Текст книги "Грех боярышни, или Выйду замуж за иностранца (СИ)"
Автор книги: Илона Волынская
Соавторы: Илона Волынская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)
Развязка наступила внезапно. Когда очередная порция пороха легла на свое место, взамен орудийного грома раздался пронзительный взвизг. Кричал Кропф. Дико глянув на готовые к стрельбе бомбарды, он высоко подпрыгнул, взбрыкнув в воздухе тощими ногами, и бросился бежать вверх по холму. Не добежал, на половине дороги упал и затих, закрыв голову руками.
Неожиданность происшедшего вызвала полную тишину, сменившуюся оглушительным хохотом. Смеялись все: облегченно и радостно пушкари у батареи, весело хохотал Петр, смеялся и Джеймс, стараясь незаметно разжать кольцо рук вокруг талии Варвары. Он почти с симпатией поглядел на нелепого человечка, своей выходкой избавившего от самого большого в его жизни ужаса. Джеймс освобождено вздохнул, поглядел на пушку, прикинул размер заряда и озадаченно покрутил головой. Теперь ему было совершенно непонятно, из-за чего он так отчаянно струсил, что собрался швыряться юными леди словно тюками. Объем пороха был еще не так велик, чтобы вызвать взрыв, причины для волнения не было. И тут из глубин его души с ясностью и невинностью неоспоримой истины вынырнула эта самая причина, вдребезги разбивая все сложные построения о необходимости досаждать Варе своими домогательствами, чтобы утешить уязвленное мужское самолюбие и примерно наказать гордячку.
Какие к черту самолюбие и доказательства мужского превосходства? Он просто любит эту девушку, жить не может без невыносимого, дерзкого, бесстрашного, синеглазого и золотоволосого чуда. Вот она, та самая любовь, о которой так много писали поэты и которую Джеймс Фентон всегда считал не более чем прекрасным, но несбыточным мифом. Только сейчас Джеймс понял, что его поступками руководило вовсе не желание проучить Варвару, а простая потребность быть с ней, слышать ее голос, прикасаться к ней. Пережитый ужас открыл ему, что даже тень возможности потерять девушку повергает его в отчаяние.
Ошеломленный своим открытием Джеймс едва воспринимал происходящее вокруг него. Хохочущий Петр лупил его по плечам, Джеймс и не заметил даже как тот подошел.
– Молодец, ну молодец! – гудел царь. – Доказал свое. Соперник твой вроде как сам из спора выбыл.
Дело, однако, решено было закончить. К немецким пушкам протянули длинные фитили, подпалившие их пушкари бросились бежать, обе батареи дружно рявкнули и тут выяснилось, что Кропф знал свои пушки ничуть не хуже, чем Джеймс свои, только с несколько другой стороны Раздался жуткий грохот, стоящих поблизости бросило оземь и поволокло, а на месте немецкой батареи высилась искореженная груда металла. Лев Кириллович, воочию увидевший какой опасности подвергался, отер крупные капли пота.
Петр уже не смеялся.
– Акинфий, что скажешь? – отрывисто бросил он.
– Эти немецкие, Петр Лексеич, совсем видать дрянь. Были бы здесь тульского или уральского литья пушки, еще бы палили и палили. Мыслю я, кабы баталия была долгой, стали бы немки взрываться, всех бы окрест поубивали и корабли бы голенькие остались, подходи и бери. Аглицкие орудия добрые, вон свежие, будто роса по весне, служить будут справно, у нас таких крепких да на стрельбу скорых еще делать не умеют.
– Что, герр, русского государя на мякине провести хотел, за счет казны поживиться!
– Ваше величество, что-то сдается мне, не этого он хотел, – пока длился разговор с бомбардиром, Джеймс внимательно изучал подобранный обломок, – Я боюсь возвести напраслину, только мне кажется, что я уже видел такое. Когда я купил свой завод, меня старые мастера учили в деле разбираться. Они и рассказали историю, что под Стокгольмом какой-то граф Ремке построил завод, стал лить пушки, но хороших мастеров нанять поскупился. Через полчаса-час непрерывной стрельбы его орудия лопались словно стеклянные. Завод закрылся, а готовые бомбарды куда-то делись. Мне показывали осколок одной из пушек, там по излому такие же каверны в металле видны были. Думаю, если посмотреть, клеймо завода Ремке найдется.
На поиски ринулись все, клеймо, старательно стертое, но все же заметное внимательно ищущему глазу, действительно обнаружилось.
Лютый гнев исказил черты царя.
– Вор, предатель! – процедил он, уставив гневные зрачки на дядю. – Шведского наймита привел, флот погубить хочешь, говори, за сколько продался! – Лев Кириллович мягким кулем повалился царю в ноги. Неизвестно, чем кончилось бы дело, ярость Петра явно распалялась, но подошедшая сзади Варя смело положила руку на рукав государя. Петр тяжело задышал, вырвался, но постепенно расслабился. Тогда она спокойно сказала:
– Это ж совсем сильно надо хотеть живота лишиться, чтобы такую дрянь, еще и со шведским клеймом, открыто притащить. Ведь если бы нынешней проверки не было, а они в баталии повзрывались, ты бы, государь, тут же дознание учинил. А под рукой был бы один виноватый – Лев Кириллович, немец давно с деньгами бы удрал. Что ж, боярину голова не дорога? Так что по всему видать, оплел его немец.
Напуганный Нарышкин, не подымаясь с колен, благодарно глянул на Варю. Петр помолчал, обдумывая:
– Ладно, дядя, вставай, верю. Дурость тоже грех большой, а все не предательство. – Лев Кириллович вскочил, толстое лицо дрожало радостью, он попытался что-то сказать, но царь не дал. – Молчи, а то передумаю. Я ведь понимаю, что хоть шведу ты не продался, а казну обдурить хотел. За такое воровство надо бы казнить, только все вы воры, если всех казнить, кто останется. Полученные деньги и все, что потратилось на эту пушечную затею, – Петр повел рукой окрест, – вернешь вдвое, нет, втрое. И помни: в другой раз не помилую.
– Ну, а ты... – Петр повернулся к Кропфу, которого уже крепко держали двое солдат. – Ты готовься. Значит, дядю моего охмурил, через него на корабли, что Петербург стерегут, рухлядь бы свою поставил, а там приходи швед и бери город. Ладно, спознаешься ты у меня с Преображенским приказом, все расскажешь!
– Ваше величество, дело это уже не мое, но можно я скажу? – вмешался Джеймс.
– Ну говори, герой.
– Он ничего вам не расскажет, – Джеймс понизил голос так, чтобы его не слышал Кропф, – Потому что ничего не знает. Я в былые времена разные штуки проделывал, если есть нужда что-то подсунуть противнику, выбирать для такого дела следует наивного, ничего не знающего дурака, но и ему чтобы сведения не напрямую, а через третьи руки попали.
– Заступаешься за него, значит? – Царь недобро прищурился. – А знаешь ли ты, что он на тебя донос написал, говорил, что ты шпион шведский, что ездишь, смотришь, а потом все брату моему разлюбезному королю Карлу передаешь. Я донос отложил, хотел посмотреть, чем дело с пушками кончится.
– Не кипятись, Mein Herz, вообще-то милорд дело говорит, – вмешался молчавший дотоле Меньшиков. – Варнак этот из Бранденбурга прибыл, письмо от курфюрста своего привез, рекомендуют его там "любезным подданным". А ну как спросит потом бранденбуржец, куда его "любезный подданный" делся. И пойдут разговоры, что к нам купцам ездить нельзя, что мы их сразу в пытошную.
– Так что ж его, просто так отпустить! – гневно воскликнул Петр. – Может, еще денег на дорогу дать!?
– Ну зачем же просто так, – голос Джеймса звучал обманчиво мягко. – Он подданный курфюрста, я – королевы, оба мы лица приватные. Мне нанесено оскорбление, оскорбителю придется держать ответ в приватном порядке... – Джеймс отстегнул от пояса ножны со шпагою.
– На дуэли с ним драться будешь? А когда он расскажет, что знает: во время самой драки али чуть погодя?
– Ваше величество! – и взгляд и голос Джеймса были полны укоризны, – Я древнего рода, меня королева Анна в рыцари посвятила. Как же я могу скрестить шпагу с жуликоватым немецким лавочником?
– Что же ты намерен делать? – на всех лицах был написан неподдельный интерес.
– Я намерен объяснить мерзавцу, что бывает, если на знатных дворян писать доносы и перехватывать у них выгодные контракты. Если он захочет, чтобы я прекратил обучение, пусть в подробностях расскажет, где взял свои пушки и кто его научил везти их в Россию, – Джеймс упер шпажные ножны в землю и чуть согнул, проверяя на гибкость. – Потом пусть убирается, если сможет, конечно, – Джеймс похлопал шпагой по руке, – Только зрелище это не для женщин. Алексей, уведите сестру.
Алешка решительно сопроводил Варю прочь. Она хотела запротестовать, но не стала, рассудив, что с вершины холмика, если еще влезть на валявшуюся там корягу, видно будет ничуть не хуже.
Отведя сестру, Алешка бегом вернулся обратно, группа мужчин сомкнулась плотнее. Варя вскочила на облюбованную корягу и жадно всмотрелась. Коротко свистнула шпага, раздался треск разрезаемой одежды и с немца свалились штаны. Варя спешно отвернулась, зрелище было бесстыдное и совсем не привлекательное. Однако она невольно стала сравнивать только что увиденную мужскую наготу с тем, что недавно открылось ей при неверном свете очага охотничьего домика. Воспоминания вызывали тревожное и почему-то блаженное чувство. Тут же Варя ужасно рассердилась на себя и, отругав собственные непослушные мысли, с заалевшими щеками вернулась к происходящему.
Подскочивший пушкарь сноровисто взвалил беднягу Кропфа себе на спину, и филейная часть немца предъявила себя на всеобщее обозрение. Затянутая в ножны шпага взвилась и с силой опустилась. Немец заверещал. Шпага поднималась и опускалась с равномерностью корабельного хронометра. Несчастный немец сучил ногами, кричал и плакал, в промежутках между мольбами о пощаде рассказывая о собрате – немецком негоцианте, который совсем задешево продал ему пушки, объяснив, что в России Кропф сможет получить за них двадцатикратную прибыль. Сам же продавец боялся совершить столь дальнее путешествие, предпочитая маленький, но верный доход дома. Незадачливый Кропф клялся, что не знал о шведском происхождении пушек, зато выяснилась его прекрасная осведомленность о том, что в настоящем бою его пушки не продержаться и часа. Его рассказ (если сбивчивый хаос слов, перемежаемых визгом и всхлипами, можно назвать рассказом) обелял Льва Нарышкина от обвинения в предательстве и даже показывал, что тот не ведал о плохом качестве литья, но всплыло, что за помощь при продаже боярину была обещана изрядная мзда. Царь вновь стал поглядывать на дядю нехорошим глазом. Наконец, когда стало ясно, что больше немец ничего не знает, и что он вовсе не хитрый шведский засыл, а просто жадный немецкий дурак, жестокая порка прекратилась.
Джеймс брезгливо отряхнулся и обратился ко Льву Кирилловичу:
– Вы бы, боярин, подобрали остатки, подлечили и отправили обратно в Бранденбург. Его появление там без орудий, без денег и с поротым задом здорово обеспокоит тех благодетелей, что ему пушки подсунули.
– Ты, сударь мой, мне не указывай, указчик нашелся, – взвился Нарышкин, но Петр осадил его.
– Не шуми, дядя, а радуйся, что сам легко отделался. Парень дело говорит, ты эту дрянь на Русь притащил, тебе ее и выпроваживать. Теперь пошли хлебнем на дорожку и в Москву. вели, милорд, выгружать свои пушки в Петербурге, я пошлю весточку Брюсу, чтобы принимал. Денег, сам знаешь, у меня нет, получишь из казны всякого товару, лен там, пеньку, еще что, Никита Андреевич тебе в том пособит.
Вся компания двинулась к шатрам. На полдороги Варя заступила Джеймсу путь. Глаз ее гневно сверкали.
– Вы просто зверь, сударь, безжалостное животное! – воскликнула она.
– Прекрасная боярышня видно считает, что попасть в подвалы Преображенского приказа было бы для подленького дурачка лучше, чем пережить мое наказание за его многочисленные пакости?
– Пусть и не лучше, но порядочные люди не устраивают собственноручных порок!
– Естественно, упомянутые вами порядочные люди просто отдают приказы палачу и делают вид, что они не имеют отношения к мучениям жертвы. Очень удобно. – Джеймс отвесил короткий поклон и зашагал дальше.
Варвара зло и смятенно глядела ему в спину. Ну почему ей никогда не удается его переспорить? И вообще, что он за человек такой? Способен рискуя жизнью броситься спасать совсем чужого ему мужика и учинить зверскую экзекуцию над бедолагой немцем, в негоциациях до мелочей честен, интерес компаньона как свой родной блюдет и тут же к дочке этого самого компаньона под юбку лезет. Вроде бы как за дела свои да контракты кого хошь со свету сживет, а полгода тому в бой со шведами влез без всякого профиту, и сегодня вот чуть себе все не испортил, когда за нее, Варю, испугался (она ведь прекрасно поняла, чего он вдруг ее ухватил, не иначе как убрать от пушки подале хотел). Любопытно, а ведь ни отец, ни брат за нее так не пугались, и Петр Алексеевич, хоть и глядит на нее масляными глазками, тоже спокойно на возможную погибель послал. Что бы значило подобное поведение сэра Джеймса? Впрочем, Варя тут же вспомнила, что он уже раз спасал ей жизнь и в тот раз это ничего особенного не значило, все она тогда себе придумала. Не понять ей английца, никак не понять. Не иначе как сумасшедший, говорят, на их острове все с придурью. Придя к сему логичному выводу, Варя соизволила обратить внимание на увивающихся вокруг кавалеров и решительно выкинула Джеймса из головы (вот только если бы он еще на нее так смотреть перестал, а то куда глаз ни кинешь, на его взгляд натыкаешься).
Занятые собственными переживаниями, Варвара и Джеймс не обратили внимания, что за ними внимательно и с интересом наблюдал Лев Кириллович. После первой волны облегчения, когда он понял, что за свою дурость и, что скрывать, за жадность, придется расплачиваться деньгами, а не чем подороже, душу боярина заполонила досада. Дяде царя хватало ума, чтобы в первую очередь обвинять в сегодняшней беде пройдошливого немца и собственную доверчивость. Больше всего боярина злило, что немчура рассчитывал на двадцатикратную прибыль, а ему, боярину Нарышкину, говорил только о трехкратной и ею же обещал поделиться. Однако роль Фентона в своих неприятностях Лев Кириллович тоже считал не последней. Мало того, что чертов англиец разрушил его план с похищением пушек, так еще и углядел, что кропфовы орудия из Швеции прибыли. Ишь, знаток выискался, совсем в глазах племянника очернил, когда теперь удастся помириться.
Эти мысли заставляли Льва Кирилловича пристально следить за Джеймсом и от него не ускользнула ни перепалка с Варварой, ни взгляды, которые Фентон кидал на девушку, ни то, как вспыхивая румянцем, Варя тщательно делала вид, что взглядов его не примечает.
– "Эге, – подумал боярин. – а англиец-то на девку глаз положил и она его не совсем уж без внимания держит. Не знаю, что ты там на ее счет измыслил, милорд хренов, но я твою задумку поломаю, умоешься". Племяннику все едино придется остепениться и выгоднее будет в это вмешаться. Не так уж и плоха Варька Опорьева, род древний, богатый, из себя девица видная и модное обхождение знает, а главное – не злобная и Петрушу утишить умеет. Жаль только умна больно и с сильной родней, по кривой ее не объедешь. Так ведь Петр Алексеевич на дуре не жениться, а лучше своя, знакомая умница, чем какая пришлая, вроде Анны Монс или новой полюбовницы государя, что прошлогодь из-под Меншикова взята была. Если к делу как след подойти, можно и с племянником помириться, и с боярином Никитой в дружбу войти (глядишь, в дела свои возьмет). Царица будущая тоже свату спасибо скажет. А уж англиец проклятый всяко на девку только облизнется и восвояси отправиться. Надо, надо Александру Даниловичу словечко обронить про такой марьяж, пусть Петра настроит, а с Никитой Андреевичем поговорим сурьезно.
Глава 18
Придерживая под локтем малый жбан соленых огурчиков Варя мрачным взглядом сверлила затылок брата. Его замурзанный алонжевый парик валялся на ларе с мукой. Варя с брезгливой жалостью окинула взглядом судорожно ходящие под мятой рубахой лопатки, торчащую из ворота изжелта-бледную шею. Физиономии видно не было, поскольку голову по самые уши Алешка засунул в бадейку с рассолом, которую, жалостливо вздыхая, держала перед ним сердобольная стряпуха. Тощий Алешкин зад отклячился, перегородив вход в поварню.
Варя, спустившаяся с верхнего житья терема, где она ублажала огурцами мучавшегося похмельем отца, прикинула, не выронить ли изрядно тяжелый жбан братцу на ноги. Ведь видит же, что она стоит за спиной, что ей тяжело, и даже не пошевелится! Нет, кажется, не видит. Когда он вообще кого-нибудь кроме себя видел! Пуп земли, Алешка Опорьев!
Впрочем, предпринимать какие-либо действия было... скажем так, муторно. После вчерашнего празднования Варе следовало быть обиженной, оскорбленной, быть в ярости, но сквозь слой усталости на поверхность пробивалось лишь вялое раздражение.
Вчера у Опорьевых гуляли. Напряжение предшествующих дней вылилось в развеселое, хотя и несколько истеричное буйство. Одно блюдо сменяло другое, чадящие свечи выхватывали из полумрака то торжественную физиономию пьяненького Никиты Андреевича, то глуповато-радостную Алешкину рожу, то усмешку Джеймса, иронично поглядывающего поверх граненого бокала на захмелевших компаньонов.
Призрак опалы отлетел, возвращая в опорьевский дом спокойную уверенность знатных и богатых. И потому в тесном кругу участников пушечного предприятия звенели, сталкиваясь, бокалы, и здравница летела за здравницей.
Отец и брат провозгласили здоровье государя, друг друга и англицкого гостя, выпили за ошалелую морду Льва Кирилловича и поротый зад немца, поименовали все пять пушек и всех тащивших их матросов Фентона, даже дядька Пахом удостоился доброго слова. Вот только сидящую у стола Варю они старались не замечать. Не глядели на нее, отводили взгляд, а уж если сталкивались глазами, то смотрели сквозь нее. Варя грустно улыбалась: подобного можно было ожидать.
С каждым здравием лицо Джеймса выражало все большее недоумение. Он несколько растерянно поглядывал на Никиту Андреевича и Алешку, переводил взгляд на Варвару, снова на боярина с сыном и, наконец, не выдержав, поднялся сам:
– Я хочу пить здоровье прекрасной и отважной женщины, без чьих ума и мужества я был бы сейчас на грани разорения, а вы, судари, обживали избенку на северной границе царства.
Джеймс выпил свое вино среди гробового молчания. Варя не поднимая глаз ковырялась в тарелке. Никита Андреевич смущенно откашлялся:
– Конечно, дочкина заслуга велика, милорд, но сейчас всем нам след о том забыть и не поминать, а то неровен час кто прознает как боярышня Опорьева, забыв стыд, с мужиками таскалась.
– Разглашать недавние события не стоит, но вот забывать... – возразил Джеймс, – Я намерен помнить с благодарностью, а вам любезный компаньон следует еще и гордиться дочерью, спасшей всю семью.
Странный, невыносимый человек! Она была почти благодарна ему, почти испытывала к нему нежность, если бы... Варя вновь ощутила сильные руки, перехватившие ее на темной узкой лестнице и ударивший горячий шепот:
– Завтра перед полуночью я жду вас за калиткой сада!
– Вы с ума сошли, зачем мне приходить?
– Затем, что если вы не придете, я проверю крепость окна вашей спальни, – так же внезапно как и появился Джеймс исчез, растаяв в путанице переходов.
Что же теперь прикажешь делать? Идти или не идти? Командуя наводящими порядок девками, обихаживая отца, в отличии от Алешки предпочитавшего маяться похмельем в одиночку, а не на глазах у дворни, Варя напряженно размышляла. Братец, наконец, соизволил освободить проход и она, задумавшись, прошла внутрь. Выйти? Не подумает ли он, что Варя готова сдаться. Да и вдруг кто увидит. Не выходить? С сумасшедшего английца станется влезть в ее окошко, и что тогда делать, вопить "спасите, помогите"? Неровен час, и впрямь спасать прибегут.
Доносящийся со двора шум вернул Варю к реальности. Тяжело заваливаясь боками и разбрызгивая весеннюю грязь в ворота въезжала карета. Дверца распахнулась и Александр Данилович Меньшиков собственной персоной ступил на подножку. Шагнул на землю и галантно раскланялся, помогая сойти... тетушке Наталье Андреевне. Вслед за женой спустился и сам князь Мышацкий, последним, отдуваясь, вылез Лев Кириллович Нарышкин. Соскочившие с запяток лакеи поволокли из чрева кареты объемистый сверток.
Все было ясно – Меньшиков с Нарышкиным приехали мириться, дядюшку с тетушкой как парламентеров прихватили, Лев Кириллович подарком расстарался. Значит, опять гульба до утра. Собираясь с силами Варя глотнула ломкого весеннего воздуха. Что ж, выдержали бы люди, а уж в хозяйстве припаса достанет.
Успевая зорко приглядывать за мечущимися с блюдами челядинцами, Варя благодарно-любезно кивала в ответ на лихо закрученный дифирамб, произносимый в ее честь Алексашкой. В сегодняшнем застолье ей оказывалось изрядное внимание, то один, то другой гость разражался прочувственной речью о ее прекрасных глазах, ради которых они все готовы... На что только они не готовы ради ее прекрасных глаз, причем с каждой чаркой все готовее.
Часы на окне прозвенели одиннадцать и слушая очередной пьяно-заковыристый комплемент Варя решила "Пойду!". Пусть англиец безбожник, негодяй, соблазнитель и немножко насильник, пусть встреча с ним сопряжена с риском, но ей совершенно необходимо сейчас же увидеться с человеком, способном воспринять ее не как дуру бессловестную.
Когда время близилось к полуночи Варя поднялась из-за стола:
– Куда вы, Варвара Никитична, – вскинулся Меньшиков, – Неужто оставляете нас, сирых?
– Пущай себе идет, Александр Данилович. За дворней хозяйский глаз завсегда нужон, – Лев Кириллович наставительно воздел перст, – Мы ужо тут пока сами с Никитой Андреевичем покалякаем.
Варя почтительно присела, чувствуя как любезная до приторности улыбка сводит ей скулы.
Через сад она почти бежала. Варя распахнула калитку и привалилась к ней спиной, переводя дух. Из-за поворота ограды выступила темная фигура.
– Вы пришли, вы все таки пришли! – словно не веря, сказал Джеймс.
– Нет! – отрезала Варя, потом осознав абсурдность своего заявления, смутилась, прошептала, – Да!
Они помолчали. Впервые в жизни Джеймс мучительно искал, но не находил слов. Как просто все было еще недавно! Был он, любимец женщин и сердцеед, была юная провинциалочка с невозможным характером и излишне острым язычком, которую следовало проучить. Он всегда точно знал, что и как сказать, когда подразнить, когда польстить, а когда напугать. Сейчас же он стоит перед ней как растерянный юнец и не находит слов даже чтобы объяснить, зачем заставил ее прийти. Больше всего ему хотелось обрушить на нее град упреков за то, что она превратила такую понятную и достойную вещь как плотская страсть в такую дурацкую шутку как любовь, но понимая глупость упрека, он продолжал молчать. Джеймс чувствовал себя неловким деревенским пареньком на свидании с первой в жизни женщиной. Он взмолился, прося Бога или дьявола, чтобы произошло что-нибудь способное отвлечь внимание Вари до возвращения к нему дара речи. Впрочем, через мгновение Фентон пожалел о своей просьбе, ибо мольба его была услышана.
Из темноты на них надвинулась рожа. Рожа была буйно волосата, из недр растительности выглядывали маленькие вороватые глазки. На Джеймса пахнуло смесью издавна немытого тела и крепкого перегара. В глубине переулка шевелились неясные тени, в которых с трудом угадывались человеческие фигуры. Заплетающимся языком рожа пробухтела:
– Барин, подай монетку на бедность. Чаво вылупился, помоги убогому, на том свете зачтется.
Не понимая ни слова, но ясно ощущая сгущающуюся враждебность Джеймс отодвинул Варю себе за спину. Из-за плеча кудлатого мужика вынырнул остролицый человечек, облаченный в драную монашескую рясу, поверх которой побрякивали ржавые вериги.
– Карпушка, соколик, – сладко пропел человечек, – Что ты с ним тары-бары разводишь, рази не видишь – немец это проклятый. Поналезли на Русь, веру православную сгубить хотят, слуги диаволовы. Царя подменили, истинного государя сгубили, а на его место колдовскую куклу посадили. Истинно говорю вам, – человечек упер в Джеймса палец с обкусанным грязным ногтем, – Се антихрист.
– Не терплю фамильярности, – брезгливо пробормотал Джеймс и мертвой хваткой сжав кисть человечка, резким движением отогнул ее назад. Дикий истошный визг полоснул по ушам. Остролицый рухнул на колени, судорожно прижимая к груди искалеченную руку.
– Чего же это деется, православные? – с искренней обидой в голосе вопросил кудлатый, – Немчура поганая Божьего человека скалечила! Бей его, кто в Бога верует!
Как всегда, его тело начало двигаться раньше, чем Джеймс полностью осознал опасность. Еще не смолк кликушеский визг человечка, еще не успела в ужасе вскрикнуть Варя, как Джеймс уже метнулся вперед. Голова сделалась пустой и легкой, свободной от сознательных мыслей, время растянулось в бесконечность, внутри которой тело Джеймса жило своей особой жизнью, жизнью, несущей смерть.
Шпага покинула ножны, Джеймс легко поднырнул под занесенную дубину кудлатого, в полуобороте коротко саданув его эфесом в висок и с наслаждением чувствуя как проламывается под ударом хрупкая кость. Не успевший осознать свою смерть мужик рухнул вбок, а из переулка на Фентона уже набегал второй нападающий, неумело размахивающий кривой саблей. Сталь ударила о сталь, высекая искры. Бедняга совсем не был фехтовальщиком и Джеймс даже мимолетно пожалел его, когда тот всем немалым весом нанизался на его клинок. Джеймс рванул шпагу на себя, с чавкающим звуком выдергивая ее из мертвого тела. Кто-то прыгнул ему на спину, захлестывая горло тонким шнуром. Фентон вслепую ударил локтем. Попал, хватка ослабла. Он резко обернулся, описывая шпагой широкую дугу. Нападающий отскочил, окропляя придорожную грязь кровью. Джеймс достал его в глубоком выпаде, тут же заметив просверк стали слева. Длинный нож скользнул по ребрам, на мгновение прильнул к телу, омывая его холодной волной боли. Перехватив нож, Джеймс смачно впечатал эфес шпаги в морду нападающего.
Булькая окровавленным ртом, старый знакомый в рясе, выпустил оружие и дернулся, пытаясь бежать. Толчок едва не сшиб англичанина с ног. Джеймс рванул противника к себе и глядя в расширенные смертным ужасом глаза, выбросил навстречу клинок. Юродивый распахнул рот для крика, Фентона обдало волной гнилостного запаха. Но вопль умер, не родившись. Человечек обвис на руке Джеймса, его глаза подернулись тусклой пеленой и тело повалилось в мокрую жижу. Джеймс тяжело привалился к ограде и оглядел учиненное побоище.
– Вы их всех убили, – постукивая зубами пробормотала Варя.
– Нужно было подождать пока они убьют нас? – огрызнулся Джеймс.
– Последний пытался бежать!
– И разнес бы по всей Москве, что я был наедине с некоей дамой возле палат боярина Опорьева.
– Ах, так вы мою честь защищали! Защитник выискался, прости Господи! Не заставляли бы меня сюда приходить и ничего бы не было! – Варя воинственно уставилась на Джеймса, но всмотревшись в него внимательнее, взволнованно воскликнула, – О Боже, вы ранены, у вас кровь!
– Пустяки, царапина!
– Ничего себе царапина! – Варя поддержала пошатнувшегося Джеймса, – Хлещет, как из резанной свиньи.
– Лестное сравнение, – Джеймс слабо усмехнулся. Варя почти протащила его через сад, втолкнула в поварню, скомандовала:
– Снимайте камзол, рубашку, все!
– Увидят! – слабо запротестовал Джеймс.
– Не увидят, все или веселятся или спят уже. Осторожнее, заденете рану. Дайте я сама, – она ловко расстегнула камзол, развязала жабо и манжеты, нежным бережным движением стащила рубашку, оставив его полураздетым, и склонилась над раной. Фентон спросил:
– Как думаете, кто их послал?
Не отрывая внимательных глаз от раны и явно не слишком задумываясь над его вопросом она ответила:
– Может, случайные грабители?
– Прямо за воротами вашего дома? Весьма сомнительно!
Но Варвара не слушала его, отерев чуткими пальцами запекшуюся вокруг раны кровь, она облегченно вздохнула:
– Ничего страшного, порез, хотя и очень глубокий. Надо зашить, а то загноится, – через мгновение на очаге в двух котелках кипятились полосы полотна, нитки и устрашающего вида игла.
Варя усадила Джеймса поближе к огню, сунула ему бутыль с водкой, велела хлебнуть, потом отняла и бестрепетной рукой плеснула водку на рану. От неожиданной резкой боли Джеймс взвился.
– Больно? Так вам и надо, – удовлетворенно заявила Варя, вдевая нитку в иглу, – Не будете благородных девиц из родительских домов выманивать. Свидание при луне ему понадобилось! Вот и получайте свое свидание! – она опустилась на колени, пальцами свела края раны и с невозмутимостью полкового хирурга воткнула иглу в живую плоть.
– Где вы научились раны зашивать? – прокряхтел Джеймс.
– Бабушка научила, – Варя щелкнула ножницами, отрезая нитку. Из под стола был вытянут уже знакомый Джеймсу берестяной короб. Варя вытащила несколько листочков и разжевав их, наложила на рану. Когда высушенная над очагом теплая полоса ткани охватила бок Джеймс почувствовал как боль отступает, оставляя ощущение блаженной усталости, – Батюшка ужасно боится, что когда-нибудь на нас церковное покаяние наложат, – Варя хмыкнула, – Помните небось, что княжна в охотничьем домике говорила: "Девки Опорьевы издревле ведьмы!"
– Я ее не слушал, я на вас смотрел.
– Кабы только смотрел, – буркнула Варя, критически оглядела свою работу и заявила, – Завтра травы убрать, повязку сменить, а дней через пять-шесть пусть кто-нибудь снимет шов, – она собрала инструменты и попыталась подняться, но руки Джеймса на плечах удержали ее. Она вскинула голову, встречаясь глазами с Джеймсом.
От выпитой водки у Фентона слегка кружилась голова, схватка еще ликовала в крови и ему мучительно хотелось женщину, вот эту женщину, прекрасную, своенравную, отважную, желанную. Он поправил выбившийся из ее прически золотой локон, нежно взял ее лицо в ладони и склонился над ней, покрывая легкими поцелуями лоб, щеки, полуоткрытые губы, зарываясь лицом в душистые волосы и тихо шепча, – Родная моя..., любимая, жизнь моя!
Варя замерла под его стремительными ласками. Она попыталась высвободиться, но здесь, в кольце его рук, у его груди она ощутила себя защищенной, огражденной от всех опасностей мира. Впервые за многие годы она была не одна и она позволила себе мгновение отдыха, уютно устроившись в его объятиях, а он тихонько целовал ее, шепча нежную ерунду. Вот его ласки стали смелее, настойчивее и она ощутила во всем теле уже знакомый ей голод, усиливающийся с каждым прикосновением, каждым поцелуем. Джеймс чувствовал как она дрожит в его объятиях, все крепче прижимаясь к его обнаженной груди. Он сжал ее плечи и впился в губы неистовым поцелуем, запрокидывая ей голову и терзая нежный рот. Она глухо охнула и поникла, сдаваясь.
– Моя! – торжествующе воскликнул Джеймс и тут же отлетел к стене от крепкого пинка. Перед его носом взметнулся вихрь юбок и Варя отскочила к двери.
