Текст книги "Это в сердце было моем"

Автор книги: Илья Миксон

Соавторы: Борис Левин,Вольт Суслов,Герман Гоппе,Феликс Нафтульев,Валентин Верховский,Анатолий Конгро,Александр Рубашкин,Сергей Грачев,Валерий Ларин,Анна Сухорукова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

И хотя по военным условиям город в билете не указывался, установить его название теперь было не так сложно.

И вот что выяснилось. В военные годы жил Иван Алексеевич в глубоком тылу. В канун 106-й годовщины со дня смерти А. С. Пушкина он предложил начать сбор средств на постройку самолета и для этого организовал вечера, на которых читал главы из своей только что законченной повести о величайшем поэте России. Когда было собрано сто тысяч рублей, писатель направил письмо в Государственный комитет обороны: "Пусть боевой самолет, носящий гордое имя "Александр Пушкин", примет участие в освобождении от ненавистного врага нашей родной земли. Прошу включить в список действующей авиации самолет "Александр Пушкин".

Летом 1943 года И.А. Новиков получил одну за другой две телеграммы: "Самолет готов. Надпись "Александр Пушкин" сделана"; "На собранные Вами средства построен боевой самолет-истребитель "Александр Пушкин", который 28 июня передан в ВВС летчику капитану Горохову".

В день получения самолета на боевом счету совсем еще юного командира эскадрильи Юрия Ивановича Горохова числилось триста боевых вылетов и четырнадцать лично сбитых самолетов противника. Но была еще одна причина, по которой выбор командования остановился на нем, – ни на земле, ни в воздухе не расставался пилот с томиком любимого поэта. Друзья шутили, что Пушкин – не только настольная, но и воздушная книга Юрия.

В этот же день, 28 июня, "Александр Пушкин" совершил свой первый боевой вылет, а командир эскадрильи открыл новый боевой счет.

Всего на самолете-подарке отважный летчик сбил 9 фашистских стервятников. 1 января 1944 года Юрий Иванович, атакуя большую группу "мессершмиттов", сбил один из них, но и сам погиб в этом бою. Посмертно ему было присвоено звание Героя Советского Союза.

Но самолет "Александр Пушкин" остался в строю. Другие летчики поднимали его в небо. Во многих ожесточенных воздушных сражениях участвовал он. История "Александра Пушкина", советского истребителя ЯК-3, еще не дочитана до конца. Она ждет своих юных исследователей.

Томик Пушкина

А как мы читали Пушкина на фронте, как жадно следили за всем, что связано с его именем!

Мы, вчерашние школьники, для которых Пушкин (как и для вас сейчас) был всего лишь обязательным разделом школьной программы, вдруг ощутили всем своим существом, что он неизмеримо больше, чем "гениальный русский поэт", что Пушкин – это символ и воплощение всей нашей культуры, всего того, что хотят у нас отнять.

И поняли мы тогда, что пока он жив, – слово его не погибло, живы и не погибли мы сами, и что пока бьется это слово в наших сердцах, никому и никогда не удастся ни сломить нас, ни поставить на колени, ни отнять у нас самого дорогого – Родины.

В госпитале за месяц до Победы я прочитал в газете "Труд" маленькую заметку о последних часах жизни узника фашистского застенка Николая Кокарева. Называлась она "Томик Пушкина".

Столько смертей, столько трагических событий произошло на глазах каждого советского солдата за четыре года войны. Казалось бы, что может добавить еще одна смерть, тем более смерть человека, которого никогда не видел. Но и через десятилетия помню я эту маленькую заметку. Листаю свои давно пожелтевшие блокноты военных лет и нахожу строчки о том, как до самого конца оставался с Николаем великий поэт, как поддерживал его мужество своими стихами, представляю торопливые строчки на полях пушкинского томика.

Я не знаю всей исповеди Николая Кокарева. В заметке приведены лишь отрывки из нее:

"Что ж, умрем! Ведь не задаром, а за дело, которое... должно победить. Прощай, солнечный свет, прощайте, люди, прощай, земля!.. Враг неумолим и пощады не даст. Да я и не желаю этой пощады..."

"Сижу и жду, когда придут и скажут: "Выходи!", и расстреляют... Как не хочется умирать, но не оттого, что страшно, а оттого... что мало сделал для Родины..."

Видимо, ночь последняя. Он опускает подробности, и мы можем только догадываться о переживаниях человека по двум строчкам "Полтавы", которые дважды подчеркнул Николай:

Палач вошел...

О, ночь мучений!

Наступает развязка. Кокарев слышит, как идут палачи, но продолжает писать: "Итак, прощайте! Жизнь кончил... Если кто прочтет, не забудьте найти семью и передать сыну (ему уже пять лет), что его отец погиб за его счастье и счастье миллионов советских детей в будущем..." Томик Пушкина зарыт и спрятан в самом темном углу камеры. Он дождется света... света свободы.

Но и у этой истории нет завершения.

Кем был автор исповеди? За что был приговорен к смерти фашистскими палачами человек, до последнего мгновения разговаривающий с Пушкиным о любви к Родине? В давнишней заметке написано: "На эти вопросы пока нельзя дать точных ответов".

Так, может быть, следопыты и дадут теперь точный ответ?

«...На исторической дуэли»

Лето 1944 года. 2-й Прибалтийский фронт. Приближается день освобождения Пушкинского заповедника. Фронтовая газета «Суворовец» публикует солдатские письма. Вот только два отрывка из них:

"Со своих позиций я вижу высоты, носящие имя Пушкина. Цел ли пушкинский дом, домик няни? Пушкин – это сам воздух России. Иногда можно забыть, что им дышишь, но не дышать им нельзя.

Ефрейтор Ф. Селиванов".

"У твоей могилы теперь проходит передний край войны. Но знай, Александр Сергеевич, что росс не пал перед немцами на колени.

...Здесь, недалеко от твоей могилы, теперь похоронен мой друг Н.В. Рыленко. Он погиб смертью храбрых на исторической дуэли, решая судьбу поколений. Он прошел много боев, он немало перебил врагов, дошел до твоих любимых мест, и вот здесь пришлось ему погибнуть и разделить скромную славу солдата с вечной славой великого поэта русской земли.

Рядовой Николай Аношин".

Фронтовой корреспондент, а ныне известный поэт Яков Хелемский сделал ко многим солдатским публикациям знаменательные приписки.

Есть приписка и к этим двум отрывкам: "...в боях за Пушкинские Горы ефрейтор Селиванов награжден орденом Красной Звезды, рядовой Аношин – медалью "За отвагу".

Вдохновленные великим поэтом на подвиг, словом и делом подтверждали солдаты свою любовь к нему.

Разверни, следопыт, подшивку фронтовой газеты, и на ее страницах ты найдешь не один ключ к поиску новых историй, утверждающих мысль о том, что Пушкин не мог не стать великим участником великой войны.

Голос «Пушкина»

На этом же фронте и в эти же дни командование удовлетворило просьбу гвардейцев-артиллеристов и разрешило батарее тяжелых орудий носить имя А.С. Пушкина. А лучший расчет батареи получил право прикрепить к лафету своей пушки медную пластинку с изображением поэта. Для того чтобы такую пластинку сделать, нашлись и собственные художники, и собственные граверы.

С тех пор гвардейцы называли свое орудие "Пушкин". Голос "Пушкина" гремел на полях сражений до победного мая.

Но в боях за Михайловское орудие не сделало ни одного выстрела. Оно молчало. Почему? И здесь возникает уже новая история и надежда на новые документы, которые смогут отыскать следопыты.

У каждого командира батареи хранилась в планшете подробнейшая карта. На ней множеством значков были обозначены наблюдательные пункты, доты и дзоты, батареи и батальоны – словом, все тщательно разведанные данные о противнике. Стоило пехотному командиру назвать нужные цифры, попросить артиллерийской поддержки – и соответствующие цели накрывались огнем.

Но в дни, предшествующие освобождению Пушкинских Гор, на картах артиллеристов появились редкие для военного времени значки. Ими были обозначены цели, по которым вести огонь при любых условиях категорически запрещалось.

Вы уже догадались, о каких точках на комбатовских картах идет речь? Разве могли орудия батареи, и уж тем более орудия батареи имени А.С. Пушкина, накрыть огнем пушкинский дом, знаменитую пушкинскую ель, даже если рядом с ними, прикрываясь ими, стояли вражеские пушки и минометы!

Уверен, что карты с этими особыми пометками сохранили многие комбаты.

Освобождая Пушкина

Фашисты отлично знали, как дорог для советских людей великий поэт. В подлом расчете на эту любовь они спрятали в святогорский холм более четырех тысяч мин, десять огромных авиабомб.

Освобождать эту землю от притаившейся смерти пошли саперы. Не все из них дошли до пушкинского обелиска. И с тех пор могила поэта в святом окружении солдатских могил.

Среди музейных реликвий Святогорского монастыря хранится деревянная табличка. В июне 1944 года она предупреждала об опасности:

Ребята из 17-й псковской школы провели долгий следопытский поиск, в подробностях восстановили славную жизнь и весь боевой путь сапера, погибшего три месяца спустя после освобождения Пушкинских Гор.

Солдатское спасибо следопытам. Но о скольких саперах, благодаря которым сохранился пушкинский обелиск, можно еще рассказать!

В 1949 году, в дни празднования 150-летия со дня рождения А. С. Пушкина, среди многих статей, отмечающих это событие, промелькнула в газете "Псковская правда" маленькая заметка о том, как в первые минуты освобождения Святогорского монастыря первым поднялся по каменным ступеням лестницы к пушкинской могиле пожилой солдат-сапер Муллай Залилович Киреев. Как поднялся! Каждый его осторожный шаг караулила смерть. 25 фашистских мин обезвредил он на этом коротком пути. У подножия могилы под битым кирпичом, в песке, под дерном, мин было еще больше.

На помощь сержанту пришел лейтенант Пантелеймон Иванович Колошин. Выпросил у командира право на разминирование холма кавалер ордена Славы Георгий Карлович Соц. Вслед за ним пошел Александр Васильевич Онучков...

Так вышло, что могилу поэта возвратили люди разных национальностей: русский и татарин, эстонец и удмурт, люди одной армейской судьбы и разных мирных профессий – строитель и животновод, учитель и столяр. Произошло такое, конечно, случайно. Но эта случайность наполнена глубочайшим смыслом.

Я мог бы рассказать о том, как 17 сентября 1941 года бойцы Народного ополчения до последнего патрона отстаивали сады Лицея, и о том, как тяжело раненный командир сказал своим саперам: «Нет, не будем минировать. Это вековая культура. Это – Пушкин. Мы вернемся сюда!»

Я мог бы рассказать о том, как влюбленный в творчество великого поэта генерал И.В. Хазов повел свой 110-й стрелковый корпус в бой за город Пушкин, как много дней спустя, смертельно раненный в другом бою, он попросил своих однополчан: "Похороните меня в городе поэта".

Я мог бы рассказать о том, как... но подождем. Музей еще не открыт.

А если он возникнет, уверен, что многие фронтовики пришлют ему замечательные документы, и мы узнаем, как вело их пушкинское слово, как помогал им Пушкин идти к Победе.

И откликнутся оставшиеся в живых мальчишки и девчонки военных лет – подпольщики из школы имени Пушкина.

И возможно, отзовется Женя Воробьева – девочка из 1944 года – автор дневника-беседы с Александром Сергеевичем. Ее, жительницу города Пушкина, оккупанты изгнали из родных мест. Волею военных судеб она вновь оказалась рядом с пушкинскими местами, теперь уже на Псковщине.

Отрывок из ее дневника, опубликованный во фронтовой газете, прозвучал для бойцов как самый крылатый лозунг: "Да здравствует солнце, да скроется тьма!" "Да здравствует моя Родина, да здравствует свобода! Нет больше немцев в Песочках! Дорогие герои, освободите теперь Пушкина!"

И может быть, найдутся свидетели гибели пока еще неизвестного жителя города Пушкина, расстрелянного фашистами за то, что он отказался выдать врагу бронзового лицеиста, спрятанного в земле Екатерининского сада.

А солдаты и офицеры – однофамильцы Пушкина! Как обязывала их великая фамилия!

И они были достойны этой фамилии. Откройте воспоминания полководцев Великой Отечественной. Почти в каждой такой книге вы найдете описание подвига рядового Пушкина, лейтенанта Пушкина, капитана Пушкина...

Но были на фронте и прямые потомки Пушкина – его правнуки и праправнуки! Все рода войск Советской Армии представляли они, и как представляли! Фронтовой путь каждого из них отмечен многочисленными боевыми наградами.

Если такой музей возникнет, то рядом с книгами Пушкина, прошедшими сквозь пламя войны, простреленными пулями, пробитыми осколками, обагренными солдатской кровью, лягут листовки, плакаты, почтовые открытки военных лет с портретами поэта, с его стихами, звучащими так, как будто они написаны в окопах перед атакой и для атаки.

И добрый "домовой", бессменный директор Пушкинского заповедника Семен Степанович Гейченко, непременно пришлет музею удивительный сувенир – деревянную пластинку с изображением хвойного шатра. И будет на ней надпись пронзительной силы: "Кусочек пушкинской "ели-шатра", погибшей от тяжелых ранений во время боев с гитлеровскими захватчиками".

И кто-то из военных фотокорреспондентов переберет фотоснимки стен рейхстага, исписанных ликующими автографами советских солдат, и найдет ту фотографию (я помню, помню – была такая!), которая запечатлела солдата-победителя, размашисто начертавшего на логове фашистского зверя: "Да здравствует солнце, да скроется тьма!".

Валерий Ларин. «Пусть вас и ветер не тронет...»

Не всем, наверное, известно, что в период Великой Отечественной войны общее число советских граждан, сражавшихся с фашизмом на территории Франции, достигало четырех тысяч. Путь их в маки лежал через плен – люди бежали. Раненые, истощенные, больные, но бежали. Впоследствии они вписали в историю борьбы народов с фашизмом свои строки. Мужество и отвагу многих из них Франция отметила своими боевыми наградами. В том, что имена многих этих людей не забыты, есть немалая заслуга следопытов 171-й ленинградской школы. Следопыты шли по следам героев, мы пойдем за следопытами, о поиске и некоторых судьбах бывших бойцов Сопротивления наш рассказ.

В 1968 году следопыты 171-й школы объединились в клуб интернациональной дружбы – КИД. Основное направление деятельности клуба – поиск советских участников движения Сопротивления во Франции. По выражению Тани Мур, активнейшего члена клуба, «школьники заболели своими героями». Заявления о приеме в КИД поступали ото всех классов с третьего по десятый. Шли годы, ребята набирались опыта, росла картотека следопытского музея, более того, по мере деятельности КИДа к ним подключались ветераны, придавая работе следопытов новые направления. Мысленно выдернем из земли картофельный куст. Перед нами как бы модель исследования: клубни – КИД, ботва – схема поиска. Ответвления, переплетения – следопыты ищут ветеранов, ветераны ищут друг друга. Благодаря доброму почину ребят поиск стал массовым. По-разному сложились судьбы героев Сопротивления – об одних уже написаны книги, имена других почти неизвестны. Но всякий раз в результате работы следопытов за этими именами вставали живые люди.

Второе рождение

«Храбрый, отважный, смелый до дерзости...» – так записал капитан Дюма в характеристику Акмед-Мишеля, бойца 4-го эскадрона корпуса франтиреров (вольных стрелков).

Ахмедия Микаил-оглы Джебраилов – он же Рус Акмед, он же Харго, он же Кураже, он же Акмед-Мишель. Человек из легенды, трижды родившийся и неоднократно перехитривший смерть, боевая биография его проходит где-то на грани реального. Слава говорит языком фактов, а в сумятице фактов часто теряется человеческое лицо, возникает вопрос: "И все же какой он?".

...Июнь 1941 года. Война. Ахмедия Михайлович Джебраилов добровольцем уходит на фронт. В июле 1942 года 48-й стрелковый полк, в котором служил младший политрук Джебраилов, вел тяжелые бои на берегу Северного Донца. В одном из боев под городом Изюм Ахмедия был тяжело ранен и в бессознательном состоянии попал в плен. Один концлагерь сменял другой, в каждом из них – голод, холод, истязания. Из каждого лагеря политрук бежал. Но силы были уже не те, его ловили и били, били беспощадно, до полусмерти. Но надо было жить, жить для того, чтобы мстить. Мысль о мщении помогла перенести ужасы Дахау. Но они на этом не закончились – Джебраилова перевезли на юг Франции, в небольшой городок Монтабанс под Тулузой. Этот лагерь оказался последним. После очередного, неудачного побега его избили с особенно изощренной жестокостью и бросили умирать на полу барака. Пошла горлом кровь, начался бред. Похоже, что это был конец.

Тихий, участливый голос донесся словно издалека. Ахмедия с трудом приоткрыл веки и увидал перед собой большие добрые глаза. Голос принадлежал пожилой уборщице, работавшей у начальника лагеря. С риском для жизни она заходила в бараки, чтобы передать пленным еду и лекарство. Стройный, с буйной черной шевелюрой, парень чем-то напомнил ей погибшего сына Робера. Уроженка Кипра, Жанна немного знала турецкий язык и поняла некоторые слова, произнесенные Ахмедия в бреду.

– Вы турок? – спросила она его.

– Азербайджанец из Советского Союза, – еле слышно ответил Ахмедия.

Из того, что потом торопливо говорила мадам Жанна, он понял одно – его хотят спасти.

– Я помогу тебе бежать, – пообещала уходя Жанна.

Посоветовавшись с друзьями, она попросила у начальника лагеря разрешение "похоронить" умирающего русского. Ведь он так похож на ее погибшего сына. Немецкому капитану представлялся отменный случай блеснуть благородством, продемонстрировав лояльное отношение оккупационных властей к французам. Было дано милостивое разрешение.

Потянулось время. Измученное тело Ахмедия начал сковывать холод. Когда пришли с гробом, он уже не подавал признаков жизни. "Похороны" состоялись в присутствии лагерного врача, кюре и охраны. Как только они удалились, оставшиеся у могилы французы разрыли ее и перевезли почти бездыханного заключенного в дом мадам Жанны. Так сентябрьским вечером 1942 года Ахмедия Микаил-оглы Джебраилов пережил свое второе рождение.

У макизаров

Благодаря заботливому уходу мадам Жанны и ее дочери Сарры Ахмедия быстро поправлялся. Для безопасности его перевезли в небольшую деревушку, в партизанскую семью мсье Пинара. Там его приняли как родного. С помощью партизанского врача Ахмедия окончательно встал на ноги, перестали даже мучить головные боли – последствие побоев. Воля к жизни этого человека изумляла врача.

– Ты живуч, как чертополох, – сказал он однажды Джебраилову. За время болезни Ахмедия, невзирая на просьбу врача не переутомляться, усиленно изучал французский язык, и наконец настал день, когда он сказал Жанне по-французски:

– Мама, ведите меня к партизанам.

Поздно ночью в доме осторожно скрипнула дверь, Сарра ввела в комнату высокого моложавого мужчину. Он пристально посмотрел на Джебраилова и представился:

– Капитан Дюма, командир отряда маки.

– Ахмедия Микаил-оглы Джебраилов.

У командира удивленно взлетели брови, он покачал головой.

– Слишком длинно. У нас вы будете называться Акмед-Мишель. Не возражаете?

Ахмед кивнул.

Той же ночью в партизанском отряде появился новый боец.

Отряд капитана Дюма отличался повышенной боеспособностью и оперативностью, командование поручало ему самые ответственные операции. Вскоре в одной из них Акмед-Мишель получил боевое крещение.

Третье имя

Накануне операции Дюма подвел Акмеда к карте:

– Группе предстоит перерезать железнодорожную ветвь между Тулузой и Бордо. При благоприятном исходе операции боши не смогут довести до конца строительство Средиземноморского и Атлантического валов, тем самым мы облегчим высадку союзников в этих районах. Я тоже иду на операцию, но старшим группы назначаешься ты.

Вышли в душную предгрозовую ночь. Небо застлали облака, человек терялся на расстоянии вытянутой руки. Но при подходе к реке, как назло, потянул северный ветер, небо очистилось, яркая луна осветила подступы к мосту; Группа залегла. Ждать, когда снова соберутся тучи? До появления вражеского состава с боевой техникой оставались считанные минуты. Акмед-Мишель горячо уговаривал капитана принять его план. Капитан не соглашался – слишком велик риск. А время шло... Наконец Дюма посмотрел на часы и кивнул. Акмед пополз... Вот у моста показалась потешная фигура пьяного немецкого фельдфебеля. Мотаясь из стороны в сторону, он насвистывал бойкий мотивчик. Часовой насторожился и потянул затвор "шмайсера".

– Хальт! Хальт!

Разглядев фельдфебельский китель, проворчал: "Проваливай, здесь не гуляют". Пьяненький фельдфебель подошел ближе, достал сигарету и, покачнувшись, схватился за часового. Стремительный косой удар ножом – и все кончено. А из кустов уже бежали партизаны. Группа разделилась: одни стали закладывать взрывчатку, другие побежали снимать часового по ту сторону моста. Счет времени пошел на секунды. Вскоре послышался стук колес, показался немецкий эшелон. Паровоз не достиг еще конца моста, как раздался взрыв. Средний пролет рухнул в воду, а за ним – платформы и вагоны. Грохот. Лязг. Пламя.

– А ты смелый, – сказал Дюма Акмеду после операции. Смелый – по-французски "кураже". Так у Акмеда появилось еще одно имя.

Двадцать четыре года спустя

Солнечный июньский день 1966 года. На флагштоках Внуковского аэродрома – флаги СССР и Франции. Москва встречает Президента Французской Республики Шарля де Голля.

...Высокий гость, сопровождаемый официальными лицами, вдруг останавливается, пристально всматривается в худощавое лицо еще молодого, но совершенно седого человека и, улыбнувшись, заключает его в объятия. Короткий диалог на французском языке:

– Как вы поживаете? – спрашивает президент.

– Отлично. Спасибо.

– Как здоровье? Как семья?..

– Все хорошо. Благодарю Вас.

– Желаю вам и семье всех благ...

Очень мало кто тогда знал, что седой мужчина на аэродроме и неуловимый макизар – одно лицо. Не знали об этом и юные следопыты 171-й школы, более того, они вообще не слышали об этом человеке. Да и он вряд ли что слышал о школе в далеком от его родины Ленинграде. Тем не менее им суждено было стать большими друзьями. Вот ведь как бывает!

А все началось с событий, казалось, не имеющих ни малейшего отношения к тому памятному дню на Внуковском аэродроме. Но это только на первый взгляд. Впрочем, по порядку.

Ровно через год после встречи на аэродроме, уже в 1967 году, в школу пришел очередной номер методического журнала "Иностранные языки в школе". В разделе "О французском Сопротивлении" журнал рассказывал о Юрие Александровиче Галузине, участнике движения Сопротивления в Лотарингии. Пионеры запросили редакцию журнала, и вскоре им пришел ответ с адресом Галузина в Орехово-Зуеве.

Следопыты нашли не только героя, но и верного друга, активного помощника в их деле.

Так, при его содействии в Ленинграде была найдена Анна Тимофеевна Михайлова, боец женского отряда "Родина", действовавшего в минувшую войну на территории Франции. Ребятам даже не пришлось просить – Михайлова сама включилась в поиск, передала им список с адресами советских людей, дравшихся с фашистами во французском Сопротивлении.

Ленинградские школьники находят бывших бойцов Сопротивления у себя, в Ленинграде, но через Орехово-Зуево. Представляете, какие витки выписывает следопытский путь!

О пользе чтения на каникулах

И наконец, еще одно событие из хроники КИДа: президент клуба Таня Мур летом 1970 года уехала на каникулы отдыхать. Как вы сами понимаете, событие не столь значительное, чтобы о нем писать, если бы не дождливое лето, если бы не бедноватая библиотека в районном городке, если бы не газетный киоск напротив дома, где поселилась Таня... – сумма всех этих «если» сделала ее аккуратной посетительницей киоска.

Газеты "Сельская жизнь" за 22, 23, 24 июля она прочла залпом. Ночью сон не шел. Старый клен за окном шептал о походах "вольных стрелков" капитана Дюма – за их спиной взлетали на воздух мосты, шли под откос эшелоны, горели танки. И среди стрелков уже знакомый нам Рус Акмед. Его мужество, хладнокровие, смелость на грани безумия неизменно вызывали восхищение его боевых товарищей. Командир назначил его ответственным за наиболее важные и опасные операции. Так было и на этот раз.

Высшее командование поручило отряду Дюма принять участие в спасении угоняемых в Германию детей, женщин, подростков.

На небольшой станции под Тулузой фланировали по перрону офицеры, жались под вокзальный навес цветочницы, сновали пассажиры. В привокзальном бистро привычную картину нарушала компания пьяных солдат во главе с фельдфебелем – галдели, горланили песни. Патрульные снисходительно, но не без зависти усмехались: "Отпускники гуляют". Никому и в голову не могло прийти, что это переодетые в немецкую форму партизаны.

Из-за зарешеченных окошек остановившегося состава послышались плач и крики. Сомнений не оставалось – это был тот самый поезд. Дрогнули и поползли вагоны, "подгулявшая" солдатня с гоготом и криками бросилась вдоль теплушек, по двое-трое вскакивая на открытые площадки. Офицеры на перроне со смехом указывали на них пальцами. Согласно заранее разработанному плану, Ахмедия вскочил в паровозную будку. Находившейся там охранник козырнул старшему по чину (устав превыше всего) и отодвинулся к окну. Однако его не покинула настороженность: предварительный инструктаж посадку в пути дополнительной охраны не предусматривал. Ахмедия высунулся из окна будки, незаметно расстегнул кобуру, нащупал шершавую рукоятку "вальтера". Впереди, в нескольких километрах почти к самому полотну железной дороги подступал густой лес. Там ждали партизаны с подводами. Все быстрее тараторили колеса, летел навстречу лес. Уже можно было разглядеть отдельные деревья. "Пора!" – Ахмедия выхватил пистолет и бросился в сторону. Выстрелы прозвучали одновременно. Охранник без звука повалился лицом вперед. Ахмедия потянул ручку тормоза и только тогда почувствовал боль в плече – "задело". Покосился на испуганно прижавшихся к угольному ящику машинистов, улыбнулся и ткнул себя пальцем в грудь:

– Маки.

Паровоз вздохнул в последний раз и остановился. По всему составу партизаны, разделавшись с охраной, сбивали с теплушек замки.

– Маки! Маки! – раздавались радостные возгласы освобожденных.

Ахмедия приказал всем немедленно уходить в лес. В результате операции из фашистской неволи было вырвано около тысячи детей и женщин.

А быть может, старый клен за окном рассказывал Тане о дерзком налете макизаров на комендатуру, в результате которого были изъяты списки подлежащих уничтожению партизанских семей? Наиболее трудную часть задания – уничтожение часовых – взял на себя Ахмедия со своими друзьями: лейтенантом Бессеком и Пинаром...

"...Держа финку острием к себе, Ахмедия кошкой прыгнул на часового..."

Таня так и не смогла заснуть в ту ночь. Шептал старый клен – оживали картины боевых будней маки.

Остаток каникул прошел скомканно – сломался рекомендованный учителями режим. Допоздна просиживала Таня в местной библиотеке в надежде найти новые материалы об отважном партизане – тщетно. Но ощущение того, что она где-то уже встречала его фамилию, не проходило.

"Дже-бра-и-лов, Дже-бра-и-лов", – выстукивали колеса увозящего ее в Ленинград поезда. "Стоп! Ну, конечно!.. Как же она сразу не вспомнила? Список Анны Михайловой!"

Прямо с вокзала Таня поспешила в школу. Под пятым номером в списке значилось: Джебраилов Ахмедия Микаил-оглы. Азербайджанская ССР, Шекинский район, село Охуд, колхоз имени Н. Нариманова.

Так из тихого городка через Ленинград в далекий Азербайджан протянулась следопытская тропка.

Кто-то из ребят предложил написать Джебраилову. Все сначала оробели – вот так, запросто написать легендарному герою! Ответит ли?..

Он ответил: "С боевым сердечным приветом к Вам. Ахмедия Михайлович Джебраилов. Дорогой КИД и весь коллектив школы №171! Получил ваше письмо, которым, признаюсь, был очень растроган. Большое спасибо за него, очень рад, что вы мне написали..." В конверт была вложена фотография с дарственной надписью: "На долгую память школе № 171 от Ахмедия Джебраилова".

– Ой какой! – вырвалось у кого-то из девочек.

С фотографии смотрело очень молодое лицо, вот только разве что седина. А датирована надпись была: 20 ноября 1970 года.

Под Новый год из села Охуд в школу пришло поздравление:

«Многоуважаемый, дорогой и любимый коллектив школы №171, КИД. Здравствуйте! Искренне благодарю вас за поздравление и в свою очередь поздравляю весь коллектив школы с праздником Нового, 1971 года. Желаю вам отличной учебы, а всем вашим семьям всего самого наилучшего. Долгих лет жизни всем вам, большого счастья и отличного здоровья! С дружеским приветом Джебраилов Ахмедия Михайлович».

По просьбе ребят в своем очередном письме Ахмедия Михайлович прислал перечень опубликованных о нем печатных материалов. КИДовцы приступили к их сбору. Открывались новые страницы боевой биографии этого удивительного человека.

Рожденный в рубашке

Отвага Джебраилова снискала к нему любовь и уважение товарищей по отряду, а неуязвимость его просто поражала.

– В рубашке родился! – посмеивался Пинар, хлопая по плечу своего друга.

Но какой ценой давалась эта неуязвимость!

На полной скорости мчался немецкий эшелон. Находившиеся в нем отпускники тешили себя мыслями о теплом южном море. Когда поезд пошел под уклон, раздался взрыв, за ним последовало еще несколько. Полезли друг на друга вагоны. Скрежет и грохот заглушали стоны раненых. С высокой насыпи партизаны открыли огонь в упор по выскакивающим из вагонов гитлеровцам. Однако это были не тыловые немцы, а обстрелянные солдаты и офицеры с Восточного фронта. Они быстро пришли в себя и залегли в цепь. Партизан накрыл плотный ответный огонь, полетели гранаты.

– Уходите, прикрою! – крикнул Ахмедия товарищам.

Он сменил в ручном пулемете диск и хлестнул по немцам длинной очередью. Прижимал их огнем к земле до тех пор, пока не скрылся в лесу последний из бойцов его группы. Можно было уходить, но в это время перед его глазами плеснуло пламя, ударило в голову, и он потерял сознание.

Очнулся ночью на чистой койке. Огляделся – просторная палата, в углу трое переговариваются на немецком языке, кто-то бредит. Понял, что находится в немецком госпитале. Вероятно, когда его подобрали, из-за фельдфебельской формы приняли за своего и привезли сюда. Он встал, вышел в коридор, распахнул окно. К счастью, оказался первый этаж. Ахмедия выпрыгнул и садами выбрался в поле.

После операции в отряде было непривычно тихо. Давило общее горе – погиб ставший всем дорогим русский парень. И вдруг часовой окликнул двигавшееся прямо на него "приведение"... Через несколько минут все хохотали – целый и невредимый, в одном нижнем белье перед ними стоял Рус Акмед. Ахмедия перевел дух, на него смотрели родные, улыбающиеся лица: Дюма, Пьер, Филипп, Пинар, Бессек. Дома!

Но следующая операция едва не оказалась для Джебраилова последней. Отряд получил задание контролировать движение по железной дороге на участке Марсель – Лион – Дижон – Париж. С этой целью партизаны сделали длительный марш-бросок и встали лагерем в горах под Дижоном.