Текст книги "Грех боярышни, или Выйду замуж за иностранца (СИ)"

Автор книги: Илона Волынская

Соавторы: Илона Волынская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

Джеймс похлопал молодого капитана по плечу:

– Сударь мой, а что за гости у нас?

Капитан принял из рук Джеймса подзорную трубу и изумленно ахнул:

– Да ведь это шведы! Остатки флотилии адмирала Нумерса. Как же они боны прошли?

– Боны сняли перед потешной баталией, – из-за его спины откликнулся штурман.

– Похоже они от последнего поражения сошли с ума. Они что, такими силами вознамерились брать Петербург?

Джеймс вновь припал к окуляру трубы:

– Нет, они не собираются атаковать город, – ответил он на последний вопрос юного капитана. – Они собираются сжечь верфь. Те корабли в середине – это брандеры, если шведы сумеют подвести их вплотную, запылает все: и готовые корабли, и те, что на стапелях, и сама верфь. Их нужно остановить.

– Как остановить? – неопытный офицер смотрел на Джеймс растерянно, – Береговая артиллерия их уже не накроет, они слишком близко от берега, а корабли еще не оснащены.

– А мы на что?

Капитан беспомощно глянул на Джеймса и стало заметно как он еще молод.

– Но как же я их остановлю, сударь?

– Что, еще ни разу не были в бою, юноша? – Фентон покровительственно усмехнулся. – Матросы немецкие команды понимают?

– Да, конечно, большинство старых капитанов немцы или голландцы.

– Вот и хорошо. Аллен, – Джеймс повернулся к своей верной тени, – смени-ка рулевого. Еще, юноша, прикрепите к мачте несколько линей и пусть дамы обвяжутся ими, а то как бы за борт не вылетели. Мастер Крюйг, давайте вниз, к пушкам, и помните, что ваша основная цель – брандеры.

Крюйг помчался на свое место на пушечной палубе.

– Лево руля! – гаркнул Джеймс и, повинуясь его команде, бригантина подобно хищной птице ринулась на дерзкий шведский десант. Вид настигающего их корабля с открытыми пушечными портами ошеломляюще подействовал на шведов. Но прежде, чем капитаны конвоя и брандеров сообразили, какие же меры принять, смертоносный шквал огня и металла бортового залпа бригантины ударил в скопление шведских судов. Затем "Царица Наталья", сделав поворот оверштаг, грянула изо всех орудий другого борта.

Варя не сразу сообразила, что случилось, когда потешная баталия переросла в настоящий бой. Она стояла на содрогающейся палубе, вдруг кто-то сунул ей в руки конец длинной веревки. Она увидела как остальные дамы спешно обвязывают такие же веревки вокруг талий. Она попыталась повторить их действия, но шитые золотом рукава не дали ее рукам согнуться и она только могла судорожно вцепиться в протянутый ей конец.

Варя не могла толком понять происходящее, она лишь видела как на капитанском мостике выросла высокая фигура их заморского гостя. В поднявшемся пороховом дыму он то казался ей демоном, ведущим в бой легионы ада, то святым Георгием, предводительствующим войском Господним. Казалось, Джеймс и корабль стали единым целым. Повинуясь его слову, жесту, даже взгляду, бригантина совершала сложные маневры, а легкие пушки изрыгали огонь.

Преодолевая страх и крепко держась за веревку, Варвара подобралась ближе к борту, откуда ей открылась картина битвы. Несколько шведских кораблей уже были выведены из строя. Меткое ядро попало в один из брандеров. Парусник пылал. В своих метаниях он столкнулся с другим брандером и зажег его рангоут. Отчаявшись погасить горящие суда, команды прыгали за борт.

Наклонив белоснежную громаду парусов, "Царица Наталья" выныривала из плотной завесы дыма, неся гибель шведским судам. Вскоре бой был практически кончен, корабли отчаянного шведского десанта шли ко дну. Лишь последний из брандеров, небольшой парусный бот, продолжал отчаянно рваться к верфи. Его капитан, видимо, решил во что бы то ни стало выполнить задачу. Ботик лихо уворачивался от орудий бригантины, будто кто-то на его борту читал мысли канонира "Царицы Натальи" и уводил суденышко из-под прицела. Бот танцевал на волне, дразня своей неуязвимостью, и неуклонно прорывался к верфи, где на стапелях стояли новые корабли – надежда русского флота.

– Браво, северянин! – восторженно заорал Джеймс, оценив искусство шведского капитана. – Сейчас мы с тобой станцуем!

Он приказал прекратить огонь и, ловя парусами ветер, бригантина ринулась вдогонку. Ботик улепетывал изо всех сил, однако, бригантина неуклонно настигала.

Вот Варя услышала резкую команду, бригантина сделала крутой поворот и бортовой залп в упор ударил по брандеру. Ядро попало прямо в запасы пороха и бот взорвался. Столб огня и воды поднялся над заливом. Гигантская волна толкнула бригантину, корабль содрогнулся, резкий рывок заставил Варю разжать руки, а следующий толчок волны швырнул ее за борт.

Никто из команды и пассажиров судна не заметил ее падения. Они восторженно кричали "ура!" и радостно поздравляли торжествующего победителя. Молодой капитан и Никита Андреевич обнимали Джеймса, хлопали по плечам Аллена. Обоим перепало несколько целомудренных поцелуев восторженных московских красавиц. С капитанского мостика было видно как ликует толпа на берегу, оттуда с самого начала баталии за ними наблюдали сотни глаз. У кромки воды стоял сам русский царь и махал Джеймсу треуголкой. Поистине, в этой поездке Фортуна оборачивается к нему только лицом, каждое его действие ведет к успеху. Вот и внезапное, продиктованное не разумом, а сердцем решение вмешаться в бой и защитить верфь не только позволило тряхнуть стариной, но и подарило ему влиятельных друзей, которые не забудут оказанной услуги. Все складывалось хорошо, лучше некуда.

Но тут блаженное умиротворение Фентона прервал исступленный женский крик. Немного отойдя от пережитого страха и кляня на чем свет стоит всех мужиков вообще, а иноземных мужиков с их дьявольскими кораблями в особенности, боярыня Опорьева начала искать свою дочь. И сейчас ее исполненный ужаса вопль: "Моя дочь! Где мое дитя!?" – заставил заметаться всю команду.

В первые секунды после падения Варя почти не испугалась. Упала она удачно, войдя в воду ногами. Огромная юбка, причинившая ей столько страданий за сегодняшний день, сейчас надулась колоколом и удержала ее на поверхности воды.

Зависнув стоймя, девушка подумала, что сейчас больше всего похожа на матерчатую бабу на чайнике и истерически хихикнула. Потом расхохоталась пуще, мысленно представив, как идет ко дну под собственный радостный смех. Она попыталась крикнуть, позвать на помощь, но удар о воду и холод перехватили дыхание. Бригантина медленно удалялась, Варя поняла, что ее падения не заметили.

В действительности она совсем не боялась. Слишком много широких и стремительных речек батюшкиных вотчин переплыла она в детстве , чтобы теперь испугаться того, в сущности не очень большого расстояния, что отделяло ее от берега. Вот только трижды проклятое платье сковывало движения и вода Финского залива, охватившая ноги, была неимоверно холодной. Варя поболтала ступнями, освобождаясь от туфель. Неплохо бы сбросить и нижние юбки, но, увы, – невозможно. Ничего, решила девушка, сейчас платье намокнет и она сможет лечь на воду и плыть к берегу.

Платье действительно быстро намокало. Необъятные юбки пропитывались водой, становясь неимоверно тяжелыми, и тянули ко дну. Только сейчас страх, такой же ледяной как и воды Балтики, стиснул ей сердце. Мерзкое платье, опозорившее ее в глазах людей, превращалось в смертельную ловушку. Юбки не только влекли ко дну, но и облепляли ноги, не давая шевельнуться, шитые золотой нитью рукава сковали движения рук, пышный воротник перехватил горло, лишая дыхания. Легкая волна опрокинула Варю на спину. Неподвижная от спеленавшей ее одежды, абсолютно беспомощная, она стала медленно погружаться. Даже толстенная коса, всегда бывшая предметом ее гордости, предала ее. Намокшая и тяжелая, коса тоже тащила вниз.

Сквозь дикий гул крови в ушах Варя услыхала как на все еще бывшей поблизости бригантине засвистела боцманская дудка, над бортом замелькали испуганные лица. "Шлюпку на воду!" – раздался крик. "Не успеют," – мелькнула безнадежная мысль. Вода захлестнула ей рот, Варя судорожно хватанула воздуха и захлебнулась. Волна накрыла с головой. В последний свой миг она попыталась молиться, как учила мать, но в голове билась лишь мысль о мучительном холоде, охватывающем тело.

Вдруг что-то крепко вцепилось ей в косу. Ее затуманенному сознанию представилось, что это уже Сатана тащит ее в ад, как всякую умершую без покаяния. Варя судорожно забилась в напрасной попытке сопротивления, но сатанинская лапа жестко рванула ее за косу вверх, потом ее толкнули в спину и яркое солнце ударило по глазам, а воздух хлынул в стиснутые легкие. Чья-то сильная рука поддерживала ее на воде. Раздались слова, совсем непонятные, но явно ободряющие. Она чуть повернула голову и встретилась взглядом со своим королевичем из нянюшкиной сказки. Это он, именно он тащил ее из воды.

Слышался плеск весел приближающегося баркаса. Звучали встревоженные голоса, с борта к ней тянулись такие родные, такие сильные руки отца, а другие руки, ранее незнакомые, но только что подарившие ей жизнь, приподнимали ее над водой навстречу спасительной шлюпке. Несмотря на лютый холод, теплая волна счастья залила душу боярышни.

Громадная мокрая юбка Варвары сразу заняла половину шлюпки, гребцам негде было повернуться из-за торчащих отовсюду клочков лент и твердых фижм, поэтому спасенную девицу пришлось уложить на колени к спасителю. Джеймс поддерживал ей голову, в то время как Никита Андреевич пытался растереть ледяные ноги дочери. Варвара таяла от блаженства, ей хотелось кричать от счастья, от восторга жить. Жизнь! Она была жива! Над ней расстилалось голубое небо, всей грудью она вдыхала легкий пьянящий воздух. Она разлепила соленые ресницы и заглянула в лицо человеку, только что спасшему ее. Позор и ужас сегодняшнего дня потерялся вдали, отступил перед тем, что именно он, ее заморский королевич, не задумываясь прыгнул за ней в воду. Значит, несмотря на смешное платье, несмотря на то, что за все время его гостевания у Опорьевых она и слова с ним не сказала, он не презирает ее, она ему не безразлична настолько, что он рискнул ради нее своей жизнью. Все на свете – и родовая честь, и девичья гордость, и материнские заветы, – стали мелкими, ничтожными перед лицом того, что он, ее первая и единственная любовь, отнял ее у неминуемой смерти. Она обязана ему жизнью не меньше, чем отцу с матерью. Она поймала согревающий взгляд серых глаз Джеймса и произнесла сперва на чужом, а затем и на родном языке слова, которые она часто шептала в подушку бессонными ночами, слова, которые только и могли выразить всю глубину его чувства к нему:

– Ich liebe dich... Я люблю, я так люблю тебя... – после этого признания ужас только что пережитого и потрясение от собственной беспримерной дерзости сплелись воедино и Варя потеряла сознание. Ее глаза сомкнулись, она обвисла на руках у Джеймса.

Обморок не позволил Варе увидеть выражение дикой паники, появившейся на лице отважного спасителя при ее словах. Джеймс был растерян, напуган и взбешен. Увидев уходящую под воду девушку, он сразу понял, что со шлюпки ни за что не успеть ее вытащить, поэтому ему пришлось прыгать прямо с борта. Те несколько минут, что он потратил, вылавливая и поддерживая на воде дуреху, не удосужившуюся привязаться к мачте как ей было велено, стали самым опасным испытанием в его бурной жизни. Мало того, что ее идиотское платье было невероятно тяжелым, она еще и начала рваться у него из рук, чуть не утащив за собой под воду. Когда он с трудом вталкивал этот обвисший куль тряпья в шлюпку, он вновь подивился его тяжести. Было бы чертовски любопытно узнать, что такое можно нацепить на несчастное платье, чтобы превратить его в неподъемный груз. И вот теперь, пожалуйста, еще и признание в любви! Услышать подобное от уродливой и тупой дикарки было похоже на страшный сон. Джеймс окинул взглядом мокрое чудище, валявшееся у него на руках. Соленая вода размыла белила и румяна на Варином лице, превратив его в шутовскую маску. Потекшая сурьма покрыла маску черными полосами. От размокшей муки волосы стали трехцветными, а длинная зеленая водоросль изящно обвила поникший плоеный воротник. Рядом с такой даже стоять противно, а уж говорить о любви! К тому же, ее чувство к нему просто-напросто небезопасно. Московиты дорожат своей честью, страшно даже подумать, что произойдет, если о ее любви проведает семья девицы. Ни за что ведь не поверят, что он никак ее не соблазнял, еще жениться заставят. Джеймс содрогнулся: нет, уж лучше смерть, чем эдакое чучело в жены! Вот что бывает, когда надеешься иметь все сразу! Ему недостаточно было успеха в делах, хотелось еще и любви россиянки, так извольте получить чего желали!

Джеймс украдкой огляделся. Ее отец пытался согреть дочь и ни на что более не обращал внимание, гребцы были далеко, никто не мог слышать ее шепота. Это открывало возможность спасения. Как только шлюпка подойдет к борту корабля, надо срочно убраться подальше и не попадаться на глаза девице до самого отъезда. Может стоит в большой компании описать сегодняшнее происшествие в смешных красках, чтобы никто и не подумал, что он оказывал ей хоть малейшее внимание, испытывал к ней хоть какую-то симпатию. А потом он уедет в Англию и вернется нескоро, к тому времени она опомниться и кошмарный случай благополучно забудется.

Следуя своему плану, Фентон буквально всунул Варвару в руки отца и взметнулся на борт бригантины, где его поджидали новые похвалы и новые знаки внимания со стороны офицеров и московских дам. Когда измученная Варя, поддерживаемая отцом, поднялась на палубу бригантины, она была встречена хором сочувственных голосов, прерываемых, тем не менее, сдавленными смешками. Молодым офицерам и матросам, большинство из которых только что пережили свой первый бой, было невыносимо смешно глядеть на возникшую на палубе жалкую фигуру.

Прибытие корабля на берег обернулось настоящим триумфом. Под дружные крики "Виват!" и "Виктория!" сэр Джеймс прыгнул на берег прямо в объятия Петра Алексеевича. Англичанина подхватили и поволокли переодевать и отпаивать водкой.

В этой суматохе Варваре и причитающей Прасковье Тимофеевне удалось сойти на берег незамеченными. Боярин Никита поддерживал дочь, но тут же был ухвачен Алексашкой Меншиковым и уведен праздновать.

Варя двигалась словно во сне. Она не слушала всхлипываний маменьки, не обратила внимания как рядом появилась напуганная тетка Наталья и захлопотала над ней. Решительно отстранив растерянную невестку, княгиня отправила первую попавшуюся девку за одеждой, а сама поволокла племянницу к ближайшей избе сушиться. Эта суета скользила мимо Вариного сознания. Она покорно позволила себя переодеть и так же пассивно встретила появление двух опорьевских мужиков, подхвативших ее на руки и отнесших в родительский дом. Она молча принимала помощь, в то время как душа ее витала далеко. Она стыдила себя за сделанное мужчине признание: прознай кто-нибудь о таком недостойном ее поведении и ей не будет места на земле, где укрыться от позора. Однако в то же время Варя радовалась собственной смелости и надеялась, что Джеймс не осудит ее, ведь он тоже ее любит, раз так рисковал.

Глава 7

Несколько часов в постели под неумолчное квохтание мамушек и нянюшек утомили Варю до чрезвычайности. Выпив из рук матери несколько горьких настоек и выслушав ее бесчисленные сетования и причитания Варя решила, что она здорова и отдохнула. Так в сущности и было, сильное молодое тело быстро справилось с потрясением. Она поднялась, велела подать поесть, выплеснула за окно очередной лекарственный отвар, подумав мимоходом, что ни мать ни прислуга совсем ничего не смыслят в травах и способны перетравить весь дом, если она не будет за ними приглядывать. Затем по всегдашнему обыкновению она спустилась вниз.

Варя любила тихие вечера в обществе отца. Прасковья Тимофеевна, помолившись, отправлялась спать, братец говорил, что идет в казармы, а сам отправлялся в кабак, а Никита Андреевич усаживался к столу и при свете свечи проверял счетные книги, читал отчеты управителей, что-то писал. Варя обычно пробиралась в комнату и тихонько усаживалась с другой стороны стола с шитьем или Псалтырем в руках. Боярин не обращал на нее внимания, но и не прогонял, а значит был доволен, что дочь рядом. Они никогда не разговаривали, но Варя чувствовала себя ближе к суровому отцу.

В этот весенний вечер боярин встретил появление дочери внимательным взглядом, но удовлетворенный ее здоровым видом, вернулся к своим делам. Варвара присела, держа в руках вышивание, но игла не двигалась, мысли блуждали далеко-далеко. Она думала о происшествиях сегодняшнего утра. Она то нервно ежилась от мыслей о грозившей гибели, то содрогалась от стыда, восстанавливая в памяти презрительно-насмешливые взгляды дам и кавалеров и смешки за спиной, то успокаивала себя маменькиными словами, что всех бесстыдниц в иноземных платьях ждет геенна огненная. Главным в ее мыслях был Джеймс. Она восторженно вспоминала каким смелым, каким красивым и умным был он, как сам государь его внимательно слушал, как все им восхищались. Перед ней всплывали смутные картины их грядущего счастья вдвоем. Все препятствия казались ей легко преодолимыми. Конечно, он должен перейти в православие и поступить на службу к царю Петру. Тогда он сможет просить ее руки и батюшка, наверное, не откажет. Уж она постарается быть ему хорошей женой и даже выучится одеваться как следует и вести себя не хуже иноземных красавиц. В ее душе смешались и перепутались самые разные чувства, но она и не пыталась в них разобраться. Просто сидела и мечтала как сейчас послышатся шаги и в дверь войдет он, прекрасный, как Иван-царевич из нянюшкиных сказок.

Шаги действительно послышались: тяжелые, спотыкающиеся, и в комнату ввалился Алешка. Брата не было в доме с самого утра, а сейчас он был крепко пьян, физиономия расквашена, кафтан задрызган чем-то вонючим. Никогда еще он не осмеливался предстать в таком виде перед отцом.

– Здравствуй, батюшка. А-а, и ты здесь, коровища. Что, опозорила фамилию, теперь все над нами смеются, проходу мне нет!

– Сын, что ты несешь, опомнись!

– Вы, батюшка, нешто не знаете, что наша дурища вытворила на потешном сражении, у всех на виду. Вы там и сами были, я с чужих слов дознался. Пошел я к немцу Мюллеру в аустерию. Ну, ладно, в кабак, в кабак пошел. А там все сидят. И братья Елецкие и молодой Ухтомский, еще кое-кто из офицеров, купцов несколько, англиец этот, а во главе стола сам Александр Данилович Меншиков. Про тебя, красавица-сестрица, говорят. Англиец, что тебя, кобылищу, от смерти спас, все твои похождения живописал, да еще и про тебя саму пару слов добавил. Сказывал, что в его доме на поварне девки и то пригожее, и что тебе только овец и пасти, по уму, дескать, что овца, что ты – один черт. Платьишко твое тоже добрым словом приветил, говорил, есть у него портрет прабабки, там у ее ног карлица сидит, так на ней похожее платье надевано. А дикая, говорит, девка, такая, что и среди эфиопок чернокожих таких диких нет. Все смеялись и свое к сей парсуне добавляли. Все тебя видели, всем нашлось, что вспомнить. Вы, батюшка, думаете, мы, бояре Опорьевы, теперь кто? Теперь бояре Опорьевы – это вовсе не вы, батюшка Никита Андреевич, столбовой боярин, у которого вотчины за год не объедешь, мошна от денег лопается, и не боярский сын Алешка Опорьев, офицер, что Азов на шпагу брал. Не-е-т, теперь бояре Опорьевы – это те самые, у которых дочка дурища уродливая. У-у-у, дрянь, ославила нас! – и, коротко замахнувшись, он залепил Варваре оплеуху.

Она вскочила, держась за щеку.

– Братец, за что? Батюшка, что же это, как же?

Отец смотрел на нее сурово и чуть брезгливо.

– Ты, сынок, руки не распускай, кого в доме миловать, кого наказывать, то я решаю. В каком виде ты в отчий дом явился, о том после переговорим. А ты, дочка, завтра по утру скажешь матери, чтобы в дорогу тебя собирала. Поедешь к тетке Аграфене в Толгский монастырь. Поживешь там пока что. Жениха теперь тут не сыскать. Подберу тебе какого ни на есть среди соседей по имениям. Без чести роду, так хоть без нового позору. Да, не след мне было тебя пускать, хотел цареву волю исполнить, лучше бы ослушался. Авось, государь бы не шибко серчал, а там и вовсе позабыл. Знал я, что дурочка ты у меня, но что такой срам на нас накличешь – не думал!

– Батюшка, родной, хороший, за что вы меня срамите! Откуда мне придворные дела знать. Вы ведь сами сказали, что ни в какую науку меня не дадите, что девке это только грех да зряшная трата времени. Я ведь могла учиться всему.

Отец и сын переглянулись и громко засмеялись.

– Дочка, опомнись, какая тебе учеба, ты ведь у меня сызмальства дуреха.

– Откуда вам знать – дура или умная, вы ведь со мной с детства и ста слов не сказали! – крикнула Варя, задыхаясь от обиды, – А платье то маменька выбирала, маменька велела...

Лицо боярина потемнело, налилось гневом.

– Ты пререкаться со мной вздумала! О матери дерзости говоришь! – и вторая полновесная пощечина обрушилась на Варю.

Боль, раздирающая душу боль, какая бывает только от незаслуженной, напрасной обиды полоснула сердце. Она коротко вскрикнула, бросилась в двери, сослепу ударилась о косяк, выскочила на крыльцо и побежала по улице.

– Стой, куда, Варька, вернись! – ударил вслед крик брата, но Варя не оглянулась. Она бежала, не разбирая дороги, и только совсем задохнувшись, остановилась посреди луга. Последние избы остались позади. Она была одна во тьме. Обида на брата, на отца делались все сильнее и невыносимее.

Но здесь, в тишине и темноте петербургской весенней ночи, она поняла главный смысл происшедшего. Это он, ее королевич из тридевятого царства, сказал те страшные слова, которые она услышала. Вот кто она для него – дурочка, смешная уродина. Он спас ее вовсе не из любви, все его ласковые взгляды и слова ей только привиделись, были плодом ее мечтаний. Богородица, дево, а ведь она сама с ним про любовь заговорила, сама, позабыв стыд, мужчине на шею вешалась. Срам, срам вселенский! Да как у нее язык повернулся! И добро бы по-русски ему свои глупости молола, а то ведь нет – по-немецки, на понятном ему языке опозорилась. На кой она этот бесовский язык выучила, права была маменька, когда говорила, что немецкая книжка может только в грех ввести. Вот и верно, ввела. Зачем ее спасли, почему Господь не позволил ей умереть прежде, чем она навлекла беду на свою голову.

Боль и стыд ударили с новой силой, погнали вперед, туда, где катила свои воды Нева. Не быть, не существовать, чтобы вместе с ней самой ушла и душевная мука, умереть и заставить их всех пожалеть, что они были с ней так жестоки. С разбегу она вбежала в реку и остановилась. Ледяная вода апрельской Невы охватила ноги, холод пробрал до костей. Только сейчас она почувствовала, какой промозглый воздух. Чуть выше по реке располагалась корабельная верфь. Горел костер и тянуло запахом варящейся ухи. Кто-то вывернул в воду ведро помоев, и ошкурки и объедки, перемешанные со стружками, медленно проплыли мимо Вари. Вода была черная, мутная, как черен и непрощаем грех самоубийства. Варя попятилась и вышла на берег. От потрясения и холода ее начала бить мелкая дрожь. "Грех, грех-то какой!" – думала она. Что делать теперь, было неизвестно. Вернуться и похоронить себя в стенах монастыря или стать женой какого-нибудь дворянчика по выбору батюшки? Лучше уж утопиться и обречь себя на вечные адские муки. Ослушаться отца? Невозможно. Все еще продолжая раздумывать, не вполне отдавая себе отчет, что она делает, Варя направилась туда, где она всегда находила помощь и утешение. Она зашагала вдоль Невы по направлению к дому тетушки. Мерзла она все сильнее, а потому подхватила подол и снова припустила бегом.