Текст книги "Покорение высоты"

Автор книги: Игорь Сорокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

Первая самостоятельная конструкторская работа Н. Никитина – здание Сибирского крайисполкома. 1931 г.

На новой работе судьба подготовила Никитину не совсем то, к чему он стремился. Крайкомхозу нужен был архитектор, и выпускник строительного факультета, знаток бетонных строительных конструкций был росчерком пера произведен в зодчие по чисто формальному признаку – ведь он закончил архитектурное отделение. Все предусмотренные этой должностью атрибуты власти достались ему без усилий, но оказались в надежных руках. Николай Никитин чувствовал силу и весомую тяжесть власти архитекторов на тогдашней стройке и быстро научился не сгибаться под этой тяжестью.

Кроме архитектурного надзора за ходом строительства в городе и области, в которой, как любят говорить в Сибири, насчитывается десять Бельгии и три Франции, Никитин сразу взялся за самостоятельный архитектурный проект. В крайкомхозе долго лежала заявка на разработку комплексного проекта техникума-общежития на Красном проспекте в центре Новосибирска.

Пристрастие к железобетону не оставило Никитина, тем более что он органически не мог повторять традиционных построек. Более полугода потратил Никитин на свой проект, использовав в нем все, на что способен был в то время железобетон. Он спроектировал четырехэтажный дом большой протяженности с оригинальным единым железобетонным каркасом, который поставил на монолитный фундамент. Специальные формы для изготовления железобетонных блоков и балок, которые стали ключом к осуществлению постройки, он приложил к своему проекту, что совсем не входило в его обязанности архитектора. Никитин сумел доказать руководству крайкомхоза, что такой дом удобен в эксплуатации, обладает надежной прочностью и, главное, стоит намного дешевле по сравнению с традиционным кирпичным сооружением. Построек с таким каркасом не было тогда не только в Сибири, но и во всей стране. И тем не менее Николаю Никитину доверили ее возвести. Ему нравилось чувствовать себя хозяином стройки, воплощать наяву свои выношенные идеи. Он помогал прорабу и мастерам разобраться в технологии железобетона, в хитросплетениях железной арматурной сетки – скелете блоков и балок. Здание техникума стало первой его победой, хотя он и не уложился в смету расходов, как обещал. Уже в самом разгаре строительства он на ходу заменял целые узлы, которые казались ему недостаточно современными с точки зрения новаторской конструктивной мысли.

Никитин на строительстве своего первого дома с сборным каркасом. Новосибирск. 1932 г.

Внешне здание не отличается выразительностью форм, и хотелось бы, чтобы первенец сборного строительства выглядел более привлекательным. Вот что рассказывал Николай Васильевич Никитин об этом своем первом самостоятельном архитектурно-конструкторском опыте: «Сметой были предусмотрены размеры здания, его назначение и этажность. В остальном меня никто не ограничивал. Я подверг анализу все способы возведения подобных зданий, какие существовали в практике, не сомневаясь в том, что нет такого дела, в котором хоть что-нибудь нельзя было бы улучшить. Тогда и родилась мысль изготовлять детали каркаса фабрично-заводским методом, а на стройку привозить их в порядке очередности этапов возведения. Вот и вся идея». Но именно эта идея, впоследствии развернутая в пространстве и во времени, позволила сделать стройку индустриальной, вывести ее на промышленные рельсы.

На старом кирпичном заводе за речкой Каменкой Никитин организовал и наладил полукустарное производство железобетонных опор, балок и ферм. По его чертежам рабочие завода изготовляли прямо с листа специальные формы для производства железобетонных изделий различного профиля. Отсюда детали дома шли в строгом порядке прямо на стройку. Так здание техникума на Красном проспекте в Новосибирске стало первым смелым шагом всей строительной отрасли на пути индустриализации стройки. Четверть века спустя будет признано первенство молодого инженера в закладке основ советского сборного строительства.

Не успел Николай Васильевич Никитин осмыслить содеянное, как из столицы прибыл величественный своей помпезностью проект Новосибирского вокзала. Старый вокзал, построенный еще в XIX веке, был тесен и неказист. Никитина срочно перебросили на новый объект. На его беду, он не успел еще привыкнуть к жестким законам архитектуры, по которым объект, вычерченный на бумаге и утвержденный в высоких инстанциях, пересмотру не подлежит. Каждый кирпич и каждая балка должны быть на однажды установленном в чертежах месте. Никитин смутно догадывался, что переиначивать проект нельзя, но искушение было слишком велико. Проект вокзала казался ему недостаточно современным, тяжеловесным и по-купечески претенциозным. Совместно с новосибирскими архитекторами Б. А. Гордеевым и С. П. Тургеневым начал Никитин преобразовывать проект, чтобы он отвечал духу времени смелых, торопящих будущее людей.

Никитин с строителями Новосибирского вокзала. 1932 г.

Новые большепролетные конструкции в виде высоких арок Никитин решил запроектировать в монолитном железобетоне. Это решение повлекло за собой полное изменение конструктивной схемы столичного проекта. Здание поднялось в росте, наполнилось светом и воздухом. Крайкомхоз согласился с этим решением, потому что руководителям крайкомхоза тоже хотелось внести свой вклад в проект вокзала, который обещал стать гордостью города.

Стройка между тем торопила, сроки на возведение вокзала не предусматривали переделку проекта, а согласовывать свои нововведения никому из «преобразователей» и в голову не пришло. В напряженной обстановке, когда Никитину приходилось на ходу конструировать приспособления для отливки в бетоне высоких арок, к нему часто на помощь приходил Кондратюк. Не столько в строительной инженерии, сколько в поддержании смелых замыслов друга видел свою задачу Юрий Кондратюк. Каждое нововведение Никитин обсуждал с другом, смело полагаясь на смекалку и творческую интуицию Кондратюка. От Юрия Васильевича перешло к Никитину неписаное правило: не восторгаться, если нашел что-то путное, а, пока не остыла разгоряченная мысль, искать пути продвинуть идею вперед, испробовать новые подходы, извлечь неявные следствия.

Так уж оба они были устроены – только небывалое достойно воплощения. Сам изобрел – сам и построю, а вторичные проекты пусть осуществляют другие.

Никитину повезло: где-то в высоких столичных мастерских задремал архитектурный надзор, не успев воспрепятствовать осуществлению никитинских конструктивных разработок. Здание вокзала было возведено в предусмотренные проектом сроки. Тогда прибыла высокая комиссия, и… грянул гром.

Большинство тогдашних архитекторов не вышли еще из-под очарования барокко, классический модерн казался им чересчур смелым, что уж говорить о новых формах, которым еще нет даже названия. Хорошим тоном считалось тогда вежливое, но упорное сопротивление всякому проникновению на стройку железобетона. А тут вдруг в центре цивилизованной Сибири величественный дворец-вокзал, который обещал прославить имена авторов проекта на всю страну, волею новоиспеченного инженера оказался гимном железобетону.

Сколько справедливых и несправедливых разносов пришлось тогда выдержать Николаю Никитину. Высокие должностные лица всерьез задались целью «поставить на место скороспелого выскочку».

Крайкомхоз, заняв внешне нейтральную позицию, осторожно, но настойчиво защищал Никитина, призывая смириться с фактом существования действительно красивого здания, созданного из «некрасивого» железобетона. Никому в голову не приходило отвергать достоинства нового вокзала, но требований крепко и примерно наказать было много. Жизнь Никитина тягостно ползла теперь от одного специального «разбора» до другого. Его главные аргументы в самозащите – красиво, прочно и экономично – тонули в сомнениях и волоките.

В самый разгар полыхания страстей Никитин неожиданно успокоился: ему открылась иная сторона всего нового, что пробивается к жизни. Он увидел у самого процесса созидания две грани, два полюса. Суть дела в самом разрушительном процессе, который вместе с созиданием несет с собой каждое новшество: новое рушит привычные удобные представления, обесценивает знание и опыт целых поколений, колеблет авторитет часто хороших и вполне заслуженных людей. Новое чуждо и страшно своей неизбежностью… Додумав эти мысли до конца, Никитин поежился от одних только представлений, какое будущее он себе избрал, и со всей неотвратимостью увидел, что отступить он уже не сможет.

Между тем шум вокруг нового вокзала стал постепенно утихать. Видимо, его оппоненты устали от брани. Подписав акт о сдаче объекта в эксплуатацию, высокие гости разъехались, позабыв о наказаниях, заготовленных для молодого инженера.

Так было признано внедрение крупнопролетных конструкций из сборного железобетона в строительство общественных зданий. Тут Никитин столкнулся еще с одной неожиданностью: когда новое признано, оно теряет аромат новизны для самого новатора, оно отчуждается от него и становится всеобщим достоянием, в том числе и тех, кто стоял на пригорке и ждал, чем кончится борьба.

Несмотря на грустный опыт, который вынес Никитин из «вокзальной эпопеи», она принесла ему славу знаменитости регионального масштаба и талантливого специалиста. С таким наследством вступил он в свое двадцатипятилетие.

3

Шел 1932 год. Этим годом отмечено событие, которое перевернуло судьбу Николая Никитина и вывело его на новые орбиты, – он попал в среду главных специалистов страны, решающих судьбы строительной отрасли.

У истоков нового творческого этапа в жизни конструктора стоял Григорий Константинович Орджоникидзе. Произошло это так. Ранней весной по настоянию врачей нарком тяжелой промышленности и энергетики прибыл в Крым для лечения. Вечерами вся Большая Ялта погружалась во тьму, лишь фонари на мачтах рыбацких фелюг да крупные зерна южных звезд светили в ночи. Не хватало энергии даже для работы кинопередвижек. При встрече с местными руководителями Серго Орджоникидзе велел им подумать об улучшении энергоснабжения Южного берега Крыма, но те, как оказалось, уже все продумали от начала до конца и ни к чему не пришли. Они даже не знали, какой помощи можно ожидать от счастливой встречи с наркомом: уголь Донбасса без остатка поглощала металлургия, просить его для своих тепловых станций, которых нет и в проекте, бессмысленно. Рек в Крыму, как известно, нет, а водопад Учан-Су – это далеко не Ниагара, гидроэлектростанции на нем не построишь. О сверхдальних линиях электропередач только начинали мечтать.

Выслушивая эти жалобы, Серго Орджоникидзе задумчиво смотрел на вершину Ай-Петри, где вечно гуляет ветер. На следующий день он организовал производственное совещание с одним вопросом на повестке: а нельзя ли для освещения всеми любимой здравницы использовать даровую силу ветра? Если можно, то как?

Ветроэлектростанции, или попросту ветряки, небыли в то время новостью, но в большинстве своем они были маломощными, с грехом пополам оправдывали производственные и эксплуатационные расходы, казались допотопными и совсем не эстетичными на вид. Здесь же нужен был ветряк, способный озарить весь курортный берег, и в довершение к этому он должен стать украшением крымского пейзажа.

По возвращении в Москву Орджоникидзе предписал объявить конкурс на проект ветровой электростанции для Южного берега Крыма.

С объявлением об этом конкурсе, напечатанным в «Известиях», пришел к Никитину в гости Юрий Васильевич Кондратюк. Сообщение о конкурсе ничуть не вдохновило Никитина, но, как он ни старался убедить друга, что ввязываться в общесоюзный конкурс – бесполезная трата времени, Юрий Васильевич стоял на своем.

– А я думал, что ты обрадуешься. Мне кажется, я почти уверен – это наш с тобой выигрышный шанс. Ты спроектируешь бетонный ствол башни, а я повешу на него ветроэлектростанцию моей новой конструкции. Кое-какие дельные мысли у меня уже есть. Вместе мы обставим кого угодно, вот увидишь!

Никитин бесповоротно отказался.

– Если тебе мало твоего космоса, то с меня довольно моего вокзала. Теперь я буду делать только то, что требует от меня заказчик. Ни на какую самодеятельность я больше не согласен.

Николай уверял Кондратюка, что к конкурсу наверняка привлекут академиков, высокопоставленных ученых и даже целые институты. Кто же там обратит внимание на неизвестного инженера и практика-самоучку? Кондратюк не обиделся, но и не отступил. Для него вопрос участия в конкурсе был давно решен. Но он понимал, что в одиночку ему ветроэлектростанцию не поднять. Юрию Васильевичу нужен был для этой работы Никитин и только Никитин с его конструкторскими способностями и изобретательской фантазией. Кондратюк не стал тратить лишних слов. Он взял лист картона и начал чертить, а Никитин ходил вокруг него и с любопытством заглядывал через плечо. Кондратюк чертил до той поры, пока Николай не сказал ему:

– Прежде чем чертить, нужно найти конструктивную идею, а у тебя ее нет! Ствол башни и двигатель должны взаимно уравновешивать друг друга, поэтому стволу надо придать избыточную жесткость. Из этих условий и должна произрасти идея сооружения.

– Ты знаешь эту идею?

– Мне кажется, знаю.

– Вот и давай ее.

Башня должна быть мощной, как Форосский маяк. Это условие выполнить несложно. Однако она должна вращаться вместе с машинным залом, то есть вместе с самим двигателем, поворачивать его лопастями к ветру. Вот тебе идея: монолитная башня должна вращаться!.. Но ты знаешь, что если мы выполним это условие, то мы можем нагружать башню как нам заблагорассудится. Ты чувствуешь, чем наша идея способна разродиться?

Н. Никитин в период работы с Ю. Кондратюком над проектом Крымской ветроэлектростанции

В тот же вечер друзья сели за расчеты. Никитин позволил увлечь себя вращающейся башней высотой 165 метров. Конструкция вела изобретателей за собой. Три стальные растяжки на подвижном воротнике страховали ствол башни. Специальное устройство, приводимое в движение мотовозом, обеспечивало вращение всей ветроэлектростанции. О том, в чем состояла главная победная идея, Николай Васильевич Никитин позже рассказывал: «С самого начала мы заготовили сюрприз для наших конкурентов. На том же железобетонном стволе, ниже растяжек, был вкомпонован второй, подобный верхнему ветроэлектрический агрегат. Мощность станции удваивалась!»

Но теперь сюрпризов следовало ожидать с другой стороны: в то время вопрос влияния ветра на строительные сооружения был совершенно не разработан. Никитин отправился в поиски от очевидного тезиса: конструкция тогда устойчива и долговечна, когда она способна гармонировать с ветровыми потоками. Но ветроэлектростанция была на редкость неудобной постройкой: ведь ее задачей было не обтекать, а, наоборот, собирать ветер. Сорокаметровые лопасти двух ветроагрегатов составляли площадь, в период вращения противодействующую напору ветра более чем в 10 тысяч квадратных метров. Ни одна высотная конструкция в мире не могла выдержать такого напора, да никто и не осмеливался ставить подобных задач перед высотным сооружением. Чтобы снизить давление ветра и извлечь из него максимальную пользу, конструкторы решили отказаться от принятых для ветряков плоскостных лопастей и придать им профиль пропеллера, но тогда появилась другая задача: как удержать станцию на земле, как не дать ей взлететь? Это и был тот самый двухмоторный бетонный самолет, повернутый из горизонтали в вертикаль, назначение которого было не летать, а парить над Крымом и освещать его лазурный берег.

Богатство светлых мыслей, которые много лет спустя назовут идеями, родилось из этой безнадежной, как сначала думалось Никитину, затеи. В проекте впервые была сформулирована идея применения скользящей опалубки на строительстве высотного сооружения и дан первый выверенный расчет на пластичность армированных бетонных конструкций.

Кондратюк тем временем доводил свои электроагрегаты до мощности 5 тысяч киловатт каждый. В них все было поставлено с ног на голову, но изготовленные модели надежно работали. Юрий Васильевич Кондратюк строил свои двигатели на основе никитинского расчета гармонии ветровых нагрузок.

Когда Кондратюк представил на суд Николая Никитина готовую модель своего двигателя, тот долго крутил ее в руках и вдруг предложил заменить четыре лопасти одной с противовесом. Даже Кондратюк с его космической фантазией опешил: пропеллер с одной лопастью?! Они лихорадочно принялись за расчеты, и у обоих получилось, что при достаточно сильном напоре ветра крутящий момент не уменьшается, а быстро вырастает до критических для всей конструкции пределов… Но вскоре восторг сменился унынием: где взять сверхпрочный не устающий материал, как усилить прочность бетонного ствола башни? Ведь агрегаты, а за ними и вся станция могут пойти вразнос! «Нет! Эта идея слишком безумна!» – решил Кондратюк. Никитин не стал настаивать, срок сдачи проекта был уже недалек, и на коренную переделку всей работы просто не оставалось времени.

Между тем от служебных обязанностей их никто не освобождал. Днем Кондратюк проектировал элеваторы, Никитин конструировал бетонные балки, а по ночам в сизом тумане табачного дыма они вычерчивали узлы ветроэлектростанции, описывали принципы ее работы, составляли техническое задание для строителей, которым, может быть, придется строить их ветряк на Ай-Петри.

По условиям конкурса проект следовало отправить под девизом, и они выбрали себе одно имя на двоих – Икар. Ценная бандероль ушла в Москву. Никитин сразу забыл о ней, а Кондратюк уехал в срочную командировку. Не было напряженных ожиданий, не было и горячих надежд. Но осталось доброе чувство единения двух раскрепощенных, озаренных творчеством умов.

Проект Крымской ветроэлектростанции на Ай-Петри. 1932 г.

Каково же было их удивление, когда вместо ответа они получили срочный вызов в Москву. О том, что на конкурсе их проект получил первое место, в вызове упоминалось вскользь, как будто это разумелось само собой. Их вызывал к себе председатель экспертной комиссии ВСНХ академик Борис Григорьевич Галеркин.

4

Для Кондратюка вопроса, ехать или не ехать, просто не существовало, в то время как для Никитина, тесными узами связанного со своей семьей, сняться с насиженного места было делом нелегким. Семья его бедствовала многие годы и теперь с его помощью начала чуть-чуть выкарабкиваться из нужды. Никитины еще не успели привыкнуть к тому, что не надо разрываться между тем, чтобы сменить мешковатое, с отцовского плеча пальто, которое донашивал Николай Никитин, или закупить на зиму впрок дров и капусты.

Все решило материнское слово Ольги Николаевны. Несмотря на усиленные возражения отца, с которым она чаще всего торопилась соглашаться, мать на этот раз потребовала от Николая быть предельно честным перед самим собой, отбросить все суетное и мелкое, ответить самому себе: чувствуешь ли ты, что твоя судьба там? Есть ли надежда, что в Москве ты будешь счастлив?

Николай угрюмо молчал.

– Я вижу, что ты боишься думать о себе одном. А ты подумай; не ставить на первое место долг перед нами, я понимаю, тебе трудно. Но когда-то это надо делать. Мы прожили, а твоя жизнь, может быть, еще и не началась. Нам бы с отцом не хотелось мешать твоей судьбе. Ты хочешь поехать? – Николай кивнул, не поднимая глаз. – Поезжай. Живи с легким сердцем. С нами Валентина останется, да и сами мы еще крепкие. – И мать обняла сына за плечи.

Вечером пришел Юрий Васильевич, и друзья надолго заперлись в комнате Николая. Кондратюк посоветовал взять с собой чертежи конструкций, над которыми в последнее время работал Никитин. Новые конструкции предназначались для здания Новокузнецкого крайисполкома. Это Антонина Пирожкова, ставшая строителем первой кузнецкой домны, прислала ему заявку разработать конструктивную основу главного общественного здания молодого города. Видимо, в ней еще теплилась надежда привлечь Никитина к великой сибирской стройке.

Архитектор этого объекта А. Д. Крячков был бесконечно благодарен Никитину за то, что конструктор бережно сохранил архитектурное решение проекта и сумел с помощью железобетона не перегрузить, а облегчить креатуру административного здания.

Кондратюк настоял и на том, чтобы Никитин взял с собой эскизы проекта Новосибирского вокзала, о котором Николай даже не хотел вспоминать.

Немалые надежды возлагал Кондратюк на их проект шахтного копра, выполненного в скользящей опалубке, которая позволяла сделать процесс бетонирования ствола шахты непрерывным, скоростным и экономичным.

Когда они укладывали чертежи в случайную папку из-под нот, ни тому ни другому не приходило в голову, как много преуспели они в своем изобретательстве. Но даже если бы знали они, что все плоды их прокуренных и таких плодотворных ночей останутся лишь потенцией, отнесенной во времени на три десятка лет, что Кондратюку не удастся дожить до свершения хотя бы одной из своих идей и прижизненными его творениями останутся разбросанные по всей Сибири элеваторы да заросший травой бетонный фундамент на Ай-Петри, то и тогда они, наверное, отправились бы в свой путь хотя бы затем, чтобы мир живой мысли, заставляющий людей на разных континентах биться над одними и теми же проблемами и независимо друг от друга совершать одни и те же открытия, чтобы этот мир включил в золотой фонд идей плоды их инженерной мысли.

В старинном здании Российской академии наук им показалось, что жизнь, которой жила суетливая и горластая Москва, замерла. В мраморных коридорах было почти холодно, хотя на дворе стоял июль.

Они сидели в плюшевых креслах с лоснящимися подлокотниками и мучились от желания выбраться на улицу покурить. Прыткий молодой человек с проясняющейся в пушистых волосах ранней плешью выбегал к ним каждые пять минут из-за дубовой двери и, вкладывая в голос всю сердечность, на какую был способен, просил их не удаляться, что вот сейчас… Но это «сейчас» все длилось и длилось. И когда дверь притворилась в очередной раз, они встали и на цыпочках вышли из приемной. Никитин предложил уйти совсем, да и Кондратюк не горел желанием дальше испытывать свое терпение.

Ослепительное солнце ярилось в небе, источая из политой клумбы белый пар. Розы разливали густой женственный запах. Покуривая, они глядели по сторонам, соображая, куда бы им направиться. Но дверь раскрылась, к ним выбежал беспокойный секретарь и стал хватать их за руки.

– Ну, что же вы, товарищи! Что же вы не сказали, что ограничены временем? Мы с академиком как-нибудь передвинули бы дела.

– Если вы хотите снова засадить нас в приемную – ничего не выйдет! – сказал Кондратюк, неторопливо докуривая папиросу.

Войдя в кабинет академика Галеркина, Николай почувствовал угрызения совести. Этот человек с утомленным взглядом провидца мог себе позволить подержать в приемной птиц и поважней, чем они с Кондратюком. Академик попросил у них позволения позвонить по телефону, сказал, что куда-то он сегодня не придет, и вышел из-за стола, чтобы пожать им руки и как следует разглядеть.

– Вот вы какие, сибирские Ползуновы! Наделали вы у нас шуму своим проектом. Хитро, надо сказать, задумано, хитро!

Академик достал красивую папку, в которой оказались их чертежи, и попросил рассказать, как они себе в реальности представляют осуществление проекта Крымской ветроэлектростанции.

Кондратюк заговорил об этапах строительных работ, но академик остановил его. Техническое задание, приложенное к проекту, он достаточно изучил, но до сих пор не представляет себе, как могут серьезные люди, умеющие строить элеваторы и вокзалы, закладывать в проект чуть ли не двухсотметровую бетонную башню да еще навешивать на нее многотонные агрегаты.

Не прошло и десяти минут, как вежливая беседа превратилась в жаркое сражение. Академик доказывал, что башня обязательно упадет еще до того момента, как ветроколеса придут в движение, а если вдруг устоит каким-то чудом, то самые малые перебои во вращении сорокаметровых лопастей покроют бетон сетью трещин, и весь ствол башни рассыплется в прах.

Понаблюдав за течением спора и не найдя возможности вставить свое слово, Никитин громко произнес свою излюбленную фразу:

– Не надо спорить, давайте лучше считать!

Спор затих, несмотря на то что Кондратюку и Галеркину явно нравилось пикироваться и парировать обоюдоострые суждения.

Никитин попросил лист бумаги и написал в один столбец несколько формул, с помощью которых он производил расчеты тела башни на прочность. Потом отдельно привел укрупненные расчеты на устойчивость, до которых додумался в поезде по дороге в Москву. Сведи эти формулы в стройные математические ряды, Никитин показал, как он учитывал отклонения эксцентриситетов, вызываемых напором ветра.

Академик Галеркин сосредоточенно тер пальцами лоб. На его глазах родилась новая теория, которая, если вдруг не окажется ложной, даст зарождающейся строительной индустрии новый инструмент универсальной ориентации строителей на большой высоте. Расчет башни ветроэлектростанции был произведен с учетом разнообразных форм колебаний на принципиально новой основе, как будто не ветер производил давление на башню, а наоборот: сопротивляясь ветру, башня сама меняла свой эксцентриситет, используя собственный запас прочности, образующийся при центральном сжатии. Башня наделена была способностью манипулировать собственной жесткостью и весом, превращать их из недостатка в достоинства. Острый глаз академика увидел в этом инженерном математическом аппарате блистательный пример учебы конструктора у природы – от гибких травинок до гигантских секвой. Физическая основа башни давала ей возможность адекватно реагировать на самые разнообразные по силе и ритму воздушные потоки: все они были заложены как ответная реакция на ветер в смелой конструкции бетонного ствола. Взаимосвязанное сочетание узлов жесткости в стволе башни сообщало ей неподвластную любому ветру упругость.

Магическое действие произвела на академика убедительность инженерных расчетов. Он еще какое-то время пытался найти изъян в цепи логических следствий, но, не найдя его, сказал:

– Довольно, допустим, башня стоит. Займемся электроагрегатами. Почему обмотка якоря у вас здесь? Почему в двигателе все шиворот-навыворот?

Кондратюк не спеша извлек из портфеля действующую модель, выдернул вилку большой настольной лампы из розетки и подключил свой ветровой двигатель. Академик Галеркин попросил у Кондратюка отвертку и разобрал двигатель. Делал он это сосредоточенно и с явным наслаждением. Изучив хитрости устройства, он без лишних расспросов точно собрал модель и вернул ее хозяину.

– Ну те-с, что прикажете с вами делать?! – сказал академик и весело взглянул на них. Чувствовалось, что он все более склоняется к убеждению, что этим сибирским умельцам можно доверять стройку ветроэлектростанции. Они беспечно сидели перед ним и счастливо улыбались.

– Вот что, молодые люди, – сказал Борис Григорьевич Галеркин, – я ведь, знаете ли, сам больше инженер, чем теоретик, и представляю, каково это не дать инженеру самостоятельно соорудить свое детище. И вот что я по вашему поводу думаю: нечего вам с вашими способностями в своей Сибири делать. Ваше место здесь! Но предупреждаю, что, несмотря на мое заступничество, без которого вы здесь просто пропадете, вам нужно крепко запомнить, что здесь у нас не сибирские просторы; полет вашей фантазии, каким бы высоким он ни был, постараются заземлить, а то и в землю вогнать. Здесь место под солнцем стоит гораздо дороже, зато и возможности достаточно широки… Наука, должен вам сказать, дама чрезвычайно капризная, она любит только лидеров. У нее есть и другая особенность, о которой всегда нужно помнить: хотя таких светлых голов, как ваши, науке всегда будет не хватать, она никого никогда не торопится признавать, потому что ей нельзя спешить. Инженерам – можно и даже нужно, а ученым торопиться нельзя, иначе под личиной таланта полезет конъюнктура. Вооружайтесь верой в собственные силы, учитесь драться за право изобретать. Далеко не всем выпадает доля одаривать человечество плодами своего ума. Одолейте науку, взнуздайте ее, и она верно будет служить вам всю жизнь… а вы – ей.

Получив столь странное напутствие, Кондратюк и Никитин направились в Центроэнергострой, куда был передан их проект. Более трех лет продолжалась доводка проекта и составление рабочих чертежей по возведению Крымской ветроэлектростанции. Сам нарком следил за ходом этой работы, в процессе которой авторам проекта пришлось решить невероятное количество инженерных задач. Никитин черпал новые знания в таких областях, о которых он прежде знал только понаслышке: ему пришлось основательно изучить неизвестные прежде разделы теоретической и прикладной механики, электротехнику и даже баллистику. В этих областях наука сделала за последние годы семимильные шаги.

Теперь Николай Никитин четко видел перед собой весь путь инженерной мысли от основополагающих идей конструкции Крымской ветроэлектростанции до детальнейших подробностей ее возведения. Все, что прежде приходилось ему строить, додумывалось на ходу. Решения зачастую принимались прямо на стройплощадке. В проекте же ветроэлектростанции был обоснован не только каждый этап строительства, но и учтены особенности монтажа, хотя в горной местности сооружений такой высоты еще никто не возводил. Наконец Крымская ветроэлектростанция потребовала воплощения в материале.

Ранней весной 1937 года на самой верхней точке Крымской гряды был заложен мощный фундамент – бетонный пень ветроэлектростанции. Кондратюк с Никитиным приготовились взять инженерное руководство строительством в свои руки, со дня на день ожидая высокого назначения, но вместо этого получили приказ об увольнении из Центроэнергостроя, в котором говорилось, что строительство продолжать нецелесообразно, так как проект признан неудачным.

От этой новости им долго не удавалось прийти в себя. А чуть позже им стало известно, что ушел из жизни нарком энергетики Г. К. Орджоникидзе, покровитель и защитник первой мощной ветроэлектростанции страны.

С той поры пути Никитина и Кондратюка разошлись, чтобы никогда больше не встретиться. Однако дружба между ними сохранилась до самых последних дней, когда в октябре 1941 года Юрий Васильевич Кондратюк с отрядом Московского ополчения отправился на Волоколамское шоссе. Он погиб в первом же бою.

Его теория космических полетов нашла свое подтверждение много лет спустя, когда инженерная мысль нашей страны билась над практическими проблемами освоения ближнего космоса. В галерее пионеров космоса, выставленной в Музее К. Э. Циолковского, есть и его портрет.