Текст книги "Богу"

Автор книги: Илья Британ

«Горы мглою завуалены…»

 
Горы мглою завуалены,
Снится сон им неземной;
Замка там стоят развалины,
Озаренные луной.
 
 
Век далекий стал руиною,
Отстрадал он и исчез.
Не о нём ли соловьиною
Звонкой песней плачет лес?
 
 
Одинокий, опечаленный
Провожу я день за днём;
В сердце – черные развалины,
Все сгорело, всё – в былом.
 
 
Что в душе моей? не пусто ли?
Рана старая свежа.
Не об этом ли без устали
Плачет песнями душа?..
 

«Я знаю, ложь твоя правдива…»

 
Я знаю, ложь твоя правдива,
А в светлой правде много лжи;
Горит безумие порыва
В холодном мареве души.
 
 
Готово сердце к новым ранам,
Пьянит греховное вино;
Томиться правдой, как обманом,
Людскому сердцу суждено.
 
 
Душа, как скошенная нива,
Душа устала от забот;
Я знаю, ложь твоя правдива,
А правда сладко, сладко лжёт.
 

«О, хищная змейка, с отравленным жалом…»

 
О, хищная змейка, с отравленным жалом,
С глазами колдуньи и с лаской во взоре,
Что ищешь, о, змейка, ты в сердце усталом? —
В нём яду довольно посеяло горе…
 
 
О, хитрая змейка, с чарующим телом,
С личиной русалки, утратившей душу,
Что ищешь, о, змейка, в разбитом, но смелом
Измученном сердце? – Я Смерти не трушу…
 
 
О, смуглая змейка, без злобы, без страсти,
То – вся, как ребёнок, то – вся, как блудница,
Что ищешь? – вот сердце: в твоей оно власти,
Но помни: твоя в нём погибель таится!..
 

«Ты мне прислала два цветка…»

 
Ты мне прислала два цветка
С родимой стороны:
Сорвала их твоя рука, —
Тобой они полны.
 
 
Один веселый: чист и бел,
И жив он был чуть-чуть,
И он безмолвно мне пропел:
«Твоя… когда-нибудь!»
 
 
Другой – печальный: синь и мал,
И рос в глухой степи,
И тихо мне без слов сказал:
«Терпи… пока – терпи!»
 
 
Я буду ждать! но если ты
Убьёшь мою зарю,
Сожгу я лживые цветы
И с ними сам сгорю.
 
 
Пока ещё ты далека,
Мечты мои грустны;
Но верит сердце в два цветка
С родимой стороны!
 

«Млечный Путь был так ясен, а звёзды так чётко…»

 
Млечный Путь был так ясен, а звёзды так чётко
Вниз глядели с далёких-далёких небес;
Над горами, как призрак, седая решётка
Из серебряной мглы. – Я вошёл в тёмный лес.
 
 
Там колдующий мрак был суров и могилен,
Что-то злое и вещее глухо тая;
Некрещеным ребёнком кричал жуткий филин,
Средь истлевшей листвы шевелилась змея.
 
 
Над далёким безбрежным немым океаном
Дорогих мне тоскующих русских полей
То же небо раскинулось блещущим станом,
А в лесу над рекою поёт соловей…
 
 
Здесь один я! Тоска, словно злые тенёта,
Душит сердце, и больше не хочется жить, —
Там, мне чудится, ждёт меня в сумраке кто-то,
Чтоб понять, пожалеть, приласкать, полюбить…
 

«Вчера я видел журавля…»

 
Вчера я видел журавля,
Летел он серым парусом;
Сегодня милая земля
Покрылась белым гарусом.
 
 
Мой сад из яблонь, груш и слив
Сверкает нынче блёстками;
Не стало видно сжатых нив
Под нежными полосками.
 
 
Сегодня в бисере окно,
Целую тихо стекла я;
Крылечко всё занесено;
В саду листва поблёклая.
 
 
Сегодня – зимняя пора…
Но светлым разве стану я? —
Тоска сегодня, как вчера,
Зияет черной раною.
 

«О, моя скорбь, перестань!..»

 
О, моя скорбь, перестань!
Глохнет душа и не верит.
Времени серую ткань
Сердце, как маятник, мерит.
 
 
Между кровавых гвоздик
Медленно вянут левкои.
В душу мне холод проник,
Бог меня ранил тоскою.
 
 
Образ неведомо чей
Ночью до боли мне снится:
Смотрит печаль из очей
Сквозь золотые ресницы.
 
 
Призраки прошлого лгут!
Глохнет душа и не верит.
Марево тусклых минут
Сердце, как маятник, мерит.
 

«Ветер стукнул ветхой ставней…»

 
Ветер стукнул ветхой ставней;
Сон умчался, и далёк он.
Я томлюсь от муки давней,
Я гляжу на тёмный локон.
 
 
Кошка дремлет и мурлычет,
Хвостик серый, в пятнах лапка.
Жизнь со Смертью так граничит,
Сердце глохнет зябко-зябко.
 
 
Розы вянут под часами,
Спит рояль, и спят картины;
Спит камин, – уснуло пламя…
Помню, помню миг единый.
 
 
Где ты, где ты и жива ли?
Образ милый, как далёк он!
Нет разлуки! Бог – в печали!
Я гляжу на тёмный локон.
 
 
Тихо-тихо в старом доме;
Меркнут свечи… запах гари.
Чей портрет вон в том альбоме?
Всё сгорело в злом кошмаре.
 
 
Были сказки… были люди…
Думал ярко, верил свято…
Мысль о Боге, крик о чуде —
Всё изжито… всё измято…
 
 
Да, конец мой близок, явен:
Нет дороги, песни спеты…
Вопли ветра… хохот ставен…
Тёмный локон… Крошка, где ты?..
 

«Всё сгорело в удушливом дыме…»

 
Всё сгорело в удушливом дыме.
Я с презреньем на солнце взгляну
И не буду я вместе с живыми:
Надоело томиться в плену.
 
 
Вы меня никогда не любили;
Я люблю ли, не ведаю сам.
Не ищите меня и в могиле:
Нет покоя таким мертвецам.
 
 
Буду тенью без сердца, без речи,
Паутиной окутаю мир,
Берегитесь тогда со мной встречи:
Ничего не прощает вампир!
 
 
Вы смеётесь… Пока мне не веря,
Не боитесь и шепчете: «Ложь!»
Но тогда не помогут ни двери,
Ни слеза, ни молитва, ни нож…
 
 
Я приду то в костюме паяца,
То монахом, то просто, как гость,
Чтоб за всё, наконец, расквитаться:
За капризы, за ложь и за злость…
 
 
Что? уж лучше бы смерть поскорее? —
Сам порву вашу черную нить…
В преисподней найти вас сумею:
Мало Вечности мне, чтобы мстить!
 

«Люблю я грусть осенних кратких дней…»

 
Люблю я грусть осенних кратких дней
И мёртвый лист, и блёкнущие хвои:
Тогда душа становится полней,
Чем ноля ширь, чем небо голубое.
 
 
Люблю печаль осеннего дождя
И ветра плач, и птиц полночных стоны:
Тогда тоска впивается в меня,
И я гляжу в испуге на иконы.
 
 
Люблю кошмар осенних злых ночей.
И горечь слёз, и памяти укоры:
Тогда во мне безумнее, грозней
Горят твои таинственные взоры.
 
 
Люблю, томлюсь и падаю без сил.
Зову… кого? зову… зачем? – Не надо:
Я так страдал и так тебя любил,
Что мне навек лишь в осени отрада.
 

«Вдоль стен старинные эстампы…»

 
Вдоль стен старинные эстампы
И бледный грезящий фарфор.
С колодой карт у грустной лампы
Веду безмолвный разговор.
 
 
Конца нет призрачным минутам,
И жутко бродит тусклый взгляд:
Пасьянс, как жизнь, нелепо спутан,
А карты правду говорят.
 
 
Король… опять не вышла дама…
Я знаю, – к этому привык:
Зачем так злобно, так упрямо
Не лжёт их медленный язык!
 
 
Опять исчезли все фигуры:
Всё – двойки, тройки невпопад,
И снова туз пиковый хмуро
Испортил сразу целый ряд.
 
 
Куёт судьба мне круг порочный,
Скучна она, как этот зал…
Смешаю карты я нарочно,
Как всё в душе моей смешал!
 

«В чужом краю, где небо голубое…»

 
В чужом краю, где небо голубое,
Я всё гляжу на гаснущий восток,
Томлюсь в тоске, покинутый тобою
И жду (как жду!) твоих заветных строк.
 
 
Хоть ты ушла, но разве я поверю,
Что не живешь ты мыслью обо мне;
И я стою пред запертою дверью,
И я всё жду в каком-то полусне.
 
 
Проходят дни, а ночи дышат адом,
И медлит солнце в комнату войти,
А твой портрет своим печальным взглядом
Мне говорит, что ты – на полпути.
 
 
Гляжу в окно, и, мнится, предо мною
Родного неба синяя кайма,
И ты на даче утренней порою
Целуешь край желанного письма.
 

«У камина с потухшей сигарою…»

 
У камина с потухшей сигарою
Я встречаю сам друг Новый Год;
Вспоминается прошлое, старое:
То, что умерло, снова живёт.
 
 
Что-то светится, что-то разбужено…
Плачу горько, сурово, без слёз.
Где ты, счастье мое? где, жемчужина?
Кто тебя безвозвратно унёс?
 
 
Детство ранено; юности не было;
Что такое родительский кров?
Жизнь моя суетилась и бегала
По холодным камням городов.
 
 
Все желанья, мечты – перепутаны,
Что предсказано, то не пришло,
А любовь обманула минутами,
Пошутив так нелепо и зло.
 
 
Ты любила, чтоб кончить изменою:
Помню яд этих розовых губ…
Никуда теперь сердца не дену я
И томлюсь: не живой и не труп.
 
 
Жуткий ветер гудит так неистово;
Все оставили: люди и Бог! —
Кто ж нальёт мне вина золотистого,
Чтоб со Смертью я чокнуться мог?..
 

«Эй, старуха, погадай-ка…»

 
Эй, старуха, погадай-ка,
Хоть устал я от чудес!
И трещит, как балалайка:
«Путь далёкий, интерес,
 
 
Две болезни, деньги, ссора,
Девка бросила тебя,
Да опять вернется скоро,
И тоскуя и любя…
 
 
Э, да с виду только стар ты…
Знаешь, в умном дураке…» —
«Ладно, брось, цыганка, карты:
На, – гадай мне по руке».
 
 
«То же, то же: путь, забота, —
Ты счастливый, барин, слышь:
Больно любишь ты кого-то,
Что бежать? – не убежишь…
 
 
Ждёт тебя большое дело!
Знаешь, ум – для дурака…» —
«Ну, довольно, – надоело:
Лгут и карты, и рука!»
 

«В сером дыме папиросы…»

 
В сером дыме папиросы
Все мгновения короче.
Вижу бронзовые косы,
Вижу раненные очи.
 
 
Всё, что было, вдруг поблёкло
B этом дыме, в этой ночи.
В затуманенные стёкла
Ветер бьётся… Нету мочи…
 
 
Виснет дым… Тоска какая!..
Всё ж душа моя хлопочет,
Всё ж, куда-то увлекая,
Вихрем – вьюгой жизнь хохочет…
 
 
Вяло гаснет папироса…
Всё чего-то сердце хочет…
Вновь мелькнули тени косо…
Всё морочат и морочат…
 

«Как часто, милый друг, не знают люди сами…»

 
Как часто, милый друг, не знают люди сами
В лукавой пестроте изменчивых минут,
Чей голос ранит их, какое мучит пламя,
Какие письмена их более влекут.
 
 
То холодом немым, то страстию томимы,
То – вечная любовь (её вдруг слышат зов!),
То хочется пройти, совсем не глядя, мимо
В безвестную страну безвестных берегов.
 
 
Как часто, милый друг, не знают люди сами,
Кому поёт любовь, о ком её слова:
То близкие душе покажутся врагами,
То вдруг от кратких встреч кружится голова.
 
 
Мы любим… но кого? – других? мечту? себя ли?
Иль это реет Бог и Божья благодать?
И что – сулит любовь? – забвение? печали?..
Кто сердцу даст ответ? Кто может разгадать!
 

«Папоротник – лапы…»

 
Папоротник – лапы;
Череп – серый пень;
Гриб прогнивший шляпу
Сдвинул набекрень;
 
 
Плачет там в долине
Смятая трава;
В жуткой паутине
Чёрная листва;
 
 
Мёртвых веток залежь;
Грустный, грустный вид…
Знать, не у меня лишь
Сердце так болит!
 

«Неужто в светлом зеркале…»

 
Неужто в светлом зеркале
Мое лицо? не верю!
Как жутко исковеркали
Сомнения, потери!
 
 
Кто лоб рассек морщинами?
А взоры кем убиты?
Кто ласками змеиными
Украл мои ланиты?
 
 
Кто мне склонил так голову,
Уста сковал мне хладом? —
Их мертвенное олово
Покрыто страшным ядом…
 
 
Всю душу исковеркали!
О, близкая развязка:
Мелькнёт в суровом зеркале
Безжизненная маска!
 

«Лист увядший, как жёлтый кристалл…»

 
Лист увядший, как жёлтый кристалл;
Как ребёнок, заплакала птица.
Лист, который на землю упал, —
Как он сможет потом возродиться?
 
 
Дни, как чёрный угасший агат;
Как могила любовь замолчала.
Дни, которые рано сгорят, —
Как опять им увидеть начало?
 

«Осина – в белом платьице…»

 
Осина – в белом платьице:
Зелёное наскучило.
А за полем маячится
Избёнка, словно чучело.
 
 
Зима – такая милая:
Письмо прислала белое
О том, кого любила я,
Кому сказать не смела я…
 
 
Зиму крестьяне встретили:
Пестрым-пестра околица. —
О ком, не о поэте ли
Душа болит и молится?..
 
 
Все стали вдруг хорошими!
Дымок так низко стелется.
За первыми порошами
Прибудет и мятелица.
 
 
Грущу я, слёзы катятся:
Поверить не сумела я…
Осина – в белом платьице…
И даль – такая белая!..
 

«Жизнь – обманчива, сердце – беззвездно…»

 
Жизнь – обманчива, сердце – беззвездно:
В нём, как шорох невидимых змей
И как чёрная жуткая бездна —
Память прошлых растоптанных дней.
 
 
То звучит мимолётною флейтой
И рыдает, как сон наяву,
Утешающий, ласковый чей-то
Голос, – чей он… никак не пойму.
 
 
То напевом далёкой свирели
Проплывают и гаснут слова,
И мелькает чуть-чуть, еле-еле
Чья-то в синем венке голова.
 
 
То… о, Боже мой, чьи это взгляды
(В нём и солнце, и жгучая боль!)
То ребёнка, то хищной наяды?
Как забыть их, не помнить… Давно ль?..
 
 
Думы ранят, томятся и стонут,
И уносятся в вихре пустом;
Жизнь – обманчива, прошлое – омут
Под разломанным чёрным крестом.
 

«Туман опаловой завесой…»

 
Туман опаловой завесой
Дорогу милую облёк;
Но из лазоревого леса
Подул незримый ветерок:
 
 
Исчезли мертвенные клочья,
Дорога стала голубой. —
Но я… не в силах превозмочь я
Завес, опущенных судьбой!
 
 
Вся жизнь проходит будто мимо,
Туман, как каменная дверь,
И в нём друг другу мы не зримы, —
Быть может, к лучшему, поверь…
 

«Без конца ль эта серая жуткая нить!..»

 
Без конца ль эта серая жуткая нить!
Солнце стало всё ниже да ниже. —
Для того, чтоб острее, чтоб ярче любить,
Я тебя до тоски ненавижу.
 
 
Что такое любовь? – потерять, не найти,
Бога сжечь и молиться дракону. —
Для того, чтоб не сбиться с земного пути,
Я невидимых струн не затрону.
 
 
Да погибнет любовь, если жизнь где-то там
Не продолжит того, что уж было! —
Для того, чтоб не кончиться этим мечтам,
Я сойду за тобою в могилу.
 

«Я гляжу с высокого балкона…»

 
Я гляжу с высокого балкона
В полумрак открытых настежь окон,
Где пред Ликом Иверской иконы…
Неподвижен чей-то нежный локон.
 
 
Запах яблонь тянется из сада,
Голоса звучат так смутно, плохо…
У иконы – синяя лампада,
Трепетанье горестного вздоха.
 
 
Вышли звезды. Светлые, скажите,
Кто там плачет скорбно у киота,
И о чём горячие мольбы те,
И по ком тяжёлая забота?
 
 
У меня нет в комнате иконы,
Нет лампадки, Бога нет, – далёк Он…
Я гляжу с высокого балкона
И целую в мыслях нежный локон.
 

«Любили нас, любили сами…»

 
Любили нас, любили сами,
Горели радугой сердца;
Но верь, погаснет это пламя…
И так – до самого конца!
 
 
Терзали нас, терзали сами,
Горели мукою сердца;
Но знай, не меркнет это пламя…
И так – до самого конца!
 

«В углу лениво ткёт паук…»

 
В углу лениво ткёт паук.
Мигают призрачные свечи. —
Приди скорее, милый друг:
Давай делить осенний вечер!
 
 
Тоска! Сварил я пьяный грог:
Кому отлить мне половинку? —
Хотя б прислала пару строк
И в них – родимую былинку!
 
 
Погасли свечи; нет огня:
Начну играть с Судьбою в жмурки,
Хотя бы вспомнила меня
В своей лазоревой конурке!
 
 
Печаль хозяйкою в дому,
И Смерть гуляет там по крыше,
И тяжело мне одному. —
Как хорошо, что ты не слышишь!..
 

«Я лежу на дне колодца…»

 
Я лежу на дне колодца;
Тихо шепчет мне вода:
«То, что было, не вернётся,
Не вернётся никогда».
 
 
Глухо шепчет злая тина:
«Не вернёшь его назад,
Впрочем, право, всё едино:
Сам, голубчик, виноват».
 
 
Мерно шепчет сердце то же.
Жить как прежде? – как начать!
Не могу я… Боже, Боже, —
О, вели им замолчать!
 
 
Мёртвый спит, и он проснётся,
Чтоб изведать только ад…
Я лежу на дне колодца:
«Сам, голубчик, виноват!
 

«Сегодня снова жизнь предстала…»

 
Сегодня снова жизнь предстала:
Душа моя пробуждена,
И вновь из нового бокала
Я выпил нового вина.
 
 
Тоска железная сгорела,
Исчез сомнений жуткий дым,
До старых призраков нет дела:
Я вновь люблю и вновь любим…
 
 
Сегодня снова близок к цели,
И в сердце, только что немом,
Желанья новые запели,
И грянул новой бури гром.
 
 
Я стану весело бродяжить,
Внимая смеху детворы:
Опять деревня, горка, нажить
И в далях новые миры…
 
 
Сегодня снова храм воздвижен,
И Бог со мной заговорил
Средь дол, лесов, полей и хижин,
Меж туч и пламенных светил.
 
 
Я бедным вес до нитки роздал,
При мне лишь посох да сума;
Опять я – призванный апостол
За пеньем нового псалма…
 
 
Ах, нет! Давно конец забавам:
Всё – сон приснившийся рабу!
На мне давно истлевший саван,
И я давным-давно – в гробу…
 
 
Пускай другие будут в храме:
Для них и жизнь, и песнь, и гром,
А мне в моей проклятой яме —
Лишь злая память о былом!
 

«Целую хладное стекло…»

 
Целую хладное стекло
Любимого портрета:
Его мне время сберегло,
Тебя отнявши где-то.
 
 
Печаль прозрачного стекла
Не внемлет поцелую,
И в сердце мертвенная мгла
Томит любовь больную.
 
 
Но ты безмолвна под стеклом,
Как прежде ты молчала,
Когда, забывши о былом,
Портрет без слов отдала.
 
 
Прильнув к бесстрастному стеклу,
Не в силах разгадать я,
Зачем любовь стремится к злу,
И смерть несут объятья?
 
 
Следы тускнеют на стекле
Любимого портрета. —
Когда я буду на столе,
Верни лобзанье это!
 

«Я гадал тебе, тихая, скорбная, милая…»

 
Я гадал тебе, тихая, скорбная, милая,
И сказал я тебе: «Не спеши, —
Всё придёт, как назначено высшею силою:
Смерти нет для небесной души.
 
 
Отгони ты сомнение, – грех оно, яд оно;
Эти мысли, печали, – как лёд,
И любовь благодатная струйками ладана
В твое грустное сердце сойдёт.
 
 
Что такое минувшее! – розовой почкою
В нём таятся грядущие дни.
Все минуты не кажутся ль этой цепочкою,
Что змеится на шее? – Взгляни:
 
 
Эти звенья холодные крепко так спаяны:
Что их держит, чья страшная власть?
Кто-то нами невидимый тронет нечаянно,
И дождём они могут упасть!» —
 
 
Я гадал тебе, тихая, скорбная, милая,
Обо всём… обо всём… обо всём,
И мечта молодая, любовь легкокрылая
Загорались во взоре твоём.
 
 
Но случилось вдруг то, что сказал я заранее,
Ничего, ничего не тая:
Точно волею Рока, что слышит гадания,
Разорвалась цепочка-змея.
 
 
И звено за звеном, как былые мгновения,
Покатились, не знаю куда;
И казалось, что видел угасшие тени я,
Будто в час рокового Суда…
 
 
Ты от ужаса вскрикнула: «Всё уж потеряно!» —
Я упрямо и твердо сказал:
«О, живи, моя сильная, ярко, уверенно:
Бог устами моими гадал!»
 

«Блуждал я, не зная путей…»

 
Блуждал я, не зная путей;
Хранил меня ласково Бог;
Открыты мне души людей,
Я к миру земному не строг.
 
 
Знакомы мне зори начал,
И ведомы бури концов:
Я долго и жутко молчал,
Горя от несказанных слов.
 
 
Ты вспомни меня как-нибудь,
Как, тихо по миру бредя,
Я сердце твое отомкнуть
Сумел, дорогое дитя.
 
 
Для счастья мне не дано сил:
Плачу за обманы и зло. —
А как бы тебя я любил!
А как бы нам было светло!
 
 
Обломки былого свежи.
Всё прожито, знаю я сам:
Прошедшего нет для души,
Грядущего нет мертвецам…
 
 
А надо и жить, и расти,
И надо любить всех людей…
Отец мой небесный, прости
Безумие грешных путей!
 
 
Слаба наша знойная плоть,
Бессилен тоскующий дух,
Но к нашей молитве Господь
Не будет, не может быть глух.
 

«Я жил. Я умер. Я воскрес…»

 
Я жил. Я умер. Я воскрес. —
И в бурю жизни брошен снова
Для мук, для песен, для чудес,
И не хочу пути иного.
 
 
Опять! земная боль – всё та ж,
Мечты вне времени знакомы:
Тоска, печаль, любовь, мираж
И жажда верить по-другому.
 
 
Эй, раб! что было, повтори,
Как будто горе будет реже:
Без снов, без счастья, без зари,
А раны в сердце те же, те же!
 
 
Свой круг, так надо, я замкну:
О, как мне в нём темно и тесно…
Итак, – в загробную страну! —
Живу. Умру. И вновь воскресну!
 

«Своеобразна жизнь! И яркой панорамой…»

 
Своеобразна жизнь! И яркой панорамой
Мелькает день за днём в лукавой пестроте;
Напрасно жалкий ум, холодный и упрямый,
Желает всё познать, доступное мечте…
 
 
Моя любовь была то радостным гротеском,
То вдруг вставал её кошмарный силуэт;
То ослепленный вдруг ее безумным блеском
Терял я разом всё, то сразу меркнул свет.
 
 
Мне помнится, как ты Дианой в строгом стиле
Мой путь пересекла, метнув в меня стрелой:
О, как за то потом мы горько заплатили
Разлукой навсегда и ненавистью злой!..
 
 
Своеобразна жизнь! Еще одна страница,
И кончена она, и Смерть захлопнет том…
О, праведный Господь, не дай мне вновь родиться,
Прими меня навек в лазурный отчий дом!
 

«Казалось нам, что только двое…»

 
Казалось нам, что только двое
Всего нас было на земле,
А небо чёрное и злое
Кривлялось хохотом во мгле.
 
 
Ты так мучительно молчала,
Что мне хотелось умереть.
И без конца, и без начала
Печаль плела над нами сеть.
 
 
И холод ужаса больного
Сковал мне бледные уста:
Земля ждала, казалось, слова
И потому была пуста.
 
 
Луна и звёзды все погасли,
И Время стёрлось, без следа;
Душа скорбела: не сейчас ли
Начало Страшного Суда!
 
 
Не будет больше светлых песен,
Не будет больше светлых слов,
И мир немой тосклив и тесен
Для двух забытых мертвецов!..
 

«Давно у Господа в долгу…»

 
Давно у Господа в долгу,
И дни мои – в кредит.
Никак понять я не могу,
Что жизнь ещё сулит.
 
 
То будто завтра новый том
Душа моя начнёт,
То всё давным-давно в былом,
И близок Смерти гнёт.
 
 
То шлю себе за всё упрёк,
То с верой в даль гляжу;
То весел я, как мотылёк,
То тенью вдруг брожу.
 
 
Ах, кто я? – схимник иль поэт?
Не знаю… Что за жуть? —
Возьму ли чёрный пистолет,
Иль крест и – снова в путь?
 
 
В каком-то дьявольском кругу
Судьба моя горит…
Живу у Господа в долгу,
И дни мои – в кредит!
 

«Плач и смех; восторг и стоны…»

 
Плач и смех; восторг и стоны;
Шепот сердца, шум речей;
Звон укатившейся короны;
Лязг изношенных мечей;
Песни, вздохи, гул органа,
Клич пророка, зов купца;
Буйный топот балагана
Без начала, без конца…
В этом дьявольском концерте
Мысли, звуки, люди лгут;
Верен только голос Смерти,
Правда – только Божий Суд…
 

«Не знаю, как мне быть…»

 
Не знаю, как мне быть,
Но должен, должен плыть.
Небесный свод глубок,
Надёжен мой челнок.
Светлей, чем небеса —
На мачте паруса;
Как память о земле —
Икона на руле.
Два берега реки —
Молитвы и грехи.
И злится чёрный вал,
И страшен призрак скал.
Далёк и труден путь;
А пристань… где-нибудь!
 

«Из полумёртвых бледных впадин…»

 
Из полумёртвых бледных впадин
Зияла пара тусклых глаз;
Твой лик суров и беспощаден,
Как Смерти каменный рассказ.
 
 
Меж губ зловещая гримаса,
Как ада жуткого привет;
А кудри – медная кираса,
А стан – изломанный скелет.
 
 
Вошла, взглянула и – ни слова;
Но знал, что это – тоже ты:
Не призрак разума больного,
Не бреда чёрные цветы.
 
 
Я слышал в комнате квадратной
Напев далёких похорон…
О, мука жизни безвозвратной!
О, правду мне сказавший сон!..
 

«Я не знаю, вернусь ли…»

 
Я не знаю, вернусь ли, —
Я ушёл от земли;
Мои звонкие гусли
Замолчали в пыли.
 
 
Было трудно уйти мне,
Но тяжелее – возврат;
В моем каменном гимне
Горе с мукой дружат.
 
 
И подкошены годы,
Это – Смерти коса;
Как тюремные своды,
Здесь мои небеса.
 
 
Мои думы, боитесь
Вы печали земной;
Я – поверженный витязь,
Я – мечтатель больной.
 
 
Здесь прикован я к плену,
Путь обратный зарос…
О, прости мне измену,
Белоснежный Христос!..
 

«Затаив последнюю обиду…»

 
Затаив последнюю обиду,
Я ушёл от грустного Христа:
Чту теперь богиню Артемиду,
Хоть душа тосклива и пуста.
 
 
Не нашёл, искал чего, нигде я,
Всё ничтожно в мороке слепом;
И в слезах, и снова молодея,
Пал я ниц пред тающим серпом.
 
 
Оглашая жутким долгим стоном
Даль лесов и мир весёлых нив, —
Пусть умру я гордым Актеоном,
Навсегда земное разлюбив!
 
 
Артемида! Мне теперь близка ты,
И назад, я знаю, не вернусь,
Но в лучах твоих горит Распятый
Бог Единый, скорбный Иисус…
 
 
Артемида! я не призван к бою,
И отбросив меч свой и пращу,
Я, растаяв тучкой голубою,
В небесах тебя перекрещу…