Текст книги "Грех боярышни, или Выйду замуж за иностранца (СИ)"
Автор книги: Илона Волынская
Соавторы: Илона Волынская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)
Замерев от ужаса, люди вглядывались в спокойные темные глубины. Ни одно движение не выдавало того места, где несчастный мужик скрылся под водой. Гладь, спокойствие.
Зато у самой кромки тропы, там, где рухнула в воду фентоновская пушка, вдруг послышалось частое бульканье. Со дна болота вскипел бурун. На тропу выплеснулась волна жидкой черной грязи и мутного ила. Волна подкатила под орудийные колеса. Последняя в ряду пушка дрогнула, словно приподнимаясь над водой, задумчиво покачалась туда-сюда и неспешно покатилась назад, прямо в жерло трясины.
Боб Аллен протестующе заорал и попытался ухватиться за канат.
– Оставь ее, Аллен, пусти! – крикнул Джеймс.
Но тут молчун Пахом навалился на пушку, всем весом своего немалого тела сбивая орудие обратно в безопасность брода. Металлическое чудовище на мгновение задержалось, но все же неуклонно продолжало свой путь в трясину. Болтающийся мокрый канат захлестнулся вокруг ноги Пахома и того неумолимо поволокло к бездне. Мужик отчаянно заорал, ему ответил слитный многоголосый крик растерявшихся людей.
Трясина разломилась под тяжестью пушки и орудие пошло ко дну, утаскивая за собой человека. Пахома схватили за плечи, за руки, чья-то пятерня сгребла мужика за чуб, но орудие уходило все глубже и глубже. Пушка тянула вниз, люди – вверх, мужик истошно вопил.
Джеймс выдернул из сапога нож, набрал полную грудь воздуха, зажмурился и ухнул в густую жижу. Гадостная муть облетила лицо и тело, не давала шевельнуть рукой, забивалась в ноздри. Отчаянно цепляясь за скользкие лохмотья мужика Джеймс пробивался все ниже и ниже, пока, наконец, не нащупал толстую кишку каната. Лезвие впилось в мокрые волокна. Джеймс принялся пилить. Тянущая вниз тяжесть становится все непреодолимее. Воздух покидал легкие, грудь нестерпимо давило, в ушах грохотало так, что проще было умереть, чем слушать... Последнее волокно поддалось толедской стали, и Пахома одним рывком выдернули наверх – Джеймс едва успел уцепиться за его улетающие ноги.
Задыхаясь и кашляя Джеймс рухнул на тропу.
– Капитан, сэр!
Но Джеймс только отмахнулся, принялся, ругаясь, выпутываться из неподъемного от грязи камзола. Сквозь дрожащую перед глазами муть он видел как суетятся вокруг наглотавшегося воды и грязи Пахома.
Пока Палашка и матросы откачивали полумертвого мужика, на Джеймса налетела Варвара. Она радостно смеялась и судорожно всхлипывала, совала ему в зубы фляжку с водкой, старалась обтереть с лица тину и кровь, превращая его физиономию в жуткую зелено-коричневую маску. При этом она непрерывно тарахтела:
– Что же вы за человек такой неуемный, где это видано! Чтобы ни одного утопленника мимо себя пропустить не мог! – выплеснув свои чувства Варя занялась ссадинами на его руках и лице. У Фентона перехватило дыхание от боли. Она покровительственно похлопала его по руке, подождала, пока он придет в себя и тут вдруг прижалась к нему. Ее лучистые синие глаза заглянули в его серые.
– Спасибо! – прошептала она. – Вы... вы благородный человек! Вы рисковали жизнью, вы спасали человека, забыв про свои драгоценные пушки...
– Я не благородный... – начал Джеймс, хрипло закашлялся, отхаркивая остатки вонючей гнилостной воду, – О, прошу прощения, миледи! Я не благородные, леди Барбара, я предусмотрительный. У нас было на две пушки больше, чем требуется. Могли себе позволить потери. Пршу заметить, больше уже не можем, запас кончился.
Варвара коротко ехидно хмыкнула и вдруг быстро ткнулась губами ему в щеку. Отпрянула и умчалась проверять все ли в порядке с ее дядькой Пахомом. Джеймс смущенно поглядел ей вслед. Как же рядом с ней хорошо, особенно сейчас, когда она на него не сердится. Но прочь сантименты, пора двигаться, а то опоздают к назначенному сроку
Вскорости отряд продолжил свой путь. Порядок движения восстановился. Среди монотонных усилий тянулись часы. Варя снова шла впереди, уже привычным глазом отслеживая дорогу и заученным движением проверяя надежность тропы. Как и раньше, в особо трудных местах она размечала путь, давая остальным недолгую передышку. Она чувствовала, что и ей самой не помешал хотя бы краткий отдых, но слишком много бесценного времени было потеряно при спасении дядьки Пахома. Неуклонно приближался вечер, а остаться в полной темноте на болотном броде, где каждое неверное движение грозило падением в зловонную бездну, было поистине гибельным. Поэтому боярышня спешила, подгоняя других и не давая спуску себе.
Шаг за шагом она переставляла налитые усталостью ноги, раздвигая маслянистую густую воду. Руки тряслись, шест казался чугунным и с каждым разом поднимался все тяжелее. Уже дважды она поскользнулась, чудом не сорвавшись с тропы. Мысли мутились. Наконец, ей пришлось остановиться, поскольку она вдруг полностью перестала понимать, где они находятся и куда следует идти дальше.
Варя очумело затрясла головой, пытаясь собрать разбредающиеся мысли. Ничего не получалось, местность вокруг была совершенно незнакомой. Она понимала, что этого не может быть, что надо только сосредоточиться и она сообразит, куда двигаться дальше, но сосредоточиться-то как раз и не удавалось. В полной беспомощности она застыла, тихонько постанывая от отчаяния, когда крепкие руки взяли ее за локти и Джеймс спросил:
– Что случилось?
Она безнадежно поглядела на него:
– Я потеряла дорогу. Я не понимаю, где мы и не знаю, куда идти дальше.
– Не может быть. Если бы вы и вправду потеряли дорогу, мы бы сейчас не стояли на твердой земле, а тину хлебали. Тропа здесь, вы просто слишком устали, чтобы ее обнаружить. Вам нужно отдохнуть.
– Нельзя, – она с трудом шевелила губами, – Ночь нам здесь не простоять, кто-то соскользнет и утонет, надо выбираться по свету.
Он не стал с ней спорить, а лишь тихонько притянул к себе, позволяя найти опору в кольце его сильных рук.
Она устало откинулась ему на грудь, а он ласково поглаживал ее по волосам, разминал затекшие плечи. Она затихла в его объятиях, чувствуя, как его неуемная жизненная сила вливается в ее измученное тело. "Какой странный человек, – думала Варя, – Он обижает и мучает меня, он мой враг, но когда беда приходит ко мне со стороны, он всегда оказывается рядом, всегда помогает." С этой мыслью она впала в блаженную полудрему.
Довольно долго они простояли так. Странное это было зрелище: посреди трясины измазанный тиной, грязью и собственной кровью мужчина, больше похожий на водяного, чем на человеческое существо, нежно баюкал обессилившую девушку, а позади него выстроились пять изящных корабельных пушек, облепленные поникшими фигурами замученных матросов.
Медленно, с трудом Варя оторвалась от Джеймса.
– Надо идти, – устало выдохнула она.
– Вам следует еще отдохнуть.
– Нет, поторопимся, а не то, – она усмехнулась, – мне придется в этаком жутком виде на белый свет выйти.
– Тут мы все друг друга стоим, – ответил он.
Варя окинула взглядом Джеймса, потом перевела глаза на остальных:
– Да уж, если такая компания оживших утопленников где объявится, народ с криками разбежится.
Они побрели дальше. Снова тянулись однообразные сажени пути. Подаренные кратким отдыхом силы вновь начали иссякать. Варя шагала понурившись, сосредоточив все внимание на приметах. От полного отчаяния ее спасало только ощущение присутствия Джеймса за спиной. Трижды его охраняющая рука подхватывала ее, когда предательская тропа норовила выскользнуть из-под ног, увлечь к гибели. Дороге не видно было конца. Когда легкие, еще совсем светлые сумерки затрепетали над водой Варя поняла, что они не успели, они навеки останутся здесь и ночное болото поглотит их. Она подняла голову, безнадежным взглядом окидывая окрестности.
Открывшееся ей зрелище переполнило меру ее страданий. Затуманенный усталостью взор натолкнулся на поднявшуюся невдалеке темную монолитную стену, перекрывающую тропу. Ее помраченному сознанию представилось, что весь их мучительный путь был напрасным, что враги проведали об их планах и замуровали единственную дорогу к спасению. Она остановилась и тихонько заплакала. Шедший сзади Джеймс обнял ее и ласково подтолкнул вперед. Его упорство показалось ей глупым: зачем он требует от уставших людей, чтобы они шли до конца, не все ли равно – умереть прямо здесь или у подножия непреодолимой стены. Но она не смогла не подчиниться его безмолвному приказу и покорно двинулась вперед, с прежней тщательностью выбирая дорогу.
Она никак не могла понять, почему несмотря на сгущающуюся тьму и представшую перед ними неумолимую преграду шум за ее спиной стал веселее, даже слышались радостные возгласы. Вдруг в глубине стены заплясал слабый огонек и в тот же момент Варин шест уперся в твердую землю. Она потыкала окрест, но нигде не почувствовала предательской зыбкости. Тут руки Джеймса погладили ее по плечам, легонько встряхнули и в единый миг будто что-то щелкнуло у нее в голове и в мир вернулись яркие краски и отчетливые образы. Она стояла среди деревьев. Грозная враждебная стена превратилась в лесной окоем болота, отмечающий конец их долгой дороги, а огонек в ее глубине оказался фонарем, который держал не кто иной, как Варин собственный братец Алешка. Они вовсе не попали в коварную вражескую ловушку, а просто выбрались, завершили свой тяжкий путь. Им все удалось, отряд, живой и здоровый, прошел через гибельную трясину и дотащил пушки в целости и сохранности. Это она, Варвара Опорьева, довела их. Она придумала хитроумный план и благодаря ей он удался. Теперь никто и никогда не сможет сказать, что она глупа и никчемна, а если и скажут, она им больше не поверит. Теперь она знает твердо, что может все, умеет все и добьется всего, чего пожелает. Бурный костер радости заполыхал в ее душе и, весело засмеявшись, Варя заспешила навстречу брату.
Как стало смеркаться, встревоженный Алешка, вооружившись фонарем, болтался у края болота. Задуманный сестрой и поддержанный отцом и английцем план казался ему сущим безумием. Положились мужики на короткий бабий ум, а теперь и гости английские сгинут и сеструха пропадет, она хоть и вредная в последнее время стала, все одно жалко. Его терзали боязнь за сестру и стыд грядущего позора перед государем, когда семейство Опорьевых нарушит свое слово, не сможет предъявить обещанных пушек.
С каждым мгновением сгущающейся тьмы Алешка все более убеждался в гибели шедших через болото. Наконец он твердо уверился в провале экспедиции и, горестно качая головой, повернулся, собираясь идти к отцу со скорбной вестью. В этот момент из мрака трясины на него вдруг прыгнуло чудовище. Жуткое диво все состояло из болотной жижи, оно хлюпало при каждом движении и от него несло тиной. Алешка отпрянул, чудище споткнулось и упало, но следом за ним полезла новая нечисть, вздымая на своих плечах и вовсе страшного металлического зверя с длинным носом и на колесах. Алешка уже приготовился выхватить шпагу и дорого продать свою жизнь, когда самое первое прыгучее чудовище голосом сестрицы проворчало:
– Рот закрой, ворона залетит. И не стой столбом, лучше руку подай. Учишь тебя политесу, учишь, а ты все такая же орясина.
Алешка пригляделся и сумел таки опознать в железном звере легкую скорострельную пушку, а в сидящей у его ног нежити оплаканную сестру. Очумевший от всего происходящего он, поднимая сестру с земли, на ее наглое замечание нашелся только пробормотать: "Языкатая больно стала!", после каковых слов вредная девка мотнула головой, съездив ему по физиономии мокрой и изрядно вонючей косой. Пока Алешка утирался, она уже шагала между шатров, требуя у набежавшей дворни горячей воды и чистое платье. Следом поспешала Палашка, явно рассчитывающая забраться в корыто сразу после боярышни. Алексей вздохнул (раньше с сестрой было не в пример проще, цыкнул и все!) и пошел вытаскивать из тюков привезенную для английцев запасную одежу.
Установив и прикрыв пушки и проследив за тем, чтобы его люди были накормлены и устроены, вымывшийся и переодевшийся Джеймс сидел в походном шатре боярина Опорьева и жадно поглощал многообразные яства. В перерывах между глотками ему еще приходилось рассказывать о путешествии. Боярин ахал и охал, ужасался и то и дело подливал гостю. Когда рассказ был почти окончен, а снедь почти вся сметена со стола, полог шатра распахнулся и Варвара шагнула внутрь. Джеймс восхищенно вздохнул. Как женщины умудряются! Он вроде и отмылся и переоделся, но чувствовал, что болотного духа ему не вытравить еще лет десять. По Варе же было совершенно незаметно, что весь прошедший день она провела среди болотной тины. Ее кожа сияла свежестью, чуть влажные волосы разметались по плечам, и пахло от нее чистотой и нежными благовониями. Джеймс радостно приподнялся ей навстречу, но неожиданно натолкнулся на ее холодный, ничего не выражающий взгляд. Она сухо кивнула ему, расцеловалась с отцом и присела у края стола, слушая рассказ Никиты Андреевича о происшествиях в царском стане. Всем своим видом она явно давала понять, что не желает помнить о тех мгновениях душевной близости, что возникли между ними во время путешествия.
Ее поведение взбесило Джеймса. Он мучительно сожалел об исчезновении отважной, искренней и такой родной и близкой девушки, рисковавшей и мужественно преодолевавшей трудности рядом с ним, и злился на отстраненную светскую красавицу, занявшую ее место. Ему казалось, что там, на нелегком пути через болото, он нашел нечто бесценное, и вот только что это сокровище было у него отнято. Оно исчезло, оставив в сердце мучительную пустоту.
Тем временем радостно возбужденный Никита Андреевич рассказывал, что боярин Нарышкин проходу ему не давал, все выпытывал, где же англицкие пушки, а среди дня к нему гонец прискакал, Лев Кириллович больше ни единого вопроса не задал, зато глядел с насмешкою и ходил гоголем. Он, Никита Андреевич, тогда совсем приуныл, решил, что пропал сэр Джеймс. В этот момент Фентон поймал лукавый взгляд Варвары, сообразившей, что Нарышкин все таки попался в их ловушку: перехватил подсунутые ему орудия и успокоился. Этот взгляд пробудил в Джеймсе надежду на возобновление недавней доверительности между ним и прелестной московиткой, но надежда тут же рухнула, поскольку в ее синих глазах вновь появился ледок. Такое отношение особенно больно задевало после того как в совместных испытаниях именно он был ее опорой, он поддерживал ее, рисковал жизнью, только чтобы она не плакала. И после всего – ни улыбки, ни доброго взгляда. Она показывает ему, что он был и остался для нее чужим и враждебным человеком. Как по-женски! Верно сказал великий Уильям: "О женщины, вам имя вероломство!". Он укоризненно воззрился на Варвару, обещая себе, что гордячка поплатиться за свою надменность, она сполна узнает, каково это – оскорбить небрежением Джеймса Фентона, сделать его игрушкой своего кокетства. Он добьется своего, она еще будет умолять его о взгляде, о поцелуе. Тогда он может и простит ей сегодняшнюю холодность, но никак не раньше. Занятый своими мыслями Джеймс почти не обращал внимания на рассказ боярина Опорьева, он услышал лишь как тот мечтательно протянул:
– Вот бы полюбоваться, какая рожа будет у Нарышкина, как он увидит наши пушечки!
Глава 17
Опухший со сна Лев Кириллович, накинув поверх исподнего шубу, выбрался из теплого походного шатра, хлебнул ледяного утреннего воздуха, передернулся и зевнул, мелко крестя рот. Белый клубчатый туман застилал пустошь. С голых деревьев окрестного леска капала талая вода. Лев Кириллович сладко почесал грудь, не глядя, принял у камердинера (название-то нынче какое ему дадено, раньше просто Гришкой был) чарочку водки, задумчиво выкушал оную, хрупнул чуть примерзшим огурчиком. Тепло побежало по жилам, разгоняя дремоту.
Уже живым осмысленным взором он окинул походный стан. Туман, разгоняемый первыми лучами солнца, приоткрыл навершье царской палатки. Все ж таки, пока мал был Петруша, жилось не в пример спокойнее. Крутенек племянник, к родне не шибко ласков, все чего-то требует. Упаси Бог, что не так, родного дядю не помилует. Ну да все нынче будет как должно. Лев Кириллович бросил довольный взгляд в ту сторону, где встали лагерем Опорьевы. Что, Никита Андреевич, хрыч старый, не ведаешь, какое тебя нынче позорище ждет. Обошли мы тебя, объехали, а не тягайся с Нарышкиными, не тягайся. Умен боярин Никита, расторопен, ничего не скажешь, вон как английца приметил, в интересанты к нему пошел, только Нарышкин похитрее будет. С англичанином не приспел, немца себе добыл. Пушчонки у немца пожиже аглицких – тоже выход есть: аглицкие с глаз долой, и дело с концом. Правду сказать, пока вчера не прискакал гонец с вестью, что пушки перехвачены, сердце у Льва Кирилловича было не на месте. Зато теперь полное благолепие, жаль только, сами английцы, что орудия везли, удрали. Ну да ничего, кому они плакаться пойдут, Петру Алексеевичу? Так племянник разговоры не жалует, ему дело подавай, скажет: нет пушек, нет и беседы. Теперь-то точно казна все, что потребно, купит у Льва Кирилловича с кумпанством. Нарышкин сладко прижмурился, представив себе будущий доход.
Вот через часок Петруша из своего шатра вылезет, велит стрельбу учинять, а аглицких пушек нет как нет. Государь боярина Никиту еще вчерась спрашивал, где его милорд с орудиями. Никита Андреевич клялся и божился, что к сроку приспеют, как нынче перед царем оправдываться станет? Теперь ему у государя прежней веры не будет, вот и ладушки, а то от денег лопается, все казенные заказы ему, еще и дочка-раскрасавица, Петр Алексеевич вокруг нее, как вокруг меда вьется. Тут как бы племяннику насчет боярышни Варвары чего в голову не стрельнуло, нам только опорьевской крови на престоле не хватает, женина родня живо вокруг царя обовьется, тогда совсем с Петром сладу не станет. То, что аглицкие пушки нынче в подвалах нарышкинского именья свалены, поможет два дела сделать – и Льву Кирилловичу с Кропфом мошну набить и Петра от опорьевского двора отвадить.
Лев Кириллович удовлетворенно вздохнул и, собираясь нырнуть обратно в шатер, напоследок окинул взглядом весь стан. Увиденное заставило его прикипеть к месту. От опорьевских шатров, раздвигая уползающий туман, шагал чертов Фентон. Однако вовсе не вид самого англичанина заставил боярина Нарышкина судорожно потянуть носом воздух и глухо застонать с досады. Следом за англичанином деловито, с непреложностью свершившегося факта, катили пять его скорострельных пушек. Вокруг, покрикивая на мужиков, суетился Алешка Опорьев, а позади неторопливой перевалочкой следовал сам Никита Андреевич.
– Что это есть, боярин? Это есть обман! Вы мне обещать! – нервный шепот ударил в спину Льва Кирилловича. Он круто обернулся и уставился на побелевшую физиономию Кропфа.
– Мои холопы меня обмануть не могли, так что если кто нас и надул, так Опорьев с его английцами. Пять пушек для виду пустили, их мы и перестрели. А другие пять каким-то неведомым путем все ж таки привезли. Беда, конечно, но что ж поделаешь, придется теперь тебе самому с ним тягаться. Ты ж говорил, что твои бомбарды не намного этих хужее?
Лев Кириллович вгляделся в обезумевшие глаза немца и только тут начал понимать, в какое сомнительное дело он влез. Дикий испуг Кропфа ясно говорил, что с его орудиями дело уж совсем не чисто. У Льва Кирилловича захолонуло сердце.
– Твои пушки хороши будут, не опозорятся, верно?
– Да, так есть, весьма хороши, – мямлил Кропф и слушая его запинающийся голос, от которого за версту несло ложью, Лев Кириллович схватился за голову. Ах ты, Господи, бес попутал, вахлаку немецкому на слово поверил. Ну почему же он кого из оружейных мастеров не послал проверить кропфовы пушки!? Все жадность, на большие деньги польстился. Повстречаться нынче его спине с царевой палкой, а может осерчавший племянник и что похуже учинит. Тут Лев Кириллович приметил легкую женскую фигуру, направлявшуюся в сторону будущих стрельб и сразу понял, кто это. Никита Андреевич, хитрый лис, еще и дочку сюда вызвал, теперь точно его верх будет. Громко сопя от расстройства в преддверии грядущих неприятностей, Лев Кириллович полез в шатер.
Стан тем временем просыпался. От царских палаток слышался плеск воды, поросячьи взвизги и мужской хохот. Видать, там кого-то протрезвляли после вчерашней попойки. От стрельбища неслась брань и команды на трех языках, скрип орудийных колес. Наконец, появились Петр и Меньшиков.
– Поздорову, боярин Никита! – заорал Петр, Никита Андреевич отвесил государю земной поклон. – Вижу, слово сдержал, вот милорд твой, а вот и пушки. Здорово и тебе, сэр Джеймс. Ох ты, да ты, боярин, дочку с собой прихватил, – тон царя сразу изменился, кошачьи глаза замерцали маслянистым блеском, – Здравствуй, Варенька, не ждал, вот уж порадовала. А вот и дядя. Все готовы, пошли подкрепимся, а там совсем развиднеется и учнем. Хочу сегодня дело покончить и к вечеру в Москву воротиться.
Повеселевший Петр Алексеевич обхватил Варю и повлек к своему шатру, остальные двинулись следом. Недолгий завтрак доставил удовольствие лишь немногим его участникам. Отец и сын Опорьевы, вымотанные долгим ожиданием и бессонной ночью, позевывали в рукава, безуспешно борясь с дремотой. Лев Кириллович нервно крутил походный штофик, так и не решаясь налить, и вопросительно поглядывал на бледного и напуганного Кропфа. Петр был шумлив и радостен, вовсю сыпал Вареньке комплементами и поднимал здравницы в ее честь. Следом за ним и Меньшиков с офицерами старались не отставать. Варвара пыталась насладиться их вниманием, но у нее ничего не выходило, а все из-за Джеймса. С первого же момента как царь обнял ее, она чувствовала на себе тяжелый гневный взгляд Фентона. Его взгляд сердил и вызывал невесть откуда взявшееся чувство вины, а это чувство заставляло злиться еще больше. "Да что такое, – думала Варя, – Уставился как сыч, прямо не вздохнуть. С чего бы этому срамнику вести себя будто я ему жена или невеста нареченная и на его глазах другому куры строю. Что он себе позволяет! Так я и знала, что после нашего путешествия он вообще меня за свою девку посчитает. Нет уж, милорд, не думайте, что если я давеча вам кровь вытирала, спасибо говорила, позволяла себя обнимать, то вы уж и права на меня имеете. Что в пути было, то дело прошлое, сейчас мы снова среди людей и должно вам вести себя соответственно. Вы мне никто, меньше, чем никто!" Однако разум говорил одно, а странная виноватость не проходила. Злость на себя и Джеймса, желание прогнать прочь неуместное чувство, заставляли Варвару пуще вертеть хвостом перед царем, на комплементы отвечать веселее, смеяться задорнее.
Если бы Джеймса спросили, почему у него на душе так паршиво, он скорее всего стал бы рассказывать об усталости тяжелого перехода, волнении от предстоящего испытания и еще о чем-нибудь в этом роде. Однако сам он прекрасно сознавал, что это неправда. Усталость ерунда, в жизни бывало и хуже, волнение тоже: его пушки – самые лучшие, может даже, лучшие в мире.
Нет, вся душевная сумятица из-за проклятой девицы. Каждый раз она поражала его, открываясь с новой стороны. Вот и сейчас бесстрашную невозмутимую проводницу по болотам сменила юная придворная дама, безжалостная кокетка, с наслаждением принимающая знаки внимания и легко играющая мужскими сердцами. Теперь трудно поверить, что еще несколько часов назад эта утонченная красавица скакала по кочкам, отыскивая дорогу на смертельно опасном болоте. Джеймс недобро покосился на царя и его окружение. Те сыпали любезностями, иногда довольно фривольными, а она нет, чтобы смутиться. Вертится, отшучивается, глаза горят, щеки раскраснелись, чудо как хороша! Джеймсу неистово захотелось крепко взять красавицу за руку, вытащить из-за стола, отвести в свою палатку, подальше от внимания других мужчин, и там долго, до головокружения целовать, естественно, после того, как прочтет ей нотацию о ее поведении, неподобающем для... Для кого?
Простенький вопрос сбил разгулявшееся воображение. Здесь ее отец и брат, здесь ее государь, он, Джеймс, не имеет никаких прав на девушку, она может спокойно флиртовать с кем угодно, не обращая на него малейшего внимания, ведь он ей никто. Почему-то эта мысль причиняла жгучую боль, пытаясь унять которую Джеймс мрачно выцедил стаканчик красного. Бесполезно, боль не проходила.
Наконец, мучительный завтрак окончился и Петр зашагал к стрельбам, на ходу зычно выкликая главного бомбардира Акинфия Федотова.
– Давай, Акинфий, если пушки готовы, по-первому делу с обычным количеством пороха пальни, а потом по фунтику и надбавляй, да гляди в оба, какая первая сдаст.
Грянул залп, пушки окутались белыми дымами, затем залпы последовали один за другим, распугивая всю живность на многие версты окрест. Раскаленные пушки обливали водой с уксусом и дело продолжалось. Вдруг грохот умолк и Федотов заспешил наверх холмика, с которого Петр и его свита наблюдали за стрельбой.
– Петр Лексеич, а Петр Лексеич, – еще издалека кричал бомбардир. – Шутки кончились, столь пороху, сколь ранее совали, любая пушчонка, даже совсем плохонькая, выдержит, а дале дело посурьезней будет. Если кто из господ иноземных врет, и бомбарды не доброго литья, так пушкарям при тех бомбардах ангельское пение слушать – разорвет ить. Велишь – продолжим, однако, мыслю я, кого сейчас в клочья разнесет, тот в баталиях тебе уже не послужит.
Петр нахмурился, терять опытных бомбардиров не хотелось, но и испытание надо закончить, пушечный спор изрядно ему надоел. Вмешательство Джеймса избавило царя от необходимости принимать решение.
– Если позволите, ваше величество, я сам выстрелю из своих пушек. Бомбардир я не лучший, но чтобы пальнуть моего опыта хватит.
– Не боишься, что твои клочки вместе с обломками орудия будем по всем окрестностям собирать?
– Ваше величество, эти пушки сделаны на моем заводе, я их знаю, ничего дурного быть не может, – Джеймс старательно цеплялся за возможность убраться подальше от царя, уж больно невыносимо было наблюдать как рука Петра нежно поддерживала, а порой и поглаживала округлый локоток Вари.
– Пожалуй, надежа-государь, и я с ним пойду, – степенно заявил Никита Андреевич. – Вдруг подсобить чего надо будет.
– И я с вами, батюшка, – тут же влез Алешка, боярин кивнул, разрешая.
– Ну тогда и я с вами, – Варя решительно освободилась от царской руки, подобрала юбку и шагнула с холма. На окрик отца: "Куда, оглашенная, без тебя что ли не обойдемся!", она только презрительно повела плечиком и фыркнула:
– Идти, так уж всем. Вы, батюшка, этому Фентону верите, а я вам верю, я бы и на саму пушку усесться не побоялась, так ее вона как дергает, сразу вверх ногами полечу.
Царя дерзкое поведение красавицы развеселило. Он развернулся ко Льву Кирилловичу, испуганно втянувшему голову в плечи:
– Ну, что скажешь, дядюшка? – Лев Кириллович только нервно повел шеей. – Молчишь? Видать, своему интересанту не больно доверяешь. Пойдешь к пушкам?
– Коли велишь, так и пойду.
– Ан велю, не сумлевайся. А ты что же, герр Кропф? Супротивник твой голову в заклад ставит, вон еще трое с ним не бояться, а ты за спинами хоронишься. Изволь и ты за качество литья животом ответить, ступай к своим орудиям. Кто живой останется, у того товар и возьму, – царь и вся его компания дружно захохотали.
Варя легко побежала вниз, ошарашенный таким оборотом событий Джеймс в два широких шага догнал ее и, уже не обращая ни на кого внимания, крепко ухватил за руку.
– Барбара, вы с ума сошли, немедленно вернитесь!
– Сударь, вы может не приметили, но здесь мой отец есть, он мне приказывает, а вы ни при чем.
– Барбара, не ведите себя как глупая девчонка, опомнитесь! Пушки везли издалека, холод, вода, может быть всякая случайность, чем черт не шутит, когда Бог спит.
– Батюшка вам доверяет, а вы доверия не стоите, вы меня, его дочь, позорите, даже сейчас, на людях, – она высвободилась. – Так хоть в деле его не подведите, позаботьтесь, чтобы и черт не шутил, и Бог не спал.
Она решительно зашагала к пушкам. Кипящий яростью Джеймс поплелся следом. Он уже не замечал, как отец и сын Опорьевы устроились возле лафета, как пушкари, ободренные их присутствием, начали готовиться к следующему выстрелу. Он только судорожно прикидывал, возможна ли катастрофа. Он прекрасно знал, что та порция пороха, которую заряжал бомбардир, никак не могла повредить его орудиям, и если бы не Варвара, даже и не подумал бы волноваться. Но присутствие хрупкой девушки возле грохочущего чудовища приводило его в ужас. Мало ли какое случайное повреждение, и им всем конец, а эта дуреха у самой пушки вертится, скоро вообще в жерло залезет, ею стрелять будут!
Джеймса трясло от смеси раздражения и испуга, задорная улыбочка Варвары бесила чрезвычайно и в то же время страх, тягучий, липкий, мучительный, каким бывает только страх за другого, выворачивал душу. Впервые ужас заставил его потерять голову, перестать осознавать окружающее. Краем сознания Джеймс следил, как пушкари продолжали увеличивать дозу пороха, пока что ничего угрожающего не было, литье пушек вполне выдерживало возрастающий напор пороховых газов. В то же время мысли Фентона отчаянно метались, изыскивая способ вывести из под вероятной опасности упрямую ослицу в образе женщины. Обычно изобретательному сэру Джеймсу на сей раз ничего, кроме грубой силы на ум не приходило. Наконец, измотанный жуткими картинами растерзанного взрывом девичьего тела, которые услужливое воображение подбрасывало ему с каждым пушечным ударом, он, позабыв о приличиях и возможных зрителях, сгреб Варвару в охапку, намереваясь просто-напросто выкинуть ее куда подальше из гремящего и пахнущего порохом ада. Возмущенная Варя дернулась было, но устрашенная выражением его лица, затихла.
Однако порыв Джеймса оказался не только не нужным, но и, к счастью, никем не замеченным. Пока обезумивший от тревоги Джеймс света белого не видел, события у соперничающей батареи развивались своим чередом. Унылая фигура посланного к пушкарям Кропфа маячила за спинами бомбардиров. Он старался как можно незаметнее отодвинуться подальше от пушки или, на худой конец, прикрыться грузным Львом Кирилловичем. Отойти от орудий совсем он все же не осмеливался. Когда очередной пороховой заряд забивался в жерло, беднягу перекашивало, будто этот заряд пихали ему в глотку. Он делал судорожные движения руками, словно пытаясь отгрести обратно хоть часть пороха, хоть немного уменьшить закладку. С каждым выстрелом немец все больше бледнел. Пушкари, видя его страх, сами пугались все сильнее, уже с откровенным ужасом взирая на орудия. Жуткая атмосфера ожидаемой гибели нависла над батареей. Спокойней всех был боярин Нарышкин, но и он ощущал продиравшую до костей тревогу.
