Текст книги "Факши и шкаф (СИ)"

Автор книги: Игорь Федоровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

   Двадцать два пятьдесят девять.

   Мелкий противный дождь встретил меня на улице, хотя я совсем его не ждал. Коробка быстро намокла и я, обречённо вздыхая, подумал, что донести газеты сухими сегодня мне вряд ли удастся.

   Ускорив темп, я направился по будущему асфальту. Ещё месяц насад весь университет шумел о том, что к третьему корпусу наконец-то сделают удобный во все времена года спуск. На разбитое Ничего, которое и асфальтом-то нельзя было назвать, навезли и уложили гравий, а немного погодя – песок. На этом дело и кончилось, несколько дней спустя наступила осень, обрушив на город первые холодные ливни. Песок превратился в грязь благородного происхождения, а гравий остался гравием, погрустневшим, погрязневшим и потерявшим надежду на асфальтное будущее. Я печально взглянул на свои до блеска начищенные вчера ботинки, подумал, что на дорожке ещё не так грязно, и стал осторожно спускаться. Рядом шумела большая дорога, по которой весело вниз и истерично вверх мчались машины, пытаясь чего-то добиться, прожив очередной день, обязательно обогнать какой-нибудь столетний «запорожец» и к вечеру забыться в гараже, холодной железной коробке без окон и неба. А так порой хочется поглядеть на звёзды!

   А мне не хотелось. Да и не было на небе звёзд, затянуто оно было слепой серью, и не было конца этому плотному серому одеялу, даже замёрзшее солнце, устав светить холодным светом ушло, не обещая, вернётся ли ещё когда-нибудь.

   Я верил, что вернётся. Пройдя будущую дорожку, я, срезая угол, прошёл через футбольную площадку. Ещё вчера здесь пинали мяч мускулистые старшекурсники с разных факультетов, сегодня на поле было уже грязно, да и все игроки сейчас сидели на лекциях и делали отчаянные попытки доказать преподавателям, что в их студенческих головах помимо футбола есть ещё много чего интересного.

   А в моей голове сейчас жила одна неуёмная мысль: Поскорей бы разделаться, наконец, с надоевшими газетами! Всё-таки это ужасно, когда неожиданно, как снег на голову, сваливается какая-то работа. Сидел бы сейчас на паре и с Леной Луговой переписывался, не боясь, что Угрюмцева заметит.

   А ещё плохо было то, что вниз в типографию я всегда шёл налегке с пустой коробкой, а возвращался обратно нагруженный как верблюд в караване. Что сказать, удобнее некуда. Но, стараясь быть оптимистом, я всегда убеждал себя, что типография вообще могла быть дальше на несколько вёрст, и тогда мне бы пришлось совсем несладко, как отставшему от каравана верблюду. Но, успокаиваясь, я снова начинал быть пессимистом, а дождик капал и капал, не задумываясь: «Зачем?»

   Укрывшись, наконец, от дождя в корпусе, я облегчённо вздохнул. Доставать студенческий мне было лень, и я улыбнулся охраннику как старому приятелю, с которым ещё вчера распивал самогон на той же футбольной площадке, и попытался незаметно проскочить мимо. Но номер не прошёл, коробка выдавала меня с головой, и пришлось лезть в карман за студенческим. Получив разрешение пройти, я быстро миновал вахту и завернул в коридор. Тусклые лампы здесь горели через одну, а единственное окно было беспросветно забито фанерой. По привычке я нашёл выключатель, посмотрел, как весело зажглись остальные лампы, прогоняя прочь клочья залетевшего с улицы мрака, улыбнулся неизвестно кому и спустился в цокольный этаж.

   Здесь было ещё неприветливей. И свет трусливо сочился неизвестно откуда: лампочки попрятались по углам, и каждая испуганно изучала меня близоруким глазом. А иные безжизненно глядели из тёмных углов, и тут я не мог найти выключатель, чтоб их воскресить. Смирившись с полумраком, я нашёл знакомую до боли дверь типографии и распахнул её.

   Чтоб в мои глаза ударило слепое солнце, с трудом пробившееся сквозь серое одеяло неба и заглянувшее на несколько мгновений в подвальные окна.

   -Здравствуйте, – сказал я как можно вежливее, – я пришёл за остатками «Студенческой правды». Можно забирать?

   У каждого человека свой дождь. В душе, в мыслях, а кому-то хватает и того, который порой целыми днями стучит в окна, приглашая на прогулку. Но люди не хотят общаться с дождём, отменяют намеченные на выходные шашлыки за Городом и, добравшись до дома, сушат зонты у холодных батарей. Вы не понимаете, люди! Дождь одинок, вот и хочет поговорить с вами. Правда, на своём языке, вашего он так и не может выучить. Я иногда слушаю и понимаю, а иногда дождь понимает меня, и мы ждём новой встречи и нового общения, чтобы, наконец, понять друг друга одновременно. Человек не очень-то любит дождь, я знаю, ему лучше сидеть в переходе и нос оттуда не высовывать, но какая собака может бросить своего хозяина! И мы мокнем, глядя на шумный перекрёсток, в эти минуты превратившийся в перекрёсток Дождя. И мы мокнем,

   А люди раскрыли зонты и не боятся дождя, укрывшись под разноцветными крышами. Нам не страшен серый дождь... А впрочем, зачем его бояться? Ведь у каждого человека он свой... А может быть, каждый просто считает один на всех дождь своим?...

   Когда я подходил к крыльцу родного корпуса, меня догнала Настя Безуглова. Недавно покрашенные в рыжий цвет волосы очень шли к её зеленоватым глазам, в которых каждый мог без труда обнаружить хитринку. Я удивился, потому что считал, что Настя давным-давно на паре.

   -Привет, – проговорил я, поняв, что наконец-то стою на настоящем асфальте, и с завистью поглядев на красный зонт девушки. Коробка была нетяжёлой, и опоздавшие родиться вчера газеты с нетерпением ждали встречи со своими подругами. – Я и не думал, что Угрюмцеву все прогуливают коллективно.

   Настя рассмеялась.

   -И вовсе не коллективно. Просто у меня уважительная причина, я спала.

   Я поставил коробку на первую ступеньку корпуса и тоже от души расхохотался.

   -Очень уважительная причина, понимаю. Может, зонтиком поделишься? А то мои бедные газеты совсем промокнут.

   Настя небрежно скользнула взглядом по коробке и махнула рукой.

   -Они всё равно мокрые, их уже не спасти. Как там поживает ваш Стендаль?

   Такого поворота разговора я не ожидал. С чего бы это Настю заинтересовал шеф? Он ей не брат, не сват – никто.

   -Как? Не кашляет пока, – пожал плечами я, – а ты что, с ним знакома? Я думал раньше, что ты и в глаза-то его не видела.

   -Как же не видела? – немного обиженно посмотрела на меня Настя, – Он такой... молодой... Сколько ему? Двадцать четыре? Или ты не в курсе?

   -Ему тридцать шесть, – недовольно пробормотал я, начиная понимать, куда Настя клонит, – что, собираешься вскружить ему голову? Поверь, ты не в его вкусе.

   -О чём ты? – попыталась притвориться дурочкой Безуглова, думая, что меня так уж просто провести, – Я просто спросила, потому что интересуюсь, кто вообще в универе работает. А что, вдруг захочу заметку в газету написать?

   Я только лишь усмехнулся. Если бы Настя сама написала хоть пять мало-мальски связанных предложений, пусть даже с десятью ошибками в каждом слове, как обычно, глядишь, тут же случился бы конец света. Однако Безуглова шутить не собиралась, она уничтожающим взглядом посмотрела на меня, поднявшись для солидности по ступенькам. Мало радости стоять под неумолкающим дождём, пусть даже ты под зонтиком. Мне же радости досталось ещё меньше, и я, по привычке легко подхватив коробку (когда там мало газет, одно удовольствие её тащить), тоже поспешил наверх. Здесь было относительно сухо: под козырьком, и чуть поодаль у самой двери курили, переговаривались, гоготали. Российская футбольная команда накануне опять проиграла, так что гоготать было над кем.

   -Ты сейчас на пару? – спросил я у Насти, – Всё равно ведь звонок скоро.

   -Я, в отличие от некоторых, аккуратно хожу на лекции, – проговорила Настя, делая акцент на «аккуратно», – главное Угрюмцевой на глаза показаться, она и не заметит, что меня полторы пары не было.

   -Ну, ну, – усомнился я в Настиных словах, – у нас в двести пятнадцатой сегодня, в двести двадцатой ремонт. Не заблудись. А на Кирсанова я приду, а то придётся потом писать реферат за сегодняшний прогул.

   -Не напоминай мне о рефератах! – умоляюще проговорила Настя. Кирсанова прогуливала она частенько, а делать рефераты ей было просто лень, – Я побежала, некогда мне с тобой!

   Выслушав деловой тон девушки и проводив её взглядом, я поднял с печальных ступенек универа промокшие до пробелов газеты, улыбнулся, дабы немного прогнать мокрую уличную серь и уверенно поднялся по ступенькам.

   Подорожник появился как обычно внезапно, будто бы вышел из-под промокшего асфальта. Дождь уже давно не делал мальчугана чище, его вряд ли спасла бы и хорошая ванна, которую всё равно было негде взять, и Подорожник гордился своим чумазым лицом, как Божьим даром и нисколько не смущался, когда прохожие морщили носы и ускоряли шаг, проходя мимо маленького бродяжки.

   -Привет, Факши! – обрадовался мальчик, увидев меня, – Почему ты здесь одна мокнешь? Пойдём вниз!

   -Смотрю, как рождается новый мир, Подорожник! – радостно ответила я, пытаясь перекричать гул машин.

   Мальчуган для верности огляделся по сторонам, но ничего нового не увидел, разве что в урнах прибавилось мусора, да киоск с мороженым был закрыт, видно продавец убежал домой, испугавшись осадков. Дождь слабел, оставаясь робкими тёплыми каплями в холодных лужах. Земля начала остывать, но мне думать об этом не хотелось: как-никак летом мороз не выгонит из любимого перехода.

   Подорожник же сегодня, похоже, вообще не думал о плохом.

   -Я вспомнил! – сообщил он мне радостную новость, – Проснулся вдруг и вспомнил, что мне сегодня девять лет исполнилось. А это значит, у меня день рождения, Факши! Готовь мои подарки!

   -Но что же я тебе подарю, Подорожник? – смутилась я, – Я же не знала, что у тебя сегодня такое событие...

   -Обещай мне одну вещь, – бойко произнёс мальчуган, будто уже знал, что бы я могла ему подарить.

   -И какую же? – удивилась я.

   -Ответить «да» на один вопрос, – Подорожник вдруг смутился и покраснел, словно перегрелся на солнце, которое так и не проснулось сегодня.

   -И какой же? – мне уже и самой стало интересно, о чём это Подорожник может меня спросить, – Говори смелее.

   -Ты выйдешь за меня замуж, когда я вырасту?

   -Что? – не поняла я, ещё надеясь, что Подорожник хотел спросить что-то другое, но почему-то сбился, – Ты именно это хотел спросить?

   -Да, – потупясь, проговорил мальчуган, – только не начинай мне твердить, что я маленький. Мне уже девять, а скоро я ещё подрасту, ты веришь?

   -Конечно, верю, – успокоила его я, – но зачем же замуж? Мы вроде бы и так с тобой прекрасно ладим друг с другом.

   -А я тебе буду самые лучшие картофельные очистки находить! – обрадованно прокричал Подорожник, пытаясь уговорить меня, – Ты же знаешь, что я умею.

   -Мне скоро семнадцать, Подорожник, – безнадёжно сказала я. Безнадёжно для Подорожника. Честно говоря, я не знала точную дату своего рождения, но в том, что мне будет семнадцать, была уверена.

   -Ну и что? – не желал сдаваться мальчуган, – Ну и что?...

   -Ничего особенного, – ответил я на немой вопрос Стендаля, – редакция цела, не сгорела, не обвалилась, не взорвалась. Всё в порядке.

   Кроме того, что мир скоро сдохнет.

   -Ты уже подумал, о чём будешь писать? – безразличным тоном проговорил шеф. В понедельник статья должна лежать на моём столе.

   И погрузился в свои бумаги, показывая всем своим видом, что больше со мной дел иметь не желает. Я подхватил свою сумку, кивнул Вечеру и поспешил на пару.

   Нужно было опередить запаздывающий звонок.

   Полка вторая. Когда кончился дождь,

   наступила тишина. Цвета старых обоев с незабудками по краям. Тишина длиной в сорок секунд. Сорок секунд до звонка, обжигающе громкого, всегда дающего надежду. Долгий – означает, что кончилась пара, короткий, что лишь половинка.

   Когда кончился дождь, я полез в сумку за ручкой, чтобы написать её имя на подоконнике, пока никто не видит. Но никакой ручки я не нашёл, а лишь понял, что мне придётся снова тащиться в редакцию. Всё-таки память не губка: что-то впитала, а что-то и утекло.

   Редакционный фотоаппарат, который наделал мне утром проблем, по-прежнему лежал в моей сумке.

   Полка третья. Девушка, которую я люблю.

   На сей раз меня вообще никто не заметил в редакции, словно я был не я, а лишь лёгкий ветерок, на который можно и не обращать внимания. Стендаля не было, наверное, отправился в столовую, а Вечер по-прежнему находился в Ираке, надеясь спасти неизвестную девушку, которая так боится американцев. Поняв, что делать мне в редакции нечего, я положил фотоаппарат на стол и молча вышел. Не нужно шуметь,

   завтра они снова введут войска в Ирак. Я не могу избавиться от этой мысли, она слилась со мной, и стала частью меня. Я боюсь взрывов, но я должен её спасти, пусть даже ценой собственной жизни. Пусть меня расстреляют холодным октябрьским утром, впрочем, в Ираке наверняка будет теплее, чем здесь. Да, мой друг, тебя расстреляют...

   и тебе воздастся за это.

   В коридоре я наткнулся на Расчешиську. Это было чудо номер один нашей группы. Казалось, он никогда не брал в руки расчёску, а если и брал так только затем, чтобы чесать ею под мышками. Длинные светло-русые волосы Расчешиськи не знали никакого порядка, словно вздорные сорняки на опытном огороде. Парень стоял у стены и упорно ковырял её пальцами, словно хотел дыру в безвоздушное пространство провертеть.

   -Привет, – кивнул я ему, – Лена Луговая пришла в универ?

   -Да, брат, – отозвался Расчешиська, – вот только ты ушёл, и она пришла.

   -Правда? – разозлился я, как будто Расчешиська был тут в чём-то виноват, – Какая жалость! Но почему ты так быстро её заметил? Смотри, парень, это моя девушка, я за неё и в стену вогнать могу.

   -И не жалко? – продолжая колупать стену, проговорил Расчешиська.

   -Жалко? – расхохотался я, – Кого? Тебя? Не смеши.

   -Стену, – ответил Расчешиська, продолжая заниматься своим делом. Завтра они снова введут войска в Ирак, а мы так и будем заниматься своими делами, будто это нас не касается.

   -А зачем ты казённые стены портишь? – не отставал я, – Смотри, а то здание рухнет, и все мы сдохнем, понятно тебе?

   -Не все, я сейчас ухожу, – как-то, между прочим, бросил парень, – Кирсанов надоел до чёртиков. Сдохнут только те, кто останется в универе.

   Тут меня мороз пробрал по коже. В прошлую сессию Расчешиська также ни с того ни с сего подошёл ко мне и сказал, что латинский язык мне ни за какие коврижки не сдать. Я, конечно, посмеялся над парнем и послал его куда подальше, но это не помогло, и латынь я сдал только с третьего раза, когда дверь универа готова была уже громко захлопнуться за моей спиной.

   А ещё Расчешиська угадывал наши оценки на экзаменах, словно это кайф ему доставляло. В группе нашим девочкам это не очень-то нравилось, потому Расчешиську и не любили. Сам себе парень почему-то больше тройки никогда не мог угадать и учился еле-еле, может быть просто потому, что конспектов ему никто списывать не давал, а делать их самому было просто лень, стену-то колупать куда проще!

   Не желая больше тратить время на пустую болтовню, я бодрым шагом направился в аудиторию. Расчешиська не соврал: Лена была там. Болтала с Авдеевой и Огоньковой о сегодняшней проверочной работе у Кирсанова, про которую я со своими газетами и пустыми разговорами совсем забыл.

   -Привет, Лена, – улыбнулся я, оглядев чьи-то вещи на парте девушки – кто с тобой сидит?

   -Петренко, – ответила Лена, – она к проверочной не готова, вот и хочет, чтобы я ей подсказывала.

   -Перебьётся, – поморщившись, ответил я, отбросив сумку Лизы на заднюю парту, – дома надо готовиться, а не на подсказках подружек выезжать. Я – к тебе.

   -Боюсь, что Лиза не будет в восторге, – улыбнулась Лена. Похоже, ей понравился мой отчаянный поступок, а мне только это и было нужно.

   -Лен, я тебя сегодня провожу домой, сказал я, выдирая из Лизиной тетради двойной лист, – Представляешь, сегодня никакой работы нет!

   О злосчастной статье про счастливые дни студентов я предпочёл не говорить: до понедельника времени ещё вагон.

   -Ты зачем чужую тетрадку портишь? – вздохнула Лена, укоризненно глядя на меня, – Мог бы попросить, у меня всегда запасная чистая с собой.

   -Да ну, Лизка даже не заметит, – махнул рукой я, – нашла о чём вздыхать! Ты лучше подумай, куда мы пойдём после пары. Погода, смотри, превосходная!

   Словно подтверждая мои слова, на сером капризном небе появилось робкое ослепшее солнце. Его невидящие лучи лениво скользнули по университетским окнам. Кончившийся две жизни назад дождь больше не напоминал о себе, а промокшего асфальта в окно видно не было.

   -Правда? – равнодушный взгляд на улицу за запылённость оконных стёкол. Солнце, убеждённое в том, что в этом мире оно никому не нужно, поспешно скрылось за темноокими тучами, чтобы без проблем укатить на запад. Небо потемнело и задумалось. Дождь мог пройти, прошелестеть, пролететь, но это, по сути, всё было одно. А мне никакой дождь сейчас, конечно, нужен не был.

   -Правда, – поспешил заверить я Лену, – просто сейчас день ото дня темнеет раньше, вот потому и небо серое. Пара закончится, так совсем посветлеет, я обещаю!

   В моих словах сейчас напрочь отсутствовала логика, но мне на это было наплевать. Только что-то говорить, не останавливаясь, не умолкая. Иначе – проиграю. Как можно было заставить небо посветлеть, я не знал. Просто мне очень хотелось пойти с Леной по засыпанному осенними мгновениями Городу.

   -Дима... – попыталась, было, что-то сказать Лена, но я воодушевлённый предстоящей прогулкой, продолжил.

   -Хочешь, мы пойдём в наш парк культуры? Ты всегда мечтала побывать в парке, а отправиться туда вдвоём, я думаю, ещё более чудесно!

   -Дима... – тут Лене не дал говорить звонок на пару. Длинный безжалостный. Девочки с неохотой отправились на свои места: проверочная работа никого не веселила. Лизка, заметив, что её сместили, хотела, было, устроить скандал да поняла, что сейчас вся группа всё равно занята подготовкой и успокоилась, тоже уткнувшись в свою тетрадь.

   -Да? – рассеянно проговорил я, пытаясь между тем найти ещё тысячу и одну причину пойти сегодня в парк, – У тебя, Лен, случайно ручки запасной не будет?

   Девушка молча открыла сумку, нашарила там запасную ручку и протянула её мне.

   -Спасибо.

   -Дима, мы сегодня не пойдём с тобой в парк... – будто бы в чём-то оправдываясь, проговорила Лена, – и вообще... никуда. За мной сегодня заедет Вадим. Он обещал.

   Лучше бы чемпион мира по боксу в тяжёлом весе меня под дых двинул. Так плохо мне не было никогда. Я хватал жадно распахнутым ртом безвоздушное пространство аудитории, а сердце моё словно упало в желудок, меня затошнило, и мой рот наполнился противной густой слюной, которую пришлось обречённо проглотить, пачкать пол при людях не хотелось.

   -Что с тобой, Дима? – испугалась Лена, заметив, что в аудиторию вошёл преподаватель. Может, сказать Кирсанову?

   -А это поможет? – упавшим голосом произнёс я, глядя на Лену, – Совсем забыл, у тебя есть запасной карандаш? А то на моём листке поля не расчерчены: Кирсанов будет сердиться.

   -Какая хорошая собака! – женщина лет пятидесяти долго стояла в переходе и слушала моё пение, словно вся быстрая жизнь Города подчинялась ей, – И не скажешь, что дворняжка. Как её зовут?

   -Это мальчик, – нисколько не смутилась я, – и вообще дворняжки частенько умнее породистых собак бывают. Потому что жизнь их многому учит.

   -Извините, – растерялась женщина, не зная, куда деваться от стыда, – я не знала.

   -Его зовут Человек, – ответила я, – всё в порядке, он не обиделся. Не обиделся ведь, Человек?

   Пёс дружелюбно помахал хвостом. Женщина успокоилась и лишь улыбнулась виновато. Потом оглядела мою старую, потерявшую цвет курточку, мне уже коротковатую. – Ты когда... со скольки лет стоишь здесь?

   Я немного подумала, даже попробовала посчитать по пальцам и не смогла ответить. Сколько я себя помнила, переход был моим родным домом, конечно, до наступления первых холодов. Тогда я уходила на теплотрассу или искала брошенный дачный домик, на моё счастье таковых сейчас стало много. Переживая очередную зиму, я снова возвращалась в свой любимый переход. Сначала менты гнали меня, грозились арестовать и даже отправить в тюрьму, но я знала, что предъявить мне они всё равно ничего не могут, и скоро перестала бояться их, как маленькие дети, подрастая, перестают бояться грозы или пьяницы-отца, поздно возвращающегося домой.

   Но мой дом был здесь, в уставшем от жизни подземном переходе, в котором день ото дня становилось всё холоднее.

   -А они... говорят, что у нас детям живётся как в раю, – вздохнула женщина, сунула мне в ладошку десятку и побрела прочь, пытаясь наверстать упущенное время.

   Я представляла себе, кто такие «они». Это те, кто придумывает законы. Я не имела понятия, как можно вообще их придумать, но меня постоянно мучил вопрос о том, почему они не придумают закон против бедности. Ведь это не выход выдумать его только для себя!

   Но у каждого мира свои короли. Я приготовилась, было, начать новую песню, как вдруг похолодела и попыталась раствориться в сумерках перехода. Со своими дружками по подземному уверенной походкой хозяина шагал Иерихон, зная, что пришло его время. Потому что

   Наверху

   Солнце катилось на запад,

   редакция быстро тонула в осенних сумерках. Сгинул в небытие, выполнив на сегодня все свои дела Вечер, экран монитора погас, как в небе под утро гаснут звёзды, надеясь вернуться вечером, когда придёт очередное сумеречное счастье. Стендаль не спешил зажигать свет, он, удобно устроившись в кресле, думал о статье, которая в понедельник удобно устроится на столе, улыбаясь только что напечатанными буквами. Потом посмотрел на часы, убедился, что стрелки можно рассмотреть с большим трудом и понял,

   что в редакции делать больше нечего. Даст ли мне ещё отсрочку этот мир или ничего уже не успеть? Завтра они уничтожат Ирак...

   Они не придумают законов против самих себя, а уж до других им совсем нет никакого дела,...

   ...если нет никакого дела, пора домой, и Стендаль нащупал в шкафу единственную уцелевшую куртку, по привычке бегло оглядев себя в зеркале. Мало что в темноте он увидел, но видно, тем, что не укрылось от его внимательного редакторского глаза, Стендаль остался доволен. Осталось лишь улыбнуться самому себе в зеркало, закрыть поплотнее дверцу шкафа и поспешить домой.

   Но тут в дверь постучали. Сначала Стендаль подумал, что ослышался, зная, что в такое время редакция нужна лишь уборщицам, а они обычно входят без стука.

   -Войдите, – сказал Стендаль и на всякий случай включил свет.

   Настя Безуглова смело распахнула дверь и остановилась на пороге, словно вся её храбрость в один момент куда-то улетела.

   -Добрый вечер, – поздоровалась девушка, – извините, что так поздно. – У меня есть весьма интересные материалы в газету, и я подумала, что вам будет интересно ознакомиться с ними.

   -Очень интересно, – сказал Стендаль и зевнул, – только, вот незадача, редакция закрыта. Приходите завтра.

   -Как же закрыта, когда вы тут? – улыбнулась Настя, – И неужели вам, как редактору неинтересен материал?

   -Я уже ухожу, не видишь? – отрезал Стендаль, – И вообще, воспитанные девушки не так навязчивы.

   -Значит, я не совсем воспитанная в вашем понимании, – пожала плечами Настя, – и вообще, возьму и не приду завтра. Будто у меня есть время по редакциям бегать!

   -Ну, хорошо, – пожал плечами Стендаль, – показывай, что у тебя там.

   -А вас в детстве не учили, что пожимать плечами неприлично? – продолжала наступление Настя, – В субботу проходил конкурс на звание «Мисс филфак», и я заняла там второе место!

   -А почему не первое? – усмехнулся Стендаль, невольно оглядев девушку. Ничего особенного, сиди он в жюри, никакого второго места она бы не получила. Фигура – не очень, а волосы выкрасить в рыжий цвет любая дурочка сможет.

   -Потому что членам жюри по бутылке не поставила, – словно из пушки выпалила девушка, – а так я была лучшая, я не вру!

   -Все женщины созданы, чтобы врать, – улыбнулся Стендаль, – так ты говоришь, судейство было нечестным?

   -Конечно, разве ещё непонятно? – уставилась на Стендаля Настя, – Злобин и его дружки организаторы всё подстроили! Чтобы их Кривошапкова с четвёртого курса стала победительницей. А вы на неё бы без косметики посмотрели!

   -Что я идиот? – отмахнулся Стендаль. В последнее время Злобин стал что-то уж очень много думать о себе. Всего лишь зачуханный преподаватель филфака, а мнит себя чуть ли не богом. Надо его прижать. Девчонка появилась как раз кстати. Если у неё на самом деле есть материал, то в следующий номер его обязательно надо вогнать. Следом за статьёй Долгова на третью страницу...

   -Так вам интересно или нет? – донёсся до Стендаля, словно откуда-то издалека, голос девушки, – А то я пойду, посмотрите, на улице уже темнеет.

   Такая девушка и боится темноты? С трудом верится.

   -Хорошо, показывай свои шедевры, – равнодушно бросил Стендаль, всем своим видом показывая, что ему всё равно. Пусть не думает, что на крыльях своих принесла сенсацию, а то ещё нос задерёт выше Эйфелевой башни.

   -Возьмите, – Настя протянула Стендалю два листа бумаги, на которых была напечатана статья, – здесь всё, что вас интересует.

   -Правда? – пробормотал шеф, быстро сложил статью вчетверо и засунул в боковой карманчик своего портфеля, – Дома почитаю. Всё у тебя?

   Тут Настя смутилась и ничего не ответила, пытаясь найти мало-мальский повод для того, чтобы остаться. На её счастье в редакцию заглянула уборщица.

   -Вчера опять свет был оставлен включённым, – была недовольна она, – этот ваш Тимофей в который уже раз свет не гасит. Скажите ему, что ли! Вас-то он, наверное, послушает.

   Но если не будет светить огонёк, заблудившиеся пастухи не найдут дороги в свою деревню, и не узнают о рождении нового Спасителя...

   ...или инопланетяне пролетят мимо Земли, и всё потому, что свет не будет гореть, – махнул рукой Стендаль, – нет уж, и не просите. Если Вечер что-нибудь и слышит, то это голоса, которые живут в его башке, как в большом общежитии... Пойдём отсюда!

   -Последние слова были обращены к Насте, но она не сразу поняла, что шеф зовёт её с собой вместе. Но потом до неё дошло, и робко улыбнувшись не то уборщице, не то Стендалю, девушка поспешила прочь из редакции. Пусть уборщица делает своё дело одна.

   Стендаль, нутром чувствующий очередную сенсацию, заторопился следом.

   Плитка шоколада. Безжалостно твёрдая, мне казалось, ей спокойно можно было забивать гвозди. Наверняка в нашем университетском буфете она несколько месяцев пылилась в холодильнике, прежде чем оказаться в кармане моей куртки. Осторожно отломил одну дольку и положил её в рот. Вкусно. Хотелось остановить время, чтобы продлить удовольствие до бесконечности, но любая шоколадная плитка в конечном итоге превращается лишь в сладкую слюну, оставляя после себя серебристую упаковку, из которой я в детстве любил делать оловянных солдатиков. Время не останавливалось, оно скатывалось в темноту осени, не задерживаясь в обломках отчаявшегося света.

   Навзничь опрокинутое время.

   А поставить его снова на ноги мне было не под силу. С Вадимом я столкнулся в дверях универа, и мы, как и прежде, сделали вид, что друг друга не знаем. Но сегодня все козыри были на руках у Вадима, ему было куда проще делать вид. Лена уезжала с ним, а мне оставалось тащиться домой одному, заплетаясь в путающемся под ногами времени. Махнул девушке рукой на прощанье и побрёл прочь, неважно куда, лишь бы идти, лишь бы не падать в затягивающий водоворот времени.

   -У них с Вадимом всё схвачено, – осторожно проговорила догнавшая меня Женя, хотя Лена сейчас вряд ли могла её услышать, – мы на переменках секретничаем, и знаешь...

   -Да, – устало проговорил я, – знаю. А теперь, пожалуйста, оставь меня одного. Мне нужно о многом подумать.

   На самом деле мне и думать не хотелось. Да и не о чем было. Сухо шуршали под ногами листья, а мне казалось, то бегут минуты, обгоняя друг друга, спасаясь от холодного ветра.

   Дождь совсем не намочил листья. Дождь совсем не намочил листья. Дождь...

   А был ли он, вообще? Мне сейчас казалось, что был, но давно и понарошку. На детской площадке ребята играли в войну.

   Завтра они уничтожат...

   -Мы победили, ура! – радовался кто-то, стянув с себя куртку и размахивая ей, как флагом.

   Но кто-то проигрывает...

   -Простынешь, пацан, горло будет болеть, – неизвестно почему выкрикнул я. Женя исчезла куда-то, я уже забыл, что сам попросил её оставить меня в покое...

   А была ли она вообще? Возможно, только мне это не было важно. Не знаю, почему я вспомнил сейчас

   ...о плитке шоколада, безжалостно твёрдой, мне показалось, что ей спокойно можно забивать гвозди. Наверняка в буфете она несколько месяцев провалялась в холодильнике, прежде чем оказаться в кармане моей куртки. Осторожно...

   Лена открыла коробочку, прекрасно зная, что там. Да, о таком она мечтала всю жизнь. Золото? Да золото. И драгоценные камни, которые наверняка сами по себе стоят целое состояние. Вот, значит, как это называется «обручены». Почему-то в этот момент девушке закралась в голову мысль о Диме, но третий здесь явно был лишним, и Лена поспешила отбросить эту мысль куда подальше.

   -Ты знаешь, Вадик, – прошептала девушка, – оно такое красивое...

   ...Мы говорим избитыми фразами. Каждый день, каждый избитый день мы произносим их тысячи, утопая в них к вечеру. Мир доживал последние дни, и скоро уже будет неважно, кто какие слова говорил и о чём думал, когда свет уходил на запад, не зная, вернётся ли с завтрашним ветром.

   Она не отвечала. Возможно, помогала родителям прятать вещи в подвал, впрочем, я не был в этом уверен, но понимал, что её время мчится теперь со скоростью света.

   И мне за ним никогда не угнаться.

   -Часть выручки наша, – процедил сквозь зубы высоченный парень, угрожающе надвигаясь на девочку, которая, похоже, пением в подземном переходе зарабатывала себе на жизнь, – гони бабло, Факши!

   -Точно! – поддержал его второй, маленький и щуплый, – Пора раскошелиться, Факши!

   -Что, опять на пиво не хватает? – улыбнулась та, которую называли Факши, – Вот тебе совет, Иерихон, пей воду из колонки. Бесплатно и надёжно. Человек, успокойся. Они просто маленькие глупые мальчики, что с них взять?

   -Ну, ты, не умничай, – ответил Иерихон, – а то надолго заткнёшься, и не то, что петь, вякать не сможешь.

   Пёс, которого девочка назвала Человеком, зарычал. Я напрягся, в любой момент готовый вступиться за девчонку со странным именем Факши. Я забыл, куда иду и вообще, как оказался в этом подземном переходе,