Текст книги "Это в сердце было моем"

Автор книги: Илья Миксон

Соавторы: Борис Левин,Вольт Суслов,Герман Гоппе,Феликс Нафтульев,Валентин Верховский,Анатолий Конгро,Александр Рубашкин,Сергей Грачев,Валерий Ларин,Анна Сухорукова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

И вот это "частное лицо" отыскало и подняло сорок один самолет, восстановило для истории имена уже двадцати шести героев – работа для целого отряда следопытов! Так что перед нами не краткое, мимолетное увлечение, а гигантский труд. Поневоле задаешься вопросом: почему же именно Марков взвалил на себя эту нелегкую ношу и почему тянет ее уже лет тридцать?

Трудно даже представить, сколько километров довелось ему исшагать, исколесить по проселочным дорогам, сколько сотен тонн земли переворошить лопатой. Но не это главное. Ведь он не просто отыскивает самолеты, а находит и переписывается с родственниками героев, приглашает их и встречает, наконец, беседует и каждый раз словно пропитывается чужой болью. Так что его поиски – нагрузка не только физическая, а трата сил душевных, сострадание. Какое уж тут удовольствие, отдых...

Надеюсь, вы поняли, что слова "увлечение", "хобби" в данном случае явно не подходят. Ну что ж, попробуем найти другие.

* * *

...Война застала его восьмилетним пареньком в Мариенбурге, пригороде Гатчины. Мужчины к тому времени уже все были призваны. В поселке остались лишь женщины, ребятишки да несколько дряхлых стариков. Это, конечно, не считая военных – на окраине, за огородами стояли артиллеристы, там проходила линия обороны.

Поселок почти не бомбили. Самолеты шли прямо на Ленинград. Зато все чаще рвались вокруг артиллерийские снаряды. Ребятишки уже по одному их звуку научились распознавать, с чьей стороны идет обстрел. У наших звук был низкий, "басовитый", у вражеских – тонкий, надтреснутый. Услышав его, следовало немедля бросаться на землю.

Вскоре начались и бомбежки. В доме уже не осталось ни одного целого стекла. Мать сбегала к соседке, имеющей в огороде большой ледник, и договорилась с ней о переезде – в леднике было хоть какое-то укрытие. В скором времени там обосновалось уже человек пятнадцать женщин и детишек – все из соседних домов. Топилась буржуйка, в углу, в темноте, жалобно и шумно вздыхала корова – ее пасли по очереди в короткие затишья между обстрелами. Бедная Буренка настолько ошалела от последних событий, что не очень-то и рвалась на волю. Наоборот, заслышав первые разрывы снарядов, тут же трусила в укрытие.

В минуты затишья Мишка выныривал на улицу. Выяснял, куда попали снаряды и чьи дома целы, забегал нарвать яблок в сад – урожай в ту осень выдался богатый, вот только собирать было некому. Как-то днем, услышав низкий, заполняющий все гул мальчик задрал голову и обнаружил тучу вражеских самолетов, летевших на Ленинград. Он принялся их считать, дошел до пятидесяти, сбился и начал снова. Вечером Мишка понесся на позицию, где стояли наши бойцы, и увидел, что линия обороны снята. Грузовики, орудия, подводы, машины и телеги с ранеными, вытянувшись в одну бесконечную колонну, покидали Мариенбург. Мишка долго стоял, провожая взглядом усталых, засыпающих на ходу людей. "Еще вернемся", – слышал он.

В ночь с 13 на 14 сентября в Мариенбург вошли немцы. Под утро дверь ледника распахнулась от резкого удара и на пороге выросло несколько автоматчиков. "Вег!" – резко бросил один, а другой так выразительно повел дулом, что все стало ясно без переводчика. Когда все вышли, солдаты заглянули в помещение, прощупали мешки с картошкой, сено, заглянули в кадки, потом приказали всем расходиться.

Началась новая жизнь, установился немецкий порядок. Артобстрелы и бомбежки прекратились, зато введен был комендантский час. Застав на улице кого-то из гражданских, патруль стрелял без предупреждения. В несколько дней солдатня переловила чудом уцелевших кур и кроликов, подчистила в домах съестные припасы. Вскоре Мишке уже приходилось выбирать хлебные корки на привале, где еще недавно стояла полевая кухня. На площади возле базара повесили двух подростков, брата с сестрой, за то, что они стащили у своего постояльца банку консервов. На груди у каждого была привязана табличка: "За воровство у немецкого солдата". Несколько дней трупы не разрешали убирать.

А потом вслед за передовыми отрядами прибыли эсэсовцы и пошли проверки. Между тем, по слухам, в Ленинграде начался голод. Однажды Мишкин постоялец, тощий, с лошадиным лицом унтер, увидев бомбардировщики, летевшие на восток, показал пареньку на них пальцем и пояснил: "Ленинград цейн таге капут", и громко захохотал, обнажив крупные желтые зубы.

Новый порядок воцарился, казалось бы, навсегда. Но через месяц Мишка стал свидетелем боя, который остался у него в памяти на всю жизнь.

А дело было так. После обеда Мишка колол возле крыльца дрова и вдруг услышал стремительно приближающийся треск моторов. Низко над крышами пронесся "ястребок". На его зеленом боку серебристой краской выведены были слова: "За нашу Советскую Родину!". Сразу же вслед чуть повыше мчались три "мессера".

Мишка бросил топор и мигом взлетел на крыльцо, пытаясь разглядеть, чем кончится погоня. К тому времени он знал уже марки всех боевых машин. Знал, что у немецких скорость намного выше, чем у "ишачков", зато те – маневреннее, что это качество используют советские летчики.

Так было и на этот раз. Пилот специально вел истребитель низко – чтобы враги не могли зайти "в хвост". Перед лесом же самолет неожиданно взмыл вверх, очутился за спиной преследователей и тут же застрекотал пулемет. "Мессер" задымил, и через несколько секунд со стороны леса донесся глухой взрыв.

Мишка запрыгал от радости, а неизвестный смельчак, повторив свой маневр, приближался, почти касаясь крыш домов. На этот раз фашисты не преследовали его, а решили, видно, атаковать сверху. День был осенний, облачный, и три машины закружились в воздухе, временами исчезая в облаках.

Мальчик следил за смертельной игрой, затаив дыхание. Ах как хотел бы он помочь герою! В Гатчине, где находился один из старейших в России аэродромов, о небе бредили все ребята. В один из праздников Мишка упросил дядю Колю взять его на парад в Ленинград. Там он видел боевые машины в воздухе, видел, как досаафовцы везли на грузовиках планеры. С тех пор он часами мастерил деревянные модели или пропадал возле летного поля.

Однако дело было не в любви к авиации. Мишка ненавидел захватчиков. О коричневой чуме он уже наслышался от своих сверстников, испанских ребятишек, живших в детдоме неподалеку – многих из них фашизм сделал сиротами...

Снова раздался нарастающий треск моторов и из туч вырвались две машины. "Ишачок" над самыми крышами уходил от "мессера" и, повторив маневр, поджег вторую машину. Но тут же сверху его атаковал третий "мессер", в котором сидел, видно, опытный ас. "Ишачок" вспыхнул, перкаль загорелся на нем как порох, и, быстро теряя высоту, истребитель начал падать в болото. Наверное, летчик был прошит очередью в воздухе, потому что его машина не маневрировала. Два взрыва донеслись почти одновременно...

Мишка долго сидел на крыльце, плача от несправедливости и бессилия. Потом слезы высохли и он стал думать об этом неизвестном летчике. Герой один не побоялся схватиться с тремя "мессерами" и все-таки сбил двух. А ведь ходили слухи, что в здешних местах воевали асы из дивизии "Люфтваффе"!

Ветер донес запах гари с болота. "Ничего, ничего – шептал Мишка, – погодите. Еще будут у нас самолеты и герои новые будут. И бить вас будем везде без жалости..."

Сколько же еще раз приходилось ему повторять про себя эти слова как заклинание. Однажды Мишка видел, как фашистский конвой, сопровождавший военнопленных на лесозаготовки, дубинками добивал падающих от голода и слабости красноармейцев. Видел, как в центре поселка повесили шестнадцать человек, и среди них – женщин и детей, якобы разграбивших вагон с продовольствием. Но паренек видел и другое – с каким нетерпением люди ждали весточек с фронта и как быстро распространялись они на захваченной фашистами территории. Эти вести все чаще были радостными.

Впрочем, о положении дел можно было догадаться и в Мариенбурге. Почти ежедневно наши пушки обстреливали станцию. С фортов дальнобойные орудия точно били по Гатчине. На Рошальскую ветку в тупик как-то загнали три вагона с офицерами. Буквально через десять минут их накрыл огонь артиллеристов. Значит, где-то рядом незаметно расположился разведчик, значит, неподалеку были корректировщики, значит, не так-то крепок был новый порядок.

А второго мая средь бела дня бомбардировщики с красными звездами за полтора часа превратили Гатчинский железнодорожный узел – склады, мастерские, технику и казармы с фашистами – в мешанину из оплавленного металла, кирпича, земли. Удар был настолько неожиданным и мощным, что вражеские зенитчики даже не рискнули выдать свое присутствие – это было бы равносильно самоубийству.

Несколько дней Гатчина была охвачена пожарами и стелился над ней черный едкий дым. Горели запасы горючего, рвались снаряды и бомбы, вышел из строя аэродром.

"Так вам, так!" – в радостном возбуждении носился по поселку Мишка. Но самое интересное, что фашисты, похоже, не очень-то спешили наводить свой "порядок". Теперь, видно, каждый больше заботился о собственной шкуре. Очередной постоялец – на этот раз толстый пожилой фельдфебель (прошлый исчез неизвестно куда) – ходил мрачнее тучи, чуть не каждый день писал домой письма и ругался по-русски.

* * *

Война кончилась. Не вернулись домой отчим, братья матери. Надо было как-то устраиваться, зарабатывать на жизнь. Вместе с приятелем, Борькой Лозуновым, он пошел на завод учеником формовщика. В свободное время, благо стояли летние долгие дни, друзья подрабатывали: колесили по окрестностям на велосипедах, собирая металлолом. Больше всего ценились медь и дюраль. Стране нужен металл, а для них, тринадцатилетних пацанов, лишняя десятка была весомым подспорьем в семье – время стояло голодное.

Поначалу они сдавали в утиль гильзы от орудийных снарядов, куски дюраля, попадавшиеся на местах воздушных сражений, потом начали сами доставать ушедшие под землю обломки самолетов. Иные уходили вглубь на пять – семь метров. Чтобы добраться до них, ребята использовали взрывчатку, которую сами же извлекали из неразорвавшихся мин и снарядов. Она закладывалась с особым расчетом, так, чтобы не повредить самолет и вместе с тем выбросить верхний слой земли. Дальше шли уже в дело ломы и лопаты.

Возможно кое-кого покоробит меркантильная сторона дела. Что же, легко говорить об этом сегодня, но не забудем – шли нелегкие послевоенные годы. К тому же вскоре обоих увлек уже сам поиск, сюжеты беспощадных схваток. Друзья восстанавливали их по воспоминаниям местных жителей, осматривая искореженные части самолетов, догадывались о подробностях.

С каждым разом их маршруты пролегали все дальше. Вскоре Бориса призвали на службу в армию, и Марков стал ездить в одиночку, расспрашивая о самолетах мальчишек, считая их по личному опыту самым осведомленным народом. Ребятишки приводили его к останкам боевых машин, потом помогали разыскивать очевидцев сражений. Марков наведывался к старожилам, просил восстановить в памяти события тех далеких дней.

Если у убитых летчиков находились документы, задача упрощалась. Достаточно послать запрос в архив, чтобы узнать, откуда экипаж, где искать родных. Самой большой наградой Маркову были уже сами открытия и имена героев, вырванные у забвения. За каждой находкой вставала судьба, и, восстанавливая ее для живых, Марков как бы возвращал долг чести бесстрашному летчику, погибшему на его глазах в сорок первом...

* * *

Опрашивая как-то стариков, он натолкнулся на ПЕ-2, сбитый в декабре сорок третьего. Пацаны привели его на болото, показали яму с водой. Маркин прощупал трясину металлическим прутом и понял, что самолет ушел метров на пять вглубь. Несколько недель потребовалось на то, чтобы добраться до бомбардировщика. Члены экипажа в момент гибели, как выяснилось, находились на своих местах и потому все документы сохранились. По ним Марков узнал, что командиром самолета был капитан Виктор Павлович Белугин, штурманом – Павел Васильевич Гончар, а стрелком-радистом – Алексей Федорович Алтухов.

Судя по обшивке, машина загорелась в воздухе, корпус при падении сильно деформировался. Но даже по сохранившимся следам боя было ясно – произошла жестокая схватка. Алтухов до последнего момента сжимал ручки пулемета, пытаясь, видно, поймать в прицеле врага. Комбинезон на Гончаре здорово обгорел, однако записная книжка в кармане уцелела. Последнюю ее строчку Марков прочел вслух обступившим его ребятам – своим добровольным помощникам: "Горит правый мотор. Теряем высоту. Гибнем. Прощайте, товарищи". И он живо представил себе пылающий падающий самолет и этого человека, хозяина записной книжки.

– А можно им было спастись? Ну, выбросились бы с парашютом? – вдруг спросил кто-то. Марков прикинул. Задача эта – невероятно сложная, если учесть, что самолет горел. Но все же, наверное, хоть какой-то шанс спастись был...

Но уже после, познакомившись с биографией сибиряка-командира, узнав, что внизу территория была занята противником, он понял: спастись могли, но не захотели. Спастись – значит попасть в плен...

Передав документы военкому, Марков продолжает розыск, пишет запрос в Центральный архив, потом ищет родственников геройского экипажа. И мало-помалу вырисовывалась картина боя, восстанавливался последний день экипажа...

19 декабря 1943 года шел снег. Три самолета 58-го бомбардировочного полка 276-й дивизии 13-й армии (их командирами были Белугин, Жуков и Анисимов), получив задание атаковать товарную станцию, поднялись с аэродрома. Погода вроде бы облегчала задачу летчикам. Члены всех трех экипажей уже совершили десятки боевых вылетов, имели награды. Так что на задание вылетели не новички.

Они вышли на бомбометание по одному. Когда машина Белугина провела вторую атаку, ее достал огонь вражеской зенитки. Раненый Алтухов успел передать на землю радиограмму: "Стрелок Гончар убит в воздухе, машина горит" и сообщил координаты зениток. Последняя фраза была такой же, как в записной книжке штурмана: "Прощайте, товарищи".

Только вернувшись на аэродром, летчики узнали все подробности. Тогда они пополнили запасы горючего, бомб и отпросились на "сверхурочный" вылет. Место атаки было указано в радиограмме Алтухова. Бомбардировщики подошли к врагу на бреющем полете. Сначала они расстреляли из пулеметов зенитчиков, а после этого бомбовым залпом уничтожили орудия. Это был прощальный салют в честь погибших друзей.

О поисках и находках Маркова написали тогда в "Гатчинской правде". Фамилия Михаила Алексеевича, кстати, в ней не указывалась – в заметке фигурировал некий Никифоров. Дело в том, что, когда на место раскопок прибыл участковый, Марков предъявил ему удостоверение взрывника, одолженное у товарища, – сам-то он не имел права пользоваться взрывчаткой. По той же причине отсутствовал Михаил Алексеевич и во время торжественного захоронения героев, которых провожали со всеми воинскими почестями: с митингом, салютом, оркестром. Добрым словом помянули и отсутствующего следопыта. Пожилой майор, бывший фронтовик, рассказывал о поиске "Никифорова". Кроме родных погибших, официальных лиц присутствовали школьники, ребята, помогавшие Маркову в раскопках, местные жители. Многие плакали.

Наш же знакомый наблюдал всю церемонию из-за кустов, что росли неподалеку, и лишь потом, уже на обратном пути, незаметно присоединился к процессии. Именно тогда Марков почувствовал, как важно о павших героях поведать живым.

* * *

Что же такое наша память и почему одни события бесследно исчезают в ней, а другие обращают к себе мысли снова и снова и спустя годы каким-то неисповедимым образом сказываются на поступках, на судьбах. Из чего же складывается наше личное отношение к ним, личная заинтересованность?

Первое воспоминание о Великой Отечественной у меня, например, – из детства. Отцу, офицеру инженерных войск, было столько же, сколько мне сейчас, но к тому времени он уже успел пройти две войны: с белофиннами и фашистской Германией. Мать воевала на Ленинградском фронте. Друзья и знакомые моих родителей тоже, как правило, имели похожие биографии, и немудрено, что, встречаясь, они вспоминали недавно пережитое.

Потом из предместья мы переехали в большой город и отец снес куда-то все "вальтеры", "парабеллумы" и "браунинги", которые я потихоньку рассматривал в нижнем ящике стола. Друзья-однополчане еще заходили к нам на праздники, но шло время – кого-то переводили в другую часть, кто-то возвращался к мирной профессии, а кто-то умирал от давних ранений. Все меньше предметов в доме напоминало о суровом прошлом. Но оставался, правда, еще зеленый толстый альбом, й я мог часами рассматривать любительские снимки, на которых с трудом узнавал отца или мать, а иногда даже некоторых знакомых. Сделаны они были в окопах, на привале, в заснеженном лесу, возле разрушенного моста или подбитого танка.

Качество снимков неважное – бумага, видно, была плохо закреплена фиксажем и потому быстро пожелтела. И все же на ней проступали волнующие эпизоды, да что там эпизоды – молодость моих родителей. Помню, меня поразило тогда одно обстоятельство – на весь альбом всего четыре или пять "гражданских" карточек! И вот теперь, давно став взрослым, зная историю Великой Отечественной, помня о Бабьем Яре, Освенциме, миллионах погибших, прочтя Симонова, Шолохова, сотни раз видя войну на экранах кино и телевизора, зеленый альбом я все же отношу к самым глубоким, личным впечатлениям, словно через него "прошли" не только мои родители, но целое поколение.

* * *

Что такое находки Маркова? Да ведь это, по сути, вещественные доказательства подвига, реликвии, позволяющие нам не только лучше понять – ощутить далекие события, выработать личное отношение.

Однажды в стенной газете цеха появилась статья о находках заводского слесаря-сантехника. Приводились маршруты его поисков, называлось число найденных им самолетов. Было рассказано и о нескольких воздушных боях на Ленинградском фронте, подробности которых удалось восстановить Михаилу Алексеевичу. После этого начали подходить к нему товарищи по работе, инженеры, выпускники профтехучилища. Всех интересовало, как же ему удается отыскивать следы воздушных боев, поднимать искореженные машины с большой глубины. Марков терпеливо объяснял "методику" поисков, конструкцию лебедки (от взрывчатки он отказался), как по крупицам удается восстановить иногда картину сражения. "А посмотреть можно?" – этим вопросом-просьбой чаще всего заканчивались такие беседы. Марков никому не отказывал, замечая, что его знакомые, съездив раз-другой в "командировку", начинали интересоваться боями на Ленинградском фронте и ролью авиации в годы Великой Отечественной, выискивали книжки в библиотеках, встречались с ветеранами. Наконец, рано или поздно, по каким бы мотивам ни был совершен первый "выезд", всех увлекала история подвига, сами герои. Так вошел в поисковую группу инженер Владимир Сергеевич Хазов, монтер Виталий Константинович Осипов и многие другие. Начав с обыкновенного любопытства, они вскоре уже вовсю помогали поднимать самолеты, изобретали особые лебедки для подъема, посылали запросы в архивы.

Впрочем, популярность слесаря-сантехника гатчинского завода давно перешагнула границы проходной. После нескольких заметок в районной и областной газетах к Михаилу Алексеевичу начали отовсюду поступать письма. Иногда же люди, не зная домашнего адреса, приезжали в Гатчину и приходили прямо на завод, где работает Марков, так что вахтеры вскоре привыкли к неожиданным посетителям. Сколько поисков началось именно отсюда, с заводской проходной!

Как-то ему написал молодой лесничий из Молосковиц – Владимир Быков, написал о том, что знает места падения двух самолетов и может познакомить его с очевидцем воздушного боя.

Михаил Алексеевич взял отпуск. Быков встретил его на станции, и пока они ехали к лесничеству, а потом добирались до деревни Лапец, рассказывал о себе, о том, какой след оставила война в их семье, и, наконец, о самолетах. "Узнал о вас из "Смены", подумал – заинтересуетесь", – пояснил он.

В заболоченном лесу, среди редких чахлых сосенок лежали разбросанные взрывом обломки истребителя. Марков походил вокруг, осмотрел место и на следующий день начал раскопки. Извлекли пулемет, потом рацию. Так стало ясно, что машина командирская, ведь в начале войны рацию имели лишь командиры подразделений. Потом он встретился с Демурой и старый лесник пояснил: самолет, который они откопали, был покинут летчиком в воздухе. Второй же "ястребок" упал недалеко от его, Демуры, дома.

Что же произошло в августовский полдень сорок первого? Бой проходил на глазах Ивана Павловича. В небе схватились два истребителя И-16 и "мессершмитт". Врагу удалось подбить нашу машину, и пилот выпрыгнул с парашютом. Увидев его в воздухе, фашист развернулся и сделал заход, чтобы расстрелять советского летчика. Тогда второй "ястребок" бросился наперерез и таранил врага. "Мессер" с отрубленным хвостом вошел в штопор, но и для нашего героя столкновение оказалось роковым: спасая товарища, он погиб...

"Да, вот кстати и память о нем, – вдруг закончил рассказ очевидец боя и стал отстегивать ремешок ручных часов. – Коновалов была его фамилия, – и лесник протянул часы Маркову. – Коновалов".

Михаил Алексеевич с волнением взял часы, которые спустя тридцать пять лет исправно шли и точно показывали время. Он перевернул их и на задней крышке обнаружил дарственную надпись. Именной хронометр выдан был лейтенанту Коновалову Пантелеймону Дмитриевичу за боевые заслуги. Это позволило узнать еще одну строчку из незнакомой судьбы. Шли первые месяцы войны, а владелец часов уже успел, оказывается, проявить себя, заслужить благодарность. Интересно, знают ли о его последнем подвиге близкие? И как же сложилась судьба второго летчика?

Демура кивнул, словно ждал нового вопроса и продолжил рассказ. Оказывается, этому летчику все же удалось приземлиться. Он был ранен в воздушном бою и не мог самостоятельно перейти линию фронта. Пришлось скрыться в соседней деревне Крюково у одной женщины. Но нашелся предатель – выдал место, где прятался летчик. Фашисты окружили сарай, подожгли соломенную крышу. Раненый сперва отстреливался, а потом пистолет смолк, – видно, кончились патроны, и немецкие солдаты ворвались внутрь.

Через несколько секунд летчик появился в проеме двери. Фашисты подталкивали его в спину автоматами – вот тогда и увидел его Демура. Шатаясь, красноармеец сделал несколько неуверенных шагов, прищурившись от яркого солнца, оглядел собравшихся местных жителей и тут, видно, увидел того, кто предал. Лицо его перекосилось от гнева: "Ну, ты еще припомнишь Белова, гад!".

Вот так открылась фамилия второго участника боя и начался сам розыск. Хотя в останках полусгоревших машин Маркову ничего обнаружить не удалось, он не отчаивался, зная, что в первые годы войны летчики не брали с собой в воздух документы. Михаил Алексеевич решил использовать газету. Он рассказал об этом эпизоде Григорию Ильичу Браиловскому, подполковнику запаса, ведущему в газете "Смена" постоянную рубрику "Отзовитесь!", и попросил рассказать о находке читателям.

Расчет оказался верным. Через неделю пришло письмо от сестры Коновалова, а потом откликнулись его вдова и дочь из Тарту. Для них, правда, Пантелеймон Дмитриевич все еще был пропавшим без вести... И вот наконец личная встреча с родными героя. От них Марков узнает номер дивизии и полка, где служил Коновалов. Затем Михаил Алексеевич посылает запрос в Центральный архив и выясняет новые подробности. Лейтенант Коновалов Пантелеймон Дмитриевич летчик 191-го истребительного полка, гласила справка, 26 августа не вернулся с боевого задания. В другом официальном ответе сообщалось, что погиб он при таране противника. Но откуда в архиве могли быть сведения о таране? Сообщил кто-нибудь из местных жителей? Вряд ли. Ответ напрашивался один – сообщил сам Белов. О нем, к сожалению, имелись скудные сведения: «Командир звена 191-го истребительного полка был сбит в воздушном бою 26 августа».

Был сбит, попал в руки фашистов, а дальше? Михаил Алексеевич вновь расспрашивает жену Коновалова, и та вспоминает, что после войны к ним зашел один из сослуживцев мужа и рассказал, что тот спас его от верной гибели, таранив фашистский самолет. Значит, Белов жив! Марков до сих пор не теряет надежды найти его... Что же касается родных Коновалова, то Михаил Алексеевич рассказал им все, что знал сам, привел на место падения самолета, познакомил с Демурой. И, наконец, передал дочери часы отца. Часы, которые идут и по сей день...

* * *

На счету Маркова было уже множество поднятых самолетов, расследованы десятки драматических эпизодов войны в воздухе, когда его попросили помочь музею 538-й ленинградской школы, где следопыты изучали боевой путь 276-й дивизии бомбардировщиков.

Все началось с очередной "командировки" по области. Михаил Алексеевич объезжал на мотоцикле села, расспрашивая местных жителей об эпицентрах воздушных боев, и под деревней Грязно в Тосненском районе нашел еще один бомбардировщик. Марков поднял останки самолета, но документов при погибших летчиках не оказалось. Тогда он переписал номера моторов и направил запрос на завод, где они выпускались во время войны. Вскоре пришел ответ: машины поступили в распоряжение 276-й дивизии бомбардировщиков, воевавших на Ленинградском фронте. Дальше было проще. Узнав, при какой школе существует музей дивизии и где собираются ветераны, в один прекрасный день Марков туда явился, поймал в коридоре какого-то карапуза и спросил, где музей и кто им ведает.

Его познакомили с Александрой Федоровной Анисимовой, учительницей истории, инициатором создания музея. Здесь буквально все было сделано руками ребят, причем с такой любовью и выдумкой, что, попав сюда, Марков долго расспрашивал старшеклассников об их делах и планах, потом в свою очередь рассказал некоторые эпизоды, и уже через несколько минут следопыты поняли, что этот человек для них – просто подарок судьбы. Обширнейшие знания истории воздушного флота, находки Маркова могли бы здорово помочь ребятам.

На встрече ветеранов к Михаилу Алексеевичу подошел генерал-майор авиации Михаил Николаевич Колокольцев. «Вот этот школьный музей, – объяснил он, – дорог каждому из нас. А экспонатов в нем маловато. Что могли собрали. Но вот видите – непорядок: у доски погибших героев лежит винт учебной машины, а надо бы боевой...»

С этого началось сотрудничество Маркова со следопытами из 538-й. Сегодня в зале славы полков музея экспонируется почти два десятка его находок, и за каждой – увлекательная история поиска, подвиги летчиков, о которых вам расскажут экскурсоводы.

Первый "взнос" Михаилом Алексеевичем был сделан через полгода после встречи с ветеранами дивизии. За это время он отыскал следы упавшего ПЕ-2. На сей раз Марков действовал уже от имени школьного музея. Самолет ушел метров на семь в болото, и одной лебедкой уже было не обойтись. Тогда Марков пошел к экскаваторщикам торфоразработок. "Товарищи, рядом в земле находится геройски погибший экипаж. Помогите достать. Сделайте доброе дело и для героев и для школьного музея".

В выходной молодые парни подогнали экскаватор и за несколько часов добрались до бомбардировщика. К этому времени соседские ребятишки уже знали о том, что на торфоразработках найден боевой самолет, и крутились возле котлована, засыпая Маркова вопросами.

Потом, когда экскаваторщики сделали свое дело и пора было браться за лопаты, те же пареньки просились в помощники и каждый день проводили в воде по нескольку часов. Собственно, так было и со следующей находкой – под Дружной Горкой, где помогать приходили семьями.

На торжественной линейке Марков передал школьному музею пулеметы, цилиндры мотора, бронеспинку и другие реликвии. Михаил Алексеевич разволновался, покраснел, говорил сбивчиво, но ребята простили ему и не очень складную речь и отступления – настолько впечатляющими были находки, яркими – людские судьбы, что за ними вставали. И когда, передавая старшекласснику Павлу Докуеву пулемет, снятый с бомбардировщика, Марков пояснил, что еле освободил рукоятки ШКАС от пальцев стрелка – такой это был бой, паренек разволновался не меньше его.

Уже позже, в учительской Марков все беспокоился: "Как вы считаете, интересно им? Поняли?.. Нет, скучновато я все же рассказывал!".

С этого времени Михаил Алексеевич стал частенько появляться в школе, и будь то в музее или в комитете комсомола – вокруг него всегда кружок любознательных. Сегодня о необычном следопыте в 538-й школе знают все. "Когда придет Марков?" – с этим вопросом ребята частенько обращаются к Александре Федоровне. И действительно Михаил Алексеевич оказался удивительным рассказчиком. Он знал количество вылетов и номера моторов, помнил не только имена, отчества и фамилии найденных летчиков, но знал даже их довоенные судьбы. По мельчайшим, одному ему известным признакам уже на месте, как следователь, он восстанавливал картину боя, не хуже военного историка мог обрисовать положение дел на Ленинградском фронте, перечислить крупнейшие военные операции. И история словно оживала, конкретизировалась в его рассказах, захватывала именно своими подробностями, вещественными доказательствами, которые неустанно выискивал этот человек...

* * *

Достаточно пройти по коридорам нового здания, чтобы ощутить особую заботу ребят друг о друге и о своей школе. На верхнем этаже, отведенном малышам, вы попадете в красочный мир сказок. Расписаны стены, стоят огромные книжки с рисунками, а рядом – аквариумы, зимний садик. Существует даже комната, оборудованная под деревенскую избушку, – где еще нынешним городским мальчишкам и девчонкам доведется увидеть такое? И все это тоже сделано их руками, с неисчерпаемой фантазией, выдумкой, с минимальными, к тому же, финансовыми затратами.

В 538-й школе существует прекрасная традиция – за время учебы каждый должен сделать школе подарок, оставить после себя добрую память. И что интересно – об этом никого никогда не приходится упрашивать. Быть может, именно эта общая заботливость, стремление самих ребят жить интереснее, полнее и создает приподнятую атмосферу.

А у дверей музея вас встретит тишина. Вы переступаете его порог и оказываетесь в другом мире, среди портретов летчиков, карт боевых действий далеких сороковых. Под стеклом, как самая дорогая реликвия, – маленький кусочек блокадного хлеба...

Здесь тихо, но тихо напряженной тишиной внимательно слушающего класса – не пустого помещения. И посетители здесь не боятся задеть экспонат или потрогать руками.

– Пусть потрогают – им надо потрогать, так лучше запомнят... – улыбается Александра Федоровна. – Что такое школьный музей? Тот же класс, где проходят историю. Но проходят медленнее чем обычно, запоминая не только общий ход событий, но и детали, подробности.