потому что оно и было все очень смутно, – откликнулся Калем. – Вячеслава Раппопорта помнишь? У него еще старший брат на Континентпол работает вроде бы.

– Конечно. Он у нас теорию информации читал.

– Во-во. Он создал этого Гэндзи на винте из бактерий. Не важно, главное, Гэндзи сначала был справочным центром, а после превратился в ИскИна. А потом обнаружил какую-то секретную группу, которая чем-то там занималась... не знаю. По заказу какой-то крупной конторы – не то ‘Майкрософта’, не то ‘Вмешательства’. Что они делали – так никто и не понял. Нет, ну может сам Проректор в курсе, но... В общем, Гэндзи ополоумел.

– Как ИскИн может сойти с ума? – удивился Данислав.

– Да кто его знает? Я только слышал, что Раппопорт в него прошил три закона, ну эти, банальные... В школе мы его учили, как его... Асимов! Только ‘роботов’ на ‘ИскИнов’ заменил. Мол, ИскИн не может причинить вреда человеку или своим бездействием... ну и так далее. В общем, Гэндзи сбрендил, а потом самое странное началось.

– Страшное! – вмешалась Турби.

– Ну или страшное. Ты ж Раппопорта помнишь – он всегда нервным был, холерик, короче, но веселый такой мужик, с чувством юмора, незлой. Так вот, Гэндзи ему что-то такое рассказал – после этого Раппорт пришел на лекцию и начал, по словам студентов, чушь нести. Заговариваться стал, потом вдруг заикаться начал сильно – ты ж помнишь, за ним раньше такого не водилось... На середине лекции похватал свои папки и убежал. И все, исчез. Мы его не видели больше, пропал человек.

– Он что, тоже с ума сошел?

– Нет, вроде нет. Просто нервный срыв. А вот другой человек – тот сошел с ума. В этой спецгруппе, материалы которой Гэндзи обнаружил, работало трое. Я их знал. Один, Миша Азберг, исчез – похоже на то, что его агенты той конторы, которая спецгруппу создала, и ликвидировали. Второй, Людвиг Ассасинов, застрелился. Вечером после лекции пришел домой и пальнул в рот из дробовика. Его отец охотником был в Псевдозоне, ружье в наследство оставил. А вот третий, Иван Кропоткин, – тот и вправду с ума сошел. Ему вроде как Гэндзи что-то такое показал, это бюрики потом, когда уже расследование проводилось, обнаружили. На домашний комп Кропоткина от Гэндзи поступил длинный видеоряд. Кропоткин, получается, его посмотрел – и сбрендил. Попытались дальше выяснить, что к чему, но файл не нашли, хотя вроде бы отследили, что к Гэндзи он попал... из космоса.

В отличие от других сведений, это действительно было нечто новое, и Дан переспросил удивленно:

– Из космоса? Что, прям...

– Нет, ну, может, не из дальнего. С орбиты, наверное.

Данислав кивнул. Ната, допившая вино, во-первых, скучала, во-вторых, злилась. Осоловевшая Турби бросала на Калема призывные взгляды.

– Идти пора, – решил Дан, вставая. – Вы куда сейчас?

Калем и Турби переглянулись.

– Куда-нибудь... – неопределенно сказал колесничий. – Прогуляемся... Хорошо, дорогой, завтра на открытии встретимся. Это, кстати, по поводу нашего предыдущего разговора, Турби. Поглядишь на Общежитие и решишь: может ли быть прекрасным продукт техносферы.

– Так, секундочку... – подняв указательный палец, Шунды другой рукой подкрутил эго-форминг в нужную позицию, и, очень быстро впав в ярость, завопил:

– Как он ушел?!

Магадан с Тишкой старались держаться подальше и выписывали круги вокруг бегающего по бункеру командира, будто два спутника вокруг материнской планеты.

– Как он ушел?!!

Крики звонко отскакивали от бетонных стен, словно шарики для пинг-понга, метались по помещению.

– Он же цепь на хер сломал! Она мне в двадцать тысяч обошлась!

У Магадана, как всегда, когда он попадал в бункер, начала чесаться татуировка. Терзая ногтями грудь, он подкатил к длинной яме под стеной. На середине лезвенной цепи лежало два тела, листья прорезали их.

– Он по трупам перебрался, – сказал Магадан.

– Так просто? – огорчился Тишка. – А я думал, че-то фантастическое...

От будки охранников к яме тянулась длинная полоса темной, слабо насыщенной кислородом крови. Двое солдат-дерекламистов были мертвы, колесничий уже рассмотрел тела: их словно голыми руками растерзали, а у одного еще и лицо выжжено. Где этот мужик взял горелку? Его же в микроавтобусе обыскали и просканировали тело на предмет имплантов...

Третий охранник, дрожа, прятался в будке, тихо подвывая от боли, – у него была сломана рука.

Шунды, подгоняя солдата пинками и руганью, принудил его выбраться наружу, поставил на колени спиной к яме, подобрал валяющийся на полу звуковой кастет и шмальнул в голову провинившегося с близкого расстояния. Всем показалось, что потолок бункера с глухим стуком просел на пару сантиметров – хотя такого не могло произойти в принципе. У присутствующих заложило уши, словно в помещении вдруг резко изменилось давление, а у солдата, конечно, сразу лопнули барабанные перепонки, он замычал, разинул рот и опрокинулся назад – прямо на цепь. Словно переспелое яблоко уронили на торчащие острием вверх гвозди. Дерекламист подергался и застыл, разбросав руки и ноги, концы листьев прорезали грудь и бока. Листья извивались в экстазе, впитывая кровь, сухо шелестели и постукивали алмазными прожилками, чуть не причмокивали от удовольствия.

– Зря он, – пробормотал Магадан, сглатывая. – Хоть узнали бы, как этот черт смог удрать...

– Тишка! – взревел Шунды из другого конца бункера. – Ты Машину в лабораторию поставил?!

– Да, командир, – поспешно откликнулся колесничий. – Она сетку нашу почти сожрала, представляешь?

– Как это – сожрала?

– Ну, вроде... впитала ее в себя. Только концы и торчат.

– Так выдерни обратно! И приведи туда старика, пусть занимается. Я позже приду. Магадан, сюда!

– Есть, командир!

Тишка с Магаданом переглянулись, и первый покатил к элеватору, а второй – к Одоме.

– Поставь новых охранников, – велел тот, когда колесничий остановился рядом. – Путь уберут здесь все.

В группе Шунды было полтора десятка человек, в основном – простые бойцы, которые несли охрану территории и выходили на задания, где требовалось большое количество участников. За всю историю существования группы одновременное присутствие всех ее членов понадобилось лишь единожды, когда ломанули инкассаторский фургон. С помощь Вомбата Шунды смог зажилить часть кликов, что лежали на счету Антирекламного фонда. Это было до того, как бизнесмены, организовавшие фонд – и все движение дерекламистов в Восточном Сотрудничестве, – добившись своего, прекратили финансирование и отозвали средства. А из фургона тогда добыли диски с новейшим софтом. Шунды разбогател. До главного ламы ‘Вмешательства’, директоров ‘Электрикум Арт’ или, к примеру, владельца ТАГ ему было далеко, но он стал одним из самых зажиточных людей в этой экономической области.

Солдаты жили в большом цехе кирпичного завода, перестроенном под общежитие, и Магадан покатил туда. У Шунды же была своя квартирка – несколько бывших кабинетов на третьем этаже заводской администрации. Он принял душ, переоделся, поел, передохнул немного, сидя на высоком стуле перед окном и глядя на поросшие бурьяном растрескавшиеся бетонные плиты, ржавые арматурные клети и горы грязного песка. В комнате стоял сейф, Одома раскрыл его, достал прямоугольный серебристый брусок с несколькими кнопками, задумчиво повертел и сунул обратно. Подкрутил эмошник в то положение, которое выставлял всегда, общаясь со стариком, и потопал в лабораторию.

‘Лаборатория’ – это, конечно, слишком сильно сказано. Просто бывшая мастерская, где когда-то обновляли электролит в заводских погрузочных карах. Теперь здесь было установлено несколько приборов, манипуляторы и плоские мониторы из натянутых на рамках квадратных кусков электронной бумаги.

– Что это с вами? – спросил Одома, увидев, что старик облеплен розовой жижей. – Где вы измазались?

Вячеслав Раппопорт повернулся к нему. Одетый в замызганный лабораторный халат и спортивные штаны, седой, с мелко трясущейся головой и морщинистым серым лицом, он выглядел лет на десять старше своего истинного возраста. На груди его висел небольшой компьютерный терминал черного цвета.

– Я залез в-внутрь, – прошамкал Раппопорт тусклым скорбным голосом, махнув худой рукой в сторону Машины, что стояла на широком железном поддоне в центре лаборатории.

Шунды был холоден и собран. Он встал рядом с поддоном, старик присоединился к нему.

Машина имела цвет свернувшейся крови, а форму... у нее не было формы в привычном понимании. Более всего это напоминало огромный ком пластилина, размятого гигантскими пальцами. Чуть ниже взрослого человека среднего роста, длиной примерно как обычный легковой токамобиль. Сбоку розовели две пухлые вертикальные складки – будто здоровенные половые губы.

– Вы забирались внутрь? Что вы можете рассказать мне по поводу этого устройства? – четко выговаривая слова, произнес Одома, чье сознание сейчас купалось в наведенном приставкой психормареве из разряда ‘холодная деловитость’.

– Фантастика, ма-а... мальчик, – прошамкал Раппопорт, тряся головой.

Если бы какой другой человек обозвал его ‘мальчиком’, Одома тут же на месте его бы убил, но старику приходилось прощать многое. Кроме него, спецов в распоряжении Шунды не было. К тому же Раппопорта не нужно охранять – он сам когда-то связался с Одомой и рассказал ему все, а после добровольно пришел к дерекламистам.

– Что вы имеете в виду?

Старик попятился, присел на корточки, упершись ладонями в пол между своих ступней, и сразу стал похож на больную задрипанную обезьянку, к тому же – голодную. Правый его глаз был обычным, а слегка выпученный левый – с высветленным мутно-молочным зрачком.

– М-мне бы стикерс... – попросил он, дергая веком.

Одома хлопнул по карману комбинезона.

– Получите, когда все расскажите.

– Рассказать... Трудно рассказать что-то к-конкретное. Я думаю, в-внутри вещество на основе перфтордекалина. – Он замолчал, темный зрачок правого глаза сдвинулся, глядя на Одому, а левый, светлый, так и пялился на Машину – бессмысленный, будто у олигофрена.

– Пер-фтор-дека-лин, – раздельно произнес Шунды. – Разъясните, будьте добры.

– Углерод с фтором. Вроде искусственной крови – им мо-о... можно дышать, он присоединяет кислород и п-переносит его. Тот попадает п-прямо в альвеолы... – Раппопорт вдруг закачался, с сипом и сухим кашлем натужно выхаркнул розовую слюну на пол перед собой и отер губы дрожащей рукой. – До-о... до сих пор отплеваться не могу. Мерзкое ощущение. Так вот, перфтордекалин выдерживает до-о... до четырехсот градусов. С водой и спиртом не смешивается, не го-о... горит. И он инертен. Не ядовит, значит. А эта корка, что на поверхности... Это, д-думаю, слой органического геля, коагулировавшего из золя, что наполняет устройство. Этот гель выполняет функцию за-а... защиты, а еще выцеживает кислород из окружающего, отфильтровывает и пропускает внутрь. Пре-е... превращает молекулы кислорода в дисперсную фазу, насыщая ими перфтордекалин.

– Искусственная кровь... – повторил Шунды, напрягая свои скудные познания. – Но кровь – это жидкость. А мы дышим этим... газом. Как можно дышать кровью?

– Я был в-внутри, – повторил старик, выпрямляясь. – Пролез через эту штуку... – он показал на розовые губы. – До середины про-о... протиснулся, а потом как бы... как бы засосало в-внутрь. Жидкость наполняет легкие, ты в-вроде бы тонешь, захлебываешься первые секунды. А потом вдруг по-о... понимаешь, что можешь д-дышать. Главное, чтобы рот был приоткрыт, чтобы кислородные ассоциаты попадали в-внутрь. А вообще – оно легкое очень. В-взрослый му-у... мужчина ее приподнять сможет.

Сложив руки за спиной и ухватившись пальцами правой за кисть левой, Одома молча разглядывал Машину.

– Ассоциаты... – пробормотал он наконец. – Ладно. Так что там, вы говорили, внутри?

Раппопорт вновь сплюнул и зашамкал:

– Я могу лишь пре-е... предполагать, это неизвестная мне биотехнология. Н-никто на планете не умеет пока такого, я уверен. Все это – т-тонкая жидкодисперсная система. Лиофильная. Самое необычное – она как бы... как бы трехфазная. Не по-о... понимаете, мальчик?

– Нет. Разъясните.

– Ну во-о... вот, дисперсные системы... Они состоят из непрерывной фазы... Это как бы... как бы вся среда внутри этой штуки, то есть в данном случае – модифицированный перфтордекалин. Вто-о... вторая составляющая – прерывистая фаза. Какие-нибудь пузырьки, крупинки, или еще что, которые п-плавают внутри непрерывной фазы. Они еще н-называются мицеллами. Бывают структурированными или неструктурированными. Две эти части и составляют дисперсную систему. Так во-о... вот, тут у нас внутри непрерывной фазы – два вида мицелл. Одни – структурированные, они там вроде... вроде объемной сетки т-такой, висят почти н-неподвижно. А второй вид – в броуновском движении п-пребывает. Кружатся они там. Этими вторыми вы можете дышать. А сетка, то есть структурированная п-прерывистая фаза, это... Не-е... не знаю, что это, мальчик. Не пойму.

Шунды тоже ни хрена не понял, вернее, понял крайне мало, и, поворотившись на каблуках, глянул в сторону Раппопорта. Белесый зрачок смотрел тоскливо, в нем присутствовало что-то неземное – будто глаз принадлежал какому-то рептилиевидному инопланетянину. В другом состоянии Шунды махнул бы на все это рукой, но психомарево еще действовало, и он попытался разложить услышанное по полочкам.

– Дисперсная система состоит из двух частей – непрерывная эта... фаза, то есть жидкость, искусственная кровь. И пузырьков, плавающих внутри, – прерывистой фазы. Так?

– Пленочки, или ко-о... колбочки, призмочки, пузырьки... – вставил старик.

– Ладно. Но здесь прерывистых фаз две, одна – структурированная, в виде объемной решетки, вторая – беспорядочная. Эта вторая попадает в легкие, и ею можно дышать... Правильно? Ладно, а первая? Которая жесткая, структр... структурированная – что оно такое? Может, это каркас, который поддерживает... – он неопределенно повел рукой в сторону Машины, – поддерживает ее форму?

– Нет, что-о... что вы, – возразил Раппопорт. – Это же всего лишь... молекулы какие-то, что ли? Они н-ничего поддерживать не могут. Я думаю, это скорее... – он покосился на Шунды правым глазом. – Нейронная сеть с распределенной системой вычислений, Ра-а... распределенкой.

– А корка... этот гель на поверхности?

– О, у него совершенно необычайные с-свойства. Он одновременно и в-вроде мембраны, пропускающей кислород. И пластичен. Но-о... но способен отражать всякие в-внешние воздействия.

– Для чего?

– Для чего? Ка-а... как для чего? Конечно же, чтобы защитить того, кто в-внутри.

– Так это охранный транспортный биомодуль! – понял наконец Одома. – Что вы мне голову морочите, так бы и сказали. Типа спецфургона со сканерами и радарами?

– Ну-у... может быть. Да. Хотя... з-знаете, мальчик, по-моему, он разумен. Ко-о... конечно, примитивно, функционально разумен.

– Но мы сможем с его помощью попасть в средад?

– Ну д-да. Для то-о... того его и сделали...

Тут в лабораторию вкатил Магадан.

– Солдат расставил, командир, – доложился он. – Все пучком и в лучшем виде.

Кивнув, Шунды подошел к модулю, пригляделся к розовым складкам... в них было что-то настолько гипертрофированно бесстыдное, что он стесненно хмыкнул и отвел взгляд.

– А как им управлять? – вдруг сообразил он и обернулся к Раппопорту. Рот Одомы неспешно, как в замедленной съемке, кривился уголками книзу, на гладком мальчишеском лбу возникали морщины, и голос менялся – в нем крепчали горячечные, злые нотки. – Там что – рычаги, баранка, педали? Телемонокль?

– Да нет же, мальчик! Я же говорю – вроде нейросети! – от возбуждения старик даже позабыл заикаться. – Вы когда влезаете, вы же прямо внутри нее оказываетесь, да еще и непрерывная фаза у вас в легких, в горле, в носоглотке... Там такое происходит... Эта штука, машина эта, она транслирует изображение в-всего, что вокруг, прямо в-вам в сознание... Вы по-о... попробуйте, не бойтесь – я вот попробовал, и живой!

– Полудохлый, – сказал Шунды, презрительно глядя на старика. – Магадан, если со мной что случится, убьешь его. Жопой на лезвия посадишь, понял?

Колесничий кивнул и ухмыльнулся.

– Ну ладно... – Шунды обеими руками ухватился за складки и медленно развел их в стороны.

– Мальчик, а стикерс! – застонал Раппопорт, простирая вслед руки. – Лепесток м-мне сначала! Стикерс приклеить дайте!

– Приклеишь, как обратно выберусь, – глухо донеслось из модуля, после чего розовые губы сомкнулись вокруг Шунды Одома.

Мягкие стенки сжали его, содрогнулись, будто в оргазме, и втянули внутрь – во что-то теплое и густое, наполненное беспорядочно клубящейся пылью мицелл. Оно казалось темно-красным в мерцающем свете крошечных пузырьков, которые, выстроившись перпендикулярными рядами, образовали симметричную структуру из бесчисленных пустотелых кубов. Шунды задергался, рефлекторно пытаясь вырваться обратно, как упавший в воду, не умеющий плавать человек, но не находя выхода; разинул рот в беззвучном крике – и на несколько мгновений потерял сознание.

Он очнулся, вися, подогнув ноги, в густой взвеси непрерывной фазы, с разинутым ртом – грудь тяжело двигалась, мышцы сдвигали и раздвигали ребра, но теперь легкие наполняло то же самое, что и снаружи, и это было неприятно, странно и необычно... но не смертельно, лишь сердце стучало глуше и тяжелее, чем всегда. Шунды Одома не вдыхал – но он дышал.

По нейронной сети пришел вопрос: Кто ты?

Темно-красная среда всколыхнулась, разошлась двумя занавесами, открыв картину: стена мастерской, угол фрезерного станка, изогнутый манипулятор – все это слегка искаженное, будто смотришь через очень большую, но слабую линзу.

Кто ты?

Голос звучал в мозгу... хотя сейчас Одома не чувствовал своего тела, ни рук, ни ног, ни головы, где этот мозг находился. Шунда висел, свернувшись, будто зародыш в теплых густых водах...

Ты будешь двигать меня?

Двигать? – подумал в ответ Шунды.

Ты можешь двигать меня. Вперед. Назад. Влево. Право. Наискось. С разной скоростью.

Теперь Одома видел всю мастерскую – для его взгляда покрывающая модуль корка стала мутно-прозрачной, хотя он был уверен, что старик и Магадан как и прежде не видят того, что внутри. Они стояли под стеной и глядели на модуль. Шунды различил и проход, то есть шлюз модуля слева от себя: две протянувшиеся вертикально узкие темные полосы.

Вперед, – подумал он. – Медленно.

Картина дрогнула и стала меняться, все поползло в одном направлении.

Стена, – сказал голос модуля в голове. – Что с ней сделать?

А что ты можешь сделать?

Могу остановиться. Могу повернуть. Могу сдвинуть ее.

Сдвинуть? Что это значит?

Значит, – сказал голос. – Значит... Разрушить. Уничтожить. Разбить. Поломать. Расплавить. Снести.

Стой.

Модуль остановился. Шунды Одома, размышляя, замер посреди сети из пузырьков.

Куда более сложная сеть – ее называли геовэб – лишь недавно освоенная, окутывала планету незримым легчайшим одеялом биомагнитного поля. Устаревшее название ее было эхосеть, потому что считалось, что она подпитывается эхом всех мировых гроз: резонансом Шумана. Двигаясь со скоростью света, резонанс кольцевой волной беспрерывно катился по планете, восемь раз в секунду ярко высвечивая на своем пути ленивые магнитные завихрения и расплывчатые пятна статического атмосферного электричества, более густые в теплых местах и разряженные в холодных; позади резонансного вала они тускнели, чуть расплываясь, а когда он в очередной раз достигал их, вновь разгорались красками. Интернет был заключен в проводах и оптоволоконных кабелях, информация хранилась на винчестерах – в жестком дискретном мире. Знаменитый протокол 7/83 позволил вложить Сеть прямиком в поле Максвелла. Здесь программы могли как существовать на отдельных серверах, так и становиться децентрализованными приложениями: распределенные по значительным областям геосети, они меняли занимаемую ими площадь, модифицируя самих себя в бесконечном поиске идеальных решений, перестраивались и самоорганизовывались, протягивали друг к другу автономные подсети для решения схожих задач, разрушали их, перерождались или умирали; вечный беззвучный шум, призрачный шелест миллиардов терабайт, единиц и нулей, стоял над планетой, и тысячи клиентов входили в геовэб посредством внешнего харда или телесных пользовательских интерфейсов.

Планетарная Сеть – штука динамическая, подвижная. Подчиняясь легчайшим, мягким течениям – флоу – непринужденному скольжению битов, легкому дыханию вечности в атмосфере цифрового кода, следуя незадокументированным, лишенным строгой математической логики эстетическим принципам, она сама себя налаживает, выстраивая фрактальные узоры, красота которых кое-кого сподвигнула на то, чтобы признать ее разумной. Геосеть сексуальна и прекрасна, как Афродита из пены, свежа и настойчива, как весенний бриз. Флоу – это естественная самонастройка динамических конфигураций, универсальная навигация, легкость перемещения от файла к файлу, от программы к программе, прозрачность интерфейса, отправляющая сознание пользователя в бесконечное путешествие через глобальную архитектуру геосети, когда поиск даже самой утилитарной информации – это творческий акт, а ее обнаружение и постижение – оргазм художественного переживания.

Хотя ума у геосети все же нет: она разумна не в большей степени, чем накатывающий на пустынный песчаный берег океанский прибой, чем дуги водяных рифелей или морозные узоры кристаллизующейся на стекле влаги. Но оптимальные маршруты прохождения данных вычисляются словно сами собой, и потому связь с частным партнером Континетпола Михаилом Раппопортом была отличной.

По вечерней улице, озаренной высокочастотными токами – сиянием светящегося над Университетами воздуха, – они уже подходили к Общежитию, когда Дану пришлось сесть на скамейку. Он сказал Нате: ‘Подожди, меня вызывают’, вытащил из кармашка на ремне телемонокль, нацепил на нос и вставил штекер-спичку в крошечное гнездо под мочкой правого уха. Его короткая черная комфорт-куртка – комфортка – несла в себе множество хитрых карманчиков, соединенных проводами отделений и вшитых в ткань микрокапсул. Монокль же был навороченный, универсальный: закрывал не только глаза, но и часть ушных раковин, чтобы доносить до пользователя звуковой ряд, а еще от дужки вниз шла проволока с каплей микрофона на конце.

Его телесный комп, собственно говоря, не представлял собой ничего такого уж супер-высокотехнологичного. Что может быть проще, чем имплантировать в позвонок крошечную серебристую фитюльку, голографический винчестер на пару терабайт? Проц под правой лопаткой – тоже нехитрое дело. Нет, конечно, есть технологии и куда более простые, но и эта – не последний писк хай-тека.

Пока что на планете насчитывалось не так уж много пользователей геовэба. Существовали интерфейсы, реагирующие непосредственно на ментальное усилие, на изменения бета-ритмов, но у Дана была обычная сенсорная пластина, подключенная к телемоноклю оптоволоконным шнурком. По ней приходилось водить пальцами или коротким пластиковым стрекалом, соединяя линиями квадраты с различными буквами и цифрами и отдавая таким образом команды.

Для максимальной интерактивности лучше всего лежать в емкости с жидкостью, удельный вес которой равен весу человеческого тела, имеющей такую же температуру, в изолированном помещении. Но и так было хорошо.

Хотя не очень: он чувствовал дуновение ветерка, ощущал ягодицами и спиной скамейку, а это отвлекало. Впрочем, ощущения казались далекими, их почти заглушали два потока синхронизированной информации, которыми монокль наполнял уши и глаза. Эмблема геовэба – голубой шарик, заключенный в круглую клетку из пересекающихся под прямым углом тонких белых линий – мигнула и исчезла.