Текст книги "Непобежденные"

Автор книги: Илья Азаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

– Отходи!

А сам остался на берегу…

Следующий катер, СКА-0112, подошел к уцелевшей части причала и принял генерала Новикова и находившихся вместе с ним командиров.

Генерал-майора П. Г. Новикова боцман провел в командирскую каюту, остальные командиры разместились в кубрике и на палубе.

Булатов приказал боцману из «НЗ» накормить принятых на катер.

Заруба в кубрик не пошел, сел на ступеньку трапа, ведущего на мостик. СКА-0112 стал отходить, набирая скорость. Иван Антонович смотрел на берег, периодически освещаемый ракетами.

Боцман принес Ивану Антоновичу Зарубе банку консервов и хлеба.

Катер полным ходом шел на Новороссийск, Иван Антонович по-прежнему сидел на трапе. Он слышал, как переговаривались на мостике, пытаясь определить силуэт какого-то корабля, подававшего сигналы.

Заруба поднялся на мостик и на лунной серебристой дорожке увидел четкий силуэт небольшого корабля.

– Что он пишет? – спросил Булатов.

– Сигнал непонятен!

СКА-0112 продолжал идти прежним курсом. Спустя некоторое время с правого, а потом и с левого борта послышались выстрелы. Стали видны дорожки грассирующих крупнокалиберных пуль. С левого борта с трех точек – значит, три корабля, с правого с двух точек – два корабля. Через несколько минут Заруба различил силуэты торпедных катеров.

Булатов, подметил, что катера противника идут параллельными курсами. Если отстать, то торпедные катера, стреляя, будут поражать друг друга… И Константин Павлович стопорил ход, прекращал стрельбу, а торпедные катера продолжали вести огонь, но уже поражая друг друга. Но этот маневр удавался лишь в темноте, а с рассветом обстрел усилился, была повреждена носовая часть катера, отсек быстро заполнился забортной водой. СКА-0112 стал зарываться носом – снизилась скорость.

Евгений Звездкин помогал заделывать пробоины. Воду откачивали, но она почти не убывала, так как забортная вода интенсивно поступала через многочисленные пробоины. Пули прошивали борт катера. Убитые и раненые были в переполненном кубрике, на палубе. Вышел из строя один мотор.

Иван Трофименко, в прошлом комендор береговой батареи, заменил убитого комендора у кормовой пушки. От прямого попадания снаряда на немецком катере произошел взрыв, начался пожар. На СКА-0112 раздались радостные возгласы – это запомнили и Звездкин, и Трофименко.

Когда совсем рассвело, вышел из строя второй мотор. На мостике уже нельзя было находиться. За рулем лежали двое убитых. Очередной рулевой лежал на спине и снизу управлял штурвалом.

Булатов, раненный в лицо, в полулежачем состоянии продолжал вести катер полулежа, подавая команду лежачему рулевому.

Когда заглох последний мотор, Евгений Звездкин спустился в моторное отделение. Там находились П. Г. Новиков и А. Д. Хацкевич. Раненый моторист докладывал Новикову, что идти будут только на одном моторе и надо сменить перебитый маслопровод. Звездкин включился в работу – до службы на флоте он работал слесарем, быстро снял маслопровод с подбитого мотора, сменил. Катер получил ход.

На СКА-0112 просто пассажиров не было – каждый стремился что-то делать, чем-то помочь экипажу. Вели огонь, боролись за живучесть корабля, исправляя повреждения.

Один мотор с трудом тянул катер, все более заполнявшийся забортной водой. СКА-0112 оседал. Накатившейся волной смыло убитых, раненые удержались за надстройки и леера.

Константина Павловича еще раз ранило. С трудом, по-пластунски перебрался он к кормовой пушке и стал корректировать стрельбу.

Закончились снаряды. Тяжело раненный комендор прошептал, что в носовом кубрике, в правом борту над настилом, есть снаряды. Армейские командиры ползком пробрались в носовой кубрик, волоком притащили ящики со снарядами.

Иван Трофименко помнит как к кормовой пушке подполз, толкая перед собой снаряд, полковник А. Б. Меграбян. У него была перебита нога, полковник был весь в крови…

Зарубу ранило в ногу ниже колена, в кость. Стоять было нельзя, он сел у мостика.

СКА-0112 уже не имел хода, но все еще продолжал отстреливаться. Немецкие катера близко не подходили, продолжали вести огонь.

Прилетел Ю-88. Сначала он на бреющем облетел немецкие торпедные катера, а потом на высоте не более 25–30 метров зашел на СКА-0112 с кормы и обстрелял его из пулемета.

«Юнкерс» сделал несколько заходов. Звездкин, подавая снаряды, получил второе ранение. С большим трудом перевязал себе рану, но встать уже не мог и остался лежать у замолкшей кормовой пушки. Умолк и пулемет.

Корма совсем погрузилась в воду, волны обмывали палубу. Кто еще мог, полз к носу катера.

Иван Антонович увидел, как один из торпедных катеров стал подходить к обреченному СКА-0112.

– Что делать? В пистолете оставался один патрон, – вспоминает Заруба. – Я думал, что нас в упор расстреляют и потопят, так как буксировать катер было невозможно. И я решил: пусть меня расстреляют, сам я это делать не буду: надежда на жизнь все еще не угасала…

Пока немецкий катер подходил, Заруба уничтожил документы, выбросил за борт пистолет, часы.

Гитлеровцы подошли вплотную, перебросили сходни, вбежали на палубу с автоматами в руках. Что-то кричали… Заруба подполз к сходням. Немцы втащили его на торпедный катер и положили на корме.

В 1970 году в гости ко мне пришел Константин Павлович Булатов. Он поведал о своем последнем трагическом походе из Севастополя. Во время рассказа у него не раз навертывались на глаза слезы.

– Я очнулся, – вспоминает К. П. Булатов, – когда катер потерял ход. Весь боеприпас уже был израсходован. Я приказал боцману взорвать катер, но эту команду уже некому было выполнять: все были или тяжело ранены, или убиты. Помню, меня кто-то волоком перетащил на немецкий катер.

На торпедный катер переправили всего 16 человек. Всех лежавших и сидевших на корме покрыли брезентом и сняли его только с приходом в Ялту.

«Мы видели, – вспоминает Звездкин, – как подошла санитарная машина и с торпедных катеров выносили убитых и раненых немцев. Кто-то из наших тихо сказал: „Набили-то мы их немало!“ И стало не так больно за поражение в неравном бою».

Булатов пришел в сознание через сутки. Женщина, которая принесла «баланду», сказала:

– Если бы не проснулся, вечером бы похоронили…

Потом тюрьма, лагеря. Два раза бежал, во второй раз перешел линию фронта, но на флот не попал, а служил в армии по своей специальности – инженер-механиком.

В 1947 году Булатов демобилизовался, вернулся в Горький на автозавод. В 1968 году Константина Павловича наградили орденом Отечественной войны и медалью «За оборону Севастополя». Теперь Булатов работает главным конструктором автозавода по механизации. За успехи на трудовом фронте награжден орденом «Знак Почета». Таков путь коммуниста – верного сына нашей Родины.

А генерал-майора П. Г. Новикова постигла трагическая участь: он погиб в фашистском концлагере Флоссенбург. Находившиеся вместе с ним в лагерях рассказывали, что Петр Георгиевич до конца оставался верным сыном Отчизны, мужественно переносил истязания фашистов, пытавшихся склонить генерала к измене.

Прислал мне свои воспоминания о последних днях пребывания в Севастополе начальник медсанслужбы 2-го отдельного дивизиона береговой обороны Главной базы Черноморского флота военврач 3 ранга Иван Степанович Ятманов.

В своем письме И. С. Ятманов пишет, что после взрыва 35-й батареи он еще сутки пробыл на Херсонесском мысу, где встретился с врачом батареи Е. В. Казанским, который после взрыва укрылся с ранеными и медицинским составом в глубоких казематах.

На рассвете 2 июля Ятманов спустился к морю. На берегу Херсонесского мыса валялись разбитые и обгорелые машины, повозки, искореженные орудия… Рвались снаряды повсюду – противник бил по площади и всюду находил жертвы.

После многих дней жестоких схваток с врагом бойцы и командиры имели утомленный и изнуренный вид. Жаркие знойные дни, постоянная напряженность, большие затраты душевных и физических сил, бессонные ночи, а у раненых, кроме того, еще и потеря крови – все это вызывало обезвоживание организма. Пресную воду негде было достать. Пробовали пить морскую воду, но каждый раз эти попытки заканчивались тошнотой, рвотой, расстройством желудка. Довольствовались ею лишь для полоскания горла, рта и промывали раны.

Ятманов пишет, что он старался восстановить в памяти свои познания о получении пресной воды, вспомнил теории адсорбции и коагуляции.

Иван Степанович проделал эксперимент: он набрал в металлическую каску морской воды, растер до порошкообразного состояния две горсти сухой глины, взятой тут же на скале, высыпал в воду, тщательно размешивал в течение 3–5 минут, затем дал воде отстояться, осторожно процедил ее сквозь марлевую салфетку. В результате соленая морская вода превратилась в относительно пресную, ее вполне можно было пить.

Мне не однажды рассказывали товарищи, бывшие в те июльские дни 1942 года на побережье Херсонесского мыса, что использование опыта одного врача немного облегчило их участь, но никто не мог вспомнить фамилию экспериментатора. Теперь можно назвать его – Иван Степанович Ятманов, ныне здравствующий и живущий в городе Йошкар-Ола.

Еще один рассказ о мужестве советских людей.

Майор медицинской службы Павел Иванович Ересько с бойцами из бригады морской пехоты, которой командовал П. Ф. Горпищенко, А. Михайловым, А. Потамошневичем и С. Поповым нашли полузатопленную шлюпку. Они откачали воду, нашли доски, палки, приспособили вместо весел и в ночь на 3 июля вышли в море. Решили курс держать на восток, к берегу Кавказа. С рассветом шлюпку обстреляли, один снаряд разорвался совсем близко. Осколком ранило Александра Михайлова. Он уже не мог ни грести, ни откачивать воду.

Три банки рыбных консервов и флягу пресной воды берегли, но к вечеру первого дня съели первую банку консервов, на второй день вторую и третью.

Павел Иванович пишет: «На третий день пребывания в море стало ясно, что нет смысла грести, так как до Кавказских берегов мы не дойдем, тем более, что два человека уже грести не могли – один был ранен, другой ослабел. Решили лечь, не двигаться и не разговаривать, дабы меньше расходовать энергию…

Первые семь дней чувство голода было очень сильным, затем оно стало уменьшаться, но все мысли и все разговоры по-прежнему сводились только к пище. Имевшийся запас воды выпили за два дня. Жажда мучила очень, и для уменьшения ее смачивали морской водой голову, грудь и лицо. Это несколько облегчало страдания.

На третий день начали пробовать морскую воду. Вначале она казалась очень противной, пить ее было нельзя, мы только полоскали рот, затем начали глотать по одному – двум глоткам… На пятый день мы уже пили морскую воду, привыкли к ней, и в дальнейшем каждый выпивал примерно две фляги в сутки».

В один из дней П. И. Ересько обнаружил у себя таблетки пантоцида. Одна таблетка, брошенная во флягу с морской водой, уменьшала ее соленость и неприятный вкус. В дни, когда выпадал дождь, собирали дождевую воду и пили ее с большим наслаждением.

Павел Иванович описывает состояние психики своих товарищей. Александр Потамошневич отличался повышенной нервной возбудимостью. Ha 16-й день у него появились галлюцинации. Он видел пищу, сидел в столовой. При этом ему казалось, что всем сидящим дают обед, а ему не предлагают. Он кричал, возмущался. Последние два дня жизни у него не прекращались галлюцинации и бред. Умер он на 19-й день голодания в бессознательном состоянии.

Александр Михайлов был спокойный, уравновешенный. Рана у него не заживала. Постоянные перевязки с морской водой лечебного эффекта не дали. Все время был в полном сознании. За несколько минут до смерти говорил о том, что сейчас умрет, попрощался, попросил Ересько, если он останется в живых, написать матери о его страданиях. Умер на 24-й день.

Семен Попов тоже отличался спокойным характером. У него быстро появилась заторможенность психических процессов. На вопросы отвечал вяло, нехотя. На раздумывания всегда тратил много времени. На 24-й день появились галлюцинации. Он видел пищу, даже держал ее в руках и жевал, словно в самом деле ел. Умер на 30-й день.

Павел Иванович пишет и о себе: «Вначале я спокойно ожидал, что нас подберут наши корабли. Затем, не видя спасения, начал болезненно переживать свое положение. Силы держались долго… Не допускал мысли о том, что умру, все время был уверен, что меня увидят или шлюпку прибьет к берегу. Галлюцинации зрительные и вкусовые появились на 30-й день голодания. Постоянно видел друзей, приносящих мне воду и пищу… Одиночество переносил трудно. Возникало желание выброситься из шлюпки, чтобы прекратить страдание. Однако я все время откладывал это до следующего дня, чувствуя, что сил у меня хватит еще на некоторое время…»

На 36-е сутки П. И. Ересько возвратился на Родину. За 36 дней голодания он потерял в весе 22 килограмма. Нормальный вес восстановился через 4 месяца. Подлечившись, Павел Иванович возвратился к врачебной службе на флоте.

В течение долгого времени Павел Иванович старался есть побольше, еда долго казалась ему недосоленной…

Нелегкой была и судьба воинов-сибиряков, доставленных в Севастополь в последние дни июня 1942 года. Я долго и безрезультатно разыскивал бойцов из 142-й стрелковой бригады и лишь в 1969 году, после выхода в свет книги «Прорыв», в Издательство ДОСААФ на мое имя пришло письмо. Его написал политрук 1-го батальона 142-й стрелковой бригады Ким Федорович Кусмарцев. Вот что он рассказал.

…1-м батальоном, состоявшим почти исключительно из сибиряков, командовал южанин капитан Аракел Захарьян, комиссаром был уроженец Краснокутского района Саратовской области Василий Гайворонский.

Командир батальона участвовал в боях на Хасане и Халхин-Голе. Вероятно, поэтому он был требователен к себе и подчиненным, учил тому, что нужно знать и уметь в бою.

Сибиряки прибыли в Новороссийск в первых числах мая 1942 года. Бригаде была определена задача: оборонять побережье от Новороссийска до Анапы.

Ночью 25 июня 1-й батальон подняли по боевой тревоге. Марш-бросок в Новороссийский порт, быстро погрузились. Если на переходе в Новороссийск еще думали-гадали, куда путь лежит, то на борту лидера «Ташкент» сразу стало ясно: шли на помощь осажденному Севастополю. По сводкам Совинформбюро знали, что на Севастопольском направлении идут ожесточенные бои.

Соседний, 2-й батальон подняли по тревоге еще накануне, он уже был в Севастополе, где находилось также командование бригады. Батальон, где служил Кусмарцев, шел последним.

Во время перехода солдатская дружба сплотила моряков с воинами-сибиряками. Комиссар «Ташкента» Коновалов и политрук Смирнов рассказывали, что видели накануне в Севастополе, что слышали от раненых, принятых на борт лидера. Бойцы клялись защищать Севастополь до тех пор, пока будет биться сердце.

За время перехода было несколько налетов авиации противника. Мощный корабельный огонь да и огневая поддержка сибиряков не позволили гитлеровцам прицельно сбросить бомбы. Сибиряки видели, как поглотило море сбитый Ю-87, видели и уходящие с черным шлейфом дыма самолеты противника.

Был и такой момент, когда сибиряки наблюдали за идущей на «Ташкент» торпедой, видели след за ней, белый бурун…

«…Но и на этот раз спас всех командир „Ташкента“ Василий Николаевич Ерошенко. Мы все были восхищены действиями командира и экипажа», – пишет Кусмарцев.

Несмотря на то, что затишья были недолгими, Ким Кусмарцев вспоминает, как всех сибиряков накормили флотским обедом.

Ночью ошвартовались в Камышевой бухте. Батальон быстро сошел и сгрузил свое снаряжение.

Представитель командования 142-й бригады сообщил командиру и комиссару, куда нужно следовать.

Переход по направлению к Балаклаве, высота у лесочка. Она и стала боевым рубежом 1-го батальона. Сразу же приступили к дооборудованию траншей, ходов сообщения – грунт был трудный, лишь к рассвету батальон врылся в землю.

Справа окопался 2-й батальон, прибывший накануне.

Той же ночью базовый тральщик «Трал» доставил усиленную роту и боеприпасы для 142-й стрелковой бригады.

Противник, видимо, не предполагал, что вместо разрозненных малочисленных групп отходящих частей встретит организованное противодействие.

«Я никогда не забуду, – вспоминает Ким Кусмарцев, – первую встречу с гитлеровцами. В пилотках, рукава засучены по локоть, они шли во весь рост, держа в руках автоматы»…

Сибиряки встретили их достойно. Никто из шагавших на высоту не вернулся, все были скошены огнем.

Противник понял, что на его пути оказался крепкий орешек. Следующие атаки врага поддерживали авиация, артиллерия и минометчики. Бой длился до вечера, гитлеровцы понесли большие потери, но нигде не прошли.

И у сибиряков потери были немалые…

Ночью захоронили убитых. Большинство раненых после оказания первой помощи и перевязок остались строю. Красноармейцы и сержанты писали заявления o приеме в партию, а некоторые просто обращались к политрукам и к комиссару Гайворонскому с просьбой считать их коммунистами.

Второй день был еще труднее. С утра авиация противника сбрасывала пустые железные бочки с просверленными дырами. При падении звуки, которые они издавали вместе с установленными на самолетах сиренами, создавали такой невообразимый вой и свист, руки невольно поднимались, чтобы закрыть уши. Все это делалось для подавления духа, нагнетания страха. Но поколебать стойкость и самоотверженность, внести смятение в ряды сибиряков врагу так и не удалось.

От разрывов бомб и мин стояла сплошная пелена пыли, дыма. Случалось даже, что танки, не видимые в дыму, проскакивали через траншеи. Тогда вдогонку им летели бутылки с горючей жидкостью. Танк, пересекший траншею, не возвращался обратно…

Но силы сибиряков таяли. Ночью стали отходить к 35-й батарее. В одной из атак Кима Кусмарцева тяжело ранило и немцы захватили его в плен…

Трудный путь был у Кима Кусмарцева по фашистским лагерям, но политрук остался верным сыном своей Отчизны.

Последние рейсы

Последние дни обороны Севастополя, эвакуация раненых и защитников города в конце июня и первые дни июля – трагические страницы в истории защиты военно-морской крепости. К сожалению, до сих пор еще не названы имена многих, кто насмерть стоял в те дни на Черноморском берегу, защищая Севастополь, исполняя свой воинский долг.

Выход в свет уже упоминавшейся книги «Прорыв» позволил мне уточнить некоторые события, фамилии людей, проявивших беспримерный героизм и выстоявших ценой величайшего мужества или сложивших голову в неравных, жестоких боях.

В эвакуации командного состава и раненых в последние дни обороны Севастополя принимали участие две подводные лодки – «Щ-209» и «Л-23».

В предыдущем походе в середине июня «Щ-209», доставив в Севастополь боеприпасы, приняла раненых и прибыла в Новороссийск. Однако во время похода выходили из строя оба перископа, были неполадки с приводом вертикального руля, поэтому в Новороссийске командир подводной лодки капитан-лейтенант В. И. Иванов получил приказание стать в Туапсе на ремонт.

Но уже на второй день после ухода «Щ-209» из Новороссийска начальник штаба Черноморского флота контр-адмирал И. Д. Елисеев запросил командира 1-й бригады подводных лодок контр-адмирала П. И. Болтунова, сможет ли «Щ-209» без ремонта доставить боеприпасы в Камышевую бухту и принять раненых. Контр-адмирал Болтунов ответил, что экипаж «Щ-209» готов выполнить этот приказ.

Командир «Щ-209» В. И. Иванов и комиссар лодки старший политрук П. И. Гришин не удивились, когда получили приказ принять боеприпасы и немедленно следовать в Камышевую бухту.

Не было это неожиданностью и для экипажа: в ту пору все считали своим главнейшим долгом помогать защитникам Севастополя. Краснофлотцы, старшины и командиры в тот же день подготовили лодку к походу, погрузили 30 тонн боеприпаса и вышли в море.

Ночью 28 июня «Щ-209» вошла в Камышевую бухту. До рассвета лодка из-за сильного артиллерийского обстрела не смогла разгрузить боеприпасы и вынуждена была лечь на грунт.

В сумерки 29 июня подводная лодка всплыла. Во время разгрузки прибыл лейтенант Дундуков и передал командиру лодки письменное приказание заместителя начальника штаба флота капитана 1 ранга А. Г. Васильева: «…до особого распоряжения подводная лодка „Щ-209“ остается в Севастополе. После разгрузки боеприпаса выйти в район 35-й батареи и лечь на грунт. С темнотой всплыть и ожидать распоряжения…»

Время тянулось мучительно долго. Трудно было экипажу подводной лодки вторые сутки лежать на грунте.

В 1969 году я встретился в Севастополе с Иваном Михайловичем Середой – в дни войны он был старшина 2-й статьи. Он рассказал о подробностях последнего похода подводной лодки «Щ-209».

30 июня в 22 часа «Щ-209» всплыла в районе 35-й батареи и приняла радиограмму. Многочисленные помехи внесли искажения, радисты запрашивали повторение текста.

Середа кропотливо разбирал текст, волновался, но не мог его расшифровать. С большим трудом из нескольких текстов по букве, а главное, по смыслу прочли радиограмму: «Следовать Камышевую бухту, распоряжение СОРа».

Попытки идти в Камышевую в надводном положении не удалась: артиллерийский обстрел заставил срочно погрузиться. При этом с трудом удержали лодку от стремительного падения. Умелые действия трюмных выравняли ее и вывели на необходимую глубину. Было в походе немало трудных минут, но отличные знания и уверенные действия командира отделения трюмных главстаршины Макарова неизменно выручали экипаж.

Ночью всплыли у 35-й батареи. Рядом оказалась и подводная лодка «Л-23», которая получила аналогичный приказ.

Ночь стояла лунная. Севастополь горел. По небу и берегу метались лучи прожекторов. Доносились непрерывный гул канонады, взрывы.

«Щ-209» и «Л-23» находились в 150–200 метрах от берега.

С берега слышались голоса, выстрелы…

Комендант береговой обороной генерал-лейтенант П. А. Моргунов, прослуживший в Севастополе более 20 лет, до сих пор не может спокойно рассказывать о последних минутах пребывания на 35-й батарее.

– Всем было тяжело, – рассказывает Моргунов, – но казалось, что тяжелее всех мне. На моих глазах ведь строилась батарея…

П. А. Моргунов и командующий Приморской армии И. Е. Петров молча шли с 35-й батареи к пристани, и подземной потерной – подземным ходом – через левый КП.

– Разве мы думали с тобой, что так окончим оборону Севастополя? – нарушил молчание Иван Ефимович.

Моргунов промолчал. У Петрова стала нервно подергиваться голова – так было с ним всегда, когда он очень волновался: сказывалась контузия, полученная еще в годы гражданской войны.

Всю оборону П. А. Моргунов и И. Е. Петров провели вместе на одном КП, долгое время жили в одном каземате. Их связывала настоящая боевая дружба. И в те тягчайшие минуты, без слов понимая друг друга, они с трудом смогли выполнить то, что повелевал долг.

Рейдовый буксир доставил на «Щ-209» генерал-майора И. Е. Петрова, члена Военного совета армии дивизионного комиссара И. Ф. Чухнова, бригадного комиссара М. Г. Кузнецова, комиссара береговой обороны бригадного комиссара К. С. Вершинина, еще не оправившегося после тяжелого ранения начальника штаба армии генерал-майора Н. И. Крылова (впоследствии маршала Советского Союза), П. А. Моргунова – он был назначен старшим морским начальником на переходе Новороссийск – и группу командиров Приморской армии и береговой обороны.

Всего на лодку приняли 63 человека.

Восток начинал светлеть. Наступало время уходить.

Выписка из донесения командира и комиссара подводной лодки «Щ-209»:

«…в 02 часа 30 минут 1 июля закончили погрузку. Вышли в подводном положении из Севастополя в Новороссийск. Прошли фарватер № 3. С 08 часов 30 минут до темноты подвергались бомбежке катерами и самолетами противника. Шли на предельной глубине. Периодически стопорили ход и переходили на ручное управление рулем. Всплыли с темнотой, обнаружили с правого и левого борта по одному торпедному катеру противника. Погрузившись, оторвались от них, прошли один час в подводном положении. При вторичном всплытии, пройдя один час в надводном положении, обнаружили ряд ракет, выпущенных с торпедных катеров…»[11]11
  Архив ИО ГМШ ВМФ, дело 1969, л. 96–97.


[Закрыть].

От взрыва глубинных бомб с подволока сыпалась пробка, гас свет. Не хватало кислорода. Температура воздуха в лодке доходила до плюс 45 градусов. Люди теряли сознание. Управлять лодкой было трудно: большая перегрузка могла привести к тому, что «Щ-209» опустится на опасную глубину и толща воды раздавит ее или же лодку вытолкнет на поверхность.

Экипаж проявил высокую боевую выучку и выносливость. Не спавшие несколько суток подводники с большим напряжением продолжали нести боевую вахту, все были на своих постах, и каждый старался из последних сил четко и быстро исполнять приказания командира, устранять неполадки и повреждения, вызванные сотрясением корпуса от взрыва глубинных бомб. Общие усилия помогли удержать лодку в повиновении.

Только 3 июля катера и авиация противника прекратили преследование лодки. «Щ-209» шла уже под перископом, а ночью всплыла. 4 июля подводная лодка вошла в порт Новороссийска.

Командир «Щ-209» капитан-лейтенант В. И. Иванов и комиссар старший политрук П. И. Гришин по прибытии доложили, что весь экипаж действовал отлично, особенно старший лейтенант командир БЧ-1 Г. В. Поползухин, командир БЧ-5 инженер-капитан 3 ранга Лысенко, старший помощник старший лейтенант Елисеев, командир БЧ-2 старший лейтенант Островский, старшины групп Долоскалов, Костенко, Макаров, Тарасов – секретарь парторганизации и Сухоруков, секретарь комсомольской организации.

Подводная лодка «Л-23», где командиром был капи-тан 3 ранга И. Ф. Фартушный и комиссаром батальонный комиссар В. Н. Селезнев, с 10 мая до 30 июня 1942 года совершила шесть походов в осажденный Севастополь. Более 600 тонн груза доставил экипаж в порт и вывез оттуда 229 раненых.

30 июня во время седьмого похода «Л-23» приняла на борт 121 человека. Поход был трудным.

На переходе «Л-23» тоже погружалась до предельной глубины. В докладе о седьмом походе командир указывал, как нелегко было оторваться от преследований противника, который очень точно сбрасывал бомбы. Видимо, у гитлеровцев имелись хорошие средства обнаружения и поиска подводных лодок.

На «Л-23» среди пассажиров был корреспондент газеты «Красный флот» старший лейтенант Н. Н. Ланин, ныне капитан 1 ранга в отставке.

Вот что рассказал Николай Николаевич:

«…27 июня меня контузило и засыпало землей. Снаряд попал в блиндаж, я сидел близко от входа, и меня быстро вытащили. Ночью отправили на машине в город. Медикам постарался не показываться, отлеживался на ФКП.

30 июня выяснилось, что командование СОРа перешло на 35-ю батарею, на ФКП оставалась небольшая оперативная группа.

Пришли минеры – готовить ФКП к взрыву. Гитлеровцы были уже на Корабельной.

Когда стемнело, кто-то старший приказал садиться в машину, и мы поехали на 35-ю батарею. Как я оказался в ее подземных казематах, не помню.

Капитан 3 ранга Ильичев, ведавший всеми перевозками, сказал, что он посадит меня на подводную лодку. Запомнились его слова: „Ваш номер в списке 46. Старший вашей команды контр-адмирал Фадеев“.

Меня впустили в какой-то полутемный каземат. На бетонном полу вдоль стен сидело несколько десятков командиров, а также и гражданских людей. Многие были с перевязанными ранами. Время от времени входили новые люди. Подавленные происходившим, мы сидели молча. Всматриваясь, я узнал командиров 7-й и 8-й бригад морской пехоты Жидилова и Горпищенко, начальника политотдела 7-й бригады Ищенко. Потом пришли городские руководители – секретари горкома партии Борисов и Сарина, председатель горисполкома Ефремов. Только тут я понял, что это – эвакуация…

Была уже глубокая ночь, когда командир ОВРа контр-адмирал Фадеев пришел со списком и произвел проверку. Фадеев приказал следовать за ним и не отставать, что бы ни происходило вокруг. Мы двинулись цепочкой по темным подземным коридорам батареи. Я держался за полу кителя кого-то, идущего впереди, кто-то сзади также держался за меня…

Фадеев и начштаба ОВРа капитан 2 ранга Морозов пересчитывали нас, пропуская на стоявший у маленького причала катер. А ждать, очевидно, было уже нельзя. Подводная лодка „Л-23“, пролежавшая весь день на грунте в Казачьей бухте, стояла теперь на рейде. Краснофлотец протянул мне руку. Держась другой за леер, я спустился внутрь лодки. В носовом отсеке забрался за торпедные аппараты и впал в забытье – контузия брала свое…»

О деятельности городского комитета обороны в последние дни рассказывал мне секретарь Севастопольского горкома партии Борис Алексеевич Борисов.

…30 июня на командный пункт ГКО позвонил генерал майор П. А. Моргунов и сообщил, что командование СОРа перешло на Херсонесский мыс, на запасной командный пункт 35-й батареи. Петр Алексеевич рекомендовал городскому комитету обороны и бюро горкома партии отбыть на 35-ю батарею.

А на КП ГКО всю ночь и весь день прибывали руководители районов, предприятий и докладывали. Костенко, заместитель директора спецкомбината № 1, доложил, что весь тол, оставшийся для снаряжения мин и гранат – около 30 тонн – использовали для подрыва комбината… На морском заводе взорвали доки, стапеля…

Часть районного актива, большая группа специалистов, инженеров, мастеров и рабочих высокой квалификации отправлены на кораблях и транспортных самолетах в Новороссийск. Часть рабочих отказалась от эвакуации и влилась в войсковые подразделения.

Когда объявили, что работникам горкома необходимо эвакуироваться, пришлось объясняться чуть ли не с каждым. Многие считали, что если уходить, то только последними. До сих пор упрекают себя Б. А. Борисов и А. А. Сарина, что уступили просьбам и слезам Нади Краевой: она была в списке эвакуируемых, но упросила оставить ее. Надя так и не выбралась из Севастополя…

Днем 30-го Борисову позвонил капитан 1 ранга А. Г. Васильев и сообщил, что командование СОРа настойчиво рекомендует городскому комитету обороны отбыть на 35-ю батарею. После этого разговора телефонная станция была уничтожена, связь с командованием СОРа прервалась.

Через несколько часов после последнего разговора с Васильевым Борисов послал на 35-ю батарею связного-мотоциклиста с пакетом на имя вице-адмирала Ф. С. Октябрьского, изложив информацию городского комитета обороны об обстановке в городе.

Спустя некоторое время отправился второй связной, но ни один до 35-й батареи не добрался: оба были убиты на пути к Херсонесскому мысу.

Городской комитет обороны продолжал поддерживать телефонную связь с отдельными вышками МПВО. Связь с районами осуществляли через связных, почти все они были комсомольцы. Только они могли пробираться через разрушенный, горящий город.

В городской комитет обороны поступали неутешительные сведения: на Зеленой горке показались танки. На Куликовом поле перестрелка. Бой идет у Молочной фермы. За Малаховым курганом рукопашная схватка. Перестрелка у Исторического бульвара… Противник рвался к Стрелецкой бухте, стремясь отрезать путь к Херсонесскому мысу.