Текст книги "Факши и шкаф (СИ)"

Автор книги: Игорь Федоровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

   -Правда там могут быть ошибки, – предупредила девушка, вытаскивая из пакета статью, но я думаю, что...

   -Не будем об ошибках, – махнул рукой Стендаль, – и разве тебе не говорили родители, что носить платья с такими декольте неприлично? Особенно в общественных местах.

   -Не станешь же ты читать мне нотации? – рассмеялась Настя, – Хватит с меня и родительских упрёков.

   -Нет, не стану, ответил Стендаль, – да и зачем? Твоя статья у меня, больше ты мне не нужна. Газету можешь купить в четверг внизу.

   -Может, хватит уже говорить о газете? – Настя подвинулась ещё на мгновение ближе к Стендалю, но и этого было достаточно.

   -Пошла вон, – по-прежнему улыбаясь, проговорил Стендаль, – это, чтоб ты не говорила, что я неточно выражаюсь.

   -Но как же...

   -Пошла вон!

   Стендалю видно надоело улыбаться, он подошёл к входной двери и распахнул её.

   -Не нужно заставлять меня злиться. И не попадайся мне больше на глаза, ладно?

   Настя зашмыгала носом, словно маленькая девчонка, которую лишили мороженого. Но дети вырастают, а мороженое редко кто ест холодной осенью.

   Я добрался до дома Вадика в три часа дня и осмотрелся. Действительно, поглядеть было на что. Район элитных домов, каждый коттедж – маленький замок с башенками и чем-то отдалённо напоминающим крепостные стены. «Ну, вот мы и вернулись в Средневековье», – подумал я, выбрал удобное место для наблюдения за домом моего злейшего врага и стал ждать.

   К четырём последние молекулы тепла растворились в воздухе, и я почувствовал, что замерзаю. Пожалел, что утром не нацепил ещё один свитер, тогда бы, наверное, можно было спастись от пронизывающего ветра, который появлялся неизвестно откуда, заставляя покориться, отступить, оставив Вадика в покое. Но я был упрям до чёртиков и замерзал, не желая сдаваться. Я был уверен, что дождусь его.

   Горизонтам гореть и сгорать, чернея с приходом вечера и рассыпаясь на звёзды. Горизонты не понимают, что умирать – это серьёзно, а жить серьёзней вдесятеро.

   И что кто-то может ненароком обжечься об остывший край горизонта.

   Полка пятая. Выше воздуха.

   Есть что-то выше, глубже, дальше,

   Есть что-то безнадёжней, больше...

   Порой с большим довеском фальши,

   Чтоб нам потом сгореть от боли.

   Дмитрий Долгов.

   -А что это у тебя? – девочка заметила царапины на моей руке, – Тебе было больно, да?

   -Нет, – улыбнулся я, – просто в нашем подъезде живёт кошка, царапучая, ужас! Никому не даёт пройти спокойно. А я вот куриную косточку хотел ей дать и получил.

   -Правда? – не поверила Факши, – Это точно не из-за меня?

   -Что ты! – рассмеялся я, – Всё в порядке. Держи обещанную открытку. «Девятый вал» Айвазовского. Репродукция. Думаю, тебе понравится.

   -Как красиво! – обрадовалась Факши, – Я тебе тоже подарю открытку... когда смогу. А там есть что-нибудь на обороте?

   -Проверь, – смущённо улыбнулся я, потому что никогда прежде не писал стихов.

   -Как тебе удалось... так красиво? – удивилась девочка, в третий раз прочитав моё четверостишие, – Есть что-то выше... глубже... дальше...

   -Не знаю, – честно ответил я, глядя на радостную Факши, – как-то само вышло.

   -Пойдём гулять! – потянула меня девочка за рукав, – Мы с Человеком очень по тебе скучали. Обещал вчера прийти и не пришёл.

   -Я не мог вчера, – Мне не хотелось вспоминать тот день, но он давил на меня сумраком неизбежности, ослеплял потухшим солнцем, – она перерезала себе вены, ну, ты знаешь, о ком я. Слава Богу, лезвие было тупым, и девочки вовремя подоспели, а то бы и я не смог жить... без неё. Ты же знаешь...

   -Да, – сказала Факши, ободряюще улыбнувшись мне, – знаю.

   -А ещё я пытался поговорить с тем типом, который посмел к ней прикоснуться, – продолжал я, – прождал его несколько миллиардов молекул, и всё впустую. Он так и не пришёл, а я, наверное, теперь никогда не смогу согреться.

   -Сможешь, – уверенно проговорила девочка, – пойдём скорее! Сейчас дорога перекрыта, потому и появились недокрёстки. Теперь можно свободно гулять там, где раньше ходили машины.

   Мы с девочкой и Человеком направились по уснувшей на время дороге. Днём здесь вовсю кипели ремонтные работы, хозяйничали самосвалы с песком. Я вспоминаю детство, когда с увлечением строил дома из песка. У меня хорошо выходило, на следующий день я обнаруживал в песочнице немного осыпавшийся, но целый дом.

   Но что ни говори, он был всего лишь из песка, смешанного с тишиной.

   -Мне нужно написать статью, – сказал я, когда мы дошли до Пушкинской библиотеки, – а я не хочу больше врать. И жить иллюзиями не хочу. Да, Стендаль говорит, что уволит меня, да, мне нужны деньги, но не полученные путём обмана.

   -Дома на песке долго не простоят, печально улыбнулась Факши, указывая на недавно привезённую кучу песка. В ней веселились ребята, что-то сооружая, отдалённо смахивающее на дом Вадика. – Ты всегда должен быть честен. И с собой, и со всеми. И с друзьями, и с врагами, и с богатыми, и с нищими, и с дворцами, и с трущобами.

   -Решено, – стиснул зубы я, – скажу Стендалю, что статьи не будет, и пусть он делает со мной, что хочет.

   В понедельник новая, только что отпечатанная статья лежала перед Стендалем. Он смотрел на меня и улыбался. Никогда я не видел его таким счастливым.

   -Знаешь, – проговорил он, даже я поверил в это. А что уж говорить о тупых студентах! Проглотят и не подавятся!

   -Да, – сказал я, уставившись в пугающую раскалённым безразличием стену, – так оно и будет.

   Будет ли? Бункер, в котором она укрылась, скоро занесёт обломками неба, и она не успеет выбраться, если я опоздаю.

   С монитора на меня глядела будущая газета, которая скоро уже никому не будет нужна. В Ираке начались взрывы, но я верю, что в бункере можно спастись, больше мне не во что верить. Понимая, что нужно спешить, я исправил ошибки в последней статье и сказал Стендалю, что газета готова. Больше меня ничего не удерживало здесь, и я поднялся с места и сказал, что ухожу. Никто меня не остановил, лишь Дима, оторвавшись на мгновение от своей статьи, пожелал мне счастливого пути и чистого неба над головой.

   Ты был отличным парнем, Долгов. Я всегда тебя буду помнить...

   ...Но если небо – это иллюзия, то иллюзия и Земля?

   А кто тогда мы? Она наверняка знает ответ, но в Ираке начались взрывы, а я ещё был далеко.

   -Ты что, хотел его убить? – рассмеялась Лена. Всё, как всегда: мы идём домой вместе. Сквозь нечернозёмные тучи всё же проклюнулось солнце, и я порой поглядывал на него, надеясь, что оно принесёт надежду.

   -Почему хотел? – не понял я, – и сейчас хочу. Только он дома не появляется, видно Расчешиська мне неправильный адрес дал. Или что-то напутал, скорее всего.

   -Никто ничего не напутал, – сказала девушка, – просто у Вадика теперь собственная квартира. В Прибрежном.

   -Ты мне не скажешь адрес? – с надеждой посмотрел я девушке в глаза.

   -Дима, не нужно, – сказала Лена, серьёзно глядя на меня. Мне так хотелось сейчас её поцеловать, но я понимал, что это невозможно и лишь вздыхал иногда, словно у меня отобрали конфетку, не обещая вернуть назад.

   -Я должна тебе сказать, – продолжала Луговая, бросив взгляд на безрадостное небо, а может и выше, но потом поняла, что это не так уж интересно, и снова посмотрела на меня, – мы с Вадимом скоро поженимся.

   Ещё вчера это меня удивило бы. Сегодня мне было уже всё равно.

   -Запрети мне помнить, – сказал я, потеряв робкий росточек солнца на небе, – тогда может я смогу начать жизнь сначала, а так... спасибо за то, что согласилась со мной прогуляться и за честность – спасибо.

   -Что ты, Дима! – никак не ожидала такой реакции Лена, – Не нужно.

   Но я уже знал, что мне делать.

   -Будь счастлива, Лена, – только и произнёс я, потеряв остальные слова по дороге к остановке, – больше мне от тебя ничего не нужно.

   Они появились внезапно на этот раз их было десять человек, верно боялись, что Дима может оказаться рядом. Подорожник, который пришёл меня навестить, первым увидел их и смело заслонил меня, зная, что они опасны.

   -Не трогай её! – крикнул Подорожник Иерихону, но тут же был сбит мощным ударом кулака. Человек, не думая о себе, со страшным рёвом кинулся на врагов.

   -Человек! – закричала я, поняв, что им никого не жалко, – Не трогайте его!

   -Ножом псину! – взвыл Иерихон, наверняка ему досталось от клыков Человека больше остальных.

   Кто-то из банды вытащил нож, девочка кинулась на помощь к своему другу, но не успела.

   Падая с небес, ударяется оземь навзничь опрокинутое время, и ты понимаешь вдруг, что бессилен помочь ему подняться.

   Рычание Человека перешло на визг, а потом... девочка не поверила своим ушам, она услышала плач. Будто маленький ребёнок потерял родителей в большом и холодном подземном переходе.

   -Человек! – закричала Факши и кинулась на Иерихона. Теперь ей было всё равно, что будет дальше, – Вы убили его, гады! А что, что он вам сделал?

   -Она сошла с ума! – в ужасе отступил парень с ножом, – А у меня сестрёнка младшая, как хотите. Я пас.

   -Пойдёмте отсюда! – завыл Иерихон, совсем не желая заболеть бешенством в расцвете лет, – У кого здесь хата поблизости? Эта тварь меня покусала!

   Они ушли, и начался дождь. А Факши плакала, вспоминая...

   ...Первая самая смелая капля заблудилась в моих волосах, я понял, что сейчас на город обрушится дождь. Можно было снова скрыться в переходе, но мне почему то хотелось промокнуть, а не думать о том, что в мокрой одежде петь неудобно. Человеку видно не очень-то хотелось принимать холодный душ с неба, и он, было, направился к переходу, но понял, что я никуда не собираюсь, и вернулся ко мне, виновато помахивая хвостом.

   А вот перекрёстку деваться от дождя было некуда. Пешеходы спрятались под зонты, водители включили дворники на машинах, озорные капли, соревнуясь в скорости, порой сталкивались друг с другом – не зевай, постовой, авария на перекрёстке Дождей! Немного неба – на автобусы и автомобили, немного счастья робким и забитым, не попавшим в автобус. Мы поднялись на свет, Человек! После холодной ночи на мокрых коробках!

   -Мы поднялись, – прошептала девочка, – пожалуйста, не гасите! Не гасите солнце сегодня, дайте мне поверить, что оно есть!

   -Что случилось? – Сегодня нам поставили дополнительно практику по русскому, и поэтому я опоздал, чтобы спасти этот мир. Тут же мне всё стало ясно, не нужно было ничего говорить. Я обнял девочку, и мы стояли под дождём, понимая, что сейчас нужны друг другу, как никогда. Человек уже не скулил, и я понимал, что ничего уже не изменить.

   Но Факши этого не понимала. Или не хотела примириться с мыслями о конце, похожими на сыплющую с неба безнадёжность...

   ...всё равно что-то будет потом... Дождь становится лужами, лужи – дождём. Кто-то уходит, оставляя следы на потрескавшемся асфальте, а кто-то прокладывает новые дороги, чтобы когда-нибудь вернуться...

   ...тающим светом в непроглядных сумерках... воспоминанием о лете в предчувствии снега... Он превратится в лужи весной, но свет растаял, и мы не увидим, как лужи снова станут дождём...

   -Есть же специальные врачи! – не хотела сдаваться Факши, словно пытаясь догнать ускользающий свет, – Он ещё жив, Дима, он не может умереть!

   Я попытался что-то сказать в ответ и не смог, потерявшись в бесконечности дождя. Успев лишь открыть рот, я ловил безвкусные капли чего-то уже не нужного небу и молчал, словно попугай, которого научили молчать.

   -Как я теперь без него? – плакала Факши, провожая глазами людей, словно они могли сейчас заменить Человека. Но на ступени перехода безвольно ложился дождь, так и не выучивший азбуку Морзе в свободные часы.

   Девочка плакала,...

   ...но у кого-то не было даже лишней молекулы, и прохожие, не замечая ничьих слёз, всё спешили, пытаясь обогнать время, терялись в тёмных подъездах, прятали глаза от наступившей войны где-то за горизонтом.

   -Скажи, Дима, где он сейчас? – посмотрела на небо Факши, – Ты думаешь... там ему хорошо?

   Я посмотрел на небо, а вокруг шумели машины и пахло бензином и краской – видно у кого-то хватило ума привести в порядок остановочный павильон.

   Небо – это всего лишь иллюзия...

   -Он сейчас наверняка там только выше... Выше воздуха, – произнёс я, – не знаю, как там, но думаю куда лучше, чем здесь.

   -Я теперь совсем одна, – проговорила Факши, но перестала плакать и с какой-то слабой надеждой посмотрела на меня. Скоро наступит зима...

   -Ты не один, если у тебя над головой звёзды, – сказал Дима и вдруг как-то по особенному на меня посмотрел. А ещё у тебя есть я. Разве не так?

   Мы, в который уже раз посмотрели друг на друга, и он робко коснулся своими губами моих губ. Я не знаю, как это вышло, я никогда не целовалась прежде и, наверное, у меня плохо получалось. С неба сыпал дождь, где-то рвались снаряды, но сейчас я не думала ни о чём. Пусть случится конец света, лишь бы это никогда не кончалось!

   -А когда я умру, я буду видеть тебя? – открыл глаза Подорожник и увидел нас. Ему, наверное, действительно захотелось умереть, но он ничего не сказал, а лишь поднялся, вытер рукавом кровь с разбитого лица и побрёл прочь, не останавливаясь и не глядя на нас.

   Ребята учатся быть взрослыми. Ценой испытаний, лишений и потерь. Я никогда не хотела причинить мальчугану боль. Но была уверена, что всё пройдёт.

   Потом я узнал, что Подорожник дважды пытался покончить с собой, и оба раза его спасали, стаскивая с перил Ленинградского моста. Думаю, это была любовь на всю жизнь. Лена, моя вечная любовь, вышла замуж, она меня даже пригласила на свадьбу, вряд ли желая чем-то обидеть. Как-никак я оставался её другом, мы часто перезваниваемся и теперь, когда университет давным-давно остался позади, как побитая временем станция не знающего обратного пути поезда дальнего следования. Вытряхнувшись где-то на полустанке, мы попытались не потеряться в большой жизни, которая может напасть неожиданно, когда не ждёшь никакого удара. Впрочем, Лене вообще было сложно потеряться. Они вместе с Вадимом уехали в Москву, вероятно, тот, даже тысячу раз победив, по-прежнему считает меня соперником. А я его никем не считаю. Может быть, потому, что в сердце моём кроме Лены живёт ещё девочка с именем моего слонёнка...

   ...Я не знаю, что было со мной потом. Наверняка что-то было, коричнево-серое с фиолетовыми прожилками. Я ушёл навсегда, оставив в тёмном переходе несколько мокрых коробок да старое одеяло, о которое спешащие на свидание парни любили вытирать ноги.

   -Ты почистил ботинки, Лёша? Какая ты прелесть!

   ...Я уходила из этого мира, не надеясь, что мир когда-нибудь вспомнит меня.

   Я никогда её не забуду... Беззвучная, безголосая серость календаря в декабре покрывается снегом, чтобы потом всё начать сначала... Факши, где ты?... Коробка была уже наполнена газетами по самое «не могу», я старался не глядеть на них, потому что обещал ей, что статьи не будет, и не сдержал слова. Кто я после этого теперь? Думая об этом постоянно, я накануне забежал к Расчешиське, зная, что он меня выручит.

   -Мне нужен бензин, – заявил я, проходя на кухню, – у твоего брата есть гараж, не так ли?

   Расчешиська положил две ложки кофе в стакан с газированной водой, потом понял, что ничего толкового не получилось, и уставился на меня, будто я был в чём-то виноват.

   -Я же говорил, что всё кончится огнём, – укоризненно произнёс парень, обвиняя меня в том, что я ему не поверил, – и не вздумай сейчас со мной спорить!

   Ни с кем спорить я не собирался. По крайней мере сейчас. Мне нужен был бензин и поскорее.

   -Я бы мог сам купить, – объяснил я, не желая лишних вопросов в свою сторону. – Просто дома нет ни канистры, ни чего другого подходящего. Да и я сейчас просто-напросто на мели.

   -Ты уверен в том, что собираешься сделать, брат? – после некоторых раздумий сказал Расчешиська, – Ты хорошо подумал?

   -Да, – твёрдо проговорил я, отвечая на эти и другие вопросы, которые парень так и не успел задать.

   И – голос, будто бы сквозь пелену тумана.

   -...немного позднее, правда, но сломалась машина, можете так Стендалю и сказать.

   «Вряд ли он с этим смирится», – улыбнулся я, но вслух ничего не сказал. Нужно было спешить.

   -Тираж больше чем обычно, – предупредили меня в типографии напоследок, – придётся ещё раз возвращаться.

   -Ничего, я донесу, отмахнулся я, взял коробку и ни с кем не прощаясь, вышел. Вы не виноваты, друзья, что напечатали сегодня ложь на страницах газеты и даже Стендаль не при чём. Спрос только с меня, и я отвечу за то, что сделал. На улице сегодня было холодно, но на моё счастье дождь остался в далёком Вчера, и опавшие листья были почти что сухими.

   ...бесцветными, как календарь к декабрю...

   ...лишёнными даже возможности опустошения...

   Я не стал подниматься в свой корпус, дотащил газеты до футбольного поля, остановился и огляделся по сторонам. Никого не было вокруг: игроки зевали на лекциях, а кто не зевал, тот просто-напросто спал, прикорнув на задней парте.

   Как-никак вчера были матчи Лиги Чемпионов... Впрочем, я сейчас не думал о них. Поставив коробку на землю, я засыпал её сухими листьями, щедро полил получившуюся кучу бензином (спасибо Расчешиське) и чиркнул зажигалкой.

   Мне холодно, а отопления в нашем доме так и не дали. Я так хочу согреться, но тёплая куртка по-прежнему лежит на верхней полке шкафа и ждёт первого снега. Обогреватель ждёт горячих батарей, он не хочет, чтобы о нём вспоминали. Каждый день, просыпаясь рано утром, я вспоминаю, что тапочки порвались несколько дней назад, а значит, ещё вечность – по ледяному и неизбежному. Но линолеум устал греться от моих холодных ног, а больше в мою квартиру никто не заходил, целый день стояла она пустой и холодной, глядя своими потускневшими оконцами-глазами на редко появляющееся солнце.

   Холодно, ветру постоянно со мной не по пути, мне всё время приходится идти ему навстречу, сжимая кулаки, чтобы пальцы не мёрзли, ускоряясь, чтобы согреться, задыхаясь... от воздуха.

   Сердце... тук, тук...

   Всё равно всё кончится огнём...

   Весело взметнулось пламя, превращая в пепел листы и листья. Тираж больше чем обычно – значит, на несколько молекул дольше будет гореть костёр. Я не думал о том, что со мной сделает Стендаль, ни о том, что скажут ребята, узнав о моём поступке, ни даже о том, как я буду жить, если отец в ближайшие дни не пришлёт деньги. Мне просто за последние несколько недель в первый раз стало по-настоящему тепло. Случайные прохожие останавливались, глядели на костёр, и, кто знает? может, и в их душах оттаивала и просыпалась надежда?

   По дороге, как и вчера, неслись машины, как-то нехотя направился в мою сторону милиционер. А я стоял, держал в руках канистру с бензином, глядел на догорающий костёр и улыбался. Слово, данное девочке, было сдержано.

   На полу – вчерашние газеты, соседям холодно пить пиво на голом цементном полу. На стенах написаны неприличные слова, наверное, потому и ни одна лампочка не горит в подъезде, чтобы не замечать. Кто-то после смерти попадёт в ад, кто-то в рай, а я хочу, чтобы здесь однажды родился свет. На всех этажах и в каждой душе, как мечтала Факши. Тем же вечером после костра я отправился в переход, но девочки не было там. Не было её ни завтра, ни послезавтра – никогда.

   Факши, где ты? Я буду долго ещё ходить каждый вечер в переход, надеясь встретиться с тобой. У моего слонёнка один глаз зашит вдребезги, а второго и вовсе нет. Но когда я открываю шкаф и со смущённой улыбкой смотрю на моего друга детства, я вспоминаю о тебе, весёлой девчонке из подземного перехода, научившей меня жить. Однажды на моё имя пришло письмо. На нём не было обратного адреса. Дрожащими руками вскрыл конверт, в мою ладонь упала открытка с видами Евпатории. Я знал, что ты сдержишь своё обещание.

   Мне удалось добраться до бункера, когда мои остановившиеся часы показывали половину девятого. Где-то вдали, за расколотым горизонтом, ещё гремели снаряды, но я знал, что это очередная иллюзия, что уже не может быть ничего. Девушка с обожжённым лицом ждала меня, я знал, что она не уйдёт.

   -Извини, что опоздал, – улыбнулся я. С потолка бункера капала вода, отсчитывая мгновения, которые осталось просуществовать этому миру, – На дорогах пробки.

   Кап... кап... кап... Она не ответила. Она вообще редко отвечала, когда ей не хотелось, и вся семья к этому привыкла. Теперь не было никого, кроме меня, её и воды пытающейся как можно быстрее сорваться с потолка бункера.

   Кап... кап... кап... Через десятки тысяч лет мог бы наступить всемирный потоп, но за это время люди разучились бы не только строить ковчеги, но и застёгивать себе штаны.

   Кап... кап...

   -Как тебя зовут? – спросил я, понимая, что это глупо.

   -Нашим детям важно знать имя отца, – глухим голосом проговорила девушка. – Имя матери не имеет значения.

   Кап... Кончилось... Как страна поцелуев на изломе детства. Последняя капля, с трудом расставшись с потолком, запуталась в моих волосах. Время остановилось.

   -Пойдём, – сказал Вечер, и они выбрались из бункера. Дворняжка, неизвестно откуда взявшаяся здесь, обнюхивала по очереди то девушку, то Вечер и, наверное, радовалась, что ещё кому-то нужна.

   -Кто это? – удивлённо спросила девушка с обожжённым лицом, – Разве в этом мире может быть кто-то кроме нас?

   -Наверное, – ответил Вечер, – его должны звать Человек.

   -Видишь вон тот свет впереди? – вдруг воскликнула девушка, и Вечер увидел робкие, беззащитные лучики где-то на северо-западе, – Это рождается наша планета.

   ...Они шли по тихой уставшей от войны пустыне: девушка с обожжённым лицом и Вечер. Человек всё время убегал вперёд, веря, что впереди будет много колбасных шкурок и ещё чего получше. Было тепло: земля ещё не успела остыть. Но северный ветер, неизвестно как пробравшийся сюда, пытался запорошить песком глаза, бил в лицо, злился, понимая, что эти упрямцы ни за что не повернут назад, потому что впереди их ждёт сотканный свет пока безымянной планеты, с нетерпением ожидающей своих героев.

   ...А на востоке падая в разверзнутую бездну вселенной, в последний раз заходило Солнце. Впереди рождался новый мир.

   2006 – 27 февраля 2008

   Омск

   1

   ФАКШИ И ШКАФ

   -Думаешь, легко?

   -Да, легко. Воздушным шарикам с гелием в душонке.

   -Думаешь, забыл?

   -Да, забыл. Многое. Но не тебя.

   -Думаешь, конец?

   -Да, конец. Плавно переходящий в начало.

   Серафиме Орловой и детским игрушкам, по счастливой случайности не оказавшимся на свалке.

   Автор.

   -Кому это принадлежало?

   -Тому, кто ушёл.

   -Кому это будет принадлежать?

   -Тому, кто придёт...

   Артур Конан Дойл.

   Кто-то верит, что после смерти попадёт в ад, кто-то в рай, а кто-то просто любит рожки с яблочным повидлом. Я отношусь к третьим. И не потому, что не хочу в рай. Просто думаю, там некому выпекать рожки.

   Потолок. Белый, белый, кажется только что побелённый. Но я знаю, это не так, меня хитрому потолку не провести. Вон там возле шкафа поселилась паутина – сколько я с ней мучился, становясь на некоторое время лучшим другом веника (или наоборот?), а пауку-трудяге видно всё нипочём, ткёт и ткёт свою, казалось бы, вечную нить, но я знаю, что всему в этом мире приходит конец. Вчера в нашем подъезде бегала крыса, пугая начитавшуюся Стивена Кинга малышню, а сегодня, спускаясь выбросить мусор, я заметил дохлую мохнатость на последней ступеньке лестницы, и удивился даже, подумав, неужели всё? Специально подошёл ближе, думая, что может быть, это какая-нибудь другая крыса, заплутавшая в наш подъезд, но потом убедился, что крыса та самая, просто ей не повезло малость. Но зато может, ей теперь не холодно. А я застываю под белоснежным потолком с паутиной в углу.

   Осторожно, лишь кончиками пальцев прикасаюсь к батарее и тут же отдёргиваю их. Отопления нет. Трубы похожи на ледяные сосульки, словно вчерашней ночью прокрался сюда злой дедушка Мороз и заколдовал их. А обогреватель далеко, на верхней полке шкафа, строить пирамиду из стульев, чтобы добраться туда, мне не хочется, и я влез в просторный свитер отца, натянул шерстяные носки, чтобы прогнать поселившийся в комнате холод. На улице может, можно было согреться, пробежав кросс до остановки, но в старой куртке было холодно, а новая пряталась где-то рядом с обогревателем на пугающей меня верхотуре шкафа.

   А ещё в шкафу жил слонёнок Факши. Мягкая плюшевая игрушка моего ушедшего навсегда детства. Один глаз у слонёнка был беспросветно зашит чёрными нитками, а второй видно и вовсе отсутствовал: вероятно, когда-то отцу на фабрике просто продали бракованное изделие за полцены. Мне же тогда не было важно, какой там у слонёнка глаз: я всей душой привязался к нему, кормил манной кашей на завтрак, удивляясь, почему же слонёнок так плохо ест, ходил с ним гулять во двор, повязывая на шею слонёнку бабушкин шерстяной платок, чтобы моему Факши не было холодно промозглыми зимними вечерами.

   И ровно в десять мы с ним вместе ложились спать. Иногда, когда у меня вдруг начинала болеть голова – раньше, но чаще всего – в десять. Факши засыпал сразу же, а я – как придётся: иногда после какого-нибудь жуткого фильма я вообще не мог уснуть и, боясь неизбежных кошмаров, просто смотрел на потонувший во мраке кареглазой ночи потолок. Только не заснуть! Но, в конце концов, сон всё-таки одолевал меня, и мохнатые четырёхголовые чудища начинали появляться неизвестно откуда, будто кто-то приглашал их в гости, и кружили жуткий хоровод вокруг моей постели.

   А что снилось Факши, я не знал. Я и сейчас не знаю, снится ли ему что-нибудь. Может, это перестало меня интересовать, не стану же я сейчас спрашивать у папы, могут ли видеть сны слонята, да ещё и с зашитыми глазами? Но иногда, случайно натыкаясь на Факши, я говорил ему шёпотом: «Привет. Ну, как дела?» Говорил, чтоб не забыть. О мягкой плюшевой игрушке моего ушедшего в никуда детства.

   И о ней.

   Полка первая. Перекрёстки дождей.

   Все мы состоим из молекул, молекулы из атомов, а атомы,... атомы состоят из нас.

   Факши.

   Шесть пятьдесят три.

   Будильнику неохота так рано вставать, он долго потягивается на холодном полу моей спальни, ругает про себя мои занятия в первую смену, меня самого и, наконец, хрипло и недовольно звенит, желая всей душой, чтоб его поскорей выключили и оставили в покое. Я несмело вырываюсь из объятий липкой черноты, прогоняю подальше навязчивый сон и, дотянувшись до будильника, унимаю его недовольный хрип. Спокойного утра тебе, будильник!

   Но так вот сразу я встать не могу, мне нужно ещё немного полежать в постели и подумать о чём-нибудь приятном. Ох, что бы такое вспомнить? И как на грех ничего хорошего на ум не идёт!

   Шесть пятьдесят шесть.

   Будильник косится на меня, недовольно сопя: «Ну, брат, я разбудил тебя, как ты и хотел. Поднимайся, что, выходит, я зря звенел, надрывался? Пора, брат!»

   Но в комнате гуляет сквозняк, и расставаться со своей постелью не хочется. Всё-таки, какое хорошее у меня ватное одеяло, мягкое и тёплое!

   Ровно семь. Будильник повалился на бок и заснул, не желая больше обо мне думать. Верно, решил, что меня и из пушки не разбудить. Решительно откидываю одеяло прочь и чувствую Холод. Почуяв, что я безоружен, он нападает отовсюду: из незаделанных щелей в окнах, с балкона, дверца которого никогда плотно не закрывалась, с коридора, встречающего меня липкой тишиной. Семь ноль одна, но лежать мне больше не хочется, и я вскакиваю, понимая, что ещё несколько минут в тёплой постельке – и в университет я точно попаду лишь ко второй паре, если не позже. Нашариваю на ощупь тапочки, не нахожу их, как то с удивлением вспоминая, что они порвались три дня назад и бегу в кухню, привычно обжигаясь о холод линолеума. Отопление обещали дать только послезавтра, а значит, ещё два дня босыми ногами – по ледяному и неизбежному. Привычно нашарил в темноте кнопку выключателя и зажёг свет, надеясь, что станет хотя бы немного теплей.

   Надеясь.

   Тусклая лампочка на кухне прогнала мрак, но не победила его окончательно, затаился хитрец в тёмный уголок, чтобы снова выпорхнуть, когда кончится свет. Часы, дремлющие на холодильнике, показывали половину девятого, но я не верил им – в таком холоде поневоле убежишь вперёд, чтобы согреться. Пряник, обещающий абрикосовую начинку внутри, одиноко лежал на столе, ожидая своей участи, я разломал бедолагу, никаких следов абрикосового повидла не обнаружил, и почему-то мне в первый раз за всё не слишком уж весёлое утро стало скучно. Захотелось выпить кипятку, но чайник замёрз на газовой плите, а разогревать его времени уже не остаётся, и я небрежно наливаю в стакан этот вчерашний кипяток, оставляя пролитые кляксы холодной воды на выцветшей клеёнке, обклеенной липкой коричневой лентой. Маленькие моря на абсолютно плоской земле...

   Семь ноль семь. В сторону недопитый холод в стакане и фальшивый пряник. Времени нет. В восемь начинаются занятия, а до универа ещё ехать и ехать. И хорошо ещё, если на дороге не будет пробок.

   Немного подумав, я открыл холодильник, по привычке немного удивившись тому, что лампочка внутри не горит. Потом удивился, потому что забыл, зачем я полез в этот холод, когда и без того тепла нет, для чего-то вспомнил анекдот про то, что чукчи в холодильниках греются, потом понял, что я не чукча, наконец, нашарил на нижней полке одиноко жмущийся к стенке апельсин, подумал, что на коротком перерыве его можно будет смело сжевать, и весело вытащил маленькое солнце на холодную свободу моей квартиры.

   Быть может, станет хотя бы немножко теплей.

   Без молекулы семь. С потолка подземного перехода капает холодная, пахнущая гниющими листьями влага. Возможно, это нахлынувший на Город дождь, впрочем, я не уверен. Можно высунуть нос из распахнутой пасти подземного, но там наверху не осталось тепла, и ледяной ветер угрюмо разносит по Городу остатки осени. Люди устало скатываются в невыспавшийся переход, словно лишние горошины в неприкрытость тарелки. Человек, с добрым утром, с добрым утром, Люди! Нет, не кидайте мне монетки, я не нищий! Я просто здесь спасался от ветра. Вот пройдёт несколько молекул, и я буду петь – вот тогда и кидайте мне копейки или рубли, если не жалко. А если жалко, я спою и за так, потому что просто люблю петь. Только... почему так холодно? Скорей бы уж пролетали молекулы...

   Капризный замок входной двери не хотел подаваться, прокручивался, да и вдобавок ключ отдавать не хотел. Будто бы понимал, что времени у меня совсем нет, и смеялся, выплёвывая, наконец, ключ в мою дрожащую ладонь. Лишь только с раза пятого (шестого? седьмого?) замок понял вдруг, что досадил мне как следует, и позволил себя закрыть, безразлично отрыгнув ключ. Верно тоже, озорник, захотел спать.