Текст книги "Покорение высоты"

Автор книги: Игорь Сорокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Много лет спустя, когда на башне уже шли отделочные работы, Николай Васильевич в своем докладе, представленном в качестве диссертации, писал: «Легче всего прошло самое первое рассмотрение проектного предложения. После экспертизы проф. Б. Г. Коренева и проф. В. И. Мурашева, подтвердивших возможность такого сооружения, и заключения Союзтеплостроя, признавшего реальным его осуществление, проектное предложение было принято во всех инстанциях».

Проект поддержали Академия строительства и архитектуры СССР, Государственный комитет по строительству и множество других высоких организаций. И всюду – зеленая улица.

Строки из письма на родину от 9 ноября 1959 года:

«Жизнь у меня сложная, трудная, но пока мне нравится.

С башней пока все идет хорошо. На прошлой неделе министр связи утвердил проектное задание, будет еще технический проект. Утверждать и защищать проект еще долго. Строить начнут в 1960 г., если мне удастся защитить проект еще в 5–8 инстанциях. Чем дальше, тем труднее пока что. Но и легче. Есть уже строительная организация. Есть институт, который подбирает бетон, арматуру, ведет разные исследования…»

Вскоре из Комитета по строительству пришла в Моссовет официальная бумага с просьбой определить место для строительства телевизионной башни. Для судьбы конструкции вопрос казался второстепенным, но таким он только казался. Нужна была свободная площадь довольно большой протяженности (3–5 гектаров) с надежным грунтом и… соответствующим башне архитектурным окружением. Выполнить каждое из трех условий в черте Москвы оказалось делом довольно сложным, а найти площадь, удовлетворяющую всем условиям сразу, и того трудней.

Каждый из семи холмов, на которых расположена столица, обладает почвами с высокой степенью реактивности, и башня, как свободно стоящая конструкция, не могла держать под собой «капризный» грунт. В низинах же между холмами находятся зоны большого скопления грунтовых вод, целые подземные реки…

Естественно, что Никитину, как и всем людям, причастным к башне, хотелось бы возвести ее на возвышении. За стройплощадку на возвышенности высказывались и заказчики – представители Министерства связи СССР, ведь зона подачи телерадиосигналов автоматически возросла бы.

Первую пробную площадку нарезали в Черемушках, здесь были подходящий грунт и свободная территория. Активнее всех против этой площадки выступили архитектор Д. И. Бурдин и сам Никитин. Очень уж им не понравилось архитектурное окружение башни. Николай Васильевич даже предложил увеличить высоту башни, лишь бы ее поставили в достойное окружение.

Очень понравилась Никитину идея украсить башней знаменитую московскую стрелку в районе Берсеневской набережной. Однако соображения инженерного характера, сложности возведения башни на этом участке заставили отказаться от этого притягательного места.

Но Никитину не хотелось расставаться с берегами Москвы-реки, и он попросил исследовать другие площадки вблизи воды. В районе Кропоткинской набережной были обнаружены великолепные скальные грунты неглубокого залегания, казалось бы, как по заказу предназначенные для нового высотного сооружения… И снова архитекторы предложили продолжить поиски – современная конструкция башни никак не вязалась с архитектурным обликом этого района старой Москвы…

Среди многовековой дубравы, окружающей шереметевский дворец, на северо-восточной окраине столицы, неподалеку от ВДНХ, группе поиска площадки для башни был предоставлен полный оперативный простор. Архитектурная среда района была украшена здесь величественными арками и павильонами Выставки достижений народного хозяйства, знаменитой скульптурой Веры Игнатьевны Мухиной «Рабочий и колхозница».

Никитин, устав от долгих поисков, махнул рукой: можно, пожалуй, и здесь. Однако чем больше он приглядывался к намеченной площадке, тем больше находил аргументов в ее пользу. Не последнюю роль сыграли пробы грунтов, которые показались ему неожиданной для этого места находкой. Под небольшим природным слоем – перегоревшими листьями дубравы и луговых трав – оказался спрессованный прошедшим здесь могучим ледником моренный суглинок. Многокилометровая толща льда спрессовала грунт, создав мощную и надежную подушку, способную принять на себя тяжесть башни. Эти грунты имеют еще одну удивительную способность – выравнивать осадку сооружения, равномерно распределяя ее по всему основанию сооружения. А что до архитектурного окружения, которое составляют здесь игрушечная церковка да стволы почерневших от времени дубов, то архитектура для башни дело наживное, решил конструктор. Башня сумеет подчинить себе свое будущее окружение. Так оно и случилось. Гостиница «Космос» на проспекте Мира обняла величественным полукольцом башенный ствол. К башне «подверстался» замкнутый квадрат нового телецентра из стекла, пластика и бетона. Олимпийский радиоцентр вписался своим белым фасадом в башенный ансамбль. И, как бирюзовая сережка, засветилась в этом ансамбле Троицкая церковь при дворце Шереметевых. Но все это случилось потом, много лет спустя.

Зима 1959/60 года еще не обдала будущую башню холодом недоверия.

С середины лета и до зимы Никитин все углублял расчеты, вырабатывал принципы возведения башни и со всех сторон старался прикрыть свое детище от непонимания и неверия в ее право быть.

А сомнения в этом ее праве уже стали достигать слуха конструктора. Он не отмахивался от высказываемых ему сомнений, а настойчиво убеждал, наращивая запас неоспоримых аргументов. Снова все свои выходные дни он проводил за рабочим столом и самые дорогие утренние часы до начала работы отдавал башне. Конструктор изобретал новые виды стыковки арматурных узлов, вычерчивал хитросплетения крупноячеистых сеток из высокопрочной стали, которые станут скелетом башни, организуют и укрепят ее бетонную плоть. Железобетон с заполнителями из дробленого гранита был способен выдерживать давление в 400 килограммов на квадратный сантиметр. Но этому сверхпрочному телу предстояло придать еще и гибкость, ибо никакой материал не мог полностью избавить башню от естественных колебаний под влиянием ветра.

В новый рост встали те же задачи строительной аэро – и термодинамики, для решения которых в пору строительства МГУ конструктор разработал свою теорию. Но прежние теоретические концепции не вмещали ни высоты башни, ни сложности ее конструктивного решения.

Никитин старался идти впереди своих оппонентов, предугадывая течение критической инженерной мысли, но не по принципу: стели соломку со всех сторон, ибо не знаешь, где упадешь. Он действовал по другому, ему самому еще не вполне доступному правилу: великое дело осуществляется великим напряжением ума и воли. Конструктор умел быть беспощадным к себе в работе, но это в своей работе. Башня же требовала концентрированного, убежденного устремления многих людей, не единиц, а тысяч работников, и этим тысячам нужна была проверенная временем и, если угодно, узаконенная учеными советами, постановлениями высоких комиссий, проверенная опытом прежних свершений высокая убежденность – башня реальна!

Высказав первую догадку о возможности возвести монолитное сооружение полукилометровой высоты, Николай Васильевич поначалу не предполагал, что именно ему придется стать создателем его. И даже когда непосредственно взялся за проект, не почувствовал полной его тяжести. После первых эскизов, родившихся в мастерской № 7 Моспроекта, он не намеревался посвящать все свое время башне и только башне, но она с первых дней стала самым дорогим его детищем, которому он с полной отдачей посвящал весь свой досуг. Но оказалось, что башне этого было мало. Она потребовала всех никитинских сил без остатка.

БИТВА ЗА БАШНЮ

1

От первого эскиза башни до первого телесигнала, который она направила в эфир, пролегла дистанция длиной в десять лет.

Николай Васильевич не намеревался тратить на башню более чем два года, но судьба распорядилась по-иному.

Могла ли башня подняться не за десять лет, а быстрее? И да, и нет… Это, пожалуй, самый трудный вопрос, в котором предстоит разобраться.

Строительство башни осуществляли более сорока строительных организаций самой различной специализации: строители дымовых промышленных труб и сантехники, электромонтажники и бетонщики-универсалы, инженеры-исследователи самых различных областей необъятной строительной науки. И никому из них не приходилось сталкиваться ни с чем подобным. К башне нелегко было подступиться не только потому, что это был уникальный объект. Строители привыкли выступать в роли первооткрывателей. Днепрогэс и домны Кузнецка тоже были уникальными для своего времени. Но башня, с точки зрения строителей, обгоняла на несколько порядков все, что прежде возводили строители на земле. Она была уникальна каждым своим узлом. Это было инженерное сооружение высшей категории сложности, высший и до времени недостижимый пилотаж строительного мастерства. Советским строителям предстояло открыть всему миру недосягаемую дотоле высоту. Открывая ее, они должны были открыть нечто более высокое, чем обладали прежде, открыть новые возможности в самих себе. Это неопределенное нечто – новый сплав смелости и мастерства – не могло сложиться сразу. Должен был появиться новый потолок производственной культуры не у одиночек, а у большого и обязательно дружного коллектива сильных людей, бесконечно доверяющих друг другу и убежденных в правильности каждой буквы инженерного проекта.

Решимость и вера должны были созреть. Творческий потенциал конструктора Никитина, реализованный в проекте, и научно-техническая культура строителей медленно подвигались навстречу друг другу, проникаясь общим доверием и убежденностью в надежности башни. Так постепенно выковывалась решимость воздвигнуть ее. Нет ничего в том удивительного, что башня сначала испугала строителей. Не высота сама по себе заставила их усомниться в реальности проекта, а прежде всего отсутствие привычного для высотного сооружения фундамента глубокого заложения. Основание толщиной всего 3 с половиной метра! Даже для дымовой трубы фундамент заглублялся не меньше чем на 5 метров. И не только в самих метрах заглубления было дело. Фундамент всегда выступал своеобразным противовесом наземной части всякого сооружения, а здесь роль фундамента почему-то исполняла наземная нижняя часть башни – ее шлем. Именно это труднее всего укладывалось в сознание. То, что весь весовой пресс башни конструктор заставил работать на устойчивость сооружения, казалось невероятным. Слишком, слишком все было необычно в этой красивой и рискованной башне. Строители, как народ бывалый и разумно консервативный (привыкли ведь строить на века), отождествили необычность конструкции башни с… ненадежностью. И более всего сомнений вызвал у них мелкий фундамент.

С него-то все и началось. Экспертная комиссия, собранная Министерством строительства, признала фундамент «легкомысленным» и потребовала сделать шлем башни монолитным, без арочных проемов. Заложить в основание мощную фундаментную плиту и вместо четырех опор-ног придать основанию башни сплошное кольцевание, тогда – решила комиссия – основание не разъедется.

Предмет гордости Николая Васильевича Никитина – идея превратить четыре опорные ноги башни в своеобразные когти, которыми башня вцепится в упругий суглинок грунта. Так когти орла вонзаются в добычу и намертво держат ее. Сухожилия стальных канатов заставляют каждую опору вжиматься в землю с такой силой, что опоры никогда не расползутся под гигантским давлением бетонного ствола башни. Стальные канаты организуют работу опор и связывают в единую систему всю конструкцию башни. И если даже найдутся силы, способные покачнуть, накренить ствол – например, ураган цунами, – то и тогда башня после нескольких глубоких колебаний устремится занять свою вертикаль, как кукла-неваляшка.

Такой принцип вообще не применялся в вертикальных строительных конструкциях даже малой высоты. И вдруг сразу, с пустого в теории строительства места этот принцип должен был открыть дорогу в высоту, какой раньше строители не достигали никогда и нигде.

В никитинских расчетах на динамические ветровые нагрузки, которые придется испытывать стволу-стеблю башни, никто не осмеливался сомневаться. Здесь Никитин был признанным лидером, творцом теории и организатором практики строительства на основе расчетов динамических нагрузок. Но конструктивное решение основания с поверхностным залеганием фундамента, вырванное из целостной органической системы конструктивного решения башни, никак не хотело укладываться в сознании экспертов из Министерства строительства. Не подействовал ни авторитет конструктора, ни обоснованность его расчетов. Основание вызывало протест. Это было обидно вдвойне, потому что работы на башне уже начались: строители освоили площадку, подвели дороги, сварили арматуру фундаментов и первые кубометры бетона легли в основание.

Николай Васильевич увидел, что наткнулся на стену непонимания, что из-за неверия в конструкцию основания может не состояться вся постройка. В конечном счете Министерству строительства решать – быть башне или не быть.

На очередном заседании комиссии по возведению башни, а они в начале шестидесятого года проходили по два-три раза в месяц, Николай Васильевич попросил пригласить на следующее заседание прорабов и строителей-технологов, которые заняты сейчас на объекте. С линейными организаторами строительного процесса он всегда находил общий язык и с их помощью решил повлиять на ученые умы представителей высокой комиссии. Но оказалось, что те полевые инженеры стройки, что начали возведение фундамента, давно переведены на другие объекты, а фундамент башни «заморожен», как ненадежный.

Иногда на заседаниях комиссии присутствовал профессор Петр Леонтьевич Пастернак – заведующий кафедрой строительных конструкций Московского инженерно-строительного института имени В. В. Куйбышева, который всегда с доверием относился к конструктору Никитину и не называл его иначе, как «инженер милостью божьей».

По его просьбам Николай Васильевич не раз консультировал аспирантов профессора, занимался с его дипломниками. Частыми и долгими были задушевные беседы Никитина с профессором Пастернаком о строительных конструкциях будущего, и профессор искренне восхищался творческим предвидением Николая Васильевича. Была у профессора мечта – передать Никитину свою кафедру, сделать его своим наследником, и для этого Петр Леонтьевич прививал конструктору вкус к педагогической работе, знакомил с учебным процессом. Однако Никитину в силу постоянной занятости не всегда удавалось находить время для работы со студентами. В пору раздумий и расчетов конструкции башни Николаю Васильевичу было не до студентов, он почти перестал бывать в МИСИ, ни минуты не сомневаясь в надежности установленных за долгие годы контактов с профессором П. Л. Пастернаком.

Когда они встретились на заседании, оба были рады видеть друг друга, и радушие их было неподдельным.

На первом мартовском заседании 1961 года Никитин в последний раз попытался убедить экспертов в надежности конструктивного решения оснований башни. Он придал своему выступлению всю убедительность, на какую был способен, говорил увлеченно, с какой-то страстью… и неожиданно услышал смех. Ему показалось, что он ошибся. В недоумении оглядел присутствующих, и холод сомнения сменился холодным гневом. О, как помогли Никитину его сдержанность, его умение ровным тихим голосом говорить со своими противниками!

Над его доводами смеялся профессор Пастернак. Следом за профессором раздались и другие смешки, но первый ранил всего острее.

Никитин попросил контрдоводов, а не эмоций. Он требовал доказательств, что проект башни несостоятелен. Но члены комиссии неизменно оперировали лишь общими умозрительными соображениями.

– Такого решения основания для долговечного сооружения не примет никакая наука, потому что нет такой науки, которая была бы способна принять это! – громко проговорил профессор, ткнув пальцем в макет.

– Но и такой башни нет. И я подозреваю, что эксперты заинтересованы, чтобы этой башни никогда не было, – упавшим голосом произнес Никитин и закрыл папку с расчетами. «Кто не хочет слышать, тот не услышит, как ты его ни зови», – решил Николай Васильевич и сошел с кафедры в зал.

Видимо, члены экспертной комиссии почувствовали, что никитинская разработка не заслуживает, чтобы попросту сбросить ее со счетов. Смысл последующих выступлений сводился к тому, что «пусть проект в чем-то и неудачен, но он вовсе не безнадежен. Это решение Никитина – вывести арматурные канаты из недр железобетонного тела башни действительно открытие, которое сулит громадные возможности для высотных сооружений из преднапряженного бетона. Наша задача помочь конструктору довести проект, сделать его пригодным для реализации в материале».

2

Николай Васильевич отлично понимал, что ученые члены комиссии, собранные Министерством строительства для нового, невесть уже какого по счету обсуждения, идут вслед за опасениями, за сомнениями, обуявшими строителей на первом же шаге, который успела сделать стройка. Он корил себя за то, что слишком рано успокоился и, пустив стройку на самотек, редко бывал на стройплощадке, чтобы подсказать, приободрить рабочих и мастеров, помочь прорабам разобраться в сложных узлах основания башни. Ведь не кто другой, как он сам, настойчиво повторял старинное правило, почерпнутое из руководства древнерусских зодчих: «На устройство подошвы и поддела ни трудов, ни иждивения жалеть не должно». А вот внимания и заботы, которые вселяют в строителей уверенность, конструктор дал им явно недостаточно. Ведь труд им предстоял долгий, непривычный, поэтому они должны были постоянно чувствовать присутствие человека, который реально бы представлял победный результат их работы. То, что было сделано на площадке, соответствовало и чертежам и расчетам, но в редкие свои наезды в Останкино Никитин замечал, что на стройке нет того уверенного и бодрого ритма, которым отличается всякое удачное начинание. Но конструктор успокаивал себя тем, что строители вскоре сами проникнутся высокой идеей башни, зажгутся точностью ее конструктивного решения и тогда заработают с привычным огоньком.

Почему, почему те, кто всегда были его друзьями и соратниками, потеряли веру? Никитин казнил себя этим вопросом, мучительно отыскивая выход из создавшейся обстановки неверия строителей в проект. Задача вставала во всей своей неразрешимой сложности. Раз мастера строительного дела споткнулись на первом же шаге, то одними лишь цифрами расчетов их уже не убедишь. Необходимы какие-то новые невероятные шаги, чтобы не только вернуть их веру и расположение, но, главное, сделать соратниками. Каждая стройка – это большой, хотя и мирный, бой. А может быть, позволить им стать деятельными участниками улучшения проекта? Не бывает так, чтобы в проекте не нашлось ничего, что могло бы быть улучшено. Но сколько ни бился он над этими поисками, они оставались безрезультатными. Проект был выполнен на самом высоком взлете его конструкторского вдохновения, и каждое нововведение уводило башню в сторону примитивизма, нарушало ее гармоническую цельность, утяжеляло ее. Чего стоило одно только требование строителей закрыть железобетоном просторные проемы арок, превратить основание в монолитный колпак наподобие опрокинутой воронки. Другое требование – подвести под основание мощную железобетонную плиту – мало его пугало. Плита будет заглублена в грунт и облику конструкции не повредит.

Но было еще одно непреклонное требование, которое повергало конструктора в смятение. В постановлении комиссии было записано: «Учитывая уникальный характер и особые требования к долговечности сооружения, наиболее правильным было бы основать телевизионную башню на глубоких опорах, опирающихся на скалу». Это требование было равносильно тому, чтобы «закопать» башню на глубину 40 метров, где начинался скальный массив.

Никитин стал искать, искать истово и упрямо, как по-новому решить конструкцию основания, как удовлетворить строителей и не нарушить целостной конструкции башни. Эти новые, кажущиеся бессмысленными поиски привели Никитина… в больницу.

Почти сорок лет укус змеи не давал о себе знать. Николай Васильевич чуть прихрамывал при ходьбе, и это, пожалуй, были все последствия трагического похода в таежный сибирский лес. Не от напряженности работы, к которой он привык, а от нервного непреходящего волнения за судьбу башни на месте старых рубцов открылась на ноге язва и стала с катастрофической скоростью увеличиваться.

В письме на родину от 10 июня 1961 года он сообщал: «Нахожусь в больнице уже второй месяц. Отвратительное состояние от полного безделья… Апатия какая-то. Делать ничего не хочется… Рану лечат всякими мазями, ваннами, кварцем… Дни идут долго, а недели незаметно… Говорят, дали мне Большую золотую медаль на выставке за башню».

В письме чувствуется, что эта награда была конструктором воспринята как запоздалая весточка из недавнего прошлого. Где-то еще остались люди, которые беззаветно верили в нее или просто-напросто не знали, что обсуждение проекта зашло в тупик.

В том же письме из больницы Никитин признается: «Установил, что меня очень терзает это осложнение с башней. Ни на чем другом не могу сосредоточить свое внимание… У меня нет и тени сомнения в правильности проекта. А когда разбор идет без меня, то дело вообще обрекается на провал…»

Заседания комиссии между тем шли одно за другим. Принимались новые заключения и постановления, которые, несмотря на умозрительный характер аргументов, требовали категорических мер, вплоть до того, что… «на виновных наложить взыскание».

Комиссия Министерства строительства закончила свою работу итоговым заключением, в котором проекту был вынесен убийственный приговор. Однако что должно за этим последовать, никто не знал. Более того, осталось ощущение не только нерешенности вопросов, но и какой-то несправедливости. Уж больно настойчиво конструктор и архитекторы, создавшие проект, отстаивали свою непогрешимость и никак не хотели признавать своих ошибок.

Тогда Государственный комитет по делам строительства предложил Академии строительства и архитектуры создать новую комиссию, в которую помимо строителей были бы включены архитекторы и ученые, работающие в области железобетонных конструкций. Академия строительства и архитектуры проявила инициативу, создав не комиссию, а постоянный совет по прочности воздвигаемых сооружений.

А в это время все громче высказывались суждения, что строители убоялись возводить это сложное сооружение, поэтому и провалили проект башни, который приняли прежде. Дело, видимо, обстояло так: приступили к работе, думали, что справятся с ней привычными методами и средствами, а когда поняли всю тяжесть пятисотметровой высоты, отступились.

Соответствовало ли это действительности? И на этот вопрос не найти однозначного ответа. К своей железобетонной башне конструктор Никитин подошел всем ходом событий в развитии инженерной строительной мысли.

Никитин утверждал, что «весь спор сводится к тому, что мои оппоненты считают башню уникальным сооружением и с какими-то особыми требованиями по долговечности, а я считаю ее обычным сооружением, которое можно проектировать по нормам с не очень большими дополнительными запасами».

Николай Васильевич не раз говорил: «Уникальная – согласен. Но если расчеты фундамента правильны, то не все ли равно земле, как назовут стоящее на ней сооружение, уникальным или не уникальным?»

Стиль конструкторского мышления Никитина не складывался в одночасье. Еще в 1955 году, когда сборный железобетон едва начал утверждать себя по всей стране, Никитин писал: «…то, что сейчас делается в жилье, действительно ужасающе бездарно… Вот интересная цифра: на один квадратный метр жилой площади в современном доме идет кубометр железобетона!»

Никитин всегда возражал против суждений типа: укрепить бы нужно фундаменты, а то как бы чего не вышло. Всю жизнь конструктор требовал творческого отношения к этому материалу. Легкость изготовления и низкая себестоимость железобетона не должны, не имели права затушевывать его удивительные, но скрытые возможности, которые Никитин умел подчинить своим целям. Но сложившаяся практика (маслом каши не испортишь) оставалась живучей.

В тех вопросах строительного дела, где не было для большинства строителей абсолютной ясности, где возникали сомнения: выдержит – не выдержит, строители спешили удвоить, утроить толщу бетонного пласта.

И словно бы специально потворствуя этой практике, которая лишала сооружения из бетона всякой связи со строительной эстетикой, не кто другой, как Академия строительства и архитектуры, создает совет по прочности воздвигаемых сооружений. Ни для кого не было секретом, что этот орган с предвзятых позиций отнесется к проекту железобетонной телевизионной башни.

Первое заседание совета было назначено на 17 июня 1961 года. Именно к этому времени конструктор предполагал завершение строительства, которое толком еще и не развернулось.

Нарушив свой больничный режим, Николай Васильевич выезжает в Академию строительства и архитектуры, в свою академию, где он состоит членом-корреспондентом.

В глубине души теплится надежда, что в академической аудитории он найдет достаточное число сторонников своего проекта, который совсем недавно так дружно был одобрен здесь в этих стенах, где царит атмосфера согласия между двумя началами зодчества – художественным и инженерным. Но продолжало смущать название совета, заданность этого названия – прочность. Значит, об этом предстоит разговор и ни о чем другом.

Увидев членов совета, Николай Васильевич воспрянул духом. Здесь были признанные мастера строительного искусства, архитекторы и ученые, лидеры и авторитеты высотного строительства.

Заседание было назначено на 9 часов, но все заблаговременно уже собрались здесь – чувствовалась общая заинтересованность в судьбе башни. Никитин смело подошел к профессору Пастернаку, справился о самочувствии и, услышав в ответ: «Спасибо. А вы?» – сказал:

– В моей истории болезни будет записано, что вы ее виновник. – Профессор, пожав плечами, отошел. Тут последовало приглашение в зал заседаний. Николай Васильевич вошел последним.

За длинным прямоугольным столом, накрытым традиционным зеленым сукном, уже расселись члены совета. Николай Васильевич оглядел присутствующих и, поймав на себе множество острых, любопытных взглядов, понял, что именно сегодня состоится главное сражение за башню.

Председательствовал академик архитектуры Всеволод Николаевич Насонов, которого Никитин знал как одного из авторов проекта МГУ, Дворца культуры и науки в Варшаве, спортивного комплекса в Лужниках. С первых же слов Насонова Николай Васильевич почувствовал, что председатель совета не на его стороне. Но это обстоятельство заставило его еще больше сосредоточиться, сконцентрировать внимание и собрать силы на борьбу.

В самом начале было зачитано заключение строительной комиссии с уже известным выводом: проект башни требует коренной переработки, главные претензии предъявлялись к фундаменту.

Слово предоставлено Никитину, но он не торопится говорить, не спешит убеждать в своей правоте, он пишет на доске цепочки формул, приводит расчеты и лишь потом приступает к пояснениям.

Оказалось, что все время, проведенное им в больнице, конструктор невольно «прокручивал» в сознании все те условия, которые могли бы привести башню к опрокидыванию, или кручению, как принято говорить у строителей. И именно находясь в больнице, он нашел новые аргументы, которые решил продемонстрировать здесь. Обозначив крутящий момент башни как постоянную величину, Никитин начинает обстраивать этот момент силами сопротивления, которые он заложил в узлы фундамента, шлема-основания, во всю конструкцию башни. Но коль скоро жало критики было направлено отдельно на фундамент, конструктор выделил его как основной узел, замыкающий на себе все связи конструктивной системы башни. Никитин раскрыл особые качества фундамента и убедительно доказал, что его фундамент надежнее всякой другой конструкции. Соединив результирующие силы работающего на сжатие фундамента, конструктор показал, что беспокойство строителей о кручении фундамента под тяжестью башни весом 30 тысяч тонн не обоснованно. Фундамент способен выдержать значительно большие нагрузки. У него почти двойной запас прочности.

Конструктор предельно корректен, ясен и краток в своих объяснениях, но его голос становится настойчивым, когда он переходит к выводам. Никитин просит членов совета воздержаться от умозрительных оценок, он настоятельно требует технически аргументированной критики, а не общих интуитивных соображений.

И здесь впервые до слуха Никитина доходит слово, которое много раз готово было сорваться с его языка, и это слово произносит не он сам, а профессор А. Р. Ржаницин: «Перестраховка».

После Ржаницина выступил строитель мостов и тоннелей профессор А. Ф. Смирнов. Своим выступлением он резко отбрасывает обсуждение в сторону и настолько усугубляет положение, что Никитину уже кажется напрасной даже малая надежда на успех. Профессор Смирнов долго говорит о том, что, чем больше мы строим мостов, тем строже предъявляем к ним требования. Вместе с приобретением опыта расчетов мостовых конструкций мы постоянно сталкиваемся с расширяющейся областью неизвестного. Он призывает к особой осторожности. Это главный мотив его выступления. Математические выкладки и доказательства Никитина как будто не имеют для него никакого значения. Профессор Смирнов заключает: «Нужно фундамент поставить на скалу. Рыть опускные колодцы на глубину 40 метров, ставить железобетонные столбы да еще заделывать их в скальный грунт. Интуиция подсказывает мне, что конструкция фундамента ненадежна».

Профессор А. В. Геммерлинг, который прежде не соглашался с Никитиным, неожиданно принимает его сторону. Он горячо доказывает, что в проекте все сделано правильно, что ставить башню на скалу равносильно тому, чтобы на 40 метров врыть ее в землю. Если же ставить сооружение на бетонные столбы, то куда девать поперечную силу, которая пустит эти столбы на излом. «Если уж вам досаждает кручение, которого я, признаться, не вижу, то основания можно усилить сверх расчетного. Не сбрасывайте этого со счетов!» – сказал он, указывая на испещренную цифрами доску.

Так и чередовались выступления «за» и «против», но у всех негативных выступлений был один явный изъян – выступающие против естественного основания башни в подтверждение своих доводов не могли предложить ничего, кроме своего авторитета и интуиции.